Текст книги "Отдел убийств: год на смертельных улицах"

Понедельник, 29 февраля

Проходит неделя с тех пор, как в один и тот же вечер обнаружили Лину Лукас и Пернелла Букера, и оба дела мало-помалу, но продвигаются. Папки набиваются свежими отчетами, а по примете балтиморского убойного, в котором насилие одного дня затмевается насилием следующего, толстая папка – это к добру. Над осторожничающими насмехается само время, поэтому детектив – памятуя об этом – посвящает драгоценные часы лучшим версиям, возит в центр вероятных свидетелей и подозреваемых в надежде, что что-нибудь да сложится. Потому что отлично знает: не успеет он проверить натянутую версию или, еще лучше, развернуть продолжительное всестороннее расследование, как на стол ляжет новая папка. Но почему-то Рича Гарви, будто он какой-то особенный, закон убывающей доходности никогда не касался.

– Он как пес с костью, – однажды с гордостью сказал о нем Роджер Нолан другому сержанту. – Если получает дело и по нему есть хоть что-то, он его уже не отпустит.

Конечно, так Нолан говорит только другим сержантам; Гарви он ничего подобного в жизни не скажет, обычно прибегая к вымыслу о том, будто это норма – бросать дело, только когда исчерпаны все возможности. На самом деле нет ничего дальше от нормы. Ведь реальность такова, что после пятидесяти, шестидесяти или семидесяти убийств, сценарий «дохлый черный в подворотне» начинает надоедать. И ничего не удручает детектива больше, чем когда он возвращается в офис, вбивает имя жертвы в компьютер и получает распечатку уголовной истории на пять-шесть страниц, целый свиток до пола. В отделе убийств выгорание – это не профессиональный риск, а психологическая гарантия. Эта зараза, перескакивающая от детектива на его напарника, а от напарника – на всю бригаду, этот настрой «да всем насрать» угрожает не расследованиям с настоящими жертвами – они-то на самом деле часто исцеляют от выгорания, – а скорее расследованиям, где покойник ничем не отличается от своего убийцы. Коан американского детектива: слышен ли звук падающего наркодилера в Западном Балтиморе, если рядом никого нет?

После четырех лет в убойном и тринадцати в полиции Гарви – один из немногих обитателей отдела, у кого еще остался иммунитет к этому вирусу. О чем-то говорит уже то, что большинство детективов после многих лет в окопах не помнят старых дел, а Гарви сходу скажет, что из двадцати пяти – двадцати шести дел, которые он вел как старший, число висяков можно пересчитать по пальцам одной руки.

– И сколько их?

– Вроде четыре. Не, пять.

Статистику он ведет не из-за тщеславия – просто это его планка. Решительный, агрессивный, до ужаса дотошный Гарви любит расследовать убийства; более того, он до сих пор принимает висяк или слабую сделку с подозреваемым за личное оскорбление. Одно это делает его динозавром, последним осколком этики, сгинувшей поколение-другое назад, когда максима «если не получилось с первого раза, пробуй еще и еще» сменилась во всех муниципальных органах Балтимора более лаконичным «это не мое дело», а потом еще более категоричным «всякое бывает».

Рич Гарви – ходячий анахронизм, продукт воспитания Среднего Запада, где про «Маленький паровозик, который смог» не шутят. Именно Гарви легко забудет о приличиях и дипломатии, чтобы вправить мозги прокурору, когда второй степени и двадцатки откровенно мало, и заявит помощнику прокурора штата, что любой юрист, который ловит мух, не удовольствуется чем-то меньше первой степени и пятидесяти. Именно Гарви является на работу с диким гриппом, а потом вкалывает по делу об убийстве тупым предметом в Пигтауне, потому что – ну, раз уж приехал, можно и вызов принять. И именно Гарви распечатал цитату Вернона Геберта, комиссара нью-йоркской полиции и эксперта по расследованию убийств, «Помните, мы работаем на Бога», чтобы приклеить у себя над столом и раздать всему офису. Наделенный острым чувством юмора, Гарви и сам понимает, что на фоне прочих девизов гебертовский – напыщенный и мелодраматичный. Понимает, но ничего поделать с собой не может; даже наоборот, любит его из-за этого еще больше.

