Текст книги "В Большом театре и Метрополитен-опера. Годы жизни в Москве и Нью-Йорке."

Закончились наши пражские дни. Мы сели в автобусы и начали свой путь в известной степени другую страну – в Моравию, в город Брно.

* * *

Вот где мы познали всю силу злобы и ненависти ко всем советским, кем бы они ни были! После почти пятичасового пути на автобусах – (всего двести с небольшим километров, но по однополосной дороге), мы остановились у новой современной гостиницы. Когда мы вошли в свои номера, мы поняли, что тут людям с проблемами сердца или дыхательных путей долго не выдержать. В комнатах стояла невообразимая жара, хотя дневная температура не превышала нормальной – 22–23 градусов по Цельсию. Рамы окон не открывались за исключением очень узкой части окна. Наши окна все выходили на юг – солнце было гарантировано на весь день, а кондиционерная система, уже существовавшая тогда, была отключена! Несмотря на все усилия нашей администрации, любезные хозяева говорили что-то невнятное о ремонте. И включили они кондиционерную систему через четыре дня – за час до нашего отъезда! В «назидание» всем.

В Праге такого быть просто не могло, а тут совершенно спокойно дирекция гостиницы намеренно создала условия совершенно невыносимые. Мы с наслаждением проводили большую часть дня вне отеля. Город Брно знаменит своей старой крепостью Шпильберг. В ней находилась старинная тюрьма – властители любили держать своих заключённых поближе, чтобы они всегда были под рукой. Тюрьма, как мы слышали, весьма пригодилась нацистам во время войны. После войны она не функционировала. Зато в Шпильберге был прекрасный старинный ресторан. И тут мы как бы попали снова в другую страну – официанты были примером вежливости, такта и предупредительности.

Я совершенно не помню, как публика принимала наши четыре спектакля в Брно. Если не изменяет память – театр там был небольшим, и я, кажется, не играл два спектакля, так как наш полный состав струнной группы там просто не умещался. Покидали мы Брно с большой радостью. Последним городом в нашем туре была Братислава. Снова погрузились в наши пять «Икарусов» со своим багажом и снова ехали очень медленно по однополосному шоссе, довольно забитому вблизи даже небольших городов. Ещё в дороге наш заведующий оркестром сказал мне, что руководитель поездки В.А Бони забыл сообщить о том, что мне, виолончелисту Ю. Лоевскому (концертмейстеру группы виолончелей) и ещё трём певцам, надлежит немедленно по прибытии в Братиславу ехать на концерт в город Трнаву – примерно в пятидесяти километрах от Братиславы.

В этот день мы не обедали, где-то перекусили в придорожном пивном баре, устали неимоверно, и тут такой сюрприз! Я только и мог сказать: «Надеюсь, ты не ожидаешь, что я буду стоять в очереди за номером в гостинице? Дай мне ключ сам, сразу по прибытии. Иначе ничего не получится». Но ведь и правда – приезжают одновременно более двухсот человек, и на размещение их требуется время. Мы приехали где-то около шести вечера в гостиницу «Карлтон» – в прошлом отель класса люкс. До войны «Риц-Карлтон» были самыми фешенебельными отелями мира. Теперь гостиница очень состарилась, обветшала и можно было только догадываться о её былой роскоши и величии. Правда, тут было не до того – нужно было придти в свой номер, срочно переодеться, взять скрипку, ноты, и ехать на концерт. Новая «Татра» взяла на борт шесть человек, и мы отправились в путь. Шофёр неимоверно быстро гнал свою машину. Иногда это было неприятно – любое препятствие на дороге могло плохо кончиться – скорость была под сто пятьдесят километров в час. Хотя шоссе было лучше и довольно широким, но всё же такое лихачество было несколько чересчур рискованным.

Концерт наш прошёл очень успешно. Оказалось, что был запланирован сольный концерт Игоря Ойстраха, но по неизвестным причинам он не приехал, и вместо него нас привезли в это вечер для выступления в местном театре. Всё было очень мило. Но все мы были голодны, а после концерта хозяева предложили нам неограниченное количество пива с крохотными бутербродами с сыром. Нас действительно сердечно поблагодарили за концерт и мы снова погрузились в ту же «Татру», но ехали ночью значительно медленнее – не больше 80 километров в час.

Наутро я понял, что работать в этот день просто не могу – слишком много выступлений и работы в оркестре было в последние две недели. Я попросил меня освободить от вечерней репетиции «в награду» за вчерашний концерт. Мне пошли навстречу и я, после завтрака заснул в этом старом, тихом отеле и проснулся только к обеденному времени часа в два.

Старый город, его рыночная площадь показались мне очень знакомыми. Кругом слышалась венгерская речь. Где я видел эту площадь? Конечно, она была похожа на такие же рыночные площади многих венгерских городов. И тут я вспомнил – в книге, посвящённой Беле Бартоку есть фотография этой площади начала века. Это был город Пожонь! По-немецки это был Прессбург, а по-венгерски – Пожонь. Когда-то здесь была столица Венгерского Королевства, входящего в Австро-Венгерскую империю. Площадь сохранила аромат венгерской провинции, и старинные здания были в основном в неплохом состоянии. На улице старого города я неожиданно увидел Бориса Акимова. Мы с ним встречались на нескольких концертах, в том числе выезжали из Праги в расположение советских воинских частей для «шефского» концерта. Познакомился я с ним году ещё в 1970-м в нашем доме отдыха «Серебряный бор», когда Борис переживал трудный период. У него были проблемы со здоровьем, столь необходимым особенно для солиста балета. Его незабываемый Ротбарт в постановке Григоровича «Лебединого озера» имел всегда триумфальный успех. Даже далёкая от балета публика понимала и воспринимала всю мощь балетного и актёрского таланта молодого артиста. О его участии в «Асели» говорилось в начале этих записок. Он выступал исключительно успешно в балете «Спартак», несколько по-другому переосмыслив образ Красса – после самого Мариса Лиепы! И в этой роли он всегда имел громадный успех. Те, кто видел Мариса Лиепу могут себе представить, насколько трудно было выступить в той же роли любому, самому талантливому солисту балета, потому что Лиепа сочетал в себе совершенное балетное мастерство и большой талант драматического актёра. Так что Борис Акимов был любимым молодым солистом всех, кто пришёл в театр в моё время – в середине 60-х годов.

И вот – такая приятная встреча с ним здесь, в древней столице бывшего Венгерского Королевства – прекрасной Братиславе. Мы договорились встретиться с ним вечером после его занятий в классе в театре.

Зайдя за ним вечером в класс для балета, я застал там занимавшуюся с ним солистку балета Ларису Трембовельскую. Она предложила нам после окончания их «класса» зайти к ней в номер того же отеля, где жил Акимов – отеля «Девин» на набережной – посидеть у неё и «закусить, чем Бог послал», – добавила она. Здесь надо заметить, что предубеждения – непременный спутник нашей жизни, особенно в мире исполнительских искусств – показали мне всю свою несостоятельность. До тех пор я был убеждён, что интеллект солистов балета едва ли превосходит интеллект хоккеистов или гимнастов. Борис Акимов был уникальным исключением. Но при ближайшем знакомстве оказалось, что очень известная тогда и знаменитая балерина – исполнительница характерных танцев и киноактриса, оказалась человеком милым, образованным и простым. (Впоследствии мы были друзьями много лет, она была нашей с женой гостьей в Нью-Йорке в 1996 году.)

