Текст книги "Отдел убийств: год на смертельных улицах"

Пятница, 8 июля

Еще одна жаркая влажная ночь злоупотребляет гостеприимством в доме на юге Балтимора, где насилие принимает облик ссоры влюбленных. Эджертон обходит место преступления и отправляет пару свидетелей в центр, потом запрыгивает в переполненную скорую.

– Как дела, офицер Эджертон?

Детектив смотрит на носилки и видит улыбку на окровавленном лице Джени Вон. Джени из Пэтча – так местные зовут район Уэстпорт на юге Балтимора. Хорошая девушка, двадцать семь лет, встречалась, насколько помнит Эджертон, с неким Энтони Фелтоном. Бедой Фелтона была его тяга к убийствам – в основном из-за денег или наркотиков. Два убийства сошли ему с рук, но за третий огнестрел он словил пятнашку. Судя по состоянию дел в скорой, новый парень Джени – тоже не образец самоконтроля.

– Как дела?

– Я очень плохо выгляжу?

– Бывало и лучше, – отвечает Эджертон. – Но если дышишь, то жить будешь… Говорят, это психанул твой парень Ронни.

– Ага.

– На ровном месте или как?

– Я не знала, что он зайдет так далеко.

– Умеешь ты их выбирать, а?

Джени улыбается, среди кровавой маски на миг сверкают белые зубы. Эта все выдержит, думает Эджертон, эта не из тех, кто впадает в шок. Подойдя поближе, Эджертон приглядывается к лицу и замечает на щеке отметины – копоть и металл, следы выстрела. Ранение с близкого расстояния.

– Ты знала, что у него есть ствол?

– Он сказал, что избавился от него. Что он его продал.

– И какой ствол он якобы продал?

– Такой маленький, дешевый.

– Какого цвета?

– Серебристый.

– Ладно, подруга, они уже готовы отправляться в больницу. Там и свидимся.

Другая жертва, двадцативосьмилетний парень старшей сестры Джени, прибывает в Университетскую реанимацию уже мертвым – он попал под раздачу только потому, что заступился, когда Ронни Лоуис начал вовсю избивать Джени. Позже, в больнице, она говорит Эджертону, что началось все из-за глупости – Ронни увидел ее в машине с другим мужчиной.

– Как Даррелл? – спрашивает она Эджертона в приемной, имея в виду парня своей сестры. – Он выживет?

– Не знаю. Он в другом крыле.

Это, конечно, ложь. В этот момент Даррелл Роллинс лежит мертвый на каталке справа от Джени – с желтым катетером во рту и огнестрельным ранением в груди. Если бы Джени могла повернуть голову или посмотреть сквозь бинт на лице, она бы сама узнала ответ на вопрос.

– Мне холодно, – говорит она Эджертону.

Он кивает, поглаживая руку девушки, затем останавливается на мгновение, чтобы вытереть кровь с ее левой руки бумажным полотенцем. На его светло-коричневые брюки падают темно-красные капли.

– Как у меня дела?

– Ну, если тебя оставляют здесь одну со мной, то все в порядке, – говорит Эджертон. – А вот когда вокруг тебя носятся сразу восемь человек, тогда все точно плохо.

Джени улыбается.

– Так что конкретно произошло? – спрашивает Эджертон.

– Все случилось так быстро… Они с Дарреллом были на кухне. Даррелл пришел, потому что Ронни со мной ругался.

– Давай по порядку. С чего все началось?

– Я же говорю, он увидел меня в машине с другим парнем и взбесился. Он ушел в подвал, а когда вернулся, приставил ствол к моей голове и начал орать, и тогда в кухню вошел Даррелл…

– Ты видела, как он выстрелил в Даррелла?

– Нет, они были на кухне, я выбежала, услышав выстрел…

– Они разговаривали?

– Нет. Все случилось слишком быстро.

– Даже поговорить не успели, да?

– Не-а.

– И тогда он выбежал за тобой?

– Угу. Он выстрелил, я хотела пригнуться, но упала на улице. Он подошел и встал прямо надо мной.

