Текст книги "Исповедь фаворитки"

– Божество довольно унылое!

– Увы, государыня, вы ведь знаете, что люди творят себе богов, движимые любовью или злобой. В Индии обожествляют корову, монголы поклоняются ламе, жители Сиама чтут белого слона. Позвольте же и нам боготворить золотого тельца, благо наша религия самая распространенная!

Послышался пушечный выстрел: новый салют возвещал, что посланец г-на де Латуш-Тревиля садится в адмиральскую шлюпку. Тотчас же английскому послу сообщили, что король просит сэра Уильяма посетить его.

LVI

После всего, что произошло на Совете, можно было предвидеть, что посланец Латуш-Тревиля без особых затруднений добьется успеха в порученном ему деле; действительно, король был готов уступить Франции во всем, чего бы она ни потребовала, впрочем, заранее зная, что не сдержит слова или просто предаст, если Англия решится вступить в игру.

Итак, король объявил, словесно и письменно, о своей готовности принять гражданина Мако и относиться к нему как к послу могущественной союзной державы.

Он обещал хранить самый нерушимый нейтралитет в любых войнах Франции с европейскими государствами и, наконец, обязался отозвать из Константинополя своего посла, чье заявление явилось причиной отказа султана принять г-на де Семонвиля. Таким образом, он сделал уступки по всем пунктам и дал Франции полное удовлетворение.

В тот же вечер мы видели, как французская флотилия подняла паруса, стала удаляться и исчезла в наступающих сумерках. Наутро ни одного корабля уже не было видно.

Но прежде чем сняться с якоря, адмирал де Латуш-Тревиль высадил на берег нового посла Франции в Неаполе, сопровождаемого французским послом в Риме, гражданином Бассвилем[777]777
  Бассвиль, Никола Жан Жозеф Юг де (1753–1793) – французский журналист и дипломат; с 1792 г. – чиновник французского посольства в Неаполе; в ноябре 1792 г. был направлен в Рим в качестве представителя Франции; не имея определенных полномочий, старался объединить вокруг себя сторонников революционных преобразований и развернул профранцузскую пропаганду; убит 13 января 1793 г. во время народных волнений, явившихся результатом подстрекательств представителей папских властей, которые не решались открыто пресечь его деятельность. Конвент возложил ответственность за его убийство на Рим, однако французы тогда не в состоянии были ответить адекватными действиями.


[Закрыть].

Как заметил король, зрелище французского флота, маневрирующего в заливе под всеми парусами, собрало громадную толпу, заполнившую берег, словно то был гигантский амфитеатр. Но особенно густой и возбужденной толпа была там, где вступил на сушу посланец французского адмирала. Трехцветное знамя, украшавшее корму флагманского корабля, развеваясь так близко от неаполитанского берега, пробудило в толпе весьма разнородные чувства. Лаццарони глазели на него с выражением тупой злобы, но все те, кого можно отнести к просвещенной молодежи Неаполя, а также люди свободных профессий независимо от возраста чувствовали, что их сердца забились сильнее при виде зримого символа революции, на которую передовые умы того времени возлагали большие надежды.

Обо всех этих подробностях было доложено королеве, ее даже уверили, что некоторые молодые люди, среди которых был замечен некто Эммануэле Де Део[778]778
  Де Део, Эммануэле (1772–1794) – студент-неаполитанец, уроженец области Апулия; в 90-х гг. воспринял идеи Французской революции; в 1794 г. принял участие в заговоре с целью свержения королевского абсолютизма в Неаполе; в июне того же года был арестован и в октябре казнен.


[Закрыть], не могли сдержать своего энтузиазма и, когда французский посланец вторично проходил мимо, проталкиваясь сквозь толпу в своей республиканской форме, выкрикивали: «Да здравствует Франция!»

Вечером, возвращаясь во дворец из английского посольства, что располагалось на углу набережной и улицы Кьяйа, я заметила скопление народа на улице Кьятамоне[779]779
  Улица Кьятамоне продолжает набережную Кьяйа к юго-востоку; до XVIII в. ее населяли рыбаки и контрабандисты; в XVIII–XIX вв. превратилась в одну из самых престижных улиц города.


[Закрыть]: их привлек вид трехцветного французского флага, развевающегося над дверью одного из домов. То была дверь резиденции гражданина Мако.

На следующий день после полудня произошло то, что предрекал капитан Караччоло: задул сильный юго-западный ветер и разыгралась ужасающая буря. Если бы Неаполь продержался всего-навсего сутки, французская флотилия или была бы принуждена выйти в открытое море, то есть отступить, или погибла бы от первого до последнего корабля.

При виде разбушевавшейся стихии, так наглядно подтверждающей правоту королевы, она не стерпела и стала обвинять короля в трусости – упрек, к которому Фердинанд, надо признать, был малочувствителен. Вместо того чтобы радоваться шторму, который даже без участия неаполитанской артиллерии мог бы нанести страшный урон флотилии французского адмирала, он жаловался на то, что ему теперь придется отказаться от охоты в лесу Персано, назначенной на следующий день. Но, по крайней мере, он несколько успокоил королеву, изложив ей свою теорию насчет того, каким образом следует соблюдать договоры, а именно – и это было согласовано с сэром Уильямом – повернуться спиной к Франции, как только Англия примкнет к коалиции. Господину Питту довольно будет лишь пальцем шевельнуть, и тотчас армия и флот Неаполя поступят в распоряжение Англии.