Он родился в Чикаго, в ирландском районе рабочего класса, единственный сын продажника из ретейлера, работавшего с каталогом «Шпигеля». Его отец процветал – как минимум пока компания не сочла эту должность лишней, – и семье хватило средств сбежать в пригород, когда в конце 1950-х их старый район начал приходить в упадок. Старший Гарви перенес свои амбиции на сына и любил представлять его будущим начальником отдела продаж – может, и в «Шпигеле»; Гарви был не согласен.

Пару лет он учился в маленьком колледже Айовы, потом закончил курс криминологии в Кентском университете. В 1970-м, когда Национальная гвардия дала в кампусе в Огайо смертельный залп по толпе протестующих из-за войны во Вьетнаме, Гарви держался от волнений подальше. Как и многие студенты, он смотрел на войну с сомнением, но в тот день, если бы кампус не закрыли из-за стрельбы, сидел бы в первом ряду и вел конспект. Этот молодой человек, не шедший в ногу со временем, мечтал о карьере полицейского в эпоху, когда правоохранение не то чтобы будоражило воображение американской молодежи. У Гарви был свой взгляд на вещи. Он считал, что в полиции интересно будет всегда. И даже в самый страшный экономический кризис для копа найдется работа.

Но после выпуска последний логический довод отказывался подтверждаться. В середине семидесятых найти вакансии было непросто – из-за инфляционной экономики многие департаменты полиции проводили сокращения. Женившись на одногруппнице, Гарви устроился охранником в компанию «Монтгомери Уорд». Только почти год спустя, в 1975-м, он услышал, что в Балтиморе набирают патрульных, предлагая прибавки и льготы для выпускников вузов. Они с женой переехали на юг, в Мэриленд, и осмотрели город и прилегающие округа. Во время тура по ласковым живописным долинам и просторным коннозаводческим фермам на севере округа Балтимор они влюбились в Чесапикский регион. Вот здесь, сказали они, можно растить детей. Затем Гарви уже в одиночку устроил тур по городским трущобам – восточная сторона, западная, юг Парк-Хайтс, – присматриваясь к местам, где будет зарабатывать на хлеб.

Из академии он попал в Центральный район, где стоял на посту на пересечении Брукфилд и Уайтлок. Дел хватало: Резервуар-Хилл в конце семидесятых был таким же захудалым районом, как и десять лет спустя, когда там в переулке нашли Латонию Уоллес. Макларни помнит Гарви из времен, когда оба служили в Центральном; помнит и то, что Гарви, вне всяких сомнений, был лучшим в его группе. «Он ездил на вызовы и был готов драться», – говорил Макларни, отмечая два поистине важных качества для патрульного.

Голодный до работы, Гарви бойко поднимался по карьерной лестнице: шесть лет в Центральном, еще четыре – самым надежным детективом по ограблениям в отделе преступлений против собственности, потом перевод в убойный. Прибыв в июне 1985-го, вскоре он стал жемчужиной группы Роджера Нолана. Кинкейд – ветеран, Эджертон – стильный одиночка, но львиную долю вызовов разгребал Гарви, с готовностью объединяясь с Макаллистером, Кинкейдом, Боуменом и вообще любым теплым телом, приезжавшим на свежее убийство. Должно что-то говорить уже то, что, когда остальные детективы в группе принялись жаловаться на загрузку Эджертона, Гарви часто отвечал всем без следа сарказма, что лично он не в претензии.

– Гарри все равно будет делать по-своему. Ничего, мне же больше достанется, – говорил он так, будто в Балтиморе убийство каким-то образом стало дефицитным товаром.

Он искренне любил расследовать убийства. Любил места преступлений, любил ощущение погони, ловил подростковый кайф от щелчка наручников. Даже само слово любил, что было заметно всякий раз, когда он возвращался с очередного места преступления.

– Что там у тебя? – спрашивал Нолан.

– Убийство, господа.

Подкидывайте ему свеженькое каждые три недели – и он доволен. Подкидывайте еще больше – и он как сыр в масле катается. В один период полуночного дежурства летом 1987-го Гарви и Дональд Уорден приняли пять убийств за пять дней, причем три из них – за одну ночь. Та самая полуночная смена, когда детектив уже путает, какие свидетели по какому делу приехали. («Так, теперь поднимите правую руку те, кто здесь с Эттинг-стрит».) И все же четыре из пяти раскрыли, и Гарви со Здоровяком еще долго вспоминали эту неделю с удовольствием.

Но спроси любого другого детектива, кто лучший на месте преступления, и он назовет Терри Макларни, Эдди Брауна, Кевина Дэвиса из стэнтоновской смены и напарника Гарви – Боба Макаллистера. Спроси, кто лучше ведет допрос, – и в список войдут Дональд Кинкейд, Кевин Дэвис, Джей Лэндсман и, может, Гарри Эджертон, если сослуживцы будут в настроении включить в голосование известных бунтарей. Лучшие при выступлении на открытом судебном слушании? Обычные номинанты – Лэндсман, Уорден, Макаллистер и Эджертон. Лучший на улице? Уорден, тут и говорить нечего, и с небольшим отрывом – Эджертон.

А как же Гарви?

– Вот черт, точно, – скажут коллеги, словно только что вспомнив. – Отличный детектив.

Почему?

– Он их не бросает.

Для детектива убойного не бросать дело – уже полпобеды, и сегодня, с приездом в отдел убийств Роберта Фрейзера, полиция близится к победе в сражении за Лину Лукас и Пернелла Букера.

Фрейзер – высокий и худой, темнокожий, с глубоко посаженными карими глазами под высоким покатым лбом, над которым начинают образовываться залысины. Двигается он как тот, кто годами выживал на уличных углах: скользит по коридору шестого этажа к допросным привычной сутенерской походкой – плечи и бедра лениво толкают тело вперед. Почти все время жутко таращится, добавляя жути тем, что редко моргает. Говорит глубоко и монотонно, его предложения лаконичны, намекая, что он аккуратно подбирает слова – либо что у него их небольшой запас. Роберт Фрейзер в свои тридцать шесть – сталевар на полставки, вышедший по УДО, и он может считать свое мелкое предприятие по продаже кокаина чем-то вроде второй карьеры; предыдущая стажировка в вооруженных ограблениях резко прервалась шестилетним тюремным сроком.

Все вышеперечисленное неимоверно радует Гарви по той простой причине, что Роберт Фрейзер отлично годится на роль убийцы.

Пустяк, но такие пустяки всегда делают расследование стоящим. Ведь по большей части те, кто сидит на скамье подсудимых в окружном суде Балтимора, на первый взгляд редко выглядят способными на безрассудное уничтожение человеческой жизни, и даже после сорока-пятидесяти дел в сердце любого детектива все еще шевелится слабое разочарование, когда виновный в невероятных злодействах кажется не опаснее кассира «7-элевен». Алкоголики, наркоши, матери на вэлфере, без пяти минут шизики, черные парни и девчонки в дизайнерских спортивных костюмах – галерея балтиморских убийц, за редким исключением, не самая устрашающая компания. Но во Фрейзере с его низким раскатистым голосом и пустым взглядом есть что-то мелодраматичное. Будто большой калибр специально для таких, как он, и придумывали.

И все это как рукой снимает, когда он входит в допросную. Потому что стоит Фрейзеру сесть за стол напротив Гарви, как он с полной готовностью рассказывает о смерти подружки. Более того, он готов назвать вероятного подозреваемого.

Конечно, он решил добровольно явиться в отдел по расследованию убийств только после недели плотной работы Гарви и Дональда Кинкейда, вписавшегося в дело младшим детективом, когда на Дэйва Брауна легло другое убийство. В поисках рычага давления детективы вывалили на улицу грязное белье Фрейзера, когда пришли к нему домой на Файет-стрит и стали спрашивать жену о его рабочих часах, привычках и связи с наркотиками, после чего достали козырь.

– Вам известно, что у него был роман с Линой?

Насколько эти известия возмутили женщину, неясно; она сама сказала, что их брак знавал и лучшие времена. Так или иначе, она не торопилась предоставить мужу алиби на ночь убийства. И начальство завода в Спэрроус-Пойнте сообщило на следующий день детективам, что перед убийством Фрейзера не видели на смене два дня подряд.

Затем прошлым вечером подозреваемый сам позвонил Гарви в отдел убийств и заявил, что обладает информацией об убийстве Лины и желает немедленно встретиться с детективами. Но к полуночи он так и не явился, и Гарви поехал домой. Через час Фрейзер подошел к будке охранника у гаража и попросил отвести его к детективам. С ним поговорил Рик Рикер – не дольше, чем было нужно, чтобы понять: Фрейзер под кайфом, а судя по зрачкам, выделывавшим боливийскую самбу, сегодня он, видимо, кайфовал от кокаина. Рикер позвонил домой Гарви: они решили отменить допрос и велели Фрейзеру явиться чистым.

Но перед уходом Фрейзер задал вопрос, показавшийся Рикеру любопытным:

– Ее же застрелили и зарезали, да?

Может, он услышал это на улице. Может, нет. Рикер написал для Гарви отчет и включил этот момент.

Теперь, при повторном визите в штаб, Фрейзер с виду не только полностью осознает свое окружение, но и искренне интересуется смертью подружки. За полтора часа допроса с Гарви и Кинкейдом он задает не меньше вопросов, чем они ему, и добровольно предлагает немало сведений. Откинувшись на спинку стула и слегка покачиваясь, он рассказывает, что, хотя у него есть жена и вторая любовница в По-Хоумс, какое-то время он встречался с Линой Лукас. Еще Фрейзер заявляет, что они редко ссорились и что ему не меньше полиции интересно, кто ее убил и украл его кокаин из комода.

Да, признается он, Лина часто хранила для него наркотики в квартире на Гилмор-стрит. Держала их в пачке риса, лежащей в сумочке в комоде. Он уже узнал от семьи, что убийца забрал все, что у нее было.

Да, он приторговывал кокаином и немножко героином, когда не работал на заводе в Спэрроус-Пойнте. Он не собирается зря тратить время на вранье. С продаж ему хватало на жизнь, в основном он торговал у низких многоквартирников По-Хоумс, но это же не постоянка.

Да, у него есть оружие. Револьвер 38-го калибра, но даже не заряженный. Он оставляет его на хранении у второй подружки на Эмити-стрит. Она прячет оружие для Фрейзера, там оно сейчас и находится.

Да, он слышал и про отца Винсента Букера. Он не знал Пернелла Букера лично, но слышал, что в обоих убийствах стреляли из одного пистолета. Действительно, Винсент какое-то время работал на него, реализовывал наркоту. Но пацан часто тупил с деньгами и имел дурную привычку утаивать прибыль, так что Фрейзер счел необходимым его уволить.

Да, Винсент заходил к Лине. Более того, Фрейзер частенько посылал его за травой, пакетиками или бодягой. Лина его впускала, потому что знала, что он работает на Фрейзера.

Гарви переходит к сути:

– Фрейзер, расскажи о той ночи, что можешь.

И тут он тоже только рад помочь, да и почему нет? В конце концов, в последний раз он видел Лину живой в воскресенье, в вечер убийства, когда был с ней на Гилмор-стрит. Весь вечер воскресенья он провел в десяти кварталах оттуда, в проджектах на Эмити-стрит, где его новая подружка закатила званый ужин для нескольких друзей. Омар, крабы, початки кукурузы. Там он оставался всю ночь, с семи или восьми часов. Ночевал с подружкой, вышел только утром. По дороге на работу заглянул к Лине и увидел, что дверь в ее квартиру открыта, но он уже опаздывал – и, когда никто не отозвался на звонок, не стал заходить. Во второй половине дня еще пару раз звонил Лине домой, но ответа не дождался, а к вечеру туда уже слетелась полиция из-за убийства.