– Сколько вы уже вместе?

– Почти год.

– Где он живет?

– У меня дома.

– Там маловато его одежды.

– Нет, в подвале есть еще. Он также ночует у одной девушки на Пенсильвания-авеню. Я ее один раз видела.

– Знаешь ее?

– Только видела один раз.

– Где он бывает? Где его проще всего найти?

– В центре. На Парк и Ютоу, где-то там.

– Есть какие-то конкретные места?

– «Спортсмен Лаунж».

– Это на Парк и Малберри?

– Ага. Он знает там Рэнди. Бармена.

– Ладно, подруга, – говорит Эджертон, закрывая блокнот. – Теперь отдыхай.

Джени сжимает ему ладонь, потом смотрит в глаза.

– Даррелл? – спрашивает она. – Он умер, да?

Эджертон колеблется.

– Выглядел он паршиво.

Позже той ночью, когда Ронни Лоуис возвращается в опустевший дом в Уэстпорте за своими вещами, его видит с крыльца сосед и вызывает полицию. Принявший вызов патрульный из Южного района загоняет подозреваемого в подвал и, надев на него наручники, находит за бойлером «Saturday Night Special» 32-го калибра. На следующий день проверка отпечатков пальцев по NCIC выявляет, что Лоуис на самом деле Фред Ли Твиди, год назад совершивший побег из тюрьмы в Вирджинии, где мотал срок за другое убийство.

– Если б меня звали Твиди, – заявляет Эджертон, читая рапорт, – я бы тоже сменил имя.

Еще один летний вызов, еще одно закрытое летнее дело. В эту пору явился новый Гарри Эджертон, лучше прежнего, – по крайней мере, если спросить его группу. Он берет трубку. Выезжает на вызовы. Пополняет круглосуточный журнал. После одного убийства с участием полиции Эджертон, сидевший в комнате отдыха, даже предложил опросить пару свидетелей. Дональд Кинкейд если и не убедился в его преображении, то хотя бы смягчился. И хоть Гарри еще не заслужил народной любви за то, что приезжает пораньше сменить полуночных детективов, он все-таки приезжает пораньше – а потом, как обычно, уходит позже остальных.

Отчасти причина перемен – Роджер Нолан, сержант, оказавшийся меж двух огней: он поговорил с Эджертоном о том, что лучше избегать распрей и время от времени вспоминать о реальной политике. Отчасти – сам Эджертон, последовавший совету Нолана, потому что ему уже надоело быть излюбленным мальчиком для битья. А отчасти – остальные в группе, в частности Кинкейд и Боумен, которые тоже стараются поддерживать существующее перемирие.

И все-таки каждый знает, что это временное и хрупкое затишье, зависящее от доброй воли слишком многих рассерженных людей. Эджертон готов в чем-то пойти навстречу, но все-таки Эджертон – это Эджертон, и работает он так, как работает. И Кинкейд с Боуменом тоже готовы придержать языки, только пока паршивая овца не отобьется от стада. В таких реалиях дружеские отношения долго не протянут, но хотя бы временно группа Нолана держится вместе.

Более того, парни Нолана, можно сказать, на коне – им досталось на пять-шесть дел больше, чем остальным группам в смене Д’Аддарио, и при этом их процент раскрываемости выше. Мало того, на них же в этом году взвалили девять из семнадцати инцидентов с участием полиции. А именно из-за таких случаев – со всеми вытекающими уголовными и гражданскими исками, – на отдел сильнее обрушиваются начальники, словно кара египетская. Впрочем, в этом году урожай вызовов расчищен без шума и пыли. В общем и целом, с точки зрения Нолана, год выходит приличный.