Двадцатого декабря, то есть через четыре дня после ухода французов, я была разбужена рано утром ужасным шумом. Людской поток, бурля, катился по мосту Кьяйа[780]780
  Мост Кьяйа через расселину между холмами представляет собой двойную аркаду, сооруженную из камня и кирпича.


[Закрыть] и растекался по городским паркам.

Я позвонила и осведомилась, в чем причина всего этого скопления людей. Мне ответили, что это все из-за французской эскадры: она вернулась в порт.

Встав, я торопливо оделась, предположив, что королева пошлет за мной. И действительно, не успела я закончить туалет, мне принесли от нее записку: меня приглашали прийти во дворец. Почти тотчас ко мне вошел сэр Уильям. Он только что получил подобное же приглашение от короля и предложил сопровождать меня.

Мы сели в карету и приказали кучеру ехать по Санта Лючии.

Выехав на набережную, мы увидели флотилию, вернувшуюся хотя и без потерь, но не в таком блестящем порядке, в каком она предстала перед нами несколькими днями ранее, а больше похожую на рассеянную непогодой стаю морских птиц, где каждая, из последних сил напрягая крылья, летит в надежде дотянуть до укрытия.

Мы прибыли во дворец. Был спешно созван Государственный совет, и мы, поднимаясь по парадной лестнице, столкнулись с капитаном Караччоло, которого все-таки сочли нужным вызвать, хотя в прошлый раз он и высказывал суждения, расходящиеся с мнением короля.

Сэр Уильям оставил меня у входа в покои королевы, сам же отправился на Совет.

Войдя к королеве, я рассказала ей о том, кого мы встретили на лестнице, и она тотчас позвонила, вызывая лакея.

– Пусть капитан Караччоло зайдет ко мне, прежде чем идти на Совет, – распорядилась она. – Я хочу говорить с ним.

Потом, обняв меня, она вздохнула:

– Ты что-нибудь понимаешь в том, что происходит? А мы ведь думали, что избавились от этих французских кораблей! Чего ему нужно от нас, этому адмиралу де Латуш-Тревилю с его трехцветными знаменами и кокардами? Может быть, он явился сюда проповедовать республиканские идеи, хочет и нас превратить в революционеров? О, лучше бы ему остеречься! Мы предупреждены вовремя, нас не застанешь врасплох, как Людовика Шестнадцатого и Марию Антуанетту! Что касается меня, то я объявляю заранее, что буду беспощадна.

У меня не было времени ответить, так как дверь распахнулась и нам объявили о приходе капитана Франческо Караччоло.

– Входите, сударь, входите! – сказала королева. – В прошлый раз вы оказались единственным, кто меня поддержал.

Караччоло поклонился.

– Это большое счастье для меня, – отвечал он, – потому что в прошлый раз ваше величество защищали честь Неаполя.

– Хорошо, но скажите начистоту, что происходит сегодня?

– То, что я и предсказывал, государыня. Французская эскадра побита и рассеяна штормом. Если бы мы продержались всего сутки, мы стали бы хозяевами положения.

– Может быть, нам еще не поздно ими стать?

– Каким образом, государыня?

– Как? По-вашему, французские корабли вернулись в Неаполь потому, что они сильно потрепаны?

– Насколько я могу судить, – ответил Караччоло, бросая взгляд на море, – там нет ни одного судна, которое не понесло бы ущерба.

– Прекрасно. Так почему бы не использовать выпавшее нам преимущество и не попытаться сегодня сделать то, на что мы не осмелились в прошлый раз? Надеюсь, вы по-прежнему готовы бросить ваш корвет в атаку на флагманское судно?

– Это невозможно, государыня!

– Невозможно? Как так?

– В прошлый раз я предлагал атаковать противника.

– И что же?

– Сегодня этот противник стал нашим союзником.

– Нашим союзником?

– Без сомнения. Мы дали друг другу слово, и наш договор был подписан. В тот раз адмирал де Латуш-Тревиль явился диктовать свои условия враждебной державе. Сегодня он пришел просить помощи у державы союзной. В тот раз я считал, что драться – наш долг. Но атаковать их сегодня было бы предательством.

– Но если бы, тем не менее, вы получили приказ короля?

– Приказ атаковать?

– Да.

– Государыня, я надеюсь, что король не даст мне подобного приказа.

– А если все-таки даст?

– Я буду принужден с сожалением уйти в отставку.

– Эмма, ты слышишь, что он говорит! – воскликнула королева, поворачиваясь ко мне. – Суди о других на этом примере, как они нам преданы!

Затем прибавила, вновь обращаясь к Караччоло:

– Хорошо, сударь: я узнала от вас все, что мне требовалось знать. Больше я вас не задерживаю.

Караччоло откланялся и удалился.

– Вот все и объяснилось, – продолжала королева. – Флотилия потерпела ущерб и прибыла в Неаполь для ремонта. Почему бы и нет? Ведь Неаполь, как говорит гражданин Караччоло (она насмешливо подчеркнула слово «гражданин»), Неаполь теперь союзник этой республики, объявившей войну королям и готовой обезглавить моего зятя. Не так ли?

Я молчала.

– Что же, – спросила королева, – ты мне не отвечаешь? Тебе нечего мне сказать?

– Я боюсь ранить чувства моей королевы, высказавшись откровенно.

– Ранить меня? Тебе? Да ты с ума сошла! Каким образом ты можешь меня ранить?

– Согласившись с мнением этого человека.

– Какого человека?

– Князя Караччоло, и Бог свидетель, я соглашаюсь с ним вовсе не из симпатии к нему.

– Стало быть, ты считаешь, что эти французы правы, с такой наглостью садясь нам на шею?

– Я считаю, государыня, что не правы были мы, когда заключили с ними договор.

– И что теперь, когда он уже заключен, мы должны терпеть последствия данного нами слова? Возможно, ты и права. Надо посоветоваться по этому поводу с сэром Уильямом.

В это время французы уже вошли в гавань и стали на якорь как в порту дружественной страны.

Час спустя мы узнали, что все произошло именно так, как предвидел капитан Караччоло. Едва французские суда успели выйти в открытое море, как их застигла страшная буря: семи судам из одиннадцати были причинены серьезные повреждения, и адмирал де Латуш-Тревиль, имея на руках договор, который обеспечивал Франции преимущества, предоставляемые режимом наибольшего благоприятствования, вернулся с просьбой отремонтировать пострадавшие суда, а также рассчитывая возобновить запас пресной воды и условиться в порту о покупке провизии, канатов и парусины.

Все эти просьбы были исполнены.

Более того: желая поскорее избавиться от опасных гостей, правительство Неаполя поспешило снабдить адмирала рабочими, снастями, корабельным лесом и съестными припасами, а также приказало проложить временный акведук до конца мола, чтобы подавать французам воду Карминьяно – источника самой вкусной и целебной местной воды[781]781
  Карминьяно – инженер, который спроектировал и построил акведук, доставлявший в Неаполь воду из подземных источников на окрестных холмах.


[Закрыть].

Королева была не в силах без конца видеть перед глазами ненавистную французскую форму и отвратительные трехцветные флаги, и она удалилась в Казерту, хотя стояла зима: наступил ее самый холодный месяц – январь. Меня она взяла с собой.

LVII

Пока мы были в Казерте, в Неаполе осуществлялись худшие предчувствия королевы. Так ли уж Латуш-Тревиль нуждался в том, чтобы подправить свои корабли, или все эти работы были скорее притворством, а на самом деле он следовал секретным инструкциям Республики, имеющей намерение сеять революционное возмущение во всех странах, с которыми Франция вступала в соприкосновение, как бы то ни было, адмирал использовал свое присутствие в столице Королевства обеих Сицилий, чтобы побудить неаполитанских патриотов организовать тайное общество с целью подготовить Южную Италию к торжеству тех идей, что уже одержали верх во Франции.

Каждый день его офицеры – а, как известно, французское морское офицерство по большей части отличается образованностью и имеет немало достоинств, – итак, офицеры ежедневно сходили на берег и, смешиваясь с местным населением, вербовали сторонников, сеяли в юных умах семена революции, из-за которой несколькими годами позже прольется столько крови! Накануне того дня, когда эскадра должна была поднять якоря, юные неаполитанцы устроили для офицеров большой обед, там пели революционные песни, среди прочих – «Марсельезу», только что сочиненную Руже де Лилем[782]782
  «Марсельеза» – революционная песня; первоначально называлась «Боевая песнь Рейнской армии»; с кон. XIX в. – государственный гимн Франции; написана в Страсбуре в апреле 1792 г. поэтом и композитором, военным инженером Клодом Жозефом Руже де Лилем (1760–1836); под названием «Гимн марсельцев» (сокращенно «Марсельеза») в 1792 г. была принесена в Париж батальоном добровольцев из Марселя и быстро стала популярнейшей песней Революции.


[Закрыть], песню, что, прозвучав, подобно грому небесному, 10 августа, принесла автору столь грозное бессмертие. Юнцы возносили хвалы красному колпаку[783]783
  Красный («фригийский») колпак – остроконечная шапка с загнутым набок верхом; ее фасон восходит к Фригии, стране в древней Малой Азии; модный головной убор во время Революции. Считался символом свободы (в Древнем Риме фригийскую шапку получали отпущенные на волю рабы).


[Закрыть] и клялись здесь, в Неаполе, обзавестись такими же трехцветными кокардами, призванными заменить белую кокарду Бурбонов.

Кроме того, все, кто присутствовал на обеде, восприняли французскую моду, которую ввел Тальма на представлении трагедии «Тит». Они коротко остригли волосы, отказались от применения пудры, а тех, кто упорствовал в своей приверженности прежней моде, окрестили язвительным словцом caudini, что значит «хвостатые».

Все это время королева, переставшая делиться своими помыслами со мной, казалось, была погружена в мрачные заботы. Часто, когда мы были вдвоем, к ней входили какие-то люди; они говорили шепотом и сообщали, что ее ждут. Она тотчас вставала, ни о чем не спрашивая, как будто заранее знала, по какой причине ее беспокоят. Потом, через пятнадцать минут, полчаса или час, она возвращалась и, сжав мне руку, говорила:

– Все идет отлично!

Однажды, когда королева была на подобном секретном совещании, я спустилась в сад и увидела там человека в черном, мне незнакомого.

Не ведая, что придет время, когда этот человек стяжает себе страшную известность, я, однако же, при всем том не могла не обратить на него внимания.