И кто, спрашивает Гарви, может подтвердить твое местонахождение в воскресенье вечером?

Ни-Си – то есть Дениз, его новая девушка. Они были вместе на Эмити-стрит всю ночь. И, конечно, его видели гости. Пэм, Аннетт, еще парочка.

Тут Фрейзер упоминает и о юном Винсенте Букере – он пришел на Эмити-стрит в разгар вечеринки, постучавшись около десяти и позвав Фрейзера. Они пару минут поговорили на крыльце, и Фрейзер заметил, что у того нервный и всклокоченный вид. Он спросил парня, что случилось, но тот пропустил вопрос мимо ушей и попросил кокаин. Фрейзер спросил, есть ли у него деньги; тот сказал, что нет.

Тогда Фрейзер ответил, что на нет и наркотиков нет, особенно если учесть, что парень постоянно тупит с деньгами. По словам подозреваемого, юный Винсент разозлился и скрылся в ночи.

Под завершение допроса звучит еще одно наблюдение о Букере:

– Не знаю, как у него были дела с отцом, но с тех пор, как старика нашли мертвым, Винсент особо не огорчается.

Винсент спал с Линой?

Фрейзера вопрос удивляет. Нет, отвечает он, ему об этом он неизвестно.

Винсент знал, где Лина держит дурь?

– Да, знал.

– Ты готов пройти детектор лжи – полиграф?

– Наверное. Если надо.

Гарви не знает, что и думать. Если Винсент не встречался тайно с Линой Лукас, ничто не объясняет ее наготу или горку одежды у кровати. С другой стороны, между Фрейзером и стариком Букером нет никаких очевидных связей – хотя оба убийства определенно совершил один человек одним и тем же оружием.

Детектив задает еще несколько вопросов, но когда тебе отвечают на все, что ты ни подкидываешь, мало что можно сделать. В знак доброй воли он просит Фрейзера принести свой пистолет.

– Принести вам? – переспрашивает Фрейзер.

– Ага. Просто принеси.

– А вы меня закатаете.

– Не закатаем. Даю слово. Просто разряди и приноси, мы на него глянем.

Фрейзер нехотя соглашается.

В конце допроса Гарви берет блокнот и провожает гостя в коридор.

– Ладно, Фрейзер, спасибо, что пришел.

Тот кивает, потом поднимает желтый пропуск посетителя, выданный на охране.

– А чего…

– Просто отдашь в будке на выходе из гаража.

Гарви идет со свидетелем к лифту, но задерживается у кулера с водой. Почти для проформы напутствует наполовину предупреждением и наполовину угрозой:

– Я тебе отвечаю, Фрейзер: если ты что-то недоговариваешь, сейчас самое время одуматься, – Гарви бесстрастно смотрит на него. – Потому что если это все туфта, то тебе же будет хуже.

Фрейзер думает, потом качает головой.

– Я рассказал все, что знал.

– Ну ладно, – говорит Гарви. – Тогда до встречи.

Фрейзер недолго смотрит детективу в глаза, затем отворачивается. Его первые шаги по коридору – короткие, неуверенные, но следующие набирают скорость и ритм, и вот он уже перекатывается от бедра к плечу, от плеча к бедру, плывет на всех парусах. Из гаража Роберт Фрейзер выходит уже в полной боевой готовности к улицам.

Четверг, 3 марта

Д’Аддарио перелистывает страницу за страницей из стопки на планшете, монотонно зачитывая очередную оперативную сводку:

– …разыскивается в связи с убийством в Фэрфаксе, штат Вирджиния. Если у вас есть сведения о подозреваемых или автомобиле, позвоните в департамент Фэрфакса. Номер – в телетайпе.

Что еще? – говорит лейтенант, проглядывая свежую распечатку. – Ах да, еще один телетайп из Флориды… Нет… Эм-м, проехали. Он уже трехнедельной давности.

Хорошо, и последнее… После проверки отдела контроля меня просили известить вас, чтобы вы записывали номера топливных карт, даже если ими не пользуетесь.

– Зачем? – спрашивает Кинкейд.

– Им нужно знать номер топливной карты.

– Зачем?

– Политика такая.

– Господи, когда уже пенсия, – в отвращении шутит Кинкейд.

Д’Аддарио прерывает общий смех.

– Ладно, теперь к вам хочет обратиться полковник.

Ну, думает каждый присутствующий коп, видать, совсем пиздец настал. Глава угрозыска Дик Лэнэм редко обращается к конкретной группе по конкретному делу; для того Бог придумал капитанов и лейтенантов. Но, очевидно, теперь из-за уровня раскрываемости, с каждым прошедшим днем достигающего новых глубин, кривятся даже полковники.

– Просто хотел сказать вам пару слов, – начинает Лэнэм, оглядывая комнату. – Сразу скажу: я полностью доверяю этому отделу… Знаю, сейчас у вас непростые времена. Вообще-то весь год был непростым, но ваш отдел повидал и не такое, и я не сомневаюсь, что вы вернетесь в форму.

Пока детективы неловко ерзают и таращатся в пол, Лэнэм продолжает речь, проходя по тонкой грани между восхвалениями и открытым признанием некрасивой истины, понятной всем присутствующим: отделу по расследованию убийств Балтиморского полицейского департамента устраивают разбор полетов.

И бог с ним, с делом Латонии Уоллес или даже, если на то пошло, расследованием Монро-стрит, все еще висящими над душой. В этих случаях департамент хотя бы может сказать, что отреагировал как положено, бросил людей и сверхурочные часы на поиски подозреваемых – и Лэнэм об этом упоминает в поисках ложки меда.

– Любой, кто слышал об этих расследованиях хотя бы краем уха, знает, как тщательно они велись, – говорит он собравшимся.

И бог с ними, с утренними газетными статьями, где NAACP в открытом письме мэру громит балтиморский департамент за то, что в нем не прекращаются расистские оскорбления и – что утверждалось совершенно бездоказательно – слишком медленно раскрываются преступления с черными жертвами.

– Даже не хочу говорить, что думаю об этих обвинениях, – заявляет полковник.

– Но давайте признаем, – переходит он наконец к делу, – раскрываемость очень низкая, и если мы не найдем вам подмогу, то будет трудно поднять ее до нужного уровня. Особенно если случится еще одна ночь, вроде вчерашней… А главное, пора уже раскрыть эти чертовы убийства женщин на Северо-Западе.

Все неловко поеживаются.

– Мы с капитаном поговорили и решили привлечь людей с шестого этажа в помощь старшим детективам по этим делам… Но я хочу, чтобы вы понимали: это особые меры в тяжелые времена. Все верят в назначенных детективов.

Ну, что ж, – говорит полковник, стараясь закончить на светлой ноте, – у нас хотя бы не так плохо, как в Вашингтоне.

Затем Лэнэм кивает Д’Аддарио, и тот дает слово главам отделов ограблений и сексуальных преступлений.

– Это все? – говорит Д’Аддарио. – Лейтенант, вам есть что добавить? Джо?.. Вольно.

Инструктаж заканчивается, и дневная смена разбивается на группки детективов: кто-то спорит и торгуется из-за «кавалеров», кто-то едет в городской суд, кто-то перешучивается у кофемашины. День как день – но теперь в смене Д’Аддарио все понимают, что достигли дна.

Сейчас уровень раскрываемости – то есть убийств, завершившихся арестом, – 36 процентов, и он продолжает падать. Сказать, что это угроза положению Гэри Д’Аддарио, – ничего не сказать. Доска, озаботившая Его величество еще шесть недель назад, продолжала заполняться нераскрытыми убийствами, и именно на стороне Д’Аддарио имена жертв написаны красным. Из двадцати пяти дел трех групп Ди раскрыты всего пять; тогда как смена Стэнтона разобралась с десятью из шестнадцати.

Конечно, у любой флуктуации есть уважительные причины, но для начальства по гамбургскому счету значение имеет только одно: детективы Стэнтона знают, кто убил их жертв; люди Д’Аддарио – нет. И без толку объяснять, что три пятых убийств Д’Аддарио связаны с наркотиками, а семь из раскрытых сменой Стэнтона – бытовуха или другие ссоры. Не поможет и довод, что двумя-тремя делами пожертвовали ради спецгруппы по делу Латонии Уоллес или что у Дэйва Брауна есть ордер по одному из убийств Миллигана, а у Гарви – неплохой шанс одним махом разобраться с делами Лукас и Букера.

Все это – комментарии, и талмудический поубийственный анализ доски ни черта не значит, когда речь заходит о раскрываемости. Истинная ортодоксия любого современного департамента полиции – пылкое поклонение статистике. Капитаны становятся майорами, майоры – полковниками, а полковники – замами, только когда цифры приятны глазу; а когда нет, начальство распирает от возмущения, как прогнившую трубу канализации. В свете этой истины, которую все выше сержанта считают самоочевидной, Д’Аддарио в беде – и не только из-за сравнения со Стэнтоном, но и из-за сравнения с ожиданиями.

Раскрываемость убийств в Балтиморе падает уже семь лет – от 84 процентов в 1981-м до 73,5 процентов в 1987-м. К счастью для карьер нескольких руководителей, еще ни разу убойный не ронял ее ниже среднего показателя по стране, который тоже опускается – с 76 процентов в 1984-м до 70 процентов в 1987-м.

Балтиморский отдел поддерживает раскрываемость на плаву как упорной и ударной работой, так и аккуратными манипуляциями. Тот, кто сказал, что есть ложь, большая ложь и статистика, легко бы мог выделить данные правоохранительных органов в отдельную категорию. Любой, кто провел в отделе планирования и исследований департамента больше недели, скажет вам, что раскрытие ограбления еще не значит, что кого-то арестовали, а рост уровня преступности связан не столько с наклонностями горожан, сколько с желанием департамента повысить бюджет. Раскрываемость убийств тоже подвержена незаметным видам манипуляций – причем в соответствии с нормами ФБР о единообразной статистике преступлений.

Учтем, что дело считается раскрытым вне зависимости от того, дошло оно до большого жюри или нет. Главное – кого-то посадили, а уж на неделю, месяц или пожизненное – не так неважно. Если на слушании обвинения снимаются за неимением улик, если большое жюри отказывается выдавать обвинительный акт, если прокурор решает отклонить дело или перенести его в реестр неактивных либо приостановленных, убийство все равно числится раскрытым. Для таких бумажных раскрытий у детективов есть поговорка: «Приостанови и забудь».

Учтем и то, что федеральные директивы позволяют заносить в статистику одного года раскрытое дело предыдущего. И это, конечно, правильно: признак любого хорошего отдела убийств – нежелание бросать дела двух-, трех– или пятилетней давности; и раскрываемость обязана отражать это упорство. С другой стороны, те же директивы не требуют включать преступление непременно в статистику текущего года – это вполне понятно, ведь оно произошло в предыдущем. Следовательно, теоретически американский отдел убийств из 100 новых убийств может раскрыть 90, а потом закончить 20 дел из прошлых лет и показать раскрываемость в 110 процентов.

Из-за такой ловкости рук каждый конец года – целое приключение по статистическому балансированию. Если раскрываемость высокая, начальник смены или сержант группы, знающие свое дело, могут припасти декабрьский арест до января, чтобы начать следующий год с форой. И наоборот, если раскрываемость низковата, начальник может помедлить две-три недели, чтобы январские раскрытия декабрьских дел пошли задним числом. Номинальные раскрытия и фокусы с календарем способны прибавить отделу 5-10 процентов на бумаге, но, когда уходит в пике истинная раскрываемость, тут уже никакое статистическое волшебство не поможет.

В этом-то и заключалась беда Д’Аддарио – и за прошедшие сутки она стала только хуже. Его детективам подвалило пять свеженьких убийств, из них – только один данкер. В этом деле Кинкейда фигурировал пятидесятидвухлетний мужчина, лежащий на полу квартиры на Фултон-авеню. Ему раскроил череп во время ссоры молодой человек – жилец, демонстрировавший утюгом закон физики, согласно которому два предмета не могут занимать одно пространство в отдельный момент времени. Но в прошлую полуночную смену все шло не так гладко: Макаллистер и Боумен получили убийство тупым предметом на Северо-Востоке всего за несколько часов до того, как Боумен узнал, что его жертва огнестрела трехдневной давности сыграла в ящик в Университетской больнице. Ни там, ни там – ни намека на подозреваемого, с чем в тот же вечер столкнулся и Фальтайх, когда словил перестрелку с летальным исходом на Уобаш-авеню.

Но это все только прелюдия к действительно серьезному делу: в лесопарке на северо-западной окраине города нашли труп очередного таксиста. Став пятнадцатым убийством таксиста за восемь лет, избиение работника «Чекер Кэб» разрослось до «красного шара» – и не только потому, что городу негоже одобрять открытый сезон охоты на таксистов, но и потому, что жертва была женщиной. Найдена голой ниже пояса. Убита. На Северо-Западе Балтимора.

Считая ее, с декабря в этом районе произошли уже шесть убийств женщин, и все – висяки. Дела явно не связаны между собой: два из них – изнасилования и убийства с заметно отличающимися характеристиками, еще два – убийства из-за наркотиков, одно – по всей видимости, ссора, и последнее – ограбление и возможное изнасилование. Но серия висяков уже привлекла внимание газетчиков, и поэтому покойницы Северо-Западного района вдруг приобрели в глазах начальства высокую значимость.

Словно признавая внезапную уязвимость, Д’Аддарио лично ездил на место убийства таксистки. Как и капитан. Не говоря уже о начальнике Северо-Запада и главе пресс-службы департамента полиции. У Дональда Уордена был выходной, но остальная группа Макларни приняла вызов: Рик Джеймс – как старший следователь, Эдди Браун – как младший. Джеймс не переживал из-за отсутствия Здоровяка, потому что считал каждый час переработки и уже только по этой причине явился бы на любое новое убийство. Он три недели ныл за своим столом у входа в офис, проклиная каждый звонок и мысленно умоляя, чтобы диспетчеры подкинули ему крупное дело – «красный шар» с огромными сверхурочными.

– Звонят… Я возьму! – кричал он каждый раз, хватая трубку на первом же гудке. И затем, упавшим голосом: – Эджертон, первая линия. Это вроде твоя жена.

Древние греки любили говорить, что боги наказывают человека, отвечая на его молитвы; так на Паудер-Милл-роуд на шею Джеймсу повесили каменный худанит. На краю тропинки в лесопарке лежала ничком черная женщина тридцати лет в одной только коричневой куртке с надписями «Чекер кэб» и «Карен» по сторонам груди. Ни кошелька, ни сумочки, ни документов, хотя туфли, штаны и трусики лежали рядом с телом. Через три часа после ее обнаружения патрульный округа Балтимор нашел такси «Чекер» № 4 на полуподвальной стоянке в Оуингс-Миллсе – от десяти до двенадцати километров на запад от границы города. Брошенная с включенными габаритными огнями машина привлекла внимание соседей; представители компании подтвердили, что ни такси № 4, ни его водительницу Карен Рене Смит не видели и не слышали с девяти часов утра. Скоро ее успешно опознали.

Случай Карен Смит ничем не напоминал предыдущие убийства на Северо-Западе, но спорить о таких нюансах с истерящим начальством – пустое дело. На следующий день полковник уже трубит сбор и, стараясь не показывать неверие в силы убойного, поручает создать спецгруппы по каждому нераскрытому убийству женщин. За сутки отдел укрепят еще десятком патрульных и детективов из других подразделений угрозыска – придадут по двое каждому из шести старших следователей. Допросную дополнительного офиса превратят в тесный командный пост с картами, схемами, фотографиями жертв, коробками для входящих и исходящих документов. Распечатают объявления с вознаграждением за информацию об убийствах, чтобы распространять в соответствующих районах.