Текст книги "Исповедь фаворитки"
Автор книги: Александр Дюма
Жанр: Литература 19 века, Классика
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 31 (всего у книги 54 страниц)
LVIII
Кардинал был прав: гибель Бассвиля потрясла Францию. Конвент издал декрет, обещавший грозное возмездие за эту смерть, а также объявлявший, что отечество усыновляет сына убитого.
Впрочем, этот шум был скоро заглушен шумом куда более ужасающей катастрофы: 27 января в Неаполе узнали, что Людовик XVI приговорен к смертной казни; 1 февраля пришло известие, что приговор приведен в исполнение.
Едва лишь эта весть достигла Лондона, как Питт объявил французскому послу, что ему надлежит в двадцать четыре часа покинуть пределы Англии. Побуждаемый мною (впрочем, надо сказать, ему это и не требовалось), сэр Уильям еще до того успел послать три или четыре письма непосредственно королю Георгу, который ответил маленькой собственноручной запиской, где говорилось, что Англия, желая возложить на Францию всю ответственность за ее злодеяния, ждет, чтобы французы казнили короля, и как только это случится, всякие отношения с Республикой будут расторгнуты.
Мы в Неаполе получили два письма одновременно – то, что сообщало о казни 21 января Людовика XVI, и то, где говорилось о высылке французского посла из Лондона.
Хотя этой смерти ждали, для королевы известие о ней было страшным ударом. Письмо, пришедшее из нашего посольства, было написано на бумаге с траурной рамкой и вложено в черный конверт. Увидев его, Каролина тотчас поняла все.
– Они его убили! – вскрикнула она и лишилась чувств.
Незамедлительно был отдан приказ прекратить все карнавальные празднества, двору и государственным чиновникам – надеть траур, а во всех церквах – служить заупокойные мессы.
Кастельчикале, Гвидобальди и Ванни было сообщено, что они могут приниматься за дело, ради которого были вызваны.
Начались аресты, и лишь тогда, когда число якобинцев, взятых под стражу, перевалило за три сотни, на губах королевы снова появилась улыбка.
Потом, еще считаясь союзником Франции, неаполитанское правительство стало готовиться к войне; сухопутная армия была доведена до 36 000 человек, военно-морской флот составил сто два больших и малых судна.
Кардинал Руффо при всех обстоятельствах стремился занять важное положение в делах военных или политических, полагая, что право на это ему дают не только рекомендации верховного понтифика, но и личные достоинства, а также особая искушенность в артиллерийском искусстве – искушенность, состоявшая, кажется, в том, что он изобрел новый способ стрелять раскаленными ядрами[812]812
Раскаленные (или каленые) ядра – зажигательные средства гладкоствольной артиллерии, применявшиеся до появления разрывных снарядов с горючими веществами; раскалялись в специальных печах перед стрельбой по деревянным и легковозгорающимся объектам – бортам кораблей, домам, пороховым погребам и т. д.
[Закрыть]. Но то ли министр Актон не разделял уверенности кардинала в его достоинствах, то ли, напротив, опасался, как бы его личной карьере не повредило влияние этого человека, чьи способности превосходили его собственные, то ли, наконец, королева испытывала к кардиналу неприязнь, которая уравновешивала доброе расположение короля, от всей души ему покровительствовавшего, – как бы то ни было, прошло два-три месяца, а кардинал Руффо все еще не занимал никакого официального положения при дворе.
Знала бы в ту пору Мария Каролина, как послужит ей шесть лет спустя этот кардинал, которого она ныне упорно отстраняла от участия в военных делах!
