Текст книги "Отдел убийств: год на смертельных улицах"

В итоге присяжные на заседании судьи Бот признали Уоррена Уодделла виновным в убийстве первой степени и приговорили его к пожизненному без права на помилование на том основании, что Уодделл только недавно вышел по УДО после обвинения в убийстве. Впрочем, на момент написания вердикт отменен в апелляционном суде Мэриленда из-за предвзятых замечаний судьи Бот в присутствии присяжных; новая дата слушаний еще не назначена.

И все же обвинение против Уодделла остается жизнеспособным – победа, вырванная из пасти поражения благодаря хорошей работе юристов, и как минимум Гарви позволил себе порадоваться после первого суда.

Когда помощник шерифа повел Уоррена Уодделла по мраморной лестнице в подвальный изолятор, подсудимый угрюмо посмотрел на детектива. Тот в свою очередь наклонился через поручень и окликнул преступника театральным шепотом:

– До встречи, долбоеб.

Это услышал Макколум, который в это время разговаривал с другим юристом, стоя в паре метров от лестницы.

– Ты сейчас правда сказал то, что я услышал?

– О да, – ответил Гарви. – Кто-то же должен был.

Команда Терри Макларни, единственная среди трех групп в смене Д’Аддарио образца 1988-го, цела до сих пор.

Эдди Браун неуклонно идет от дела к делу, как будто время над ним не властно. Рик Джеймс, долго и усердно трудившийся над мартовским убийством таксистки Карен Рене Смит, теперь вышел из тени Уордена, и его самого можно звать ветераном. Вообще-то показатели Джеймса в 1988-м почти такие же успешные, как у Рича Гарви: Элвин Ричардсон, изнасиловавший и убивший двухлетнего мальчика в ноябре, приговорен в суде присяжных к пожизненному заключению; Деннис Уолс, который привел полицию к украденным драгоценностям и назвался соучастником убийства таксистки, признал вину в убийстве первой степени и получил пожизненный срок. Клинтона Батлера, которого Уолс назвал, собственно, убийцей Карен Смит, судили дважды. Несмотря на показания Уолса и подкрепляющие свидетельства, первая коллегия присяжных не пришла к определенному выводу, а вторая признала его невиновным.

Большое дело Дональда Уолтемейера рассматривали в 1989-м – Джеральдин Пэрриш судила Эльсбет Бот за убийство Альберта Робинсона, алкоголика из Плейнфилда, штат Нью-Джерси, найденного мертвым у железнодорожного полотна в Клифтон-парке в 1986-м. Джеральдин знала Робинсона по своей церкви в Плейнфилде и несколько лет назад уговорила его подписать полис о страховании жизни, где она была указана получательницей. Из четырех предъявленных убийств больше всего доказательств нашлось в деле Робинсона. Трое прокуроров поведали заседателям невероятную и временами едва ли не комичную историю о том, как Джеральдин с соучастниками приехали в Нью-Джерси и спиртным заманили Робинсона в машину. Через несколько часов в него выстрелили и бросили умирать в роще у Атлантик-Сити. Раны оказались поверхностными и Робинсон выжил, но из-за спиртного полностью забыл о происшествии. Через несколько месяцев банда вернулась в Нью-Джерси, снова заманила пьяницу в машину и в этот раз отвезла его в Балтимор, где подросток, приятель одной племянницы Джеральдин, закончил дело на полотне B&O, оставив Рику Джеймсу на тот момент нерешаемый худанит.

В суде Джеральдин не подвела. Для начала она закатила перед присяжными истерику – трепыхалась на стуле и пускала пену изо рта. Заскучавшая Эльсбет Бот приказала ей вести себя прилично и покончила со спектаклем. Позже Джеральдин заявила, что ее обманули некие люди, которые отнимали все полисы и сами выбирали перспективных жертв.

Этим она никого не убедила, и присяжные сошлись на вердикте без особого труда. Джеральдин Пэрриш приговорили к пожизненному заключению, после чего она признала себя виновной и в оставшихся трех убийствах и получила несколько пожизненных сроков сразу. Никто не радовался завершению дела больше Дональда Уолтемейера, тут же вернувшегося в ротацию.

Напарник Уолтемейера, Дэйв Браун, больше не живет в нескончаемых страданиях. В последние два года Уорден если не зауважал детектива, то хотя бы ворчливо его признал. Но летом 1989-го все же начал стрелять у него по двадцать пять центов за телефонные сообщения.

Что до самого Терри Макларни, то он по-прежнему держится за братство. В 1989-м он не обращал внимания на нескончаемый кашель, пока уже не мог стоять на ногах, и потом несколько месяцев оправлялся после бактериальной инфекции оболочки сердца. Никто не думал, что он вернется в отдел, – а он вернулся через четыре месяца стройнее и здоровее, чем прежде.

Дональд Уорден после двадцати восьми лет службы – все еще полицейский Балтимора, все еще основа группы Макларни. И теперь он – женатый человек. Свадьбу отпраздновали летом 1989-го, на ней присутствовала почти вся смена. Тост следовал за тостом, а завершился праздник возлияниями в «Кавано», где Диана в свадебном платье украшала собой барный стул, а Здоровяк щеголял в элегантном смокинге.

Из-за брака Уордену требовалось проработать еще минимум год, чтобы его жена получила полные льготы, но год давно прошел – а он все еще расследует убийства. Не бросал он и дело Монро-стрит, проверяя в последние два года новые наводки. И все же в расследовании дела Джона Рэндольфа Скотта в переулке у Монро-стрит не поставлена точка – это единственная в истории департамента нераскрытая полицейская стрельба. Фигуранты из полиции по большей части продолжают работу, хотя кое-кого, в том числе сержанта Джона Уайли, впоследствии перевели на кабинетные должности в департаменте.

Но есть и более удовлетворительные результаты. В прошлом году Уорден ехал ночью на огнестрел и заметил у автобусной остановки в центре бритого морпеха, который шел вместе с мужчиной потрепанного вида по Западной Файет-стрит. Это показалось Уордену странным: он занес событие в свою волшебную память, а когда наутро морпеха обнаружили мертвым – забитым насмерть во время ограбления на ближайшей многоэтажной парковке, – Уорден пришел к Кевину Дэвису, старшему по делу. Он дал полное описание подозреваемого, оба сели в «кавалер» и уже через несколько часов нашли его.

В газетах писали, будто бы преступление раскрыто благодаря чистейшей удаче, чем снова доказали, как же мало мир понимает в том, что значит быть детективом.

И последний постскриптум: в 1988 году в городе Балтиморе погибли насильственной смертью 234 человека. В 1989-м были убиты 262 человека. В 1990 году уровень убийств снова подскочил – 305 убитых, худший показатель города почти за двадцать лет.

В первый месяц 1991 года в городе в среднем на один день приходится одно убийство.

Авторское примечание

Эта книга – журналистская работа. Имена детективов, подсудимых, жертв, прокуроров, офицеров, патологоанатомов и всех прочих – настоящие. События, описанные в книге, произошли так, как описано.

Я начал работу в январе 1988-го, вступив в отдел убийств Балтиморского полицейского департамента в странной должности полицейского стажера. Как часто бывает, когда журналист задерживается в одном месте надолго, я стал в отделе мебелью, нейтральным элементом ежедневного окружения детективов. Уже через несколько недель они вели себя так, словно репортер, который наблюдает за хаосом уголовных расследований, – это обычное дело.

Чтобы не мешать следствию, я согласился соответствующе выглядеть и одеваться. Для этого пришлось подстричься, купить несколько пиджаков, галстуков и брюк и снять бриллиантовые пусеты, и без того мозолившие детективам глаза. За год в отделе я ни разу не представлялся офицером. Но из-за моей внешности вкупе с присутствием других полицейских штатские и даже другие офицеры принимали и меня за детектива. Журналистам, которых учат представляться во время работы, это может показаться преступным умолчанием. Но если бы я раскрывался на местах преступлений, во время допросов или в больничной реанимации, то серьезно повредил бы ходу следствия. Короче говоря, другого способа собрать материал для книги не было.

И все же этическая проблема чувствовалась каждый раз, когда я цитировал свидетеля, врача реанимации, тюремного охранника или родственника жертвы, принявших меня за сотрудника правоохранительных органов. По этой причине я старался по возможности сохранять их анонимность, балансируя между справедливым отношением и тайной частной жизни с требованием точности.

Все детективы из смены лейтенанта Д’Аддарио подписали разрешение на публикацию еще до того, как рукопись появилась на свет. Другие важные для книги персонажи тоже позволили использовать их имена. В обмен на разрешения я пообещал детективам и другим лицам право на визирование соответствующих отрывков рукописи и на предложение изменений ради точности. Также я сказал детективам, что если в рукописи будет что-то неважное для сюжета, но вредное для их карьеры или личной жизни, то они могут попросить это убрать – и я рассмотрю все просьбы. В итоге детективы запросили удивительно мало правок, а те, на которые я согласился, касались бытовых деталей, – например, замечание одного детектива о женщине в баре или критика другим вышестоящего лица. Я не допускал правок, касавшихся ведения следствия или каким-либо образом менявших или приглушавших посыл книги.

Кроме детективов, ограниченное право на корректуру рукописи было у департамента полиции в целом – но только чтобы удостовериться, что необнародованный доказательный материал в текущих делах (калибр, род смерти, одежда жертвы) не раскрывается в тех случаях, когда подобные факты помогли бы позже найти подозреваемого. Департамент не запрашивал изменений и купюр.

Представители прокуратуры и бюро судебно-медицинской экспертизы Балтимора тоже читали соответствующие отрывки рукописи исключительно в целях сохранения точности. Как и детективы, они могли предлагать правки, но не требовать.

Большая часть диалогов – наверное, около 90 процентов, – взята из сцен и разговоров, которые я засвидетельствовал лично. Однако отдельные важные события происходили в смены, когда я не работал или сопровождал других детективов. В этих случаях я старался не приводить прямые цитаты слишком часто, а когда приводил, то старался брать только те, которые вспомнили детективы. А если персонаж о чем-то думает, это не просто мои догадки: в каждом случае эти мысли выливались в дальнейшие действия либо я впоследствии обсуждал их с самим человеком. Отдавая материал на ознакомление детективам, я хотел удостовериться, что передал их мысли как можно точнее.

Беспрецедентной и несравненной помощью Балтиморского департамента полиции я обязан покойному комиссару Эдварду Дж. Тилману, а также нынешнему комиссару Эдварду В. Вудсу. Также я благодарен заместителю комиссара по операциям Рональду Дж. Маллену; полковнику в отставке Ричарду А. Лэнэму и заместителю комиссара Джозефу У. Никсону, возглавлявшим уголовный розыск в разное время в 1988 году; капитану Джону Дж. Макгилливари, главе отдела преступлений против личности; лейтенанту Стюарту Оливеру, административному лейтенанту отдела кадров; а также нескольким начальникам, оперативным сотрудникам и специалистам БПД, старавшимся во всем пойти мне навстречу.

Эта книга была бы невозможна без бесценной поддержки директора Денниса С. Хилла, главы отдела общественной информации Балтиморского департамента, и лейтенанта Рика Пуллера и сержанта Майкла Э. Фрая из юридического отдела.

Также я бы хотел поблагодарить старшего медэксперта доктора Джона Э. Шмялека и других в его бюро за советы и сотрудничество; а также доктора Шмялека и Майкла Голдена, представителя управления здравоохранения штата, за само право посещения бюро. В городской прокуратуре я обязан прокурору штата Стюарту О. Симмсу, главе отдела насильственных преступлений Тимоти В. Дури и главе судебного отдела Аре Кроу.

С издательской стороны эта книга появилась на свет только решительными стараниями Джона Стерлинга, главного редактора Houghton Mifflin, который с самого начала разглядел ее потенциал и наотрез отказался его упускать. Большей частью того, что здесь можно назвать хорошим материалом, книга обязана его терпению, таланту и знаниям; во всем остальном виноват я. Еще книга стала намного лучше благодаря усилиям Луизы М. Эрдманн, доказавшей, что качественная редактура рукописи – это искусство, а не ремесло. Также благодарю Ребекку Сайкью-Уилсон и все остальных в Houghton Mifflin, оказавших книге такую сильную поддержку.

Также я благодарен своим редакторам в «Балтимор Сан», которые предоставили отпуск для завершения книги и неотступно ее поддерживали, даже когда я пропустил дедлайн или три. Спасибо Джеймсу И. Хауку, шеф-редактору; Тому Линтикаму, редактору новостей метрополии; Энтони Ф. Барбьери, редактору городских новостей; и преподавательнице писательского мастерства Ребекке Корбетт, моему кладезю советов и поддержки с тех пор, как я восемь лет назад начал писать в «Сан» сводки ночных смен полиции.

Я бы хотел поблагодарить Бернарда и Дороти Саймонов, моих родителей, за их бесценную помощь в последние три года, а также Кайлу Такер за не менее важную для меня любовь и огромную поддержку.

Самое главное, эта книга не существовала бы без помощи лейтенантов отдела по расследованию убийств Гэри Д’Аддарио и Роберта Стэнтона, а также сорока детективов и сержантов, служивших под их началом в 1988 году. Они сильно рисковали, и надеюсь, теперь думают, что риск хотя бы в чем-то оправдался.

Наконец, примечание о последней этической дилемме. С течением времени близкое знакомство и даже дружба порой могут исказить отношения журналиста с темой его исследований. Зная об этом, я приступил к работе в отделе убийств с политикой полного невмешательства. Если в главном офисе звонил телефон и, кроме меня, ответить было некому, никто и не отвечал. Но детективы сами меня испортили. Все началось с телефонных сообщений и докатилось до исправления ошибок и корректуры. («Ты же писатель. Почитай-ка этот аффидевит».) И в течение целого года я разделял с ними поездки за фастфудом, споры в барах и полицейский юмор – тут даже опытному наблюдателю трудно оставаться в стороне.

Оглядываясь назад, я считаю, хорошо, что год закончился, когда закончился, – то есть раньше, чем кто-нибудь из детективов подтолкнул меня вмешаться и чем-нибудь навредить. Однажды в декабре я обнаружил, что пересек черту – «ассимилировался», как говорят журналисты. Я ехал на заднем сиденье машины без опознавательных знаков по Пенсильвания-авеню, искал вместе с Терри Макларни и Дэйвом Брауном свидетельницу. Вдруг детективы встали на обочине, чтобы опросить женщину, подходившую под описание. Ее сопровождали два молодых человека. Макларни выскочил и схватил одного, но хлястик тренчкота Брауна зацепился за ремень безопасности, и он завалился обратно на водительское сиденье. «Вперед! – крикнул он мне, вырываясь. – Помоги Терри!»

Вооруженный шариковой ручкой, я последовал за Макларни, который с трудом прижимал одного к припаркованной машине, пока второй злобно на него зыркал.

– ХВАТАЙ ЕГО! – заорал мне Макларни.

Вот так в миг слабости газетный репортер положил гражданина своего города на капот и провел самый жалкий и некомпетентный обыск в истории. Дойдя до щиколоток, я оглянулся через плечо на Макларни.

Он, естественно, ржал во весь голос.

Дэвид Саймон

Балтимор

Март, 1991

Post mortem

Чтобы воздать должное истинному автору идеи для этой книги, отправимся на двадцать лет назад, в сочельник, который я провел с Роджером Ноланом, Рассом Карни, Дональдом Кинкейдом и Биллом Лэнси, когда наблюдал за ежедневным авралом и готовил короткую статью о праздновании Рождества в отделе по расследованию убийств. Не знаю, как вам, а мне нравится извращенность «тихой святой ночи»[85]85
  Отсылка к рождественскому гимну «Тихая ночь, святая ночь», 1818.


[Закрыть] в сопровождении двойного нападения с холодным оружием в Пимлико, и я решил, что у «Балтимор Сан» найдутся читатели, которые смогут оценить подобный юмор.

И я пронес мимо дежурного бутылочку и присоединился к группе убойного, работавшей в ночную над уличным огнестрелом, передозировкой и вышеупомянутой поножовщиной. Позже, когда большая часть суеты закончилась и по офисному телевизору шел утренний праздничный концерт хоралов, я сидел с детективами, пока нам разливал Карни.

Звякнул лифт и появился Кинкейд, вернувшийся с последнего огнестрела ночи – вялой попытки, после которой жертва попала на койку реанимации с пулевым ранением в бедро. Пострадавший еще отметит Новый год.

– Остальные сейчас только просыпаются, лезут под елку и находят какие-нибудь подарки. Галстук, новый кошелек или еще что, – сокрушался Кинкейд. – А этот бедолага получил на Рождество пулю.

Мы посмеялись. А потом – никогда не забуду этот момент – Билл Лэнси сказал:

– Тут вообще такая херня творится. Если бы кто-нибудь просто записал, что у нас происходит в течение года, целая бы книжка получилась, блин.

Через два года Билл Лэнси, земля ему пухом, скончался от инфаркта, и у меня дела тоже шли неважно. Несмотря на рекордные прибыли, газета боролась со своим профсоюзом из-за оплаты медстраховки и спровоцировала забастовку – экономическое состояние, которое в следующие двадцать лет станет в журналистике привычным. Я тогда ненавидел своих начальников, а будучи человеком обидчивым, подумывал об оплачиваемом отпуске – так, чтобы сохранить работу в ежедневном издании, но при этом пока держаться от него подальше.

Вспомнив слова Лэнси, я написал комиссару полиции Балтимора Эдварду Дж. Тилману. Возможно ли, спросил я с напускной невинностью, понаблюдать за работой детективов в течение года?

Да, ответил он, вполне.

У меня до сих пор нет объяснения его решению. Капитан отдела убийств был против, как и заместитель комиссара по операциям – второй человек в департаменте. Да и выборочный опрос детективов быстро выявил, что большинство считало ужасной идеей пускать в отдел журналиста. Мне повезло, что департамент полиции – это военизированная организация с жесткой иерархией. Это ни в коем случае не демократия.

Мне так и не довелось спросить самого Тилмана. Он скончался раньше, чем вышла книга, – даже раньше, чем я закончил сбор материалов. «Тебе интересно, почему он тебя допустил? – позже спросил Рич Гарви. – У человека была опухоль мозга. Что тут еще объяснять?»

Может, и так. Но несколько лет спустя глава угрозыска Дик Лэнэм сказал мне, что это более тонкий момент. Отвечая на вопросы о моем статусе, Тилман говорил, что его годы в убойном – самые приятные и интересные за всю карьеру. Мне, наверное, нравится верить в чистоту его помыслов – хотя, возможно, Рич Гарви тоже в чем-то прав.

Так или иначе, я попал в отдел в январе 1988-го в странной должности полицейского стажера и уже в Новый год работал с мужчинами – а все девятнадцать детективов и начальников были мужчинами – из смены лейтенанта Гэри Д’Аддарио.

Правила были довольно просты. Я не мог передавать то, что видел, в свою газету, и обязался подчиняться приказам начальников и следователей. Я не мог цитировать никого с указанием имени без согласия. А по завершении рукописи ее должен был завизировать юридический отдел департамента – не ради цензуры, а чтобы проверить, что я не раскрыл ключевые доказательства текущих дел. Как выяснилось, с этой стороны правок не будет.

Смена за сменой я под настороженными взглядами детективов заполнял блокноты, как мне теперь кажется, бешеным потоком цитат, деталей расследований, фактов биографий и впечатлений. Я прочитал прошлогодние дела детективов, а также папки с крупными делами, о которых писал в качестве журналиста: перестрелки в Уоррен-Хоумс, убийство Бронштейнов, война Барксдейла в Мерфи-Хоумс 82-го[86]86
  Эти события послужили основой первого сезона сериала «Прослушка». Нейтан Барксдейл, прообраз главы наркоимперии Эвона Барксдейла и других персонажей из сериала, скончался в тюрьме в 2016 году в возрасте 54 лет.


[Закрыть], убийства в Гарлем-парке 83-го. Мне не верилось, что можно просто войти в административный офис и брать целые папки, а потом читать за столом в свое удовольствие. Не верилось, что меня не гонят взашей с мест преступлений или с допросов. Не верилось, что начальство департамента вот-вот не передумает, не конфискует мою карточку и не вышвырнет меня на Фредерик-стрит.

Но дни перетекали в недели, а детективы – даже самые опасливые, чуть ли не менявшие интонацию, когда посреди разговора входил я, – вскоре потеряли желание играть роль, притворяться кем-то другим.

Я научился пить. Время от времени я доставал в барах свою карту «Американ Экспресс», после чего детективы обгоняли меня на корпус, показывая, что мне еще есть к чему стремиться. Однажды ночью, уходя на бровях из «Маркет Бара», Дональд Уорден – разрешивший сопровождать его на вызовах и расследованиях, хоть и с каким-то завуалированным презрением, – зыркнул на меня так, будто увидел в первый раз, и спросил: «Ну все, Саймон. Какого хрена ты тут хочешь увидеть? Какого хрена мы тебе должны показать?»

У меня не было ответа. На столе громоздились блокноты – меня пугали и путали эти башни случайных фактов. Я пытался работать шесть дней в неделю, но тогда мой брак уже разваливался, и поэтому иногда я работал все семь дней. Если детективы шли выпить после работы, я часто присоединялся.

По ночам я работал в две смены – приходил в четыре и оставался с полуночной сменой до утра. Иногда, уходя с полуночной, мы пили на рассвете, после чего я плелся домой и дрых до самого вечера. К своему изумлению, я выяснил, что если заставить себя выпить наутро после большой пирушки, то почему-то становится легче.

Однажды февральским утром я с похмелья проспал утренний инструктаж, как вдруг позвонил Уорден и разбудил меня новостями о том, что в переулке Резервуар-Хилла нашли убитую девочку. Через десять минут я был на месте преступления, смотрел на выпотрошенное тело Латонии Уоллес и начало расследования, которому суждено было стать костяком этой книги.

Я сосредоточился на деле. На новеньком сотруднике Пеллегрини. На Эджертоне, одиноком волке и младшем следователе по делу, на Уордене, ворчливой совести отдела. Я меньше говорил, больше слушал и научился доставать ручку и блокнот незаметно, чтобы не портить хрупкие мгновения повседневной полицейской жизни.

Со временем благодаря тому, что я поглощал дела пачками и многие смены наблюдал за жизнью детективов, я вдруг стал чуть ли не справочной простых фактов:

– Где Барлоу?

– В суде. По восемнадцатой части.

– Кевин с ним?

– Нет, пошел в бар.

– С кем?

– С Риком Джеймсом и Линдой. И Гарви тоже пошел.

– Кому вчера ночью достался жмур на Пейсон?

– Эджертону. После морга он поехал домой, вернется в шесть.

Но по большей части я был для них развлечением, комедийной отдушиной двадцати лет от роду – «мышка в комнате, полной кошек», по описанию Терри Макларни. «Тебе повезло, что друг другу мы уже надоели».

Если я ездил на утреннее вскрытие, Дональд Стайнхайс чревовещал и наблюдал, как я опасливо косился на трупов, а Дэйв Браун тащил меня в ресторан «Пенн» на ту ужасную яичницу с чоризо, чтобы измерить стойкость новичка. Если я сидел на успешном допросе, Рич Гарви в конце поворачивался ко мне и спрашивал, есть ли у меня вопросы, а потом смеялся тому, что я выдавал на репортерском рефлексе. А если я засыпал в полуночную смену, то, проснувшись, находил перед собой полароиды – моя голова откинута на спинку кресла, рот раскрыт, по бокам стоят ухмыляющиеся детективы и изображают фелляцию, высунув большие пальцы из ширинок.

Макларни писал мой «зеленый лист» – полугодовую характеристику, которую полицейские Балтимора ненавидят всей душой. «Профессиональный хохмач, – подытожил он мои достижения. – Способности стажера Саймона остаются неизвестными, но его гигиена удовлетворительна и он, похоже, неплохо разбирается в нашей деятельности. Впрочем, его сексуальные аппетиты все еще вