Текст книги "Отдел убийств: год на смертельных улицах"

Четверг, 20 октября

На второй день разбирательств Ларри Доан сразу наверстывает упущенное.

– Ваша честь, – говорит он, когда суд призывают к порядку. – Штат желает вызвать Генриетту Лукас для двух вопросов.

Полански понимает, к чему все идет.

– Мисс Лукас, – спрашивает прокурор, – скажите, курила ли на момент смерти ваша мать?

– Да, – отвечает ее старшая дочь.

– Вы знаете приблизительно, когда она начала курить?

– Где-то в начале этого года.

– И, – добавляет Доан, – какую марку она курила, если вам известно?

– «Ньюпортс».

Полански за своим столом качает головой. Но сдаваться еще не готов. На перекрестном допросе он изо всех сил намекает, что Роберт Фрейзер проводил с любовницей больше времени, чем ее взрослая дочь, и ему лучше знать, курила Лина или нет. Намекает на странное совпадение, что сорокалетняя женщина закурила за два месяца до смерти. Задает вопрос, обсуждала ли дочь свои показания с прокурором, тем самым намекая жюри, что ответы ей подсказали. Хорошая попытка – опять же, Полански отрабатывает оклад. И все же, когда через пять минут Генриетта Лукас покидает зал суда, пачка сигарет – уже не угроза.

Следом за ней Доан вызывает Джона Шмялека, который описывает вскрытие и характер ранений, а также приносит в качестве вещдока несколько черно-белых фотографий с ранениями во всех подробностях. Стерильные снимки потолочной камеры на Пенн-стрит сильнее снимков места преступления доносят избыточность насилия: три огнестрельных ранения – одно с сильным пороховым ожогом на левой стороне лица, одно – в груди, одно – в левой руке; одиннадцать ножевых ранений в спину плюс поверхностные порезы шеи и подбородка; полученные при самозащите ранения на ладони правой руки. Лина Лукас дожидается справедливого рассмотрения в суде благодаря десяти кровавым фотографиям, допущенным вопреки нескончаемым протестам адвоката Роберта Фрейзера.

Но утренние показания – только прелюдия к настоящей битве, войне за доверие, что начнется позже, когда мимо Роберта Фрейзера проходит явно напуганная семнадцатилетняя школьница и встает за кафедру.

Во время присяги Ромейн Джексон буквально трясет – присяжные это видят. Она робко садится, положив руки на колени и приковав взгляд к Доану, не желая даже краем глаза видеть высокого чернокожего мужчину за столом защиты. Худший кошмар Доана – как его свидетельница, ключевая свидетельница, падает в обморок от страха. Как она не может ответить, не может сказать правду о том, что видела тем вечером из окна дома на Гилмор-стрит, не может вспомнить, что они обсуждали на предварительных опросах. Все это было бы понятно и даже простительно: штат Мэриленд запрещает ей голосовать или покупать пиво, и все же прокурор штата на открытом судебном заседании просит опознать подозреваемого в убийстве.

– Меня зовут Ромейн Джексон, – тихо отвечает она на вопросы судебного клерка. – Я живу в доме 1606 по Западной Пратт-стрит.

– Мисс Джексон, – успокаивающе начинает Доан, – постарайтесь говорить громче, чтобы вас слышали дамы и господа присяжные заседатели.

– Да, сэр.

Как можно медленнее и спокойнее Доан проходит с ней через основные вопросы до самого вечера на Гилмор-стрит – момента, когда она перед сном выглянула в окно на третьем этаже. Ее ответы почти все односложные; клерк снова напоминает, чтобы она говорила в микрофон.

– Вы видели свою соседку Шарлин Лукас из квартиры? – спрашивает Доан.

– Да.

– Вы можете сказать дамам и господам присяжным заседателям, в каком часу приблизительно вы ее видели?

– В начале двенадцатого.

– Она была одна или с кем-то?

– Она была с мужчиной, – говорит девушка.

– Вы видите этого мужчину сегодня в зале?