Однако король, как я уже говорила, питавший к его преосвященству большую симпатию, в конце концов пожелал это ему доказать. Но, поскольку он имел склонность примешивать к своим милостям изрядную долю насмешки, Фердинанд предоставил ему пост, менее всего подходящий служителю Церкви: он назначил его инспектором колонии Сан Леучо[813]813
В 1773 г. по приказу Фердинанда IV недалеко от Казерты был сооружен охотничий домик. Через некоторое время он был перестроен и стал служить местом многодневного пребывания там королевской семьи, нужды которой обеспечивали крестьяне, переселенные из других мест. Но постепенно с ростом их числа многие уже не имели возможности получить работу в имении и стали заниматься домашним шелкопрядением. В 1778 г. Фердинанд IV приказал перестроить старое здание таким образом, чтобы оно включало в себя не только королевскую резиденцию, но и шелкопрядильную мануфактуру, которая получила название колонии Сан Леучо; ее устройство и деятельность определялись специальными законодательными актами, разработанными в период сотрудничества Бурбонов с деятелями неаполитанского просвещения. На основе этого законодательства (основные положения его были опубликованы в 1785 г.) рабочим колонии предоставлялись различные привилегии и некоторые социальные гарантии.
[Закрыть].
Здесь мне надобно объяснить подробнее, что это за колония Сан Леучо, о которой я лишь в самых общих чертах упоминала в предыдущей главе этих мемуаров.
Говорить о таком предмете несколько затруднительно, но это уже не важно! Я успела высказать столько всего, о чем неловко говорить, и мне столько еще такого предстоит написать, что колебания были бы здесь даже смешны. Впрочем, я предоставлю слово самому Фердинанду, а читатель уж пусть решит, какое чувство – добродушие, коварство или цинизм – могло заставить короля подобным образом живописать созданную им самим колонию Сан Леучо, этот сельский гарем, где он был таким же полновластным господином, как турецкий султан в собственном серале. Я повторяю здесь то, что было собственной рукой короля начертано в рукописи, которую в одну из веселых минут или в порыве презрения показала мне Каролина; это сочинение называлось так: «Происхождение и развитие населения Сан Леучо».
«Одним из моих самых заветных желаний, – объявляет Фердинанд в этом документе, – всегда было найти приятное место, удаленное от суеты двора, где я бы мог с пользою проводить те немногие часы досуга которые оставляют мне суровые государственные заботы. Усладам Казерты и великолепному обиталищу, строительство коего было начато моим отцом и завершено мною, недостает тишины и уединения, необходимых для размышления и отдохновения души; там, если можно так выразиться, возникла как бы вторая столица на лоне природы, с тем же избытком роскоши и блеска, который так меня утомляет в Неаполе. И вот я задумал подыскать для себя в том же парке замка Казерты самое уединенное место, которое должно стать подобием Фиваиды[814]814
Фиваида – область вокруг древнеегипетского города Фивы в Верхнем Египте; в Фиваиду удалялись от суетного мира первые христианские отшельники.
[Закрыть]. С этой целью я и остановил свой выбор на Сан Леучо».
Сейчас мы увидим, как король Фердинанд понимал размышление и душевное отдохновение:
«Следуя своему замыслу, я в 1773 году приказал огородить стеной участок леса, в глубине которого скрывались виноградник и старинный загородный домик владетелей Казерты, носивший название „Бельведер“. Я приказал выстроить на пригорке маленький павильон с теми нехитрыми удобствами, какие нужны мне, когда я отправляюсь в те места на охоту. Кроме того, я велел кое-как подправить один старый полуразрушенный дом и построить несколько новых. Наняв пять-шесть человек, я поручил им охранять лес, вышеупомянутый павильон, виноградник, все насаждения и угодья, обнесенные оградой. В 1776 году гостиная загородного домика была преобразована в часовню, которая стала использоваться в качестве приходской церкви, исходя из нужд местных обитателей, число коих постоянно возрастало, так что вскоре уже там насчитывалось семнадцать семейств. Таким образом, вследствие такого роста населения потребовалось увеличить и число жилищ».