Конечно, важный источник радости Нолана – это Рич Гарви и его восемь раскрытых дел, но и у Эджертона пошла светлая полоса – начиная с того наркоубийства на Пейсон-стрит в конце мая. Закрыв его, он подключился к суду над Джо Эдисоном, который возглавлял судья Хаммерман, – это была успешная трехнедельная кампания по отправке девятнадцатилетнего социопата на пожизненное за одно из четырех предъявленных ему наркоубийств 1986-го и 1987-го годов. Эджертон вернулся в ротацию как раз вовремя, чтобы ночью принять вызов в Уэстпорте, и потом до конца лета последовали еще два раскрытых убийства, причем одно – уличный худанит на наркорынке Олд-Йорк-роуд. В убойном четырех раскрытий подряд обычно хватает, чтобы заткнуть рот любым критикам, и на недолгое время обстановка в группе Нолана как будто налаживается.

В середине лета на одной из смен с четырех до полуночи Эджертон сидит за столом в главном офисе, зажав плечом телефонную трубку, с сигаретой в уголке рта.

Мимо проходит Уорден, и Эджертон разыгрывает преувеличенную пантомиму, чтобы попросить у пожилого детектива зажигалку «Бик»; затем наклоняется над столом за огоньком.

– О господи, – говорит Уорден, протягивая зажигалку. – Надеюсь, нас никто не увидит.

Через двадцать минут Эджертон, все еще в плену того же разговора, машет Гарви и снова просит огонька, и Уорден, наблюдая из комнаты отдыха, так просто этого не оставляет.

– Эй, Гарри, что-то ты начинаешь привыкать, что тебе дают закурить белые.

– А что поделать? – отвечает Эджертон, прикрыв трубку ладонью.

– Ты что-то сказать хочешь, Гарри?

– А что поделать? – повторяет Эджертон, вешая трубку. – Нравится мне это.

– Эй, – вклинивается Кинкейд. – Пока Гарри отвечает на вызовы, ему можно и дать прикурить, да, Гарри? Ты, главное, бери трубку почаще – и я хоть с коробком спичек стану ходить.

– Идет, – говорит Эджертон, развеселившись.

– Исправляется наш Гарри, да? – говорит Кинкейд. – Снова приучается к убойному. Он нормальный мужик, если не подпускать его к Эду Бернсу.

– Вот именно, – улыбается Эджертон. – Это гадкий Эд Бернс меня испортил, подбивал на длинные расследования, говорил не слушать вас… Это все Бернс. Обвиняйте его.

– И где он теперь? – прибавляет Кинкейд. – Все еще в ФБР, а ты снова здесь, с нами.

– Он тебя просто использовал, Гарри, – говорит Эдди Браун.

– Ага, – Гарри затягивается сигаретой. – Похоже, кинул меня старина Эдуардо.

– Поматросил и бросил, – вставляет Гарви из угла комнаты.

– Вы говорите, на минуточку, о спецагенте Бернсе, – говорит Эд Браун. – Эй, Гарри, я слыхал, что у Бернса уже есть свой стол в ФБР и что он туда окончательно переехал.

– Свой стол, своя машина, – подливает масла в огонь Кинкейд.

– Эй, Гарри, – говорит Эд Браун. – А он с тобой хоть еще общается? Звонит, рассказывает, как у них там дела в Вудлоне?

– Да, однажды прислал открытку, – отвечает Эджертон. – И написал на обороте: «Жаль, тебя здесь нет».

– Ты лучше держись нас, Гарри, – саркастично замечает Кинкейд. – Мы о тебе позаботимся.

– Ага, – говорит Эджертон. – Уж вы позаботитесь.

Учитывая, что речь об Эджертоне, эта перебранка непринужденная и почти ласковая. В конце концов, это тот же отдел, где новости о диабете Джина Константина отметили, нарисовав на меловой доске в комнате отдыха два столбца: «Кому насрать на то, что Константин умрет» и «Кому не насрать». Второй увенчали сержант Чайлдс, лейтенант Стэнтон, мать Тереза и Барбара Константин. Был в коротком столбце и сам Джин, а сразу за ним шел его кредитный союз госслужащих. Если судить по такой планке братских уз, Эджертон не столкнулся с чем-то из ряда вон в эту ленивую смену с четырех до полуночи. Вообще-то эта сцена в главном офисе – редкое зрелище: Гарри Эджертон как Свой в Доску, детектив среди детективов. Бог с ним, что он по-прежнему высоко ставит Эда Бернса и текущее расследование Бордли. И бог с ним, что Кинкейд с Эдди Брауном не очень-то верят, будто Эджертону больно хочется возиться с обычными убийствами, пока его кореш в полевом штабе ФБР занимается двухлетним расследованием по организованной преступности. И бог с ним, со всем нытьем этого года: прямо сейчас главное, что Эджертон занимается убийствами.

Это новый Гарри смеется, когда коллеги заверяют, что еще сделают из него человека, это изменившийся детектив объявляет во всеуслышание, что готов поднять трубку звонящего телефона.

– Вперед, Гарри.

– Смотри, не споткнись.

– Взял на третьем гудке. Ну все, созывайте, блин, пресс-конференцию.

Эджертон посмеивается – образец терпимости. Прикрывает трубку одной рукой, поворачивается на кресле с наигранным недоумением.

– А что надо делать? – спрашивает он с притворной искренностью. – Просто говорить вот сюда?

– Ага, верх прикладываешь к уху, а в низ говоришь ртом.

– Отдел по расследованию убийств. Эджертон.

– Ну вот, Гарри. Другое дело.

Суббота, 9 июля

Тут жарче, чем в аду.

Три утра, в комнате отдыха – градусов под тридцать, если не больше. Оказывается, какой-то счетовод в бухгалтерии решил, будто полуночной смене не нужно отопление до февраля и кондиционер – до августа, и теперь Дональд Кинкейд меряет шагами главный офис, будучи в рубашке, семейниках и носках, грозя полностью оголиться, если до утра не похолодает. А обнаженный Кинкейд в ночную смену – это страшно.

– О боже, – говорит Рич Гарви, болезненно-синий от свечения телевизора. – Дональд снял штаны. Помилуй господи того, кто сегодня спит у него на животе.

Это давняя традиция группы Нолана – бородатая шутка о том, что Кинкейд в ночную смену ищет любовь, причем среди детективов помоложе. Вчера ночью Макаллистер уснул на зеленом виниловом диване, только чтобы проснуться через час в смертельном ужасе: его оседлал, ласково воркуя, Кинкейд.

– Не, не сегодня, – парирует Кинкейд, снимая галстук и растягиваясь на диване. – Слишком жарко.

Все в помещении возносят одну и ту же беззвучную молитву: Господи, пусть зазвонит телефон. Пусть загорится огонек линии с добавочным номером 2100 и принесет смерть и хаос, а то мы тут захлебнемся в собственном поту и вони. Сейчас кто угодно готов даже на убийство из-за наркотиков. Хоть двойное, два побелевших скелета где-нибудь в подвале, без единого свидетеля или подозреваемого. Плевать, что за вызов, лишь бы выбраться на улицу, где, как ни поразительно, на пять градусов прохладнее.

Роджер Нолан подключил в главном офисе видеопроигрыватель, и половина группы может смотреть какую-нибудь отвратительную киношку, где все гоняются друг за другом на тачках. Первый фильм в тройном сеансе нолановской полуночной смены, как правило, превосходный, второй – обычно терпимый. Но к трем часам Нолан гарантированно умудряется найти что-нибудь вгоняющее в сон, а сон к этому времени уже приобретает немалую привлекательность.

Видак – уступка Нолана перед адским порядком полуночной смены, перед абсурдностью положения, когда шесть взрослых мужиков целую неделю сидят вместе в офисной высотке в центре. В Балтиморе детектив отдела убийств работает три недели с восьми до четырех, затем две недели с четырех до двенадцати, потом – одну неделю с полуночи и до утра. И это приводит к странной перевернутой ситуации: в любой момент целая смена из трех групп работает днем, две группы – с четырех до двенадцати и одна – сама по себе в полуночную, когда и происходит чуть ли не половина всех убийств. В бурные ночные часы ни у кого нет времени ни на фильмы, ни на что-либо еще. К примеру, в смену с двумя убийствами и одной полицейской стрельбой точно не до сна. Но в ленивые ночи, как сейчас, детективы на собственной шкуре узнают, что такое трупное окоченение.

– Спина меня скоро совсем прикончит, – говорит Гарви.

Естественно. Он же пытается уснуть сидя в металлическом кресле, откинув голову на подголовник горизонтально. На шестом этаже жарче, чем в гриле «Вебер» на Четвертое июля, а Гарви все еще не снял галстук. Да человек ли он вообще?

Кинкейд уже храпит на зеленом диване. Боумен – за углом, вне поля зрения, но, когда его видели в последний раз, он тоже клевал носом – кресло приперто к стене, короткие ноги едва достают до пола. Эджертона носит хрен знает где – поди, отстреливает космических монстров в игровом автомате на Балтимор-стрит.

– Эй, Рич, – говорит Нолан, сидящий в метре от телеэкрана, – сейчас не пропусти. На этом почти весь фильм держится.

Гарви поднимает голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как один крутой мужик разносит другого из чего-то, напоминающее гранатомет.

– Просто замечательно, Родж.

Нолан замечает общую хандру и медленно подкатывается на офисном кресле к телевизору, толкаясь ногами. Читает этикетку на другой кассете.

– Как насчет фильма с Джоном Уэйном?

Гарви зевает, потом пожимает плечами.

– Да пофиг, – наконец изрекает он.

– У меня на этой кассете сразу два, где Дюка убивают, – говорит Нолан, у которого все еще сна ни в одном глазу. – Викторина: в скольких фильмах персонажа Джона Уэйна убивают?

Гарви смотрит на Нолана и видит не своего сержанта, а черного амбала с вилами и рогами. Девятый круг ада, знает теперь Гарви, – это парилка в муниципальном здании без кроватей, с блевотно-зелеными стенами и викторинами от начальника в три часа ночи.

– В тринадцати, – отвечает сам себе Нолан. – Или в четырнадцати? Мы сосчитали вчера ночью … Вроде четырнадцать. Все постоянно забывают про «Найти "Красную ведьму"».

Нолан знает. Он-то все знает. Спросите его о премии «Оскар» 1939 года – и он расскажет про грызню в категории лучшей актрисы второго плана. Спросите о Пелопонесских войнах – и он вкратце опишет тактику гоплитов. Скажите вслух про западное побережье Борнео – и… ну, вот Терри Макларни один раз так уже нарвался.

– Знаете, – ляпнул он на смене с четырех до полуночи. – Насколько мне известно, пляжи на Борнео состоят из черного песка.

Это могло бы показаться одинокой фразочкой ни к селу ни к городу, но дело в том, что Макларни как раз прочитал пятисотстраничный томик об острове Борнео – книга из библиотеки округа Говард, которую он одолел впервые года, наверное, за три. Факт есть факт, и Макларни где-то с месяц пытался ввернуть его в какой-нибудь разговор.

– Правильно, – ответил Нолан. – Пляжи черные из-за вулканического пепла. Кракатау повлиял на все окрестные острова…

Макларни сидел с таким видом, будто у него только что умерла собака.

– …но лишь в западной части острова пляжи совершенно черные. Мы отрабатывали там высадку десанта, когда я служил морпехом.

– Ты там был?

– В шестьдесят третьем или около того.

– Ну, – бросил Макларни, уходя, – это последний раз, когда я читал книжку.

Для профессионального копа Роджер Нолан поистине страшен в любой викторине, с ним приходится считаться. Все еще стараясь устроиться поудобнее на металлическом кресле, Гарви погружается в академическую диссертацию своего сержанта о тайнах мастерства Джона Уэйна. Слушает молча, потому что куда еще деваться. Слишком жарко, чтобы печатать то обвинительное заключение. Слишком жарко, чтобы читать «Ивнинг Сан» на столе Сиднора. Слишком жарко, чтобы спускаться на Балтимор-стрит за чизстейком. Слишком, блин, жарко.

Ого. Есть сигнал.

Гарви прокатывается на кресле к столу Эджертона и хватает трубку на первом же гудке – самый быстрый ковбой офиса. Его вызов. Его счастье. Его билет на выход.

– Отдел убийств.

– Северо-Запад, патрульный шесть-А-двенадцать.

– Ага, что у вас?

– Старик в доме. Без признаков ранений и всего такого.

– Следы взлома?

– Э-э, нет, тоже ничего.

В голосе Гарви слышится разочарование.

– А как вы сами вошли?

– Входная дверь была открыта. К нему заходил сосед и нашел его в спальне.

– Жил один?

– Ага.

– И лежит в постели?

– Угу.

– Сколько лет?

– Семьдесят один.

Гарви называет свое имя и номер, зная, что если этот патрульный смотрел не тем местом и дело вернется от медэксперта с заголовком «убийство», то расплачиваться придется Гарви. И все-таки на первый взгляд тут все просто.

– Мне нужно сообщить что-то еще? – спрашивает коп.

– Нет. Вы ведь уже вызвали медэксперта?

– Да.

– Ну тогда все.

Он бросает трубку и отлепляет от спинки кресла липкую жижу, в которую превратилась рубашка. Через двадцать минут снова звонит телефон – нападение с ножом на западной стороне, тоже мелочевка, один пацан уже в реанимации Университетской больницы, второй – в Западном КПЗ, таращится в кокаиновом угаре на Гарви и Кинкейда.

– Он сам к нам пришел и сказал, что зарезал брата, – говорит охранник. Гарви фыркает от смеха.

– Как по-твоему, не обдолбан ли он, Дональд?

– Он-то? – бесстрастно переспрашивает Кинкейд. – Да не может такого быть.

Они проводят на выезде не больше двадцати минут, а когда возвращаются в офис, Нолан уже отключает видак; остальные храпят так ритмично, что это даже гипнотизирует.

Возвращается Эджертон из мира игр, и скоро группа готовится к самому худшему виду сна – когда детектив просыпается еще более усталым, чем был, покрытый жидкой квинтэссенцией отдела убийств, которую можно отскрести только после двадцатиминутного душа. И все же они спят. В ленивую ночь спят все.

Наконец в пять снова звонит телефон, хотя они уже как два часа лишились желания отвечать на вызовы: сложившийся консенсус – если кому-то хватило неприличия расстаться с жизнью после трех ночи, то он не заслуживает отмщения.

– Убойный, – говорит Кинкейд.

– Доброе утро. Это Ирвин из «Ивнинг Сан». Что наловили за ночь?

Дик Ирвин. Единственный в Балтиморе, у кого рабочий график еще более долбанутый, чем у детектива. Пятичасовой обзвон из-за дедлайна в семь утра – пять дней в неделю.

– Все тихо.

Где-то на полчаса – снова сон. А потом – чистейший ужас: в дверь из коридора колотится какая-то оглушительная машина, будто средневековый таран. В темноте справа от Гарви металл лязгает о металл. С пронзительными истошными воплями жестокий ночной зверь рвется к спящей группе, пробивается через темный портал. Эджертон вспоминает о 38-м калибре в верхнем левом ящике, полностью заряженном 158-грановыми экспансивными пулями. И слава богу, ведь зверь уже вошел, выставив стальное копье, его свинцовая броня звенит о перегородку на дальнем конце комнаты отдыха. Убей, твердит голос в голове Эджертона. Убей немедленно.

На них падает свет.

– Какого…

– Ой, блин, извиняйте, – говорит зверь, оглядывая полный офис осоловелых лиц. – Я и не заметила, что вы тут спите.

Ирен. Монстр – это уборщица с акцентом Восточной части Балтимора и желто-белыми волосами. Стальное копье – швабра; лязгающая броня – бо́льшая половина полотера. Они живы. Ослепли, но живы.

– Выключи свет, – выдавливает Гарви.

– Выключу-выключу. Вы уж простите, – говорит она. – Спите себе дальше. Я тогда вон тама начну и вас трогать не буду. Вы спите дальше, а я уж скажу, как лейтенант придет…

– Спасибо, Ирен.

Это древняя уборщица с золотым сердцем и таким словарным запасом, от которого покраснеет даже тюремный охранник. Она живет одна в неотапливаемом доме, зарабатывает пятую часть их оклада и никогда не опаздывает к 5:30, чтобы отполировать до блеска линолеум на шестом этаже. В прошлое Рождество она купила на немногие сбережения, не потраченные на пропитание, телевизионную подставку из ОСП – подарок отделу убийств. Нет такой боли или обиды, из-за которых у них язык повернется наорать на эту женщину.

Но вот заигрывать с ней – запросто.

– Ирен, милая моя, – говорит Гарви, пока она не успела закрыть дверь. – Ты уж осторожней. Кинкейд сегодня без штанов и весь в мечтах о тебе…

– Врешь поди.

– Спроси хоть Боумена.

– Правда, – подхватывает Боумен из конца офиса. – Ходил тут без штанов и звал тебя по имени…

– Поцелуй меня в задницу, Боумен.

– Ты, смотри, Кинкейду такого не ляпни.

– Он тоже может поцеловать меня в задницу, – отвечает Ирен.

Тут, как по заказу, из туалета возвращается Кинкейд, пусть и целиком одетый, и Боумену не приходится его долго уговаривать, чтобы он начал флиртовать с уборщицей.

– Ну же, Ирен. Порадуй меня.

– С какого перепугу, Дональд? – втягивается она в игру. – Что у тебя есть такого, что мне прям надо?

– Да вот есть кое-что.

– Что? – спрашивает она, с презрением опуская взгляд. – Стручок твой, что ли?

Вся группа хохочет. Дважды за полуночную смену Кинкейд пошлит в присутствии Ирен. Дважды за полуночную смену она не дает ему спуску.

За предлами темноты главного офиса начинают светлеть от легкой синевы утра комната отдыха и внешние офисы. И, нравится им или нет, но все уже проснулись, растормошенные неустанными ухаживаниями Кинкейда.

Но телефоны молчат, и Нолан отпускает Боумена уже после шести; остальная смена сидит тихо, стараясь лишний раз не шевелиться, пока для дневной смены не включится кондиционер. Все откидываются на креслах в этаком коллективном трансе. Когда в двадцать минут седьмого звякает лифт, им кажется, что не бывает звука сладостнее.

– Подмога пришла, – объявляет Барлоу, войдя широким шагом. – Хреново выглядите… Но не ты, Ирен. Ты, как всегда, красавица. Я про этих стремных чучел.

– Пошел ты, – говорит Гарви.

– Эй, мистер, разве так разговаривают с тем, кто пришел подменить пораньше?

– Отсоси, – отвечает Гарви.

– Сержант Нолан, – строит возмущение Барлоу, – вы слышали? Я констатировал простой факт – что эти люди хреново выглядят, и это чистая правда, – а меня подвергают всяческим оскорблениям. У вас что, всю ночь было так жарко?

– Еще жарче, – говорит Гарви.

– Горжусь нашим знакомством, мистер, – говорит Барлоу. – Знаете, вы один из моих кумиров. Ну, что наловили за ночь?

– Вообще ничего, – отвечает Эджертон. – Просто смерть, а не смена.

Да нет, думает Нолан в своем углу. Не смерть. Отсутствие смерти – возможно. А когда смерть, ты на улицах Балтимора, отрабатываешь оклад.

– Вы все свободны, – говорит Барлоу. – Чарли подойдет через минуту.

Нолан задерживает Гарви и Эджертона в ожидании второго человека с дневной смены, но Кинкейду позволяет сбежать в половину седьмого.

– Спасибо, сержант, – говорит он, сунув отчет за смену в ящик Нолана.

Сержант кивает, признавая собственное великодушие.

– До понедельника, – говорит Кинкейд.

– Ага, – отвечает Нолан с тоской. – До дневной смены.