– Да, сэр.

– Вы можете его показать?

Глаза Ромейн Джексон на полсекунды отрываются от прокурора, и ее правая рука указывает в сторону Роберта Фрейзера.

– Он, – тихо говорит она, снова приковав взгляд к Доану.

Прокурор медленно подходит к ней.

– Вы могли бы описать, как подсудимый выглядел в тот вечер?

– Высокий, темный и худой, – говорит она.

– Что на нем было из одежды?

– Что-то черное. Черный пиджак, как этот.

– Что-нибудь на голове?

– Кепка.

– Какого цвета?

– Белая кепка, – говорит она, приложив руку ко лбу, – с изогнутым козырьком.

Она уже плачет – так, что все видят, но недостаточно сильно, чтобы Доан подумал о прекращении опроса. По наводке прокурора она рассказывает, как Лина и высокий мужчина прошли в дом женщины и пропали из виду, как она заснула под звуки ссоры, доносившиеся с нижнего этажа соседнего дома, и как позже узнала об убийстве.

– Мисс Джексон, – спрашивает Доан, – узнав или услышав об убийстве Шарлин Лукас, вы сообщили полиции то, что вам известно?

– Нет, – она снова плачет.

– Почему, мэм?

Полански протестует.

– Протест отклонен, – говорит Горди.

– Испугалась, – отвечает она. – Я не хотела вмешиваться.

– Вам все еще страшно?

– Да, – чуть ли не шепчет она.

Во время перекрестного допроса Ромейн Джексон испуганно, но твердо придерживается своих показаний. Адвокат аккуратно работает по краям ее истории: освещение на улице той ночью; время, когда она выглянула в окно; почему выглянула; могла ли расслышать ссору в соседнем доме. Полански не смеет надавить на девушку: может, грубая тактика и пошатнет ее версию, зато присяжным такое отношение не понравится. И ему остается только намекать, что она ошиблась, что, возможно, она не так уж уверена, что видела именно Роберта Фрейзера. Полански полчаса ходит вокруг да около, продлевая мучения девушки, но не в силах повлиять на суть ее истории. Когда под конец дня Ромейн Джексон уходит из зала, ее тихое отстаивание правды производит огромное впечатление.

– Ну ты чего… Ромейн, милая моя, – говорит Гарви, ловя ее, когда она выбегает из задних дверей зала суда. – Ну, ну, скажи честно. Все было не так уж плохо, да?

– Плохо, – она уже плачет и смеется одновременно. – Очень.

– Ой, да брось, – детектив приобнимает ее одной рукой. – Ты небось под конец даже во вкус вошла, скажи?

– Нет, – смеется она. – Вовсе нет.

Когда через полчаса из зала выходит Доан, Гарви пристает к нему в коридоре третьего этажа:

– Как там держалась моя девочка?

– Отлично, – говорит Доан без преувеличения. – Боялась, но держалась отлично.

Только это еще далеко не конец. На следующий день завершаются показания обвинения – обе стороны бьются из-за баллистических доказательств и патронов 38-го калибра. За кафедрой – Дэйв Браун, и Доан пытается ограничиться патронами, найденными в машине Фрейзера после его ареста; Полански, изо всех сил стараясь не нарушить досудебный запрет на упоминание убийства Пернелла Букера, на перекрестном допросе задает вопрос о выдаче ордера на обыск, когда детективы нашли плосконосые патроны 38-го калибра и ножи под кроватью Винсента Букера. Тема щекотливая – ни один адвокат не хочет переступать черту, после чего придется заговорить об убийстве Букера, – и до конца показаний Брауна им приходится четыре раза совещаться с Горди. Доан в свою очередь просит детектива напомнить о том, что ножи Винсента Букера анализировали, кровь на них не обнаружена, – и все же Полански парой вопросов вновь смог вызвать призрак альтернативного подозреваемого.