Король продолжает:
«Когда павильон был расширен, я взял обыкновение приезжать и останавливаться там подолгу, проводить там зиму. Однако, когда меня постигло горе и я потерял моего первенца, я стал наведываться туда лишь проездом. Тогда я решил найти этому обиталищу наиболее разумное применение. Жители, о коих я уже упоминал, вкупе с четырнадцатью другими семьями, что присоединились к ним, достигли общего числа в сто тридцать четыре человека благодаря отменной плодовитости, причиною которой явились чистый воздух, а также проживание под мирной сенью и покой домашнего очага. Принимая во внимание все это, я опасался, что множество младенцев обоего пола, число которых непрестанно росло, в будущем при отсутствии должного воспитания могут образовать опасное сообщество нечестивых строптивцев. Вот почему я задумал учредить воспитательный дом и собрать там детей обоего пола, приспособив для них охотничий павильон. Засим я начал устанавливать правила их воспитания и подыскивать искусных наставников, пригодных для достижения моих целей.
Приведя все в относительный порядок, я стал размышлять о том, что все труды, которых мне это стоило, все расходы, которые еще предстоят, к величайшему прискорбию, окажутся бесполезными, поскольку эти молодые люди, когда их учение подойдет к концу, или превратятся в бездельников, или, желая заняться каким-либо ремеслом, будут принуждены покинуть колонию, чтобы искать свою долю на стороне, ибо лишь немногие смогут остаться здесь на моей службе. А в этом случае, как я полагал, разлука с их почтенными семействами будет для них крайне печальна, да я и сам буду скорбеть, расставаясь с этой прекрасной младой порослью, с этими юношами и девами, на которых я привык смотреть как на моих собственных чад и которых взрастил с такими трудами и заботами! Тогда мои мысли переменили направление. Этой колонией, которая, без конца разрастаясь, может стать полезной для государства, для каждой семьи и каждого человека в отдельности, я решил управлять так, чтобы сделать сих бедных людей спокойными и счастливыми, научив их жить в святой богобоязненности и совершенной гармонии. С тех пор они не дали мне ни единого повода для недовольства; напротив, окруженный ими, я могу наслаждаться тем чувством полнейшего удовлетворения, что столь желанно в часы, когда общественные дела, накапливаясь, зловредно лишают меня покоя».
Итак, мы видим, король Фердинанд нашел наконец «тишину и уединение, необходимые для размышления и отдохновения души». Достигнув этой цели, превышающей все его чаяния, король в благодарность этой прекрасной молодежи, которая веселила его душу, решил дать своей колонии, столь процветающей, а в будущем сулящей еще более пышный расцвет, законы, подобные тем, какие Сатурн[815]815
Сатурн – древнеримский бог земледелия и урожая, отождествляемый с греческим богом Кроносом; подобно ему, считался справедливым и добрым повелителем золотого века, то есть ранней поры человеческого существования, когда люди оставались вечно молодыми и счастливыми.
[Закрыть] и Рея[816]816
Рея – сестра и жена Кроноса.
[Закрыть] даровали своим народам, жившим в золотом веке.
Для этого он прежде всего упразднил тираническую власть родителей над детьми, власть, так часто мешающую молодым следовать велениям своего сердца и побуждениям природы.
Таким образом, дети получили свободу сами выбирать себе женихов и невест, родители же утратили возможность влиять на эти столь серьезные брачные решения, куда они обычно вмешиваются и по большей части все портят. Ежегодно в день Пятидесятницы[817]817
День Пятидесятницы (или день Святой Троицы) – христианский праздник сошествия Святого Духа; празднуется на пятидесятый день после Пасхи.
[Закрыть], выходя из церкви после большой мессы, юноши должны были в присутствии всей деревни показать, какой выбор они сделали; для этого молодой человек, ни дать ни взять как какой-нибудь пастушок Ватто или Буше[818]818
Буше, Франсуа (1703–1770) – французский живописец, представитель стиля рококо; автор грациозных мифологических и пасторальных сцен, пейзажей, эскизов для шпалер.
[Закрыть], на церковной паперти преподносил букет розовых роз той девушке, которую он полюбил; если та, которой он его дарит, отвечает взаимностью, она в ответ протягивает ему белые розы, и этим все сказано. С этого часа влюбленные становятся женихом и невестой, а в ближайшее воскресенье состоится их свадьба.
В промежутке между этими событиями король приглашает их к себе, разумеется по отдельности; он ведет с ними беседы о их супружеских обязанностях; потом его величество одаривает молодых, причем щедрость дара зависит от того, насколько усердно девушка воспринимает королевские уроки. Отсюда понятно, с каким вниманием невеста впитывает столь важные поучения. Что касается прочих законов, то колония не знает ни судов, ни судей. Если возникает какой-либо спор, трое старцев, выбранных колонистами, разрешают ее, по примеру святого Людовика, под сенью дуба[819]819
Людовик IX Святой (1214/1215–1270) – король Франции с 1226 г.; предпринял решительные шаги, направленные к централизации страны в юридическом и финансовом отношении; в памяти современников и ближайших потомков остался как создатель царства истинной справедливости; возглавлял два крестовых похода (1249–1255 и 1270); благодаря своему благочестию после смерти был причислен к лику святых (1297). По преданию, Людовик IX разбирал судебные тяжбы, сидя под дубом в королевском владении Венсен под Парижем.
[Закрыть].
Во избежание безумств и роскошеств, привлекающих даже крестьянок, все молодые женщины колонии носят одинаковую одежду – простой, но изящный наряд, изобретенный придворным художником. Если не считать некоторых отличий, разрешаемых самим Фердинандом из особой милости к добрым труженицам, никто не вправе что-либо в нем менять.
Кроме того, в колонии упразднена воинская повинность.
Совершенно очевидно, что король Фердинанд мог добиться таких восхитительных результатов, лишь соединив мудрость царя Соломона со знанием общества, присущим Идоменею[820]820
Идоменей – в греческой мифологии и античных поэмах царь острова Крит, один из героев Троянской войны; по одним мифам, после взятия города счастливо вернулся домой, а по другим – был изгнан с Крита и отправился в Италию, в Калабрию, где основал город Салент (соврем. Саленто, в 125 км к юго-востоку от Неаполя).
[Закрыть].
Итак, не зная, куда пристроить кардинала Руффо, царственный основатель колонии Сан Леучо поставил его во главе этого сообщества. Возможно, это было не самое подходящее место для кардинала. Но говорят же, что умный человек везде на месте, а кардинал Руффо недаром слыл человеком изощренного ума.
Королева, наделенная острым умом не в меньшей степени, чем кардинал Руффо, с глубоким удовлетворением наблюдала за тем, как процветает, растет и умножается колония Сан Леучо. Если король был учеником Соломона и Идоменея, она следовала науке г-жи де Помпадур, царствовавшей, пока король развлекался.
Правда, невеселое это занятие – царствовать в 1793 году от Рождества Христова.
Насколько это было нерадостно, мы увидим, когда возвратимся к рассказу о государственных делах.
LIX
Как я уже говорила, в тот же день, когда в Лондоне стало известно о казни Людовика XVI, английское правительство вынудило посла Франции затребовать паспорта.
Это было оскорбление, которого Франция в своей гордыне стерпеть не могла. Так же как ранее она первая объявила войну Австрии, девять дней спустя после высылки своего посла она объявила войну Англии и Голландии.
Англия только того и ждала. Я собственными ушами слышала, как сэр Уильям и королева подсчитывали военные силы двух держав, с радостью отмечая превосходство боевой оснащенности Великобритании.
Франция не имела ни денег, ни оружия, у нее и армии почти что не было. Все ее военно-морские силы насчитывали шестьдесят шесть линейных судов и девяносто шесть фрегатов и корветов.
Состояние финансов Англии оставалось столь благоприятным, что г-н Питт даже шутил: если, вопреки всякому вероятию, у него найдется достаточно средств, чтобы выплатить долг, он и не подумает это делать, а скорее выбросит деньги в Темзу.
