Текст книги "Отдел убийств: год на смертельных улицах"

В вечер после того, как Йоланда проходит «ящик», устраивают что-то вроде праздника, когда Макларни приезжает в «Кавано» – главный кабак ирландских копов – и встает в конце стойки. Он прислоняется к деревянному поручню между пинболом и коробкой сбора в пользу бедных от центра святого Франциска. Это будний вечер, в баре пусто, не считая нескольких детективов и патрульных из Центрального и Южного да пары ребят из спецподразделений. Ненадолго заскакивает Кори Белт, но, выпив газировку, ускользает, оставляя Макларни поражаться вслух, что же сделалось с хваленым Западным районом, раз его лучшие люди даже пиво больше не пьют. Приходит Макаллистер – и остается на стуле по соседству с Макларни. Это само по себе особый повод, потому что Мак в последнее время приходит редко – с тех пор, как они со Сью переехали из города в новенький дом, построенный среди природных красот севера округа Балтимор. К раздражению Макларни, в последние годы его бывший напарник по Центральному району вращается в более степенных пригородных кругах.

Но в этот февральский вечер, когда вселенная Макларни вернулась на место благодаря редкой и драгоценной победе, когда в его разуме снова утвердилось братство копов, появление Макаллистера в «Кавано» – знак судьбы. Старый добрый Мак. На улицах Балтимора нередко случались чудеса, и сейчас Мак, истинный паломник, наверняка прошел немало опасных лиг, дабы воздать почести в сем истинном храме кельтского правоохранения. Макларни пододвигается вдоль стойки и обхватывает бывшего напарника мясистой ручищей.

– Мак, – говорит, Макларни.

– Ти Пи.

– Мак, – повторяет Макларни.

– Да, Ти Пи.

– Мой напарник.

– Твой напарник.

– Кореш мой.

Макаллистер кивает, гадая, сколько же это еще продлится.

– Знаешь, когда мы работали вместе, это ты меня всему научил.

– Правда?

– Да, всяким важным штукам.

– Например, Ти Пи?

– Ну знаешь, всяким.

– А, вот ты о чем, – смеется Макаллистер. Нет ничего смешнее и нелепее, чем братание копов. Разговоры вырождаются в наборы слов. Комплименты становятся оскорблениями. Идущие от души фразы комично извращаются.

– Да не, правда многому меня научил, – говорит Макларни. – Но уважаю я тебя не за это. А уважаю я тебя за другое.

– За что, Терри?

– Когда ты меня трахнул, – говорит Макларни трезво, – ты был со мной очень нежен.

– А как же, – ни на секунду не теряется Макаллистер.

– Мог бы просто нагнуть на капоте и растлить, но ты был нежен. И очень терпелив.

– Ну, я же знал, что это твой первый раз, – говорит Макаллистер. – Я хотел, чтобы он был особенным.

– И он был особенным, Мак.

– Рад слышать.

Братство понимает, племя слышит недосказанное. И когда детективы наконец не выдерживают и смеются, с ними смеется весь «Кавано». Потом они допивают оставшееся в банках и спорят из-за следующего заказа – каждый достает кошелек и велит второму убрать деньги.

Как и положено бывшим напарникам.

Четверг, 18 февраля

Ровно через две недели после начала расследования дела Латонии Уоллес Джей Лэндсман выскальзывает поздним вечером из офиса. Он едет на запад, за город, где жена и пятеро детей уже начинают забывать, как выглядит их отец и муж.

Сержант не мог поспорить с логикой эджертоновской теории о крышах, с объяснением местоположения тела. Но он ни разу не верил, что ордер на дом 702 по Ньюингтон к чему-то приведет. Для начала, в этой дыре проживало почти два десятка человек. Даже если один убийца-растлитель заманил туда ребенка, убил и хранил тело продолжительный период времени у себя в комнате, как он скрыл это от остальных восемнадцати жильцов? Лэндсман не сомневался, что убийство – дело рук одного человека, а в доме 702 как будто шел общегородской съезд балтиморского дна. И он не удивился, когда лаборатория действительно нашла кровь на одежде и простынях, но та не совпала с типом крови жертвы – как и ни один скрытый отпечаток из дома.