Это ему удается снова, когда вслед за Брауном за кафедру выходит Джо Копера из отдела баллистики. Доан просит рассказать об экспертизе пуль, убивших жертву, а также патронах 38-го калибра, найденных в машине Фрейзера после ареста. Все пули одного калибра, подтверждает Копера. Но это показание, хотя и ограниченное, распахивает дверь для Полански, и он обращает внимание, что Лину Лукас убили плосконосыми пулями 38-го, а пули в машине его клиента – круглоносые.

– То есть вы хотите сказать, – говорит Полански, – что, хотя патроны в машине Роберта Фрейзера действительно 38-го калибра, они не того же типа, что патроны на месте преступления?

– Да, сэр, это так.

– И некоторые пули – двенадцать штук из жилья Винсента Букера, – не только 38-го калибра, но и плосконосые. Это так?

– Да, – говорит Копера.

Слышал бы это Рич Гарви, слышал бы он, как Полански рисует перед присяжными мрачную фигуру Винсента Букера, он бы того и гляди свернул Доану шею. Ведь единственный способ возразить Полански – это установить связь между пулями, взятыми у Винсента Букера и Роберта Фрейзера, а единственный способ сделать это – вызвать Винсента. Он бы сам заявил, что дал плосконосые патроны Фрейзеру в ночь убийства; что Фрейзер решил забрать наркотики у его отца и просил патроны. Но это бы вызвало больше вопросов, чем ответов; на взгляд Доана, единственная разумная альтернатива – обойтись малой кровью.

Под конец выступления защиты наблюдатели в зале разделились во мнении, какая сторона побеждает. Доан заложил основу и успешно взял показания у Ромейн Джексон. Но и Полански умело преподнес свои тезисы, и его ловкой манипуляции Винсентом Букером может хватить, чтобы переубедить коллегию. Вот только Доан еще не закончил. Он застает Полански врасплох последним свидетелем, которого адвокат никак не ожидал.

– Ваша честь, – говорит Доан, когда присяжных отпускают на обед, – я прошу вызвать в свидетели Шэрон Дениз Хенсон.

– Протестую! – чуть не кричит Полански.

– Озвучьте ваши доводы в свете протеста, мистер Доан, – просит Горди.

Прокурор рассказывает о попытке Роберта Фрейзера использовать свою вторую подругу как алиби при убийстве первой, а также о том допросе Ни-Си Хенсон, когда она призналась, что Фрейзер ушел пораньше с ее посиделок и не возвращался до утра. Хенсон дала об этом письменные показания с подписью и повторила их перед большим жюри; теперь же, когда Фрейзеру светит пожизненное без УДО, она идет на попятный и заявляет Доану, что сейчас она более отчетливо вспомнила тот вечер. Фрейзер, по ее словам, ушел совсем ненадолго в начале вечера, а потом пробыл с ней до самого утра.

Началось это несколько недель назад, когда она дала письменные показания частному сыщику, нанятому Полански. Доан нисколько не удивился – он знал, что она не раз посещала Фрейзера в тюрьме. И теперь он просит Горди вызвать ее свидетелем противной стороны. Для прокурора Шэрон Хенсон представляет ценность как раз из-за неправдоподобности ее новых показаний.

– Несправедливо лишать присяжных заседателей возможности увидеть и услышать ее, – говорит Доан, – но сторона обвинения не может назвать ее своей свидетельницей.

– Мистер Полански? – спрашивает Горди.

– Ваша честь, можно ли ответить… ответить на запрос мистера Доана после перерыва, чтобы успеть это обдумать?

– Отклоняется.

– Дадите минутку, чтобы почитать? – говорит он, проглядывая копию ходатайства штата.

– Даю, – говорит Горди, само воплощение раздраженной скуки. – Пока мистер Полански читает, отмечу для протокола, что этот запрос, судя по переговорам советников и суда, ожидался с самого начала разбирательства.

Полански берет паузу еще на несколько минут, потом пытается ответить в том плане, что нынешняя версия событий мисс Хенсон не сильно расходится с предыдущими показаниями. Нельзя утверждать, что ее утверждения непоследовательны настолько, чтобы теперь вызывать ее свидетельницей, говорит он.

– Вы намерены вызвать ее свидетельницей защиты?

– Ну, не знаю, – отвечает Полански. – На данный момент гарантировать не могу, ваша честь.

– Потому что если намерены, то данный вопрос не имеет значения.

– Согласен, – говорит адвокат. – Думаю, велика вероятность, что я ее не вызову.

Тогда Горди оглашает свое решение: хотя Шэрон Хенсон врет, чтобы спасти своего мужчину, она даст показания против него. Так она выходит за кафедру после обеденного перерыва – и начинается спектакль, который длится дольше часа. Не будь на кону свобода человека, не сиди на галерее семья жертвы, мечтающая о возмездии, ее выступление в защиту любимого можно было бы считать комедией. Черное бархатное вечернее платье, шляпка-таблетка, меховой палантин – уже из-за одного внешнего вида трудно принимать ее показания всерьез. Понимая свою важную роль в драме, она дает присягу и скрещивает ножки за кафедрой, словно подражая роковым женщинам из всех фильмов-нуар категории «Б». Посмеиваются даже присяжные.

– Сколько вам лет, мэм? – спрашивает Доан.

– Двадцать пять.

– Вы знакомы с Робертом Фрейзером?

– Да.

– Вы видите его сегодня в зале суда?

– Да.

– Укажите на него, пожалуйста.

Она указывает на стол защиты, потом всего на миг робко улыбается подсудимому. Тот смотрит в ответ равнодушно.

Доан объясняет для коллегии, в каких отношениях состояла Шэрон Хенсон с Фрейзером, затем возвращает ее к ночи званого ужина и убийства. В показаниях Гарви и большому жюри Хенсон подтвердила: хотя она пила и употребляла наркотики, она все же однозначно помнит, что Фрейзер ушел поздно вечером и не возвращался до утра. Теперь она вспоминает что-то совсем другое.

– Вы все еще считаете себя подругой мистера Фрейзера? – спрашивает Доан.

– Мне обязательно отвечать?

– Да, – говорит Горди. – Отвечайте на поставленный вопрос.

– Да, считаю.

– И за время заключения мистера Фрейзера вы неоднократно навещали его в тюрьме, так?

– Да, навещала.

– Сколько раз вы его навещали?

– Три раза.

Доан продолжает заваливать вопросами, просит ее перечислить подарки от Фрейзера на День святого Валентина перед убийством. Затем резко перескакивает к револьверу 38-го калибра, который Фрейзер передал ей на хранение после убийства и забрал за четыре дня до того, как ее пришли опрашивать Гарви и Кинкейд.

– Попросив у вас оружие, он объяснил, зачем оно ему? – ровным голосом интересуется Доан.

– Да.

– Что он вам сказал, мэм?

– Что ко мне придет поговорить полиция, и он им уже сказал, что я храню для него пистолет.

– И? – спрашивает Доан, отрываясь от своих заметок.

Шэрон Хенсон возмущенно смотрит на прокурора, затем отвечает:

– Он не хотел, чтобы я отдала им пистолет, – говорит она, потом бросает извиняющийся взгляд на своего парня.

– Он сказал вам, что за пистолетом придет полиция. Но не хотел, чтобы вы его отдавали?

– Так я помню, да.

Пока что неплохо. Доан переходит к вечеринке. Просит назвать гостей и меню, а когда та ссылается на плохую память, напоминает, что они говорили на эту тему у него в кабинете всего десять дней назад.

– Тогда вы мне сказали, что у вас на столе были ветчина и сыр, листовая капуста, кукурузные початки, омар и вино?

– Да, – невозмутимо отвечает она.

Доан переводит разговор на события вечера: приход Фрейзера, его отъезд за омаром, его одежда.

– Что было на мистере Фрейзере?

– Бежевое.

– Бежевое?

– Бежевое, – повторяет она.

– Бежевые брюки?

– Ага.

– Бежевая рубашка?

– Ага.

– На нем был пиджак?