В её комнате отеля «Девин» стоял телевизор с кабельной программой, бравшей западную Германию и Австрию. И вот – в новостях мы увидели жуткую картину – медленно разваливавшийся в воздухе самолёт ТУ-144 на авиа-шоу в Ле Бурже под Парижем. Самолёт был точной копией «Конкорда», только недавно начавшего свои рейсы между Европой и Америкой. На глазах тысяч зрителей во время демонстрационного полёта он начал окутываться каким-то странным облаком и разваливаться по частям… Этой хроники нельзя было увидеть больше нигде – ни в Москве, ни в Братиславе в нашем отеле. Только в номерах предназначенных для иностранцев. Мы, как видно, таковыми не считались. А солисты оперы и балета – всё же считались!

Поблагодарив нашу хозяйку, я на прощание сказал, что если поеду в Японию, то теперь такое же приглашение на ужин будет за мной. Мы с Борисом вышли на набережную. О чём мы только не говорили! О Бахе. О Вивальди, о достоинствах и недостатках постановок балетов, о литературе… Словом с Борисом Акимовым мы могли разговаривать и до утра – он был всегда изумительным собеседником, и к тому же эрудированным, имеющим свой оригинальный взгляд на исполнительское искусство, будь то музыка, балет, или драма. Меня не удивило, когда спустя примерно десять лет, он один создал спектакль-концерт памяти Сергея Есенина, написав самостоятельно музыку к стихам любимого поэта, поставив танцы, и вообще создал целый спектакль как режиссёр. Я мог оценить полностью его труд и талант, посмотрев этот концерт на видеокассете, присланной им в Нью-Йорк. Борис Акимов обладает и замечательным человеческим качеством – он верный, преданный друг, и также редкостный в наше время заботливый сын и родственник – наша многолетняя дружба позволила узнать его и с этой стороны. В 2008 году он потерял свою жену – солистку балета Татьяну Попко. Мы понимали, что потеря эта для него невосполнима. В каждый прошедший год со дня её смерти Борис выпускает новый сборник стихов, посвящённый её памяти.

Редкая жизненная удача заслужить дружбу такого человека, как Борис Акимов. Мы с моей женой ценим это безмерно.

Приём, который он нам устроил в Москве, когда мы приехали туда из Нью-Йорка в 2004 году потребует отдельного рассказа.

* * *

Вернёмся снова к гастролям в Чехословакии. Итак, в начале июня 1973 года, закончив свои гастроли в Братиславе, вся группа села в поезд и доехали мы под утро до границы – Черны-над-Тиссой. Вид за окном был идиллический: пастух пас своё стадо. Тишина. Покой. Никаких заграждений, никаких вспаханных полос. Ничего, кроме пастуха. Ни одного человека в мундире, и без мундира тоже. Один пастух.

Поезд остановился так, что из коридора вагона был виден мост и… Картина, открывавшаяся справа за мостом достойна действительно серьёзного художника-реалиста! Это трудно описать словами даже сегодня. Вся территория, отступя от берега реки метров на 50-100 на восток, была укреплённым районом! Вспаханная полоса была шириной метров в 15–20. Затем шли проволочные заграждения, потом, если не изменяет память, был и ров с водой, потом снова забор из колючки, прерывающийся вышками с ясно видимыми тяжёлыми пулемётами. Это был действительный въезд в Лагерь, только социалистический, а не исправительно-трудовой. Пока поезд стоял, картина была видна с двух сторон – чешская слева и начало СССР – справа.

И эта укреплённая зона существовала, несмотря на 350-тысячную армию, оккупирующую Чехословакию к тому времени уже пять лет! Кого же так боялись власти? А может всё это было как раз построено для желающих покинуть священные рубежи? Не знаю, но картина была потрясающей. И это было ещё не всё!

Поезд, наконец, медленно сдвинулся с места и начал переезд через Тиссу. Ещё немного и уже советская территория: валяющиеся в грязи брёвна, кирпичи, уголь. Часто мешки с цементом – иногда всё это вперемежку. Наконец поезд встал у перрона станции Чоп. Я открыл занавеску окна купе. Внизу спиной к вагону стоял автоматчик с овчаркой. Налево от него, метрах в пяти – другой, тоже с овчаркой. Направо – такая же картина. Это прибыл поезд с государственными преступниками? Нет, это был поезд с артистами Большого театра – прославленными солистами балета, оперы, превосходным хором и оркестром. То была незабываемая встреча. Никого не ранили, конечно. Никого не убили. От моей веры в страну, в которой я родился, ничего не осталось после такой «торжественной» встречи Большого театра. (Только сегодня понимаешь, каким уродливым сознанием нужно было обладать, чтобы превратить великую и прекрасную страну в подобие тюремного лагеря!)

Минут через 10–15 осаду сняли, и мы вышли на перрон. Все повалили в ресторан. Было рано, но не для нас. Все начали заказывать полный обед и, конечно, с водкой. После Чехии и Словакии еда показалась особенно ужасной. Словом – мы дома.

Всего две недели прошли в Москве после нашего возвращения, как нужно было снова собираться в дорогу – теперь уже на два месяца в Японию. Поездка туда и манила и пугала – путешествие от Москвы до Иокогамы занимало 72 часа – четыре дня. Полёт Москва-Хабаровск, поезд Хабаровск-Находка и корабль – Находка-Иокогама. Это был обычный путь для больших групп артистов, используемый Госконцертом для поездок в Японию. Надо заметить, что на всех этапах пути всё было блестяще организовано – нигде не приходилось ждать автобусов, номеров в гостиницу в Хабаровске, или каких-то неурядиц при посадках в поезд и на последнем этапе на корабль. Судно называлось то ли «Мария Ульянова», то ли «Феликс Дзержинский» – точно не помню – и было построено, согласно висевшему документу недалеко от ресторана – в Германской Демократической Республике. Мы знали, что этот маршрут проехал наш самый опытный и добросовестный, если не сказать талантливый администратор, в обычное время заведовавший билетными кассами Большого театра – Михаил Исаакович Лахман.

Наш самолёт взял курс на восток и через три часа мы уже прошли Уральские горы. Началась Сибирь. Было совершенно светло, и видимость с высоты 10 километров была отличной. Сибирь производила огромное впечатление с самолёта – бескрайняя тайга – леса под нами, справа, слева и до самого горизонта. Никаких видимых обжитых людьми мест. Иногда были видны огни, по-видимому, каких-то нефтеперерабатывающих предприятий. Наконец внизу мы увидели огромную реку. Даже с нашей высоты она казалась гигантом, настолько она была широка. К сожалению, на советских аэролиниях редко можно было узнать местонахождение самолёта, так что оставалось только предполагать, что река-гигант была Обью. Через несколько часов спокойного полёта мы приземлились в Хабаровске, где нас сейчас же привезли в гостиницу и мы все завалились спать. В Хабаровске уже было часов 5–6 после полудня, когда мы на тех же «Икарусах» приехали на вокзал, откуда предстояло ехать почти сутки до порта Находка.

Кроме персонала Большого театра пассажиров в поезде было совсем мало, можно сказать – никого. Вагон-ресторан был превосходным, с большим количеством первоклассных рыбных закусок, красной и чёрной игрой, отличными борщами и вторыми блюдами. Этот маршрут был рассчитан, вероятно, на иностранцев – несмотря на большую потерю времени, он был во много раз дешевле, чем билет на самолёт Москва-Токио. Так что несколько студентов из Норвегии, Голландии и Германии всё же воспользовались этим видом трёх транспортов в Японию. Природа Приморского края была исключительно живописна, казалось, что здесь господствует морской климат – такой пышной и разнообразной была растительность. Удивляло почти полное отсутствие людей. Это была редко населённая полоса земли, хотя она казалась очень благоприятной для сельского хозяйства. Отлично выспавшись ночью, мы приехали в Находку во второй половине дня и только к 6–7 вечера закончили посадку на свой корабль. Морской воздух довольно быстро «уложил» нас всех спать. Проснувшись наутро, в иллюминатор мы увидели берег острова Хонсю – главного острова Японии. На заходе солнца мы вошли в Токийский залив, где нам открылась картина, с трудом поддающаяся описанию – казалось, что весь залив буквально забит кораблями различных размеров, назначений и стран! При такой «давке» трудно было понять, как всем кораблям удавалось избегать столкновений, а между ними ещё сновали мелкие рыболовные японские суда, названия которых состояло из двух слов, и второе слово у всех было одинаковым – «Мага». Мы медленно продвигались к Иокогаме и, наконец, когда корабль стал выруливать влево примерно за два километра от берега, навстречу нам появился полицейский катер, на котором между двумя японскими таможенными офицерами стоял улыбающийся и элегантный Михаил Исаакович Лахман! Вся палуба оценила его эффектное появление горячими аплодисментами. Это он проехал всю нашу трассу, тщательно организуя и согласовывая все звенья нашего путешествия, которое и правда прошло без сучка и задоринки. Лахман с двумя офицерами был взят на борт, и мы причалили к берегу Иокогамы, бывшей в 1973 году большой деревней.

Японские таможенники конфисковали у некоторых наших коллег мясные и рыбные консервы – запрещённые к ввозу пищевые продукты. Некоторых это не коснулось, но чемоданы наиболее опытных балетных артистов были здорово облегчены. Женщины – таможенные офицеры – были особенно придирчивы: осматривали подошвы нашей обуви, брючные ремни – в поисках не существовавших у нас наркотиков. Наконец с делами было покончено и мы сели в автобусы, направлявшиеся в Токио. Узкая, хотя и двухполосная дорога пролегала над водой, и мы видели крохотные фанерные домики, стоявшие прямо у самой воды, по которой плавал мусор. Первое впечатление было не слишком впечатляющим. Но то был действительно старый район порта. Когда я приехал сюда двадцать лет спустя, правда уже прилетел из Нью-Йорка, то от таких районов не осталось и следа.

Мы проезжали сплошную деревню, менявшую названия до самого Токио. Названия были какие-то мотоциклетные, например «Кавасаки». Но вот уже появилась невысокая башня телевидения. Эстакада автодороги поднимается на высоту 8–10-го этажа, где-то далеко внизу справа виден сверкающий бейсбольный стадион, мы на такой высоте меняем направление и едем круто вниз – в ущелье между высотными домами. Впечатление было, как будто мы реально попали в фантастический роман. Это был настоящий 21-й век!

Скоро автобусы остановились у отеля «Империал», где всегда жили советские артисты – знаменитые солисты Эмиль Гилельс, Давид Ойстрах, оркестры, танцевальные ансамбли «Берёзка» и Ансамбль Игоря Моисеева, Большой театр. В фойе сидел вездесущий М.И. Лахман и быстро направлял нас к нужному столику, где для каждого лежал ключ от номера в конверте – ключ был пластиковой карточкой. Таких ключей мы ещё никогда не видели. Руководители оркестра и балета немедленно отобрали наши паспорта, а нам вместе с ключом выдали пластиковые карточки с фотографией и надписями по-японски – пропуск на вход в телевизионный театр NHK и в Бунка-Кайкан Холл. Всё-таки что-то вроде удостоверения личности – на всякий случай. Паспорта свои мы увидели только перед отплытием корабля из Иокогамы через два месяца. Это был странный обычай. Разве нельзя было стать невозвращенцем и без паспорта?

* * *

«Империал» был отелем высшего класса. Правда окна выходили прямо на эстакаду городской железной дороги, опоясывающей весь город. Это был быстрейший способ добраться до самых отдалённых районов. Наши выступления, как и выступления большинства приезжающих в Токио театров, должны были проходить в «Бунка Кайкан Холле» рядом с парком и вокзалом Уэно, и в театре здания национального телевидения NHK. Симфонические концерты проходили в специальных концертных залах.

Спонсорами поездки были несколько больших финансовых институтов, в том числе газета «Асахи». Одним из постоянных спонсоров советского балета в Японии была также мадам Ойя. Обожавшая балет и артистов, она всегда приглашала всех членов советских балетных трупп к себе в гости.

Мы часто видели её в Москве в директорской ложе с переводчиками и секретарём. Когда мы приехали в Осака на целую неделю для выступлений с балетом, мадам Ойя пригласила всю группу к себе домой. Дом оказался внутри очень скромным. Правда на стенах висело несколько оригиналов картин французских импрессионистов (глубоко уважаемых и обожаемых в Японии), но в целом в доме не было ни шикарной мебели, ни каких-либо видимых ценностей прикладного искусства. Зато на её письменном столе было большое количество фотографий с Рудольфом Нуреевым, как видно бывшего частым гостем в этом доме. Мадам Ойя унаследовала от своего покойного мужа текстильные фабрики, банковский капитал и многие финансовые вложения в разных странах мира. В быту, однако, жизнь её семьи выглядела очень скромно. В доме жила её дочь с мужем и маленьким ребёнком и престарелая мать, сидевшая весь вечер в инвалидном кресле. Уважение к престарелым, кажется, было в Японии важной частью их морального кодекса. Все её домочадцы были очень любезны, сами вступали в общение со своими гостями при помощи многочисленных переводчиц – милейших девушек-студенток Токийского и Нагойского Университетов.

* * *

Итак, в первый вечер пребывания в «Империале» мы все не могли оторваться от цветных телевизоров – ведь это был ещё 1973-й год! Каких тут программ только не было! Передачи из Франции, Англии, Германии; путешествия, мир животных, музыкальные программы, джаз – было от чего закружиться голове!

Наше первое выступление в городе Сэндай с дирижёром Жюрайтисом уже было описано в главе «Дирижёры Большого театра».

Премьерным спектаклем в Токио был, конечно балет «Лебединое озеро» в новой постановке Юрия Григоровича. В его редакции был представлен и балет С.С. Прокофьева «Ромео и Джульетта» с Владимиром Васильевым и Екатериной Максимовой. Кроме этого в программу гастролей входил балет Минкуса «Дон Кихот» и, конечно, «Спартак» Арама Хачатуряна, всегда имевший огромный успех. Три балета были записаны на видео и транслировались по Национальному телевидению. Японцы заплатили за эти три трансляции большие деньги, а всемирно известные солисты получили за свою работу… ничего! Здесь уже говорилось о «выступлении» Фурцевой (о котором все хорошо знали), взявшей в советском Посольстве более семи тысяч долларов для покупки видео аппаратуры своему пасынку – сыну Фирюбина. Мы знали, что власти обирали Плисецкую, Ойстраха, Гилельса, Ростроповича, Когана, но когда это случилось на наших глазах – артисты мирового класса и мировой известности получили за свой труд, щедро оплаченный японцами – ноль долларов, рублей и йен, – то не было пределов нашему возмущению!

Да! За два года до того Фурцева после триумфальной премьеры в Вене «Бориса Годунова» распорядилась о выдаче нам суточных, несмотря на протесты тогдашнего её ставленника в Большом театре «полковника» Муромцева. Теперь она зачеркнула свои добрые дела, никак не вознаградив одних из лучших солистов балета в мире за их изумительные и неповторимые выступления!

До сих пор вспоминаются многие сцены, бесподобно сыгранные Васильевым и Максимовой в «Ромео и Джульетте». Вот были артисты, которым все «верили»! Верили по Станиславскому! Верили в естественность образов, ими созданных в великой шекспировской драме, переложенной в балетный спектакль. Васильев выходил на сцену почти без грима. Его Ромео был настолько замечателен, юн и естественен, что едва ли в то время во всём мире были подобные исполнители. Максимова была в расцвете своего мастерства и была исключительно впечатляющей в образе Джульетты. Её молодость, искренность, техническое балетное мастерство, столь же совершенное, сколь и высокохудожественное, привлекали к ней любовь и сердца зрителей всех стран мира, где пришлось выступать ей в дуэте со своим мужем Владимиром Васильевым. Этой прославленной паре вероятно удалось лучшее воплощение бессмертных шекспировских образов на сцене балетного театра – вне мировой драматической сцены.

Можно и должно только преклоняться перед нашими всемирно известными танцовщиками, которые несмотря на такие условия, несмотря на большие перегрузки из-за тесного расписания, переездов, исполнения труднейших балетов в виртуозно-техническом отношении – несмотря ни на что, они оставались действительно звёздами в своём искусстве в любом спектакле, в любом даже самом маленьком эпизоде. Они были всегда художниками-творцами. Их слава не померкла и сегодня, хотя уже нет в живых Екатерины Максимовой, Наталии Бессмертновой, Татьяной Голиковой и некоторых других солистов прославленного балета Большого театра.

* * *

Естественно, что во время заграничных гастролей все артисты делают самое лучшее, на что они способны. Но сохранять свежесть на протяжении долгих двухмесячных гастролей раз за разом, спектакль за спектаклем – было даже для солистов мирового класса нелёгким делом. И в результате – такая «почётная» оценка их труда! Разумеется, что и другие солисты – Наталия Бессмертнова, Юрий Владимиров, Борис Акимов, тоже не получили за свои телевизионные выступления ничего. Всем платили суточные деньги из расчёта их месячной зарплаты в рублях. Кажется, максимумом были 70 долларов в сутки. Нам, оркестру и кордебалету платили 16 долларов в сутки. Костюмерам и рабочим – если не ошибаюсь 7–8 долларов в сутки. Получалось, что звёзды были почти миллионерами на пролетарском фоне большинства участников! (Вскоре после возвращения в Москву я узнал, что суперзвездам советского хоккея платили суточных… 6 долларов!)

* * *

В первый свободный день в Токио все устремились в магазины. Токийские и вообще японские большие универсальные магазины больше похожи на настоящие музеи. Кроме того они несли и некоторые образовательные функции. Например: можно было приходить в большой популярный магазин «Митцукоши» и наблюдать там за строительством маленького спортивного самолёта. День за днём он обрастал всё большими деталями (а продавался он в запечатанных пакетах). Наконец был установлен мотор и маленький самолёт взлетел с пилотом с крыши «Митцукоши»! О детских игрушках можно рассказывать до бесконечности: там продавалось большое количество моделей электронных игрушек: самолётов, подводных лодок, надводных кораблей, автомобилей и других игрушек с дистанционным управлением. Об одежде, обуви и всем необходимом для детей всех возрастов можно и не говорить. Мебель каких-то дивных, невообразимых цветов! Всё это было выставлено как будто и вправду в музее, с той лишь разницей, что всё было здесь для продажи. На здоровую психику это производило огромное впечатление. На больную… Один балетный танцор как-то ночью впал в большое возбуждение. Оказалось, что от климата и вообще от столь необычных впечатлений у него обострилось психическое заболевание, скрытое им до поездки благодаря своей жене-медику. Грустная история закончилась его экстренной эвакуацией в Москву. Впрочем, первый известный мне случай в театре произошёл ещё в 1967 году в Монреале, во время гастролей Большого театра в дни Всемирной выставки. Артист «мимического ансамбля» ходил по магазинам и целый день считал… Считал деньги и свои возможности приобретения необходимых ему вещей. Считал, считал… Потом перестал являться на работу, всё считал и считал. Потом перестал спать и есть. Ну, а потом бедного артиста отправили домой – его состояние требовало немедленного лечения. Так что такие сильные потрясения от наблюдения за каждодневной жизнью и окружающими реалиями были под силу далеко не всем!

* * *

После нашего возвращения в Москву, моя мама пришла к жене своего брата и начала рассказывать о моих впечатлениях от пребывания в Японии. Её прервала моя кузина, прожившая с мужем года четыре в Токио в торговом Представительстве СССР. Она спросила: «А разве им не запретили рассказывать обо всём увиденном там?» Нет, нам в действительности никто ничего не говорил по этому поводу. Естественно, что в первые же дни нас всех привезли в советское Посольство на «инструктаж». Каких только небылиц мы там не наслушались! О том, что в Японии невозможно найти большие размеры обуви и одежды (ещё в Москве все знали о специальном универсальном магазине «Исетан» для людей больших и сверхбольших размеров). О том, как японские спец. службы «опаивают» наших журналистов и прочих командированных заграницу, как нужно быть «на стороже», потому что… ну, и т. д. Одна история, рассказанная первым секретарём Посольства особенно впечатлила: какой-то специалист, прибывший из Советского Союза был «опоен» и, потеряв сознание, был также обокраден. Его нашла полиция и после установления его гражданства, передала совершенно больного в руки посольских врачей. Наш коллега гобоист Геннадий Керенцев снова проявил свой скептицизм: «Опоили! Нажрался, как свинья и заснул на улице! Опоили!» Так закончился наш визит в Посольство. Все усмехались, несмотря на усилия сохранить серьёзные лица. Такие вещи следует рассказывать знающим предмет с большой осторожностью, чего явно недооценил посольский секретарь.

* * *

Токио тех лет ещё сохранял в некоторых районах аромат прошлого. Совсем рядом с «Империалом» начиналась центральная улица Харуми-дори и пересекавшая её через несколько кварталов такая же большая торговая улица – Чуо-дори. Это все и называли «Гинза» – небольшой центральный торговый район. Харуми-дори идёт до самой реки и на ней находится всемирно известный Национальный театр Кабуки. На ней же располагаются главные книжные магазины. На пересечении этих двух улиц стоит здание диковинной архитектуры – знаменитый «стакан», много раз менявший владельцев и стоящий как раз напротив Митцукоши и европейского вида здания – старого телеграфа и главной почты.

В те времена можно было повернуть в любой переулок от Харуми-дори и очутиться в старом городе – это были узкие улочки с белыми домиками, напоминавшими украинские «мазанки», только с черепичными крышами и совсем крохотного размера. Между дверью и окном такого домика находилась маленькая ниша, в которой росли миниатюрные деревья: карликовые сосны высотой в 50–60 см., тоже карликовые цветущие кустарники, а в совсем уже микроскопических двориках часто были видны какие-то странные невысокие деревянные «этажерки», на которых стояли керамические предметы цилиндрической формы, наподобие кружек. Это были урны с прахом усопших. Оказалось, что эта практика очень популярна в Японии, и мы видели такие странные «кладбища» во многих городах и деревнях Японии. Эти маленькие переулки в Токио, увы, ушли теперь в далёкое прошлое. От них не осталось и следа – современная безжалостная цивилизация полностью уничтожила все следы японской старины и традиционной жизни прошлого в больших городах. О Японии написано много книг, и, вероятно, каждый посетивший страну может написать свою. Одно остаётся всегда верным для Японии – сколько бы раз вы не посещали эту страну, каждый последующий визит создаёт впечатление, что вы в ней в первый раз – так много меняется даже за два-три года.

* * *

Премьерные спектакли прошли с громадным успехом; как и всегда в «Дон Кихоте» Минкуса блистали Максимова и Васильев; Наталья Бессметнова (Одетта – Одиллия) Борис Акимов (злой волшебник Ротбарт) – в «Лебедином озере». Казалось, что все они были совершенно свежими после нелёгкого сезона дома – в Большом театре. Их артистизму и работоспособности можно было только удивляться. Нельзя ведь забывать, что для выступления в спектакле они каждый день должны ходить в свой утренний «класс» для общей тренировки, и для репетиций предстоящего вечером спектакля. Иногда у них бывал перерыв в два, редко в три дня, но и в те дни они должны были выполнять свои обязанности ежедневной тренировки и репетиций.