Из-за результатов облавы в доме 702 и Лэндсман, и Том Пеллегрини жалели, что не уделили больше времени квартире и магазину Рыбника. В особенности спешка в домах на Уайтлок-стрит – как и спешка во всем остальном в этом деле – огорчала Пеллегрини, переживавшего из-за того, что они упускают. Теория Эджертона выглядела так прочно, так логично, да еще то предыдущее сообщение о жестоком обращении с ребенком в доме 702, – Пеллегрини поверил. Когда дом оказался пустышкой, они с Лэндсманом вернулись к старому торговцу.

Их интерес к Рыбнику после обысков повысился: не только из-за провала на Ньюингтон-авеню, но и благодаря психологическому профилю убийцы Латонии Уоллес, подготовленному в Национальном центре анализа насильственных преступлений – поведенческом отделе ФБР. На следующий день после облав Рича Гарви и Боба Боумена отрядили в академию ФБР в Куантико, штат Вирджиния, чтобы передать материалы вскрытия и осмотра места преступления федеральным агентам, обученным психологическому профилированию.

В портрете вероятного подозреваемого имелась значительная деталь. Он был «ночным жителем, которому комфортнее в темноте… Преступник известен ребятам в окру́ге, среди взрослых считается странноватым, но вежливым с детьми. Следователи могли уже опросить преступника – либо он сам вмешивался в ход следствия… В большинстве случаев преступник следит за расследованием в прессе и старается создать себе алиби. Преступник, наверняка участвовавший в схожих преступлениях, не проявляет раскаяния из-за этого убийства, но обеспокоен, что его могут поймать».

Далее в анализе отмечалось, что «преступников такого типа трудно допрашивать, а со временем его воспоминания меняются, из-за чего он отстраняется от совершенного преступления. Возможно, он убил жертву вскоре после контакта с ней… В таком случае возможно, что жертва отреагировала на него не так, как он предполагал. Он не смог ее контролировать, и это привело к ее смерти. Возможно, изначально жертва чувствовала себя с преступником безопасно и комфортно, добровольно проследовала с ним в квартиру или здание».

Профиль говорил, что вероятному преступнику около пятидесяти, он, скорее всего, не женат и давно испытывает проблемы в отношениях: «По всей вероятности, преступник уже общался с маленькими девочками в округе. Мы не считаем убийство Латонии Уоллес делом рук стороннего лица».

Лэндсману и Пеллегрини казалось, что под профиль подходит Рыбник. Но без доказательств по существу оставалось только надавить на старика в очередном длинном допросе – вдруг выяснится что-нибудь новенькое. Вот почему, пока Лэндсман уехал домой, Эджертон и Пеллегрини все еще сидят в офисе: они планируют допоздна готовиться ко второй встрече с Рыбником, намеченной на выходные.

Но Лэндсман и на этот допрос смотрит без оптимизма. В анализе ФБР вдобавок говорилось, что особо жестокого сексуального преступника расколоть труднее всего. Такому не предложишь Выход, не умаслишь снижением наказания. Более того, само преступление чисто социопатическое: в разуме подозреваемого отсутствие раскаяния наверняка успело сплавиться с оправданиями. И все это на фоне того, что после одного допроса он уже ушел безнаказанным; теперь вторая попытка его не напугает. К тому же до сих пор не хватало места преступления и маломальской улики, чтобы связать подозреваемого с преступлением. У детективов были слухи, подозрения, ныне вот психологический профиль. Но без места убийства им нечего предъявить Рыбнику, нечем воздействовать на допросе.

Просто-таки сволочное дело, и Лэндсман снова спрашивает себя: что же мы проворонили? Лавируя в вечернем трафике Либерти-роуд, он прогоняет в мыслях две недели следствия. Каждый день с 4 февраля детективы бурей врывались в Резервуар-Хилл, опрашивали местных, осматривали гаражи и заброшенные квартиры в непрерывно растущем радиусе от Ньюингтон-авеню. С согласия жильцов был проведен поверхностный обыск в каждом из тринадцати жилых домов в северном ряду Ньюингтон, а также во многих домах на Кэллоу и Парк. Они проверяли алиби и жилье каждого подозреваемого из списка, составленного после опросов.

На одежде и вещах мертвой девочки все еще искали трасологические улики, но, за исключением черных пятен на штанах, ничего не предвещало прорыва. Голубую сумку вместе с содержимым отправили на лазерную дактилоскопию в лабораторию Бюро алкоголя, табака, огнестрельного оружия, или ATF, расположенную в пятидесяти пяти километрах отсюда, в Роквилле, штат Мэриленд, – и там на библиотечных книгах обнаружили несколько скрытых отпечатков. Их загрузили в компьютер «Принтрак» на пятом этаже штаба, ищущем совпадения в базе данных всех, кого когда-либо арестовывали в Балтиморе.

На случай, если девочка оставила на месте преступления не только сережку, Эджертон узнавал в библиотеке названия книг, которые она взяла тогда во вторник. А когда в библиотеке ответили, что не имеют права выдавать эти данные, чтобы не нарушать неприкосновенность частной жизни, Эджертон даже позвонил самому мэру – и тот быстро переубедил библиотекарей. Пеллегрини тем временем углубился в старые дела убойного десятилетней и более давности, разыскивая нераскрытые убийства или исчезновения маленьких девочек. Лэндсман спрашивал в отделе сексуальных преступлений недавние заявления в окрестностях Резервуар-Хилла. Затем с разрешения семьи Пеллегрини прошелся по комнате девочки, читал розово-голубой дневник, даже проявил пленку из ее «полароида» в поисках подозреваемого. Также все детективы и приданные сотрудники часами проверяли телефонные наводки, хлынувшие, когда о деле рассказали по телевидению:

– Убийца Латонии Уоллес живет у меня дома.

– Семья замешана в наркоторговле. Девочку убили для острастки.

– Ее убил мой парень.

Когда полуслепая бабка девяноста двух лет заявила, что видела, как днем 2 февраля девочка в красном дождевике вошла в церковь на Парк-авеню, Пеллегрини исправно запланировал поездку и опрос священника. На уточнение приданного сотрудника, о чем конкретно спрашивать, Пеллегрини просто пожал плечами и невозмутимо ответил в стиле Лэндсмана: «Ну, например: "Зачем вы ее убили?"»

Как и остальные коридоры в лабиринте Латонии Уоллес, анонимные звонки ни к чему не привели. Лэндсман гадал, какой закоулок лабиринта они проглядели, какой проход еще не исследовании. Что же они проворонили?

Сержант уже почти дома, когда на поверхность через толстую корку деталей пробивается новая мысль: машина. Прямо по соседству. Прохладное сухое место.

Чертов соседский «линкольн» – это же, сука, единственная машина, которую видели в переулке. И она стоит тупо по ту сторону забора, на заднем дворе дома 716 по Ньюингтон. Есть!

Лэндсман сворачивает на медленную полосу Либерти-роуд в поисках таксофона, чтобы позвонить и велеть Пеллегрини и Эджертону дождаться его. Он возвращается.

Через двадцать минут сержант врывается в дополнительный офис, все еще проклиная себя за то, что не разглядел этого раньше.

– Это же было прямо у нас под носом, – говорит он Пеллегрини. – Все. Мы раскроем дело.

Лэндсман разжевывает ситуацию детективам:

– Если ее убили во вторник, то тело должны были хранить в прохладном сухом месте, иначе бы началось разложение, правильно? Он выносит тело в заднюю дверь и кладет в багажник, чтобы отвезти ее куда-нибудь ночью. Но почему-то так и не смог избавиться от тела. А может, его кто-то спугнул, когда он вышел…

– Ты про того, который живет в 716-м? – уточняет Эджертон.

– Да, муж соседки, как-его-там.

– Эндрю, – говорит Пеллегрини.

– Да, Эндрю. Он совсем не нравится нашей Олли.

Лэндсман вспоминает первые часы расследования, когда супруга Олли – старика из дома 718 по Ньюингтон, обнаружившего тело, – спросили, кто ставит машины в переулке. Он назвал только одного соседа – мужчину средних лет, недавно женившегося на местной прихожанке: он проживал в 716-м и часто оставлял «линкольн континенталь» на заднем дворе. Более того, машина находилась там почти всю предыдущую неделю.