– Пальто, – говорит она.

– Какое? – спрашивает Доан.

– Бежевое.

– На нем было хоть что-нибудь не бежевое?

Присяжные смеются. Хенсон обжигает их взглядом.

– Шляпа? – спрашивает Доан.

– Кепка.

– С козырьком впереди? – уточняет Доан.

– Да, изогнутым, – кивает она.

Вдруг Ларри Доан начинает наседать на Хенсон. Достает ее показания детективам и большому жюри.

– Когда вы говорили с полицией, разве не сказали, что на нем была черная куртка до пояса?

– Я что-то говорила полиции, – отвечает она опасливо из-за смены тона Доана.

– Мэм, да или нет?

– Не помню.

– Не помните?

– Не помню.

– Вы помните, что назвали из одежды большому жюри?

– Протестую, ваша честь, – говорит Полански. Горди отклоняет.

– Да или нет? – спрашивает сам судья.

– Может, меня и спрашивали, – обиженно отвечает она. – Не помню.

И так еще полчаса: Доан читает протоколы, Шэрон Хенсон заявляет, что ничего не помнит.

– Правда ли, мэм, что в течение вечера вы поссорились с мистером Фрейзером?

– Да.

– И после этого он ушел из квартиры?

– Нет.

– Он не уходил из квартиры?

– Ушел минут на двадцать, да.

– А когда вернулся, что он сделал?

– Продолжил общаться с гостями.

– И остался на всю ночь. Вы это хотите сказать присяжным заседателям?

– Ага, – говорит она.

– И вы хотите, чтобы они поверили.

Полански аж подскакивает с протестом.

– Протест отклонен, – говорит Горди.

Тут Шэрон Хенсон смотрит на Ларри Доана и мило улыбается. Как будто она и правда верит, что чем-то вредит обвинению – а на самом деле обращает в пыль все старания Пола Полански.

– Так я правильно понимаю, мэм? – спрашивает Доан. – Вы хотите, чтобы они поверили, что он остался с вами на всю ночь. Это так?

– Ну, он остался.

– Сегодня вы помните события двадцать первого февраля лучше, чем семнадцатого марта или десятого марта этого года?

– Марта? Нет. Да.

– Сегодня вы помните лучше? – повторяет с раздражением Доан.

– Я хочу сказать – я поговорила с гостями с того вечера.

Доан смотрит на присяжных чуть ли не с комичным изумлением.

– Ну ладно, – качает он головой. – Вы поговорили с вашими гостями и вспомнили лучше?

– Благодаря им я увидела то, чего не видела в ту ночь или потом.

– Хотите сказать – то, как долго Фрейзер оставался в вашей квартире? Вам пришлось спрашивать у других, сколько он оставался в вашей квартире?

– Прошу прощения, сэр, – шипит она. – В ту ночь я была под воздействием наркотиков и алкоголя.

– Тогда как же вы помните это сейчас? – медленно произносит каждое слово Доан.

Полански за столом защиты хватается за голову – видимо, представляет, как могло бы обернуться дело. Все тонкие стратегии вдруг пошли насмарку из-за этого недоделанного водевиля. Сигареты «Ньюпортс», непроверенные волосы, призрак Винсента Букера – теперь, когда Доан издевается над Шэрон Хенсон на потеху суду, все зря. Иногда присяжные смеются так громко, что Горди берется за молоток.

Пока тянутся показания Хенсон, Рич Гарви снаружи не находит себе места. И только когда выходит Доан, он осознает масштаб победы.

– Что с Ни-Си? – спрашивает он прокурора, пока они идут по коридору третьего этажа. – Как она выступила?

Доан улыбается с таким видом, будто у него сзади из делового пиджака торчит спинной плавник.

– Я ее прикончил. Изничтожил, – отвечает он. – Теперь там еще долго кровь оттирать будут.

– Ужасно выступила?

– Как ходячий анекдот. Присяжные просто покатывались со смеху, – Доан не в силах скрыть удовлетворения. – Серьезно. Я ее просто зарезал.

