Текст книги "Отдел убийств: год на смертельных улицах"

Понедельник, 9 мая

Гарри Эджертону нужно убийство.

Причем сегодня.

Эджертону нужно тело, любое тело, неподвижное, окоченевшее и лишенное всех признаков жизни. Ему нужно, чтобы это тело упало в установленных городских границах Балтимора. Ему нужно, чтобы это тело застрелили, зарезали, забили тупым предметом или вывели из строя любым другим способом. Ему нужен отчет по убийству в круглосуточном журнале за его подписью и красно-бурая папка, где старшим следователем объявляется Гарри Эджертон. Говорите, Боумен выехал на огнестрел на Северо-Востоке? Скажите ему, пусть он там не торопится, потому что Гарри Эджертон, его друг и личный спаситель, уже несется в «кавалере» по Харфорд-роуд. Говорите, полиция округа расследует убийство в Вудлоне? Так перетащите бедолагу через городскую черту и дайте поработать Эджертону. Есть сомнительная смерть в квартире, без травм или следов взлома? Не беда. Дайте взглянуть Эджу – и уже до вскрытия следующим утром это может стать убийством.

– Если скоро не дождусь, – говорит он, проскакивая в ночном сумраке на красный свет на Фредерик-роуд, – сам кого-нибудь убью.

Две недели имя Эджертона приколото кнопкой к деревянной раме доски, накарябанное на желтой страничке, где указана группа и детектив, которые должны принять следующий вызов. Ежедневные объявления – очередной признак сменившегося стиля Д’Аддарио; детективы, расследовавшие меньше убийств, теперь вывешиваются всем на обозрение как кандидаты на следующий вызов. Особенно это касается Эджертона. Он раскрыл в этом году всего два убийства – темпы ветерана не только вызывают противоречия в группе, но и чреваты последствиями для самого Д’Аддарио. Последние две недели объявления на доске начинались и кончались именем Эджертона. В комнате отдыха это уже стало ежедневной шуткой:

– Кто сегодня висит?

– Гарри.

– Боже. Гарри провисит до октября.

Эджертон днями напролет скачет от огнестрела к ножевому, от сомнительной смерти к передозировке, искренне мечтая об убийстве – каком угодно.

И все без толку. В дни, когда он выезжал на три-четыре вызова, мотаясь из конца в конец Балтимора в поисках тел, другие детективы брали трубку и тут же получали на руки благословенные двойные данкеры. А едет на вызов Эджертон – и жертва гарантированно выживает. Вроде он работает по нападению с тупым предметом – но медэксперт обязательно назовет причиной смерти передозировку в сеопровождении травм, полученных при падении на цементный пол. Эджертон едет к несвежему трупу – и просто-таки обязательно найдет восьмидесятивосьмилетнего старца с хронической болезнью сердца. Д’Аддарио не желает слышать оправданий. Эджертон будет висеть, пока не получит убийство, твердит лейтенант. Если на это уйдет вся его оставшаяся карьера – так тому и быть.

В результате имеем крайне раздражительного детектива. В конце концов, одно дело считаться чудиком смены и трудным ребенком группы. Когда Кинкейд, Боумен и еще бог знает кто ноют насчет его нагрузки – в обычном порядке Эджертон и с этим справляется. Но, думает он, про обычный порядок не может быть и речи, когда меня вынуждают ездить на три вызова каждый божий день, видимо, до конца жизни.

Насущная потребность Эджертона в убийстве была налицо уже неделю назад, когда он материл жертву передозировки в Мерфи-Хоумс, требуя от трупа сотрудничества и понимания.

– Ебаный ты дегенерат, – поносил он покойника на глазах двух изумленных охранников из жилконторы. – Ну и куда ты, сука, вмазался? Я не могу весь ебаный день рассматривать твои ебучие руки. Где, блять, свежая дырка?

И дело не в злости на пропавшую дырку от укола, а в досаде, нараставшей с каждым новым вызовом. И в тот момент, стоя над очередным телом в подъезде Мерфи-Хоумс, Эджертон до глубины души переживал, что покойный всего лишь угробил сам себя героином. Ну какого хрена, мысленно умоляет он, неужели убийство – такая большая просьба? Это же Балтимор, чтоб его. Это мертвец в подъезде проджекта имени Джорджа Б. Мерфи. Где еще пристрелить человека из крупнокалиберного, как не здесь? Какого хрена этот мудень разлегся со шприцом у левой руки, уставившись с цементного пола с нелепой полуухмылкой на лице?