– Во время ответа он даже подошел к окну и выглянул, будто думал, что машина еще там, – Лэндсман переходит к сути, – но этот гад ее передвинул. Он все время паркуется за домом. С какого перепугу в то утро «линкольн» оказался уже перед домом, на Ньюингтон?

Эджертон находит список приводов жильца 716-го: никаких сексуальных преступлений, но и добропорядочным гражданином его ни за что не назовешь.

– И это тоже, – говорит Лэндсман. – Этот Эндрю какой-то странный. Как человек с приводами женился на прихожанке? Хрень какая-то.

Время уже к девяти, но Лэндсман слишком взвинчен, чтобы уезжать. Так что вся троица выменивает себе ключи от «кавалера» и едет на Ньюингтон-авеню. Там они смотрят и спереди, и сзади, но «линкольна» в квартале нет. Лэндсман стучится в 718-й, ему открывает старушка с грустным лицом, в поношенной хлопковой ночнушке.

– Привет, Олли, – начинает Лэндсман. – Твой муж дома? Нам надо кое-что проверить.

– Он уже лег.

– Да мы всего на минутку.

Она пожимает плечами и ведет их в заднюю спальню на первом этаже. Вытянувшись на спине под серой простыней, старик, обнаруживший во дворе тело девочки, наблюдает за процессией детективов с вялым любопытством.

– Он на этой неделе захворал, – говорит женщина, удаляясь в угол.

– Сочувствую. Чем болеешь?

– Простудился, – бормочет старик. – Сами знаете, сейчас какая-то зараза на улицах.

– Это да, эм-м, слушай-ка, – Лэндсман неожиданно сменяет передачи. – А помнишь, как мы с тобой разговаривали в день, когда ты нашел девочку? Помнишь, я спросил, кто паркуется в переулке, а ты назвал соседа Эндрю?

Старик кивает.

– Ты вроде еще подошел к окну на кухне, будто хотел ее показать, но машины тем утром не было, помнишь?

– Да, я думал, она на месте.

– Мы хотели уточнить, ставил ли он ее там раньше на неделе, во вторник или среду?

– Это уже когда было-то, – говорит старик.

– Твоя правда, но, может, подумаешь?..

Старик опускает голову на подушку и таращится в потрескавшийся потолок. Все ждут.

– Кажется, да.

– Кажется?

– Просто он там часто паркуется, – говорит старик.

– Да, я помню, ты говорил, – отвечает Лэндсман. – Слушай, а что ты вообще знаешь об Эндрю?

– Вообще-то ничего.

– Ну, что он за человек?

Старик нервно поглядывает на жену.

– Да я, правда, не знаю…

Лэндсман смотрит на Олли и что-то замечает в выражении ее лица. Ей хочется что-то сказать, но не хочется, чтобы это слышал муж.

– Ну ладно, большое спасибо за помощь, – говорит Лэндсман, направляясь к двери спальни. – Ты уж выздоравливай, ладно?

Старик кивает и смотрит, как его жена следует за детективами. Она прикрывает за собой дверь и провожает Лэндсмана до конца коридора.

– Так, Олли, – обращается к ней Лэндсман, – помнишь, что ты рассказывала об Эндрю?

– Я не…

– Что он как альфонс, который наживается…

– Ну, – отвечает Олли малость смущенно, – я знаю, что машину ему купила она, и он теперь ездит на ней в центр. Каждый вечер.

– Да? А не знаешь, ему нравятся девочки?

– Нравятся, – говорит она неодобрительно.

– Я имею в виду – маленькие.

– Ну, этого я не знаю…

– Ладно, ничего, – говорит Лэндсман. – Где теперь его машина? Не знаешь?

– Он сказал, ее забрал коллектор.

Пеллегрини и Эджертон переглядываются. Все складывается почти идеально.

– Ее забрали? – уточняет Лэндсман. – Он так тебе и сказал?

– Это она сказала моему мужу.

– Так сосед сказал? Или жена Эндрю?

– Жена, – отвечает Олли, запахивая халат в зябкой прихожей. – Она говорит, ее забрали «Джоннис Карс».

– «Джоннис»? Которые на Харфорд-роуд?

– Видимо.

Детективы благодарят женщину и направляются прямиком в «Джоннис» в Северо-Восточном Балтиморе, где обходят всю стоянку в поисках машины, которую, по словам жены Эндрю, конфисковали. «Линкольна» нет. Лэндсман теперь убежден на сто процентов.

– Эта мразь скинула тело, избавилась от машины, а на вопросы отвечает, что ее конфисковали. Все, на фиг, надо сегодня же поговорить с этим гадом.

Они возвращаются на Ньюингтон-авеню уже в начале двенадцатого и просят впустить их в 716-й. Эндрю – низенький лысый мужичонка, лицо – сплошь острые углы. Он еще не спит, попивает теплое пивко в подвале и смотрит новости. Его как будто не удивляет, что к нему спускаются три детектива в штатском.

– Привет, Эндрю, я сержант Лэндсман, это детектив Эджертон и детектив Пеллегрини. Мы расследуем убийство девочки. Как у тебя сегодня дела?

– Да ничего.

– Слушай, хотели тут задать пару вопросов о твоей машине.

– Моей машине? – с любопытством переспрашивает Эндрю.

– Ага. О «линкольне».

– Ну, ее забрали, – ответил он так, словно больше говорить тут не о чем.

– Кто?

– Автосалон.

– «Джоннис»?

– Да. Моя жена не сделала взнос, – добавляет он, уже напрягаясь.

Лэндсман подводит разговор к стоянке в заднем переулке. Эндрю тут же подтверждает привычку держать машину на задах, чтобы избежать воровства и вандализма, и далее – что во вторник вечером, во время исчезновения девочки, машина тоже стояла там.

– Помню, потому что я вышел что-то взять из нее, и было такое ощущение, будто за мной кто-то следит.

Лэндсман в шоке смотрит на него.

– Как-как, еще раз?

– Я в тот вечер вышел к машине что-то забрать и вдруг занервничал от ощущения, будто за мной следят, – повторяет он.

Лэндсман смотрит на Пеллегрини с выражением «я сейчас не ослышался?» Они не проговорили и трех минут – а он уже признается, что был в переулке в ночь пропажи ребенка. Да у него наверняка хватало причин нервничать, что за ним там следят во вторник. Кто бы, блин, не нервничал, перенося тело девочки из дома в багажник?

– Почему ты нервничал?

Эндрю пожимает плечами.

– Просто ощущение было такое странное, знаете…

Эджертон начинает обходить подвал, выглядывая красно-бурые пятна или детскую золотую сережку. Подвал – холостяцкая берлога бедного человека: посреди комнаты – диван и телевизор, а вдоль длинной стены – старый комод, превращенный в бар, с пятью-шестью бутылками алкоголя на нем. За диваном – пластмассовый таз для стирки, в котором плещется сантиметров семь-десять мочи. Да что за на Ньюингтон-авеню общая привычка ссать в ведра?

– Ты тут обычно один, да? – спрашивает Эджертон.

– Ага, я тут отдыхаю.

– И жена нечасто заходит?

– Нет, не трогает меня.

Лэндсман возвращает Эндрю к ночи в переулке:

– Зачем ты вышел к машине?

– Не помню. За чем-то в бардачке.

– Не в багажнике?

– В багажнике? Нет, в бардачке… Я открыл дверь и тут просто почувствовал, что за мной следят. Знаете, испугался и такой – ну на хрен, завтра утром заберу. И пошел домой.

Лэндсман смотрит на Пеллегрини, потом снова на Эндрю.

– Ты знал девочку?

– Я? – вопрос застает его врасплох. – Которую убили? Я же здесь недавно живу. Почти никого не знаю.

– Как думаешь, что надо сделать с тем, кто ее убил? – спрашивает Лэндсман со странной улыбкой.

– Эй, – говорит Эндрю, – что положено, то и делайте. Проследите, что взяли того, и тогда вам даже суд не понадобится. У меня самого есть дочь, и будь это она, я бы сам разобрался… У меня есть друзья, которые бы помогли.

Эджертон отводит Пеллегрини в сторонку и спрашивает, проверяли ли прикомандированные сотрудники подвалы, когда проводили на Ньюингтон обыски по согласию. Пеллегрини не знает. В том-то и беда с масштабным «красным шаром»: когда у тебя пять детективов и десяток прикомандированных сотрудников, попробуй уследи за всеми.