Роста он был среднего, голову держал склоненной на грудь, но его угрюмый сосредоточенный взгляд смотрел вперед, словно бы упираясь в лица встречных, хотя можно было догадаться, что эти глаза зачастую смотрят не видя. У него было землистое лицо и неравномерные, как у хищного или встревоженного зверя, то медленные, то порывистые движения. Он прошел мимо, казалось не заметив меня, разговаривая с самим собой, и до моих ушей донеслись слова, которые он бормотал, цедя сквозь зубы:

– Пытка! Нужна пытка! Без пытки что я могу поделать? Они же никогда не признаются!

Этот человек напугал меня.

Я стала следить за ним глазами и видела, как к нему подошел один из людей королевы и позвал его. Я опустилась на скамью – у меня дрожали ноги.

Вскоре я увидела королеву. Она появилась у входа в сад и, оглядываясь, искала меня. Я поднялась и пошла ей навстречу.

– Боже милостивый! – воскликнула я. – Дорогая государыня, что это за человек встретился мне сейчас в саду? Он шептал такие жуткие слова…

– Кто? – спросила Каролина.

– Тот, за кем потом пришел посланный от вашего величества.

– А, – засмеялась королева, – так ты его видела?… Это моя ищейка. Я, подобно королю, прониклась страстью к охоте и тоже хочу, как он, иметь собственную свору. Вскоре мы сможем устроить псовую охоту на якобинца: это очень опасный зверь, но лишь тогда, когда ему позволяют добиться преимущества над охотником.

– Но, государыня, стало быть, этот человек…

– Что «этот человек»?

– Этот человек – палач?

– Не совсем так, но надеюсь, что он будет исправно снабжать палача работой.

Потом, простирая руку в сторону, где находилась Франция, она вскричала:

– О сестра, бедная моя сестра, ты в их руках! Но они в моих руках, и будь спокойна: если все люди братья, то я заставлю неаполитанцев расплатиться за своих парижских братьев!

Я промолчала. Ненависть королевы к революции была мне понятна, но такая ярость в женщине ужасала меня. Правда, эта женщина была дочерью короля Марии Терезии[784]784
  Мария Терезия (1717–1780) – императрица, королева Венгерская и Богемская; мать императора Иосифа II, императора Леопольда II, французской королевы Марии Антуанетты и неаполитанской королевы Марии Каролины; решительная инепреклонная вполитике, сумела завоевать к себе уважение подданных (боевой клич венгерских магнатов во время ее правления: «Да здравствует наш государь – Мария Терезия!»).


[Закрыть].

Некоторое время мы шли в молчании. Я опиралась на руку королевы, и эта рука, напряженная от нервного возбуждения, казалась мне сильной, словно мужская.

– Чего ты хочешь, Эмма, моя бедняжка! – сказала Каролина после небольшой паузы, шагая рядом со мной твердым и скорым шагом. – Тебе придется смириться со своей участью. Ты думала, что приехала в край услад; тебе говорили, что воздух Пестума напоен негой, что розы здесь цветут дважды в год[785]785
  Пестум – селение на берегу Салернского залива Тирренского моря, к юго-востоку от Неаполя. Здесь намек на стих Вергилия:
Я, вероятно б, воспел, каким прилежаньем украситьПышные можно сады и розарии Пестума, дваждыВ год цветущие…(«Георгики», IV, 119; перевод С. Шервинского.)

[Закрыть], а в Сорренто ветерок так благоуханен[786]786
  Сорренто – город к востоку от Неаполя, на берегу Салернского залива; со времен античности известен своим замечательным местоположением.


[Закрыть], что его жительниц можно узнать по запаху, который остается в их кудрях. Ты думала, что жизнь здесь, словно в древнем Сибарисе, течет среди празднеств и увеселений[787]787
  Сибарис – древнегреческий город близ Тарентского залива Ионического моря; разрушен в VI в. до н. э.; изнеженность его жителей сделала понятие «сибарит» нарицательным.


[Закрыть], что здесь почивают на ложе из мхов и ступают по цветочным коврам. Тебе забыли сказать, что посреди всего этого высится гора, в недрах которой кипит сам ад; она кажется такой же улыбчивой, как вся здешняя природа, но внезапно пробудившись, рушит людские жилища, будто карточные домики, топит Геркуланум в потоках лавы, а Помпеи погребает под слоем пепла[788]788
  Помпеи и Геркуланум– древние италийские города на берегу Тирренского моря неподалеку от Неаполя; в августе 79 г. вместе с соседним городом Стабией при извержении вулкана Везувий были засыпаны толстым слоем пепла; под вулканическим пеплом было погребено множество произведений искусства; извлечение их началось с 1738 г. в Геркулануме и с 1748 г. в Помпеях.


[Закрыть], заставляя море в ужасе отступить от побережья Резины[789]789
  Резина (с 1969 г. – Геркуланум) – город у подножия Везувия, в 10 км к юго-востоку от Неаполя.


[Закрыть] к утесу Капри[790]790
  Капри (древн. Капрея) – небольшой гористый остров в Тирренском море в 30 км к юго-востоку от Неаполя.


[Закрыть]. Тебя забыли предупредить об этом – что ж, вот теперь я тебе это говорю.

Я смотрела на нее едва ли не в страхе.

– Мы начинаем страшную борьбу, в которой можем потерпеть поражение, хотя девяносто шансов из ста, что мы победим. Но бороться надо, и схватка будет жестокой. Ты, выросшая среди зеленых лугов и полян, ты слишком робеешь, чтобы вместе со мной подняться на боевую колесницу? Что ж, оставь свою королеву, возвращайся в родной Уэльс, вернись к своей колыбели, как прозрачный ручеек, поворачивающий назад, страшась слияния с мутными морскими волнами.

– О нет, нет! – воскликнула я, обвивая руками ее шею. – Я слишком люблю вас, чтобы покинуть в ту минуту, когда, как вы сами признались, вам грозит опасность. Я слаба, но вы сильны, сильны за нас обеих, и если я стану слабеть – вы меня поддержите, если упаду – поможете встать. Мне не дано так глубоко проникнуть в тайны политики, чтобы понять смысл этой великой войны народов против королей; но если правда не на вашей стороне, моя дорогая королева, я хочу быть неправой вместе с вами, и если Везувий или революция обрушит на Неаполь свои огненные потоки, я хочу сгореть в той же лаве, задохнуться в том же пепле, что и вы.

Рука королевы охватила мою талию, и она крепко прижала меня к сердцу.

– В добрый час! – воскликнула она. – С некоторых пор мне стало казаться, что я наполовину тебя потеряла. И вот я обрела тебя вновь. Мне было горько чувствовать, что я опять одинока. О, теперь у меня не будет секретов от тебя. Да, я делаю темное дело. Подобно эвменидам, я во мраке сплетаю бич из змей[791]791
  Эвмениды – другое имя эриний, греческих богинь мести, карающих людей за совершенные преступления. Эринии изображались в облике, внушающем ужас, со змеями в волосах, факелами и бичами, производящими страшный шум.


[Закрыть]. Тот, кто богат и знатен, здесь может творить все, что пожелает. Человек, так тебя напугавший, – одна из моих гадюк. Его зовут Ванни[792]792
  Ванни, Карло, маркиз (ум. в 1798 г.) – чиновник королевского судебного ведомства, с 1794 г. член Государственной джунты; был известен как фанатичный и бескорыстный приверженец полицейской службы, участник судебных расправ над республиканцами.


[Закрыть]. Имена двух других – Гвидобальди[793]793
  Гвидобальди, Джузеппе, барон – неаполитанский чиновник, государственный следователь; после возвращения Бурбонов управляющий налоговыми сборами.


[Закрыть] и Кастельчикала[794]794
  Руффо, Фабрицио, князь де Кастельчикала (1763–1832) – итальянский дипломат, один из наиболее преданных приближенных Фердинанда IV и доверенное лицо министра Актона; в начале своей дипломатической карьеры, в кон. 80-х гг., занял пост неаполитанского посла в Лондоне; в 1795 г. был назначен министром иностранных дел и в 1799 г. последовал за Бурбонами на Сицилию; в 1801 г. был снова направлен послом в Лондон, а с 1815 г. стал послом в Париже.


[Закрыть]. Последний – князь; он был нашим послом в Лондоне. Я попросила его вернуться, чтобы стать во главе моих шпионов, председателем моей Государственной джунты[795]795
  Специальная комиссия, созданная неаполитанским правительством в 1794 г. по инициативе Марии Каролины и Актона для борьбы со сторонниками прогрессивных идей и подготовки судебных процессов над обвиняемыми; действовала, по-видимому, до 1795 г. После этого все собранные ею материалы, касающиеся республиканского движения в Неаполе, были уничтожены.


[Закрыть]. И он согласился. О, я буду так щедро вознаграждать доносчиков, что сделаю доносительство почетным занятием, как некогда в Древнем Риме… Ну, если не почетным, то, по меньшей мере, завидным.

– В таком случае, – заметила я, – становится понятнее, почему этот Ванни толковал о пытке и говорил, что без пытки они не признаются.

– Да, пытка – это его навязчивая идея, и со своей точки зрения он прав. Он не без честолюбия, этот человек. Там, где другим достаточно бывает сказать «наш король», этот говорит «мой король», как будто король принадлежит только ему и он один призван оберегать его. Итак, в доносах недостатка не будет, стало быть, и в подозреваемых тоже. Но виновных может и не оказаться, ведь в глазах некоторых упрямцев виновным может считаться лишь тот, кто признался в своем преступлении, а здесь никто не признается. Что ж, Ванни утверждает, что с помощью некоторых приемов, изобретенных им самим, если ему только позволят пустить их в ход, он заставит заговорить даже камни. Я заверила его, что с моей стороны никаких препятствий не будет, поскольку истина настолько ценна, что все средства хороши, лишь бы добыть ее. Правда, есть одно затруднение: кажется, такие действия не вполне законны. Однако и якобинцы тоже вне закона, быть якобинцем – преступление, не предусмотренное юриспруденцией. Стало быть, против него невозможно применять закон, но, если оно находится за его пределами, допустимо использовать при его упразднении средства, также пребывающие вне рамок законности. Ты сама понимаешь, я не настолько ловка как крючкотвор, чтобы знать все это – тут уж Ванни, моя гадюка, подсказал мне нужные доводы. Он цитировал Цицерона[796]796
  Цицерон, отдавший приказ казнить Лентула и Цетега, был в то время консулом.
  Цицерон Марк Туллий (106–43 до н. э.) – знаменитый римский оратор, государственный деятель и писатель; сторонник республики.


[Закрыть], удавившего Лентула[797]797
  Лентул (Публий Корнелий Лентул Сура; ум. ок. 62 г. до н. э.) – консул 71 г. до н. э.; был исключен из сената в 70 г. по подозрению в казнокрадстве; участник заговора против республики; пытался убить Цицерона, разоблачившего этот замысел; был казнен.


[Закрыть] и Цетега наперекор закону, запрещавшему посягать на жизнь римских граждан[798]798
  Цетег, Гай Корнелий (ум. ок. 62 г. до н. э.) – участник заговора против республики, разоблаченного Цицероном; был казнен вместе с Лентулом.


[Закрыть]. Он человек весьма ученый, этот метр Ванни. Я его сделаю маркизом и кавалером Константиновского ордена Святого Георгия[799]799
  Константиновский орден Святого Георгия, по преданию, был учрежден в 317 г. римским императором Константином I Великим, или Равноапостольным (ок. 285–337; правил с 306 г.), провозгласившим полную веротерпимость и покровительствовавшим христианству В 1697 или 1699 гг. герцог Пармский купил права главы ордена у наследника одной из византийских династий. В 30-х гг. XVIII в. эти права по наследству перешли к испанским Бурбонам, а с 1734 г. – Неаполитанскому королевству. Орден имел несколько степеней. Его знаки: красный крест с цветком на концах (т. н. «процветший») и с наложенным на него косым золотым крестом, белая лента и черная восьмиконечная звезда с орденским крестом в середине. К кресту высшей степени привешивалась фигурка святого, поражающего дракона. Девиз: буквы I. H. S. V. (первые буквы слов «In hoc signo vinces» – «Сим победиши»). Святой Георгий – христианский мученик; римский военачальник, ставший проповедником христианства и казненный ок. 303 г. во время гонений на христиан; согласно легенде, убил змея-дракона, истреблявшего жителей некоего города, и освободил дочь правителя этого города, отданную змею на съедение (строго говоря, по наиболее распространенной версии предания, святой Георгий привел змея к повиновению молитвой, после чего дева отвела чудовище в город, где святой и поразил его мечом, а восхищенные жители обратились в христианство).
  Военные ордена, учрежденные в честь святого Георгия, существовали почти во всех европейских государствах; ими награждались за военные подвиги и воинское искусство.


[Закрыть].

Я смотрела на королеву с изумлением, признаться смешанным с некоторой долей ужаса.

Она заметила, какое впечатление ее откровенность произвела на меня, и сказала:

– Да, понимаю, ты думаешь о том, какая разница между сегодняшней Каролиной и той, какой ты увидела ее в первые дни. Та в своих фантазиях не заходила дальше того, как бы нам обеим одеться в одинаковые платья, одинаково уложить волосы и накинуть на плечи одинаковые шали; все ее честолюбие было лишь в том, чтобы выглядеть красивой даже рядом с тобой; та изведала печаль, но еще не знала ненависти; если она запирала дверь, чтобы остаться с тобой наедине, то затем, чтобы отыскивать искорки былого счастья в пепле своей любви, чтобы твердить тебе: «Я любила, но больше уж мне не полюбить», чтобы тебе жаловаться: «Хоть я королева, у меня тоже когда-то было сердце». Сегодня у Каролины нет больше времени думать о прошлом, она должна бороться за будущее. Что значит любовник, сосланный на Сицилию, по сравнению с сестрой, узницей французской тюрьмы, с братом, уже стоящим одной ногой на ступени эшафота? Время ли вспоминать о счастье, поэзии, любви! Речь идет о жизни. Любое живое существо, от орла до горлицы, защищает свое гнездо, дерется за своих птенцов. Убивать тех, кто хочет убить нас, – это не месть, а лишь инстинкт самосохранения. Если у нас тоже есть такие, как Верньо[800]800
  Верньо, Пьер Виктюрьен (1753–1793) – деятель Французской революции; депутат Конвента, один из лидеров жирондистов; был казнен.


[Закрыть], Пептоны и Робеспьеры[801]801
  Пептон – Петион де Вильнёв, Жером (1756–1794) – депутат Учредительного собрания и Конвента, жирондист; в 1791–1792 гг. мэр Парижа; после разгрома жирондистов покончил жизнь самоубийством.


[Закрыть], мы не станем дожидаться, когда они учинят здесь двадцатое июня или десятое августа, – мы сами устроим им Варфоломеевскую ночь[802]802
  Имеется в виду массовое избиение французских протестантов (гугенотов) 24 августа 1572 г. (в ночь праздника святого Варфоломея).


[Закрыть]. Таков урок, который Валуа дали Бурбонам: лучше стрелять из Лувра по тем, кто на улице, чем ждать, пока улица примется палить по Лувру[803]803
  Валуа – королевская династия во Франции в 1328–1589 гг. Здесь намек на то, что король Карл IX Валуа в Варфоломеевскую ночь стрелял из окна Лувра по гугенотам.


[Закрыть]. Пусть они называют меня «госпожа Вето», «госпожа Дефицит» или как угодно еще, но никогда они не смогут меня назвать ни Джейн Грей[804]804
  Джейн Грей (1537–1554) – родственница английского королевского дома Тюдоров; в 1553 г. после смерти Эдуарда VI (1537–1553; король с 1547 г.) в результате придворных интриг была провозглашена королевой, однако очень скоро была низложена сторонниками законной наследницы Марии Тюдор (1516–1558; правила с 1553 г.) и казнена.