Британский военно-морской флот располагал ста пятьюдесятью восемью линейными кораблями, двадцатью двумя пятидесятипушечными парусниками, двадцатью пятью фрегатами и ста восемью куттерами.
Следовательно, по количеству военных судов Англия превосходила Францию примерно в четыре раза.
Прибавьте к этому сотню военных кораблей, которыми владела Голландия, и вы убедитесь, что две союзные державы могли противопоставить ста шестидесяти двум судам неприятеля флот из пятисот трех военных кораблей.
Эти расчеты, раз десять повторенные перед лицом короля Фердинанда, придали ему решимости присоединиться к Англии: 20 июля 1793 года, не проявив никаких видимых намерений порвать отношения с Францией, правительство Неаполя подписало секретный договор с британским правительством.
В договоре указывалось, что неаполитанский король обязуется направить в помощь английской эскадре, посланной в Средиземное море, двенадцать судов, в том числе четыре линейных корабля и столько же фрегатов, а также шеститысячное войско, в дополнение к войскам, погруженным на корабли этой эскадры.
От своего председательства в Государственном совете король почти совсем отказался – вместо него на совещаниях присутствовала королева, исполненная яростного гнева и требующая решительных действий. Люди и суда были готовы через два месяца и двинулись навстречу англо-испанскому флоту, крейсировавшему в виду Тулона.
Благодаря агенту-роялисту, которого королева имела в этом городе, мы были осведомлены обо всем, что там происходило. Тулон примкнул к крупному вооруженному восстанию против Конвента, разгоревшемуся на юге Франции.
Город был поделен между тремя партиями: якобинцами, приверженцами конституционной монархии и роялистами чистой воды.
Как нам стало известно, конституционные монархисты и сторонники абсолютной королевской власти, напуганные расправами, грозившими им полным истреблением, объединились и приняли решение не больше и не меньше как сдать город англичанам.
Десятого сентября нам доложили о появлении в виду Неаполя английского судна, оно двигалось в сторону порта и, похоже, прибыло от берегов Франции.
Между тем мы, нетерпеливо ожидая важных вестей, уже не первую неделю избегали покидать столицу.
Итак, королева тотчас предупредила о событии нас обоих – сэра Уильяма и меня. Я говорю «о событии», ибо в тех обстоятельствах, в каких мы находились, приход английского судна заслуживал такого наименования.
Мы поспешили во дворец. Королева со зрительной трубой в руке стояла на балконе и разглядывала корабль, входивший в порт, постепенно убирая паруса, чтобы замедлить ход. Благодаря сигналам мы уже знали, что это «Агамемнон», линейный корабль его британского величества, идущий из Тулона.
Эта мелочь, только что услышанная, обещала столь многое, что король и сэр Уильям не вытерпели: вместо того чтобы ожидать, когда им принесут новости, они бросились навстречу новостям.
Оба они уселись в шлюпку, поданную с одного из военных кораблей королевского флота, и, вопреки правилам санитарной службы, поднялись на борт судна.
Как только они туда взошли, корабельные батареи разразились приветственным салютом, так что «Агамемнон» исчез в клубах дыма.
Через полчаса король и лорд Гамильтон возвратились на берег.
Сэр Уильям направился прямо в посольство, притом велел передать мне, чтобы и я поспешила туда: он нуждался в моей помощи, так как ему предстоял прием нежданного гостя.
Возвратившись, король пересказывал ее величеству новости, и она жадно внимала им, но я оставила супругов без сожаления, полагая, что сэр Уильям сможет рассказать мне все не хуже, так как в беседе между королем и капитаном «Агамемнона» он служил переводчиком. Я простилась с королевой, села в карету и приказала кучеру везти меня в посольский особняк.
Сэр Уильям ждал меня.