– Эндрю, – говорит Лэндсман, – нам надо поговорить с тобой в центре.

– Сегодня?

– Да. Мы тебя отвезем домой, когда закончим.

– Я болею. Не могу выходить из дома.

– Нам очень нужно поговорить. Это поможет раскрыть убийство девочки.

– Ну, я-то о нем ничего не знаю. И к тому же болею…

Лэндсман не обращает внимания на возражения. Не считая ареста – для чего требуются состав преступления и достаточное основание, – ни один закон не может заставить человека против его воли поехать посреди ночи на допрос. Но вот один приятный пустячок в работе американской полиции: об этом мало кто помнит.

Через пятнадцать минут Эндрю сидит в большой допросной, а Лэндсман, стоящий по другую сторону двери в коридоре шестого этажа, велит Пеллегрини и Эджертону отыскать «линкольн».

– Я буду брать показания как можно дольше и подержу его здесь, – говорит сержант. – Надо узнать, машину действительно конфисковали или нет.

Звонок от Пеллегрини будит старика Джонни. Сейчас глухая ночь, но детектив просит продавца машин съездить в офис и покопаться в бумагах. Когда двое детективов сами доезжают до Харфорд-роуд, Джонни и миссис Джонни уже на месте. Продавец находит запись о продаже и график взносов, но постановления о конфискации нигде нет. Может, предполагает он, еще не пришли бумаги от кредитной компании.

– Если ее конфисковали, то куда бы увезли?

– У них есть стоянка на Белейр-роуд.

– Покажете?

Джонни и миссис Джонни снова садятся в «кадиллак брогэм» и выруливают с парковки. Детективы едут за ними до огороженной штрафплощадки на северо-восточной окраине города. Машины нет. Как нет и на второй площадке в Роуздейле, на востоке округа Балтимор. В три ночи, узнав о третьей площадке на северо-востоке округа, рядом с полицейским отделением Парквилла, двое детективов едут на север с растущей уверенностью, что никто не отгонял «линкольн-континенталь» цвета говна – эта лживая скотина сама где-то спрятала машину.

Третью площадку ограждает трехметровая рабица. Пеллегрини подходит к углу и смотрит через металлическую сетку на ряд машин, припаркованных вдоль противоположного конца, надеясь, что машины Эндрю там нет. Но предпоследним в ряду стоит «линкольн континенталь».

– Вон он, – говорит Пеллегрини упавшим голосом.

– Где? – спрашивает Эджертон.

– Почти в конце. Коричневый.

– Это он?

– Ну, это коричневый «линкольн».

Пеллегрини ищет на площадке признаки жизни. Ордер им не нужен – Эндрю уже не хозяин машины. Но ворота закрыты на замок и цепь.

– Ну, – говорит Пеллегрини, – была не была.

Детектив втыкает мысок черного «флоршейма» в металлические звенья и подтягивается вверх по ограде. Навстречу по штрафплощадке мчатся два здоровых добермана, рыча, лая и щерясь. Пеллегрини спрыгивает назад.

– Да ладно, Том, – смеется Эджертон. – Что ты с ними не справишься, что ли?

– Не, мне и тут хорошо.

– Это всего лишь животные. А ты – человек с оружием.

Пеллегрини улыбается.

– Давай-давай. Значок им покажи.

– Мы вроде не торопимся, – говорит Пеллегрини и возвращается к машине.

Через четыре часа Пеллегрини едет обратно на площадку с Лэндсманом, закончившим брать показания Эндрю незадолго до шести утра. Ни тот, ни другой не спали двадцать восемь часов, однако когда они едут по Перринг-парквей в округ, а затем идут за скучающим работником по грунтовой площадке к «линкольну», в них не видно ни следа усталости. Ну конфисковали, ну и что, думает Пеллегрини. Может, Эндрю сам сдал машину, решив, что она чистая и ее никак не свяжут с убийством.

– Эта?

– Да. Спасибо.

Детективы сначала осматривают салон, ищут на коже и дереве красно-бурые пятна, волосы или волокна ткани. Лэндсман находит на приборной панели цепочку из фальшивого золота – женский браслет. Пеллегрини указывает на темно-коричневую кляксу на пассажирском сиденье.

– Кровь?

– Да не. Вряд ли.

Лэндсман достает из кармана набор с лейкооснованием, наносит химикат на ватную палочку и проводит по пятну. Темно-серая.

Пеллегрини заканчивает осмотр заднего сиденья, оба идут к багажнику. Лэндсман поворачивает ключ, но медлит перед тем, как открыть.

– Ну давай, сволочь, – говорит он. Самое близкое к молитве в жизни Джея Лэндсмана.

В багажнике чисто. Он наносит химикат на семь-восемь палочек и проводит по всем вмятинам и щелочкам. Темно-серые.

Пеллегрини медленно выдыхает, его дыхание клубится в подмороженном воздухе. Затем он идет к «кавалеру» и садится за руль. Внимательно рассматривает золотую цепочку, предчувствуя, что и это ни к чему не приведет, что через день-другой семья Латонии Уоллес ответит «нет, никогда такую не видели». Пеллегрини молча ждет, пока Лэндсман проводит еще два раза палочками в салоне, потом закрывает багажник, сует руки глубоко в карманы и идет обратно к «шевроле».

– Погнали.

И вдруг наваливается усталость, и оба детектива щурятся на утренний свет, пока машина скатывается на юг по Харфорд-роуд, а потом едет на запад по Норзерн-парквей. Пятнадцать дней напролет они работали в шестнадцатичасовых или круглосуточных сменах, жили на американских горках, переходя от одного подозреваемому к другому, бешено перескакивая от мгновений восторга к часам отчаяния.

– Я тебе скажу, что думаю, – говорит Лэндсман.

– И что ты думаешь?

– Я думаю, нам нужен выходной. Утро вечера мудренее.

Пеллегрини кивает.

Где-то у перекрестка Джоунс-Фоллс Лэндсман снова заговаривает.

– Не волнуйся, Том, – говорит он. – Раскроем мы его

Но Пеллегрини уже поддался измождению и сомнению, поэтому молчит в ответ.

Дело Латонии Уоллес в кабинете Джея Лэндсмана расползается, как метастазы рака. Фотографии с места преступления, отчеты из лаборатории, схемы, внутренние доклады, воздушная съемка Резервуар-Хилла с полицейского вертолета – бумага лезет из папки, марширует через стол и картотеку сержанта. Вторая колонна документов приступила к обходному маневру – штурмует рабочее место Пеллегрини в дополнительном офисе, а затем захватывает картонную коробку за стулом детектива. Дело стало целым миром, кружит на собственной орбите.

Но для остального отдела убийств ничего не меняется. На протяжении почти всего десятилетия детективы Балтимора исходят из того, что закон средних чисел гарантирует им от 200 до 250 убийств в год, то есть где-то два убийства каждые три дня. В памяти убойного еще свежи годы в начале 1970-х, когда дел было 300 с лишним, но этот показатель резко снизился, когда заработала травматологическая система штата, а реанимации больницы Хопкинса и Университетской стали спасать некоторых от кровотечений. Последние два года число трупов понемногу идет вверх, достигнув максимума в 226 в 1987-м, но в Балтиморе такая тенденция не отрывается далеко от кривой вероятности. По пятницам детективы ночной смены могут видеть, как секретарши Ким и Линда проставляют номера дел на пустых красных папках – 88041, 88042, 88043, – и железобетонно знать, что где-то на улицах бредут к небытию будущие жертвы. Старожилы шутят: черт, небось, номера дел выбиты на задницах обреченных ультрафиолетовыми чернилами. Если пропустишь человека через маркировальную машину, если покажешь «88041» на его правой щеке и скажешь, что это значит, бедный засранец сменит имя, запрется в подвале или сядет на первый же «Грейхаунд»[31]31
  «Грейхаунд Лайнс» (1814) – автобусная компания, обслуживающая более 3800 пунктов назначения по всей Северной Америке.


[Закрыть] до Акрона, Оклахома-Сити или любого другого места в тысячах миль отсюда. Но так не бывает; цифры никуда не денутся.

Конечно, статистические флуктуации в рамках разумного допускают и тихие выходные из-за дождя, снега или чемпионата в Американской Восточной Лиге. Но допустимы и аномальные ночные смены во время полнолуния, когда каждый второй здравомыслящий балтиморец вдруг тянется за револьвером, или периодические необъяснимые эпидемии убийств, когда город будто всерьез настраивается опустеть в кратчайшие сроки. В конце февраля, когда следствие по делу Латонии Уоллес переваливает за вторую неделю, у убойного начинается как раз такая пора: на детективов обеих смен сваливается четырнадцать убийств за тринадцать дней.

Это две недели беспредела: трупы складируются в морге, как поленья, а детективы собачатся за печатными машинками. В одну особенно скверную ночь двое из группы Макларни разыгрывают сцену, которая может произойти только в реанимации американской больницы крупного города. Справа – слуга медицины в зеленом халате, латающий дырки в человеке. Слева – Дональд Уолтемейер в роли Первого детектива. Входит Дэйв Браун в роли Второго детектива, пришедшего помочь напарнику с расследованием Преступления.

– Йо, Дональд.

– Дэвид.

– Йо, брат, что тут? Это наш парень?

– Это огнестрел.

– Значит, у нас огнестрел?

– У тебя же вроде ножевое?

– Я буду с тобой. Макларни решил, тебе не помешает помощь.

– Ну, у меня огнестрел.

– Ладно. Отлично.

– Тогда у кого ножевое?

– Так. То есть огнестрел и ножевое – это разные дела?

– Да. И у меня – огнестрел.

– А ножевое тогда где?

– Вроде в соседней палате.

Второй детектив идет на правую часть сцены – там появляется новая команда врачей в зеленых халатах, латающих дырки еще больше.

– Ладно, приятель, – бесстрастно произносит Второй детектив. – Беру ножевое.

На следующую ночь после того, как Уолтемейер и Дэйв Браун в травматологии Хопкинса поделили пострадавших, Дональд Уорден и Рик Джеймс получают первое убийство со времен Монро-стрит. Образцовая бытовуха на кухне южнобалтиморского таунхауса: на линолеуме растянулся тридцатидвухлетний муж, из ранений 22-го калибра в его груди сочится кровь, из раскрытого рта – непроглоченные ром с колой. Все началось с ссоры и дошло до того, что сразу после полуночи жена вызвала полицию, и приехавший патрульный любезно отвез очень пьяного мужа домой к его матери, велев тому проспаться. Такое вмешательство, разумеется, нарушает неотчуждаемое право каждого пьяного быдла из Южного Балтимора избивать суку-жену в час ночи, поэтому муж стряхнул с себя оцепенение, вызвал такси и ворвался на кухню, где его застрелил шестнадцатилетний пасынок. Извещенный тем же утром дежурный адвокат штата просит в суде для несовершеннолетних предъявить обвинение в убийстве по неосторожности.

Через два дня Дэйв Браун принимается расследовать убийство из-за наркотиков на уличном рынке перекрестка Норт и Лонгвуд, а когда сдает его через три дня, Родди Миллиган получает новую зарубку на пистолете. Родерик Джеймс Миллиган в нежном возрасте девятнадцати лет стал проклятьем отдела убийств из-за пристрастия расстреливать дилеров-конкурентов на улицах Юго-Запада. Крошечного, субтильного Миллигана уже без того разыскивают за два убийства 1987-го и подозревают в четвертом. Его местонахождение неизвестно, и юный Родерик начинает понемногу бесить детективов; в частности, Терри Макларни считает за оскорбление решение дерзкого юнца убивать еще больше людей вместо того, чтобы сдаться.

– Вы представляете, сколько этот говнюк уже находится в розыске? – объявляет Макларни, вернувшись с очередной безуспешной проверки убежища Миллигана. – Убиваешь человека – ладно, – добавляет сержант, пожимая плечами. – Убиваешь второго – ну, мы же в Балтиморе. Убиваешь третьего – тут пора уже себе признаться, что у тебя проблемы.

Хотя Миллиган пошел по стопам Кэгни[32]32
  Джеймс Кэгни (1899–1986) – американский актер, прославившийся ролями в гангстерских фильмах 1930-40-х.


[Закрыть] и заявил родственникам, что его никогда не возьмут живым, через месяц Родди все-таки берут во время облавы дома у его подружки, причем с героином в кармане. Его репутацию немало подмочило то, что, когда его закинули в допросную, он безудержно разрыдался.