[Закрыть], ни Марией Стюарт[805]805
  Мария Стюарт (1542–1587) – королева Шотландии (1542–1567) и Франции (1559–1560); известна своей трагической судьбой: католичка, свергнутая с престола восставшими протестантскими лордами, она бежала в Англию, где как претендентка на английский престол была арестована и после многолетнего заключения казнена.


[Закрыть].

– Сохрани нас Господь от такого несчастья! – произнес голос в двух шагах от нас.

Мы обе, королева и я, с живостью обернулись и оказались лицом к лицу с человеком, отдельные части одеяния которого, скорее духовные, чем светские, выдавали в нем высокопоставленного служителя Церкви.

По лицу королевы я поняла, что она впервые видит этого незнакомца, имевшего двойную дерзость застичь нас врасплох и вмешаться в нашу беседу. Но я его сразу узнала и воскликнула:

– Монсеньор Фабрицио Руффо!

– Раз уж леди Гамильтон была столь любезна, что узнала меня, не соблаговолит ли она оказать еще одну милость и представить меня королеве, к которой я, однако, явился по поручению короля?

Я обратила вопросительный взгляд к королеве и увидела, как при имени фаворита папы Пия VI, с которым неаполитанский двор, как я уже упоминала, был в наилучших отношениях, ее лицо приняло самое благосклонное выражение. Это позволило мне исполнить желание благородного прелата.

– Государыня, – произнесла я, – позвольте мне, согласно высказанной просьбе, представить вашему величеству монсеньора Фабрицио Руффо, казначея его святейшества.

– Ваше величество, – с поклоном прибавил прелат, – я благодарю леди Гамильтон за ее любезность, но разрешите мне исправить две маленькие ошибки, которые она допустила, да, впрочем, и не могла не допустить. Я больше не казначей – я кардинал.

– Поздравляю вас, сударь, – сказала королева. – Однако ваше преосвященство сказали, что вы явились сюда от имени короля?

– Я сказал это, государыня, и скажу даже более того: его величество сам приехал бы со мной в Казерту, если б не охота на кабана в лесах озера Фузаро: отложить ее для него невозможно.

– Узнаю моего августейшего супруга, – усмехнулась королева. – Но от этого ваш визит не менее приятен, особенно если вы мне принесли добрые вести.

– Я принес если не добрую, то, по крайней мере, важную новость, государыня, – новость, следствия которой могут быть весьма значительными. Посол Французской республики в Риме гражданин Бассвиль убит, он пал жертвой народного возмущения.

Королева встрепенулась:

– Да, это действительно большая новость! Как же все произошло?

– Вашему величеству известно, что французский адмирал, доставивший в Неаполь нового посла гражданина Мако, в то же время имел у себя на борту другого посла, гражданина Бассвиля, который должен был представлять Францию в Риме?

Дважды повторив ненавистное королеве слово «гражданин», кардинал произнес его с таким выражением, что в этом не было ничего неприятного для слуха ее величества.

Итак, она выслушала первую его фразу, кивком и презрительной усмешкой дав знать, что ей все понятно.

Кардинал продолжил свой рассказ:

– Весть об этом распространилась в окрестностях Рима, наделав много шума. Нет необходимости пояснять вам, государыня, в каком свете наши достойные священники изображают Французскую республику, говоря о ней своей пастве – жителям городов и селений. Союз с ней равносилен союзу с силами ада. Когда это известие было объявлено с церковных кафедр, римские простолюдины, трастеверийские[806]806
  Трастевере (от итал. trans– «за», Теvere– «Тибр»; букв. «Затибрье») – квартал Рима, лежащий за Тибром, т. е. на правом берегу, отделенный рекой от основной части города; в XVIII в. – южная окраина, населенная беднотой – трастеверийцами.


[Закрыть] варвары и сабинские дикари[807]807
  Сабины – жители Сабины, горного скотоводческого района Центральной Италии (область Лацио) к востоку от Рима, в древности заселенного италийским племенем сабинов, а с XIII в. и до объединения Италии входившего в состав Папской области.


[Закрыть], погонщики быков с болот, в слепой ярости подобные своим быкам, собрались на дороге, где должен был проезжать посол. Они провели в ожидании целых три дня. И каждый вечер священники в своих исповедальнях повторяли потерявшим голову женщинам, что этот французский посол направляется в священный город, чтобы водрузить над ним стяг Сатаны.

Женщины жгли свечи, молились и вопили от возмущения. А мужчины скрипели зубами и сжимали рукоятки своих ножей.

– Какой славный народ! – пробормотала королева.

– Наконец позавчера, тринадцатого января, в толпе раздались громкие крики, возвещавшие о приближении кареты. Народ устремился ей навстречу. Посол был в полном республиканском облачении: голубой мундир, перехваченный трехцветным поясом, и надвинутая на лоб треуголка, украшенная трехцветным плюмажем; с ним в карете были еще двое спутников, оба примерно в таком же наряде. При виде их крики толпы стали оглушительными. Трое путешественников продолжали свой путь, словно были глухи или происходящее нисколько их не занимало. Их карета от колес до лошадиных голов исчезла в людских волнах, как лодка, разрезающая волны моря. Так, пробираясь сквозь гущу толпы, они достигли дворца кардинала Дзелады[808]808
  Дзелада, Франческо Саверио де – кардинал, в кон. XVIII в. государственный секретарь Ватикана.


[Закрыть], явились к нему и потребовали, чтобы он признал их полномочия. Кардинал, имевший на этот счет недвусмысленные указания его святейшества, ответил отказом и заявил, что для святого престола Французская республика не существует и никогда не будет существовать. Поклонившись кардиналу, посол снова сел в экипаж и, то ли затем чтобы поддержать честь Франции, то ли для того чтобы подать знак итальянским вольнодумцам, вывесил трехцветный флаг рядом с возницей. При таком зрелище, как легко представить вашему величеству, ярость толпы удвоилась и град камней обрушился на посла и его спутников. Кучер в ужасе стал нахлестывать коней и, пустив их в галоп, сумел достигнуть двора одного французского банкира. На беду или к счастью, в зависимости от того, с какой точки зрения смотреть на происшедшее, у них не хватило времени закрыть за собой ворота. Народ ринулся туда, и, право, не знаю, как это произошло, но в суматохе его превосходительству гражданину Бассвилю распороли живот посредством бритвы.

– Убийца известен? – с живостью осведомилась королева.

– И да и нет, – отвечал монсеньор Руффо. – Его святейшеству он известен, но правительство его святейшества его имени не узнает. Итак, папа, уже скомпрометированный войной в Вандее, которую разожгли его эмиссары, теперь ответствен еще и за убийство французского посла; он напрасно попытался бы, по примеру покойного Пилата, умыть руки кровью Бассвиля[809]809
  Пилат, Понтий (I в. н. э.) – древнеримский прокуратор (правитель) Иудеи в 26–33 гг. н. э.; под давлением иудейских первосвященников и жителей Иерусалима вынужден был осудить Христа на казнь; согласно евангельской легенде, после осуждения Иисуса Пилат умыл руки перед народом и сказал: «Невиновен я в крови праведника сего; смотрите вы» (Матфей, 27: 24).


[Закрыть], ее след навсегда останется на его перстах. Стало быть, смерть Бассвиля означает войну с Францией. Я прислан сюда затем, чтобы от имени его святейшества спросить короля Фердинанда, может ли он принять в ней участие, и если да, его святейшество поручил мне предоставить в распоряжение борца за права Церкви все те скромные таланты, какими одарили меня природа и воспитание.

Королева улыбнулась:

– Значит, ваше преосвященство принадлежит к воинствующей Церкви?

– Э, государыня, уж в этом вы можете мне поверить. Я ведь из породы Лавалеттов и Ришельё[810]810
  Луи де Ногаре д’Эпернон, кардинал де Лавалетт, архиепископ Тулузский (1593–1639) – один из ближайших сподвижников Ришельё, с 1628 г. сменивший сутану на воинские доспехи; одержал несколько военных и дипломатических побед.
  Ришельё, Арман Жан дю Плесси (1585–1642) – кардинал (с 1622 г.); с 1624 г. первый министр, фактический правитель Франции; проводил политику укрепления королевского абсолютизма; лично участвовал в военных кампаниях.


[Закрыть]. В средние века я носил бы кирасу и меч и сражался бы с турками или гугенотами. Ныне я готов драться с французами: они же безбожники худшего сорта!

– Что ж, господин кардинал, – отозвалась королева, – мы постараемся предоставить вам такую работу. К несчастью, здесь все зависит не только от меня!

– Знаю, но, – и тут Руффо обернулся ко мне, – если бы сударыня пожелала вмешаться…

– Я, господин кардинал? Господи, но что, по-вашему, я могу сделать?

– Не говорите, сударыня! Разве Перикл развязал войну в Самосе, Мегаре и Пелопоннесе не потому, что послушался советов Аспазии[811]811
  Аспазия (или Аспасия) из Милета – одна из выдающихся женщин античности, вторая жена знаменитого афинского государственного деятеля Перикла (ок. 495–429 до н. э.), которую, однако, современники часто изображали в комедиях как гетеру (поскольку она не имела афинского гражданства и ее брак с Периклом считался не вполне законным).


[Закрыть], поддался ее влиянию?… Аспазия была не более прекрасна, чем вы, а Перикл мог воздействовать на политику Греции не больше, чем сэр Уильям Гамильтон, молочный брат английского короля, влияет на политику Англии. Пусть только Англия объявит Франции войну, и мы спасены!

– Слышишь? – сказала королева. – Кардинал говорит сейчас от имени самого папы, а его святейшество непогрешим.

– Что ж, решено, дорогая моя королева! – отвечала я. – Сделаю все, что смогу. Кстати, вот и сам Перикл явился в наше распоряжение!

Действительно, к нам приближался сэр Уильям. Поскольку наступил час обеда, мы возвратились во дворец. Ее величество предложила сэру Уильяму разделить трапезу, удержала и монсеньора Руффо, и во время обеда мы стали строить самые воинственные планы на свете.

Сейчас, когда подумаю, что я положила пусть лишь одну песчинку на весы судьбы и, быть может, именно моя песчинка склонила чашу весов в сторону войны, которая длилась двадцать лет и, пожалуй, до сих пор не совсем еще погасла, я ужасаюсь мере ответственности, какую может иметь в глазах Бога зернышко песка.