– Дорогая Эмма, – сказал он, – я хочу представить вам человека невысокого роста, кто вряд ли может прослыть красавцем, но кому, по-моему, предстоит в свой час стать одним из величайших воинов, каких когда-либо знала Англия.
Восторженность сэра Уильяма рассмешила меня.
– Каким же образом можно предвидеть подобное? – спросила я.
– Мы с ним обменялись всего несколькими словами, но я уверяю вас: этот человек удивит мир. Как вам известно, я никогда не желал принимать у себя английских офицеров, но сегодня я прошу вас во имя любви ко мне встретить одного из них со всеми почестями гостеприимства. Распорядитесь же, чтобы для него приготовили апартаменты и чтобы он ни в чем не испытывал недостатка.
– И когда же, сэр Уильям, он явится, ваш будущий великий человек?
– С минуты на минуту. Мы все вместе отобедаем у короля, а завтра, также совместно, проведем день в Портичи[821]821
Город и порт на побережье Неаполитанского залива к юго-востоку от Неаполя; расположен у подножия вулкана Везувий.
[Закрыть].
– Скажите мне, по крайней мере, как зовут этого вашего героя.
– Горацио Нельсон. Запомните это имя, милый друг: придет день, и оно станет знаменитым.
Не имея никаких соображений на сей счет, я промолчала.
Посольский особняк был огромен. Одно время ходили слухи, будто принц Уэльский – тот самый, кого я однажды вечером видела сияющим юностью и любовью у открытого окна мисс Арабеллы, – собирается посетить Неаполь. Услышав эту весть, сэр Уильям поспешил приготовить для него апартаменты. Принц не приехал, и они пустовали, готовые принять высокого гостя. Я рассудила, что для будущего великого человека, которого открыл сэр Уильям, ничто не будет чрезмерным в смысле роскоши и великолепия: итак, я предназначила для капитана Нельсона апартаменты принца Уэльского.
Случаю было угодно, чтобы один из лучших моих портретов кисти Ромни висел именно там.
Когда я возвратилась в салон, сэр Уильям был уже не один: с ним рядом я увидела офицера в форме английского моряка.
При моем появлении оба встали и двинулись мне навстречу. Сэр Уильям представил мне капитана Нельсона.
Если позволительно верить в предчувствия, следует сознаться: то ли я сразу ощутила бессознательное притяжение, то ли это было следствием недавних восторгов сэра Уильяма, но, отвечая на приветствие капитана Нельсона, я испытала смутное волнение. Хотя, как и говорил сэр Уильям, капитан был далек от того, что можно назвать красивым мужчиной.
Восемнадцать лет протекло с тех пор, но и поныне я вижу его точно таким, каким он тогда предстал передо мной, с лицом, еще не обезображенным боевыми шрамами, которые ему предстояло получить впоследствии.
Это был тридцатипятилетний мужчина небольшого роста, с бледным лицом, голубыми глазами, орлиным носом, по которому можно отличить натуру воинственного склада, и мощно вылепленным подбородком, указывающим на стойкость, граничащую с упрямством; волосы и борода были светлые с рыжеватым оттенком, причем шевелюра казалась редкой, а борода – клочковатой.
Он поцеловал мне руку довольно неловко, но вполне любезно. В нем легко угадывался моряк в полном смысле этого слова; но тщетно было бы искать черты английского джентльмена, столь памятные мне по опыту моих первоначальных лет.
Я уже знала, с какими вестями он прибыл: для Франции, главный военный порт которой был сдан англичанам, то были ужасные новости.
Вот вкратце подробности этого события, услышанные мною из собственных уст капитана Нельсона.
Как было упомянуто выше, мы знали о существовании в Тулоне трех партий: якобинцев, конституционных монархистов и сторонников абсолютной власти короля.
Две последние, объединившись против якобинцев, ждали только удобного случая, чтобы вступить в борьбу со своими противниками.
Такой случай не замедлил представиться. Конституция 1793 года была утверждена декретом[822]822
Французская конституция 1793 года (I года Республики) была утверждена Конвентом 24 июня 1793 г. В течение двух недель обсуждался и постатейно утверждался ее текст, представленный революционным якобинским правительством – Комитетом общественного спасения. Проникнутая идеями Руссо, Конституция 1793 года была одним из самых демократичных основных законов нового времени. Она провозглашала демократические права и свободы человека, устанавливала высшую власть в лице Законодательного собрания, избираемого всем народом, а исполнительную – в лице Совета, назначаемого Собранием.
[Закрыть], и якобинцы объявили об этом в Тулоне под звуки барабанов и труб.
Тотчас в городе началось всеобщее брожение, и контрреволюционеры решили воспротивиться принятию конституции.
Якобинские власти, предвидевшие подобный поворот дела, опубликовали декрет, угрожавший смертной казнью любому, кто осмелится сделать предложение об открытии заседания секций. Декрет произвел действие, противоположное тому, на какое рассчитывали. Сторонники объединившихся партий толпой ринулись к зданию, где заседали секции; напор был так велик, что двери не открылись, а были полностью выбиты.
Контрреволюционный переворот совершился во мгновение ока. Бумаги якобинского клуба были захвачены, главари арестованы и препровождены в тюрьмы, откуда, чтобы освободить для них место, незамедлительно выпустили роялистов.
С эшафотом поступили так же, как с тюрьмами: прежде он обслуживал роялистов, теперь их место заняли якобинцы. О том, чтобы его разрушить, и речи не было – эшафот продолжал действовать, только теперь вместо монархических голов рубили республиканские.
Одна из этих казней вызвала большое волнение, еще немного, и все погибло бы[823]823
Не будем забывать, что все это рассказ Эммы Лайонны, то есть рассказ с роялистской точки зрения; мы бы сказали: «И все было бы спасено». (Примеч. автора.)
[Закрыть].
Новый трибунал приговорил к смерти некоего Алексиса Ламбера, весьма популярного в Тулоне человека. Ради его спасения был составлен заговор, так что, когда его повели на казнь, громадная толпа народа ринулась на вооруженную охрану, которая сопровождала осужденного. Мрачная процессия двигалась по улице Медников, ставшей театром ужасного побоища. Один из сопровождающих, видя, что народ наступает, в упор разрядил в узника свое ружье. Тот упал, раненный тяжело, но, может быть, еще не смертельно, хотя пуля прошла навылет. Как бы то ни было, секции в конце концов взяли верх. Нападающие были обращены в бегство, Алексис Ламбер, истекающий кровью, словно раненый олень, вновь оказался в руках секционеров, причем те еще спорили – словно делили добычу: одни требовали, чтобы казнь была отложена, другим не терпелось совершить ее тут же на месте. Большинство было за немедленное исполнение приговора, и Алексиса Ламбера действительно казнили в тот же день.
Конвент объявил Тулон вне закона. Однако, несмотря на поднятый мятеж, в городе, как это ни поразительно, были сохранены республиканские формы правления и трехцветное знамя продолжало реять над ним. Роялисты полагали, что их цель еще не достигнута. Поглядывая в сторону моря, они видели, что там крейсируют суда англо-испано-неаполитанского флота, блокировавшие порт; они решили сдать Тулон англичанам и ценою этого предательства избежать последствий проклятия, которому предал их Национальный конвент.
Были начаты переговоры с адмиралом Худом[824]824
Худ, Сэмюэл, виконт Уитли (1724–1816) – английский адмирал; успешно действовал против французского флота во время Войны за независимость североамериканских колоний Англии; в 1793–1794 гг. главнокомандующий английским флотом в Средиземном море; в 1793 г. овладел Тулоном; с 1796 г. на береговых должностях.
[Закрыть], но тот не желал принимать никаких решений, не будучи уверенным в согласии генерала графа Мандеса[825]825
О Мандесе сведений обнаружить не удалось.
[Закрыть], коменданта гарнизона, а также адмирала Трогова[826]826
Трогов, Жан Оноре, граф де (1751–1794) – французский адмирал, роялист; в августе 1793 г. во время контрреволюционного восстания в Тулоне сдал англичанам находившиеся там французские военные корабли; после подавления восстания эмигрировал в Испанию и вскоре умер.
[Закрыть], командира эскадры. Те дали свое согласие, но куда труднее оказалось добиться того же от контр-адмирала Сен-Жюльена, фанатичного якобинца. Едва лишь узнав об их замысле, он, вместо того чтобы присоединиться к нему, собрал свой экипаж, произнес весьма красочную речь и под конец заставил всех офицеров и матросов принести клятву, что никто из них никогда не потерпит, чтобы вражеские корабли безнаказанно вошли в тулонский порт. Время для своего республиканского спича контр-адмирал Сен-Жюльен выбрал весьма удачно: его вышестоящий начальник как раз сошел на берег. А поэтому, видя, с каким единодушием не только его собственные подчиненные, но и экипажи соседних кораблей поклялись в верности Республике, г-н де Сен-Жюльен принял на себя командование эскадрой и поставил суда так, чтобы перекрыть рейд.
На этот раз роялистам надо было предпринять уже что-то отчаянное, чтобы не проиграть все. Армия генерала Карто, только что взявшая Марсель, шла на Тулон[827]827
Карто, Жан Франсуа (1751–1813) – французский генерал, в прошлом драгун, затем жандарм; художник-баталист; не имел никакого образования, но отличался крайней самоуверенностью; руководил подавлением контрреволюционных восстаний на юге Франции в 1793 г.; был смещен со своего поста в 1793 г. по докладу Наполеона Бонапарта.
[Закрыть], а контр-адмирал Сен-Жюльен, перекрыв рейд, отрезал роялистам все пути к отступлению.
Отчаянная попытка была сделана, и она удалась.
Роялисты заключили с англичанами договор, согласно которому те, войдя в Тулон, займут город именем его величества Людовика XVII как его союзники. А затем, воспользовавшись этим договором и объявив флотилию пренебрегшей всеобщей волей жителей, они постановили применить против нее силу. Для начала они поставили офицеров-роялистов на все посты, что ранее занимали республиканцы, и прежде всего на форт Большая Башня, командиру которой они приказали держать батареи наготове и по первому сигналу обстрелять корабли как раз тогда, когда адмирал Худ начнет атаковать мятежную эскадру и попытается форсировать вход на рейд.
Новость не замедлила достигнуть ушей контр-адмирала Сен-Жюльена; он дал знать, что будет бомбардировать город, и на всех кораблях объявил боевую тревогу.
Дело чуть не дошло до гражданской войны, и неизвестно, чем бы все закончилось, если бы фрегат «Жемчужина», которым командовал лейтенант Ван Кемпен, не отделился от эскадры и не встал на сторону города. Тотчас этим воспользовался адмирал Трогов. Он перебрался на фрегат и поднял на нем свой вымпел командующего, прекрасно сознавая, каким почтением пользуется эта эмблема у моряков. И действительно, при виде вымпела часть судов покинула контр-адмирала Сен-Жюльена. Оставшись только лишь с семью кораблями, он решился проложить себе дорогу сквозь строй английской эскадры и провел этот маневр с неслыханной ловкостью. Однако с его уходом Тулон остался без защитников и роялисты, сделавшись там полновластными хозяевами, впустили в него англичан.
Хотя рассказу о подобных событиях не место в воспоминаниях женщины, я решилась отягчить им свое повествование по двум причинам: во-первых – все здесь описанное весьма значительно повлияло на более поздние события, в каких мне довелось сыграть немаловажную роль, и, во-вторых, моя близость к королеве позволила мне знать все до столь мелких подробностей, что они остались неизвестными даже историкам, писавшим об этой эпохе.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.