Дальше все идет просто. Если бы Шэрон Хенсон придерживалась правды, если бы сказала обвинению то же, что говорила в марте, показалась бы лишь еще одной косвенной деталькой головоломки. А так она решила лжесвидетельствовать – и в итоге осталась в памяти каждого присяжного признаком отчаяния Роберта Фрейзера.

В понедельник показания начинаются с возвращения Рича Гарви за кафедру и с пошагового разбора следственных действий, которые привели к аресту Фрейзера. На перекрестном допросе Полански всячески подчеркивает раннее сотрудничество своего клиента, готовность приехать и поговорить без адвоката. В особенно красноречивый момент Полански спрашивает об огнестрельных и ножевых ранениях, подразумевая, будто два орудия намекают на участие двух человек.

– Сколько лет вы прослужили в полиции? – спрашивает он Гарви.

– Тринадцать.

– И вели множество дел об…

– Да, – говорит Гарви.

– Вам когда-либо попадались дела, в которых жертва умерла от огнестрельного и ножевого ранения, но злоумышленник был только один?

– Да, – спокойно говорит Гарви.

– Сколько дел? Какие? Назовите.

– У нас были основания полагать, что только один преступник замешан в деле Пернелла Букера.

Выкуси, думает Гарви. Из-за одного ловкого ответа те же присяжные, которых просили беспокоиться из-за какого-то таинственного Винсента Букера, теперь могут гадать, откуда вдруг в деле возник какой-то еще Букер в качестве жертвы. Полански просит подойти к судье.

– Я даже не знаю, это считается нарушением или нет, – говорит он Горди. Судья улыбается и качает головой.

– Вы сами его спросили и теперь уже ничего поделать не можете.

– Я его не спрашивал! – возражает Полански.

– Он отвечал на ваш вопрос, – говорит Горди. – О чем вы ходатайствуете? Чего от меня хотите? Зачем подошли?

– Не знаю, – говорит Полански. – Просто теперь думаю, не поднять ли этот вопрос.

– Я не позволю ему открыть этот ящик Пандоры на основании данного ответа.

– Спасибо, – слегка ошарашенно говорит Полански. – Я не… Тогда просьб не имею.

Второй выход Гарви за кафедру – это аккуратно продуманное выступление и некое искупление за его первый день в суде, но оно уже мало что меняет. Как, собственно, и показания Роберта Фрейзера, который объясняется перед коллегией на следующий день и заявляет, что у него не было ни причин, ни желания убивать Шарлин Лукас. Его звездный час уже затмила Шэрон Хенсон – она повлияла на все, что в дальнейшем видят присяжные. Мало того, что ее показания представляли собой разительный контраст с другими важными показаниями по делу – Ромейн Джексон, юной, испуганной и робкой, но все же опознавшей спутника Лины в ночь убийства как Роберта Фрейзера, – так еще Хенсон вела себя жестко, насмешливо и презрительно, отрицая свои же слова.

Именно это сравнение и подчеркивает Доан в заключительном слове. Рич Гарви уже допущен в зал в качестве наблюдателя и видит, как несколько заседателей согласно кивают, когда Доан в красках описывает каждую девушку: одна – невинная и честная, вторая – лжесвидетельница. И вновь он возвращается к показаниям Хенсон об одежде ее парня. И особое внимание уделяет одной детали – крошечному пустяку, проскочившему за неделю судебных прений. Когда за кафедрой была Ромейн Джексон, ее попросили описать головной убор подсудимого. Кепка, сказала она, белая кепка.

– Она подняла руки и показала, что козырек был изогнутый, – напоминает Доан, сам подняв руки к голове. – Изогнутый козырек… И когда это стало значимо?

У Шэрон Хенсон, говорит он присяжным. На следующий день Хенсон на этой самой кафедре пыталась выручить своего любимого. О, изображает ее Доан, на нем было все бежевое. Бежевое пальто. Бежевые брюки. Бежевые ботинки. Наверняка еще бежевые трусы и бежевая кепка…

Прокурор делает паузу.

– …с козырьком.

Теперь уже кивают все присяжные, даже та, из первого ряда, из-за которой Доан волновался в самом начале.

– Дамы и господа, увидев и услышав Ромейн Джексон, а затем увидев и услышав женщину, которая изо всех сил помогает подсудимому, можем ли мы еще сомневаться, что тот, кого видела Ромейн Джексон, – подсудимый?

Зацепил так зацепил, думает Гарви, пока прокурор переходит к остальным уликам и взывает к здравому смыслу коллегии.

– Когда вы все сложите, головоломка, о которой мы говорили, прояснится. Вы четко увидите, что вот этот человек…

Доан разворачивается и указывает на стол защиты.

– …несмотря на все свои заявления об обратном, жестоко убил Шарлин Лукас ночью 22 февраля 1988 года.

Полански бросает в бой все силы: перечисляет на доске вещдоки обвинения и вычеркивает каждый, пытаясь объяснить обстоятельства. Старается опровергнуть Ромейн Джексон и возродить в качестве логичной альтернативы Винсента Букера. Однако от Шэрон Хенсон держится подальше.

В заключительном слове присяжным Ларри Доану даже хватает дерзости подойти к доске Полански и начать писать собственные комментарии над его текстом.

– Протестую, ваша честь, – устало и сердито бурчит Полански. – Я был бы признателен, если бы мистер Доан писал на своей доске.

Тот лишь с деланным смущением пожимает плечами. Присяжные смеются.

– Протест отклонен, – говорит Горди.

Полански качает головой: он знает, что игра закончена. И никого не удивляет, когда присяжные возвращаются на скамью всего через два часа перерыва после прений.

– Господин старшина, прошу встать, – говорит клерк. – Ваш вердикт по обвинению номер 18809625 подсудимого Роберта Фрейзера в убийстве первой степени: виновен или невиновен?

– Виновен, – говорит старшина.

На галерее реагирует только семья Лукас. Гарви отсутствующе наблюдает за присяжными. Доан бросает взгляд на Полански, но тот продолжает что-то писать. Роберт Фрейзер смотрит куда-то перед собой.

Через десять минут Джеки Лукас, младшая дочь, находит Гарви в коридоре третьего этажа и обнимает рукой за плечо.

Тот сначала даже удивляется. Такое бывает – когда пострадавшие и детективы разделяют миг запоздалой победы в суде. Но слишком уж часто семья в суд даже не является, а если и является, то к подсудимому и властям относится с равным презрением.

– Получилось, – говорит Джеки Лукас, чмокая Гарви в щеку.

– Да, получилось, – смеется он.

– Он сядет в «Пен», да?

– О да, – говорит он. – Уж Горди его закатает.

Из зала вслед за семьей выходит Доан, и Гарви с Дэйвом Брауном снова поздравляют его с заключительным словом. Писать на доске Полански – стильный штрих, говорит Гарви.

– Понравилось? – спрашивает Доан.

– А то, – смеется детектив. – Высший класс.

Их голоса отдаются по коридору, пока они рассказывают и пересказывают друг другу лучшие моменты. Гарви и Брауну впервые во всех подробностях излагают катастрофу Шэрон Хенсон. Они смеются в голос, когда в коридор выходит Роберт Фрейзер – руки скованы за спиной, следом идут два помощника шерифа.

– Тс-с-с, – говорит Браун. – Герой часа.

– Мы готовы к церемониальному прищуру? – спрашивает Гарви. – А то я уверен, что мы его заслужили.

Браун кивает.

Ларри Доан качает головой, потом молча уходит по лестнице к себе. Детективы выжидают пару секунд, пока приблизятся Фрейзер с приставами. Медленно, молча подсудимый проходит мимо с опущенной головой, сжимая за спиной скатанные в рулон документы. Ни зрительного контакта. Ни обидных слов.

– На фиг, – говорит Гарви, забирая со скамьи свой чемодан. – Я так не играю.