– Ты что, левша, что ли? – спрашивает Эджертон, перепроверяя правую руку. – Куда ты, блять, ширнулся?

Мертвец ухмыляется.

– За что ты так со мной? – спрашивает Эджертон у трупа.

Проходит неделя – а он все еще крайний в смене Д’Аддарио, несется через Юго-Западный Балтимор на очередной вызов о стрельбе, который, если все и дальше пойдет в том же духе, закончится только царапиной. Не будет ни места преступления, ни подозреваемого, ни мертвеца, раскинувшегося на пересечении Холлинс и Пейсон. Эджертон представляет себе не тело, а восемнадцатилетку на каталке в реанимации Бон-Секур – бодрого, говорящего, всего лишь с пластырем на руке.

– Пусть хоть сегодня Эль Супримо[45]45
  Верховный (исп.)


[Закрыть] даст мне поблажку, – говорит он, лавируя между двумя рядами на пустой Фредерик-авеню. – Не могу же я просто взять и купить убийство.

Он резко, по-техасски тормозит на светофоре Монро-стрит, потом сворачивает направо на Пейсон. Его встречают синие мигалки, но Эджертон тут же замечает отсутствие красных сигналов пожарных машин. И тела на земле нет. Если скорая приезжала, то ее уже и след простыл, говорит себе Эджертон.

Детектив записывает время прибытия и хлопает водительской дверцей. К нему живо подскакивает патрульный Юго-Западного – белый парнишка.

– Живой, да? – спрашивает Эджертон.

– Кто? Жертва?

Нет, думает Эджертон, Элвис Пресли, на фиг. Ну конечно жертва. Детектив кивает.

– Вряд ли, – говорит патрульный. – Ну или ненадолго. В скорой он выглядел хреново.

Детектив качает головой. Парень просто еще не знает, с чем связался. Я не расследую убийства, хочется сказать Эджертону. Я просто катаюсь на выезды.

– Зато нашли вам свидетеля.

Свидетель. Ну теперь точно не убийство.

– Где он?

– Там, у моей машины.

Эджертон смотрит через перекресток на низенького и жилистого торчка, тот смотрит в ответ и кивает с каким-то слабым интересом. Это удивляет детектива, потому что свидетели, которых заставляют остаться на месте убийства, как правило, угрюмы и неприветливы.

– Подойду через минуту. Где жертва?

– В Бон-Секур. Кажется.

– Это место преступления?

– Да, здесь, а вон там гильзы. Вроде 22-й калибр.

Эджертон медленно выходит на улицу, внимательно глядя под ноги. По асфальту рассыпаны десять гильз, судя по виду, от винтовки 22-го калибра, каждая обведена желтым мелом. Похоже, гильзы тянутся на запад через весь перекресток, большинство лежит у юго-западного угла. Там же еще два меловых контура отмечают положение тела, в каком его застали медики. Голова смотрит на восток. Ноги – на запад, у тротуара.

Детектив обходит место еще десять минут в поисках чего-нибудь необычного. Ни крови. Ни свежих отметин от ботинок. Ни следов колес. Воистину непримечательное место преступления. В канаве у северо-восточного угла он находит раздавленную желатиновую капсулу с остатками белого порошка. Ничего удивительного: после заката перекресток Холлинс и Пейсон превращается в наркорынок. Более того, капсула настолько пожелтевшая и запачканная, что Эджертон решает: она пролежала на улице несколько дней и не имеет отношения к стрельбе.

– Это твой пост? – спрашивает он патрульного.

– Обычно нет. Но я работаю в этом секторе и хорошо знаю этот угол. Что вы хотите узнать?

Что я хочу узнать. Эджертону начинает нравиться парень – ему не только хватает ума схватить на месте происшествия все, что похоже на свидетеля, но к тому же, похоже, он знает свою округу. В Балтиморском департаменте это достойно ностальгии. Лет десять-пятнадцать назад детектив мог задать патрульному вопрос и ожидать на него ответ. Были времена, когда хороший работник был хозяином на посту, и на Холлинс и Пейсон собаки потрахаться не могли без того, чтобы об этом не узнали в Юго-Западном отделении. В ту пору патрульный, дежуря на посту и приняв вызов на убийство, мог поименно назвать, кто ошивается на конкретном углу и где их теперь искать. А если он не знал, то быстро узнавал. Нынче, говорит себе Эджертон, хорошо, если патрульный названия улиц не путает. А этот парень – настоящий полицейский. Диковинка.

– Кто живет в доме на углу?

– Банда наркоторговцев. Там у них настоящая малина. На прошлой неделе туда ворвался наш ОБН и засадил с десяток этих уродов.

На фиг. Там свидетелей не найдешь.

– А с другим углом что?

– В угловом доме живут наркоманы. Наркоманы и старый алкаш. Нет, алкаш – в соседнем.

Бесценно, думает Эджертон. Парень просто бесценен.

– А там?

Патрульный пожимает плечами.

– Не уверен. Может, там живет настоящий человек.

– Опрос проводили?

– Да, обошли полквартала. В том доме не ответили, а эти мудаки говорят, что ни хрена не видели. Можем всех повязать, если надо.

Эджертон качает головой, черкает пару строчек в блокноте. Патрульный с небольшим интересом подглядывает.

– Знаешь, кого поймал? – спрашивает Эджертон.

– По имени не знаю, но видал его в округе. Он торгует на углу, сиделец, насколько я знаю. Падла, если вы об этом.

Эджертон кратко улыбается, потом переходит перекресток. Тощий дилер прислонился к патрульной машине, надвинув на лоб черный берет. Хайтопы «Эйр Джорданс», джинсы «Джордаш», толстовка «Найк» – ходячая куча гетто-престижа. Он даже улыбается, когда Эджертон подходит к машине.

– Кажись, я тут подзадержался, – говорит дилер.

Эджертон улыбается. Шпана знает порядки.

– Кажись. Как зовут?

Дилер бормочет ответ.

– Документы?

Тот пожимает плечами, потом достает карточку для подтверждения возраста. Имя сходится.

– Проживаешь по этому же адресу?

Дилер кивает.

– Почему тут стреляли?

– Наверно, я могу сказать, почему стреляли. И могу сказать, как все было, но вот кто стрелял – этого я не видел.

– Что значит «не видел»?

– Значит, я был далеко. Когда начали палить, я дошел только до середины квартала. Я не…

Эджертон прерывает его, когда с юга по Пейсон подъезжает другая патрульная машина. Из водительского окна со смехом высовывается О. Би Маккартер, вернувшийся в патруль Юго-Запада после участия в деле Карен Смит.

– Гарри Эджертон, – говорит он, не в силах сдержаться, – это что, твой вызов?

– Ага, судя по всему. В больницу ездил?

– Да, только что оттуда.

Долбаный Маккартер, думает Эджертон. Ушел из отдела три недели назад, но даже капельку соскучиться по нему я не успел.

– Ну и что он там? Помер?

– У тебя есть подозреваемый?

– Нет.

Маккартер смеется.

– Помер. Нашел ты-таки убийство себе на голову, Гарри.

Эджертон оборачивается к дилеру, который, услышав новости, качает головой. Детектив гадает, разыгрывает свидетель представление или правда расстроился.

– Ты его знал?

– Пита? Да, знал.

– Я записал его как Грега Тейлора, – говорит Эджертон, проверяя заметки.

– Да не, тут его все звали Питом. Буквально пару часов назад с ним базарили. Херово получилось.

– Что за человек?

– Толкал бодягу, сечешь. Наебывал народ. А я ему говорил, что его за это и прикончат…

– Говорил, значит?

– Ага. Сечешь?

– А вы с ним, похоже, корешились?

Дилер улыбается.

– Да, Пит был ничего.

Эджертон усмехается чуть ли не вопреки себе. Жертва толкала на Пейсон-стрит нарикам соду по десять долларов за капсулу – акт необузданного капитализма, гарантированно создающий врагов больше, чем полезно для здоровья. Боже, думает Эджертон, вот и начинается светлая полоса. Каждый наркоша вдоль Фредерик-авеню ненавидел эту гниду – а я нашел одного-единственного, кто его жалеет.

– Сегодня он тоже толкал? – спрашивает Эджертон.

– Ага. Время от времени, сечешь.

– Кому?

– Закупился один мужик, Мучи. И с Мучи была девка, она живет на Пуласки. И потом подъезжали еще двое на машине. Их не знаю. У него много кто покупал.

– Как произошло нападение?

– Я был далеко. Плохо видел со своего места, сечешь.

Эджертон качает головой, затем указывает на заднее сиденье патрульной машины. Дилер садится внутрь, Эджертон следует за ним и захлопывает правую заднюю дверцу. Чуть опускает окно, закуривает, предлагает сигарету дилеру. Парень, тихо хмыкнув, берет.

– Пока что мы с тобой нормально общались, – говорит Эджертон. – Не надо теперь все портить.

– В смысле?

– В смысле, до этого ты отвечал честно, поэтому я не потащил тебя в центр, как обычно. Но если собираешься в молчанку играть…

– Не, мужик, ты чего, – возражает дилер. – Ты не подумай. Я же сказал, что видел стрельбу, но я шел по улице от своей девушки. Видел, как они гнались за Питом, слышал выстрелы, но не знаю, кто это был.

– Сколько их?

– Я видел двоих. Но стрелял только один.

– Из пистолета?

– Не, – дилер разводит руки, обозначая длинный ствол. – Из такой штуки.

– Винтовка?

– Ага.

– Откуда он пришел?

– Не знаю. Когда я его увидел, он уже был там.

– Куда потом скрылся?

– Потом?

– Когда застрелил Пита. Куда скрылся мужик с винтовкой?

– Обратно по Пейсон.

– На юг? В ту сторону? Как выглядел? Что носил?

– Вроде темная куртка и кепка.

– Какая кепка?

– Ну знаешь, такая, с длинным козырьком.

– Бейсболка?

Дилер кивает.

– Телосложение?

– Среднее. Метр восемьдесят, сечешь.

Эджертон выкидывает оставшуюся треть сигареты в окно и перечитывает последние две страницы в блокноте. Дилер затягивается, потом вздыхает.

– Охереть можно, конечно.

– С чего? – бурчит под нос Эджертон.

– Да только пару часов назад с ним базарил. Как раз сказал, что его за эту бодягу грохнут. А он просто посмеялся, сечешь? Посмеялся и сказал, что подзаработает, а потом начнет покупать свою дурь.

– Ну что ж, – говорит Эджертон, – ты оказался прав.

Услышав со стороны тротуара голоса, дилер сползает по сиденью, вдруг осознав, что четверть часа беседует на улице с детективом. Мимо машины проносятся двое мальчишек и сворачивают за угол на Холлинс-стрит, злобно глядя на патрульных, но не посмотрев на заднее сиденье. Не считая патрульных, на перекрестке снова пусто.

– Давайте в темпе вальса, что ли, – говорит дилер, вдруг занервничав. – Меня тут много кто знает и выглядит это хреново.

– Скажи мне вот что, – говорит Эджертон, все еще пролистывая заметки. – На углу же были люди, правильно?

Дилер кивает почти благодарно, радуясь, что узнал цену своей непричастности.

– Человек пять-шесть, – рассказывает он детективу. – Пара телок, живущие на Холлинс в той стороне, с парнем, которого я не знаю. Еще двое, не знаю, как их зовут, но видал в округе. И был еще один чувак, которого я знаю. Он был здесь, когда все случилось.

Эджертон открывает чистую страницу и щелкает казенной ручкой. Никто не говорит ни слова, но оба понимают цену анонимности: имя другого свидетеля. Дилер просит еще сигарету и закурить, потом выпускает дым, произнеся имя.

– Джон Нейтан, – повторяет Эджертон, записывая. – Где проживает?

– По-моему, Кэтрин-стрит, сразу у Фредерик.

– Толкает?

– Ага. Вы его уже принимали.

Эджертон кивает, закрывает блокнот. Детектив редко может ожидать на месте наркоубийства особого сотрудничества – и пацан уже превысил месячную квоту Эджертона. Дилер инстинктивно тянется завершить сделку рукопожатием. Странный жест. Эджертон отвечает взаимностью, но перед тем, как открыть дверь, дает напутствие:

– Если что-то не сойдется, – говорит он, выползая с места первым, – я знаю, где тебя искать, понял?

Дилер кивает, потом надвигает берет на лоб и растворяется в темноте. Эджертон еще десять минут зарисовывает место преступления и задает патрульному Юго-Западного пару вопросов об имени, которое ему назвали. Если увидишь его на улицах, просит он, вяжи и звони в отдел убийств.

В полчетвертого ночи Эджертон наконец освобождается и проезжает четыре квартала до Бон-Секур, чтобы проведать мертвеца. Тот огромный – под два метра, с туловищем лайнбекера и ногами тейлбека. Грегори Тейлор, тридцатилетний наркоман, проживавший всего в квартале от места, где его застрелили, смотрит в полоток реанимации остекленелым глазом – второй заплыл от падения на Пейсон-стрит. Из всех отверстий вяло свисают катетеры и трубки, безжизненные, как и тело. Эджертон отмечает как следы от игл на обеих руках, так и огнестрельные ранения в правой стороне груди, левом бедре и правом предплечье. Все ранения кажутся входными, хотя Эджертон знает, что с пулями двадцать второго калибра трудно сказать наверняка.

– Грозно выглядит, да? – говорит детектив ближайшему патрульному. – Крупный и грозный. Видимо, поэтому их было двое. Мне бы не захотелось искать такого в одиночку, даже с винтовкой. Я бы точно позвал друга.

Вещдоки говорят детективу еще о двух вещах. Первое: убийство импульсивное, а не умышленное. Это Эджертону подсказало оружие: ни один маломальский профессионал не принесет на запланированные разборки из-за наркотиков неуклюжую винтовку 22-го калибра. Второе: стрелок очень разозлился на Грегори Тейлора – десять выстрелов явно выдают недовольство.

Наклонившись над туловищем, Эджертон рисует на новой странице блокнота человечка и отмечает на нем ранения. Тут входит, закрывая за собой занавеску, грузная медсестра с тем самым выражением лица, мол, пошли все вон из моей реанимации.

– Вы детектив по этому делу?

– Да.

– Вам понадобится его одежда?

– Да, спасибо. Ее заберет патрульный. Я…

– У нас в приемной уже ждет один, а еще мать этого, – говорит медсестра, явно разрываясь между радостью от чужого раздражения и удовольствием от своей эффективности. – Нам скоро понадобится койка.

– Мать приехала?

Медсестра кивает.

– Ладно, тогда мне надо с ней поговорить, – отвечает Эджертон, отодвигая занавеску. – И еще одно. Он ничего не говорил в скорой или когда поступил к вам?

– ПМТИО, – говорит медсестра.

– Что?

– ПМТИО, – говорит она с нескрываемой гордостью. – Поступил мертвым, таким и остался.

Красота. Что же тут удивительного, что медсестры реанимации – самый очевидный выбор копа для внебрачных связей? Какие еще отношения могут быть столь психологически симбиотичными, столь радостно извращенными? Черт, если секс надоест, всегда можно снять номер в отеле и язвить друг другу. ПМТИО, блин.

Эджертон прячет улыбку, потом выходит в двойные двери и находит в приемной пятидесятивосьмилетнюю мать.

Перл Тейлор принимает руку детектива, но ничего не говорит. Обычно он умеет обращаться со скорбящими матерями. Приятный и хорошо одетый мужчина с аккуратно причесанными и припорошенными сединой волосами, с глубоким зычным голосом – ходячее напоминание о сыне, которого они так и не смогли вырастить. По этой же причине прокуроры любят вызывать Эджертона в качестве свидетеля, когда на заседании черный подсудимый и черные женщины в жюри присяжных.

– Сочувствую из-за вашего сына.

Мать быстро качает головой, отнимая руку.

– Мы думаем, – начинает Эджертон, аккуратно подбирая слова, – это произошло из-за ссоры, возможно, связанной…

– С наркотиками, – договаривает она. – Я знаю.

– У вашего сына были с кем-нибудь разногласия…

– Я ничего не знаю о его делах, – прерывает она его. – С этим я помочь не смогу.

Эджертон задумывается о другом вопросе, но передумывает из-за ее удрученного вида. Она словно ждала этого момента много лет – так долго, что его наступление можно встречать как со скорбью, так и с узнаванием.

– Я изо всех сил постараюсь найти виновного, – говорит Эджертон.

Она странно на него смотрит, потом пожимает одним плечом и отворачивается.

Вторник, 10 мая

– Отдел убийств, – говорит Эджертон. – Как жизнь?

– Идет, – безразлично отвечает дежурный сержант. – Не, на фиг. Не идет. Ушла. Уже гребаная история.

– Все так плохо, а?

– Чем могу помочь?

– Я с повесткой для заключенного, – говорит Эджертон, бросая на стол Юго-Западного отделения документ, подписанный прокурором штата. Проглядывая его поверх очков для чтения, сержант ворчит, кашляет, давит сигарету в забитой пепельнице. Затем берет бумажку и отступает, сверяя имя с журналом тюремного блока.

– Уже уехал в городскую тюрьму, – сообщает сержант.

– Да вы же только что звонили и говорили, что он здесь, – отвечает Эджертон. – Когда уехала машина?

Сержант перепроверяет имя, потом подходит к двери блока. Подозвав охранника, передает бумажку за прутья, кивает человеку на той стороне и возвращается к детективу. Эджертон наблюдает за каждым телодвижением с нетерпением и иронией. Универсальный Полуночный Танец Дежурного Сержанта – выступление, одинаковое во всех отделениях, хоть в Бостоне, хоть в Билокси. Был ли когда-нибудь дежурный сержант, который не смотрел поверх очков для чтения? Был ли когда-нибудь сержант, которому хотелось возиться с документами в три ночи? Занимал ли стойку участка хоть кто-нибудь, кроме стареющих слуг закона в полугоде от пенсии, чьи шаги медленнее самой смерти?

– Да, Джон Нейтан. Есть такой, – говорит наконец сержант. – Он назвался нам немного по-другому.

– Ну ладно.

– Вам на вынос?

– Да, он едет в центр.

Еще пять минут – и решетчатая дверь открывается перед темнокожим толстяком, медленно выходящим на свет. Эджертон смотрит на это распухшее чудо в перьях – своего очевидца, – и тут же понимает, что раскроет убийство на Холлинс-стрит. Видит по поведению пацана. Потому что этому гению не только хватило ума попасться по обвинению в продаже наркотиков через два часа после убийства, так он еще стоит здесь больше зажатый, чем угрюмый. Три часа ночи – а он даже зыркнуть нормально не может; когда Эджертон надевает на него наручники, тот даже сам поднимает руки ладонями вверх.

– Не загуливайтесь, – говорит дежурный сержант. – Завтра в школу.

Бородатая полицейская шутка, и Эджертон не смеется. Жиртрест молчит, потом выдавливает скорее утверждение, нежели вопрос:

– Вы тоже хотите поговорить со мной про Пита.

– Но я буду говорить с тобой всерьез, – отвечает Эджертон, выводя заключенного в дверь и сажая на заднее сиденье «кавалера». Выехав на запад по Ломбард-стрит, Эджертон не забывает кивнуть в сторону бюро судмедэкспертизы на перекрестке с Пенн-стрит.

– Помашешь дружку на прощание?

– Какому дружку?

– Питу. Парню с Пейсон и Холлинс.

– Он мне не друг.

– Нет? – говорит Эджертон. – Значит, махать ему не хочешь?

– А где он?

– Да вон там. В белом доме.

– Что он там делает?

– Почти ничего, – говорит Эджертон. – Там морг, чувак.

Детектив заглядывает в зеркало заднего вида и с удовольствием отмечает, что на лице толстяка нет ни капли удивления. Он сидит в Юго-Западном отделении со вчерашнего утра, но об убийстве все-таки знает.

– Я ни хрена об этом не знаю, – выдавливает парень после пятисекундной паузы. – Не врубаюсь, на фига вам вывозить меня из Юго-Западного.

Эджертон замедляется у бордюра, потом поворачивается на сиденье и вперяется взглядом в темное расплывшееся лицо. Пацан смотрит в ответ безмятежно, но Эджертон уже чувствует зачатки страха.

– А тебе знать не положено, – холодно говорит детектив, разворачиваясь к рулю и ускоряясь. – Мы начнем с самого начала, будто ты ни разу в жизни не встречал копа. Просто забудь, что когда-нибудь в жизни видел копа, потому что они с тобой говорили совсем не так, как буду говорить я.

– Вы будете со мной говорить.

– Дошло.

– Но я же ни хрена не знаю.

– Ты там был, – говорит Эджертон.

– Нигде я не был.

Эджертон снова замедляется и оборачивается. Пацан даже вздрагивает.

– Ты там был, – членораздельно повторяет детектив.

На этот раз толстяк ничего не отвечает, и оставшиеся шесть кварталов Эджертон едет в холодном молчании. Два часа, говорит он себе. Час сорок – и жиртрест выложит все, что случилось на Пейсон-стрит; двадцать минут – чтобы записать и отдать ему на подпись.

В допросной прогнозы немногого стоят – Эджертон сам это доказал три недели назад, когда в третьем и последнем допросе колол своего лучшего подозреваемого по убийству Бренды Томпсон. Тогда он вошел, прогнозируя признание, а вышел через шесть часов с полными ушами лапши. И все же в этот раз трудно не сохранять оптимизм. Во-первых, пацан на заднем – не цель, а всего лишь свидетель. Во-вторых, он умудрился сесть за наркотики, этим можно воспользоваться как рычагом. Наконец, Джон Нейтан – ссыкло, он сам это только что доказал.

В отделе Эджертон ведет пацана в большую допросную, потом приступает к монологу. Через двадцать минут парень уже кивает в полусогласии. Всего проходит чуть больше девяноста минут, после чего Эджертон составляет реалистичное описание убийства на Пейсон-стрит – совпадающее со всем, что он уже узнал на месте преступления.

По версии Нейтана, Грегори Тейлор действительно кидал клиентов, а потом пускал прибыль себе по вене. Даже по невысоким меркам городской наркоторговли это не самый перспективный ход. В итоге Тейлор нагрел пару пацанов из Гилмор-Хоумс и затем совершил ошибку – задержался на том же углу. Пацаны вернулись с винтовками на старом пикапе, гоп-стопнули Тейлора и потребовали оформить возврат. Правильно оценив ситуацию, жертва отслюнявила две двадцатки, но один из клиентов остался недоволен. Он открыл огонь и погнал Тейлора через перекресток, выпуская пулю за пулей, когда жертва уже упала на асфальт. Затем оба стрелка заскочили в пикап и уехали на юг по Пейсон по направлению к Фредерик.

Во время короткого допроса Нейтан выдает настоящие имена, клички, описания и приблизительные адреса – все до последней подробности. Когда Эджертон выходит, ему остается только оформить пару ордеров на обыск.

И все же это ни черта не значит на завтрашнее утро, когда административный лейтенант – главный помощник капитана – читает круглосуточный журнал и узнает, что Эджертон опросил свидетеля на месте преступления, а не привез в центр. Не положено, жалуется лейтенант. Неправомерно. Не по протоколу. Откровенная ошибка, а то и недобросовестность.

– А какого хрена он понимает в расследованиях? – злобно спрашивает Эджертон, когда Роджер Нолан передает ему новости о жалобе в следующую полуночную смену. – Сидит в кабинете на жопе ровно и цифры считает. Когда он в последний раз выходил на улицу и работал?

– Ты полегче, Гарри. Полегче.

– Я получил от парня на месте все, что нужно, – ярится Эджертон. – Какая, на хрен, разница, там я с ним поговорил или здесь?

– Знаю…

– Задолбали эти гребаные политики.

Нолан вздыхает. Как сержант Эджертона он находится между капитаном и Д’Аддарио, ведь детектив стал оружием в бюрократической войне. Если Эджертон ездит на вызовы и раскрывает убийства, он оправдывает действия лейтенанта смены, если нет – он служит капитану и административному лейтенанту доказательством prima facie[46]46
  Prima facie – «на первый взгляд» (лат.), термин, обозначающий приемлемое доказательство при отсутствии опровержения.


[Закрыть], что Д’Аддарио халатно руководит сменой.

Но теперь ситуация еще хуже. Нолану приходится учитывать не только внешнюю политику, но и серьезные неурядицы в собственной группе. Эджертон стал козлом отпущения – в частности, его терпеть не может Кинкейд.

Пожилой ветеран старой закалки, Кинкейд смотрит только на то, как человек помогает отделу. По этой мерке, хороший детектив сменяет предыдущую смену пораньше; берет трубку и выезжает на столько вызовов, на сколько может; прикрывает напарника и свою группу, помогая со свидетелями или даже местами преступления без необходимости просить. Это симпатичный портрет следователя как командного игрока, и Кинкейд двадцать два года стремился к этому идеалу. Из них семь лет он работал по убийствам с Эдди Брауном – их межрасовый дуэт выглядел особенно забавно из-за деревенского протяжного выговора Кинкейда. А в последние два года он работал со всеми и каждым на смене Д’Аддарио, кто хотел съездить на вызов вдвоем.

С таким подходом Кинкейд просто не понимает Эджертона в упор. Дело не столько в личной неприязни, объясняет он остальным в офисе. В конце концов, всего две недели назад они виделись на вечеринке у Макаллистера – летнем барбекю, куда Эджертон пришел с женой и маленьким сыном. Кинкейд был вынужден признать, что с ним приятно поболтать и даже что он обаятельный. С учетом разницы в возрасте, расе и нью-йоркском аристократизме Эджертон не станет первым кандидатом Кинкейда в собутыльники, но в сухом остатке вражда связана не столько с несовместимыми характерами, сколько с полным отсутствием у Эджертона социального инстинкта, с его безразличием к товариществу, которое всегда так высоко ценил Кинкейд.

Для Эджертона, убежденного одиночки, следствие – дело отдельное, личное. В его глазах это борьба детектива с убийцей, борьба, где другим детективам, сержантам, лейтенантам и всем остальным организмам в департаменте полиции отведена простая роль: не путаться у старшего следователя под ногами. В этом, коротко говоря, была и сила, и в то же время слабость Эджертона. «Бог велел делиться» никогда не станет его девизом, и поэтому он навсегда останется источником недовольства своей группы. Зато, получая убийство, он не отлынивал. В отличие от многих, кто приучился расследовать только до следующего звонка диспетчера, Эджертон зарывался в дело, пока сержанту не приходилось чуть ли не силой оттаскивать его к следующему заданию.

– Гарри попробуй уговори взять дело, – объяснял как-то раз Терри Макларни. – Надо прям тряхнуть его за плечи и заорать: «Гарри! Это дело – твое». Но зато дальше он будет работать до упаду.

Нет, Эджертон никогда не возьмет свою порцию самоубийств, передозировок или повешений в тюрьмах. Не спросит, кому что привезти, когда поедет в «Крейзи Джон» за чизстейком, а если дать ему заказ – обязательно забудет. Нет, он не станет рабочей лошадкой вроде Гарви или Уордена – осью, на которой вращается вся группа. И да, когда какой-нибудь коп-салага опустошит весь барабан за раз на месте ограбления заправки, Эджертон вряд ли вызовется добровольцем, чтобы разбираться в показаниях свидетелей и подшивать рапорты. Но если оставить его в покое, он дает группе восемь-девять закрытых дел в год.

Поработав с Эджертоном, будучи его руководителем в Восточном районе, Нолан уже давно понял необходимый обмен. Эджертон был одним из самых талантливых и умных патрульных в секторе Нолана – хоть остальные не знали, что о нем думать. Он бывал нечутким, временами даже безответственным, зато на посту на Гринмаунт-авеню без его ведома не происходило ничего. Это продолжилось и в отделе убийств: Эджертон может пару дней витать в облаках, но Нолан не сомневался, что тот работает по своим делам. Усердно.

– Не волнуйся, – сказал он Эджертону после очередной разгневанной тирады Кинкейда. – Просто делай как делал.

Для Нолана главным было развести подальше все горячие точки. Каждому свой шесток: Кинкейд работает с Боуменом и Гарви, Эджертон работает один или с самим Ноланом, если тому нужен младший детектив. Но вдруг это перестало помогать.

Уже дважды на прошлой неделе Нолан слышал, как Кинкейд и Боумен хают Эджертона в главном офисе. Само по себе – дело привычное: тут все матерят всех. Но примечательно, что в обоих случаях присутствовал административный лейтенант – то есть прямой канал связи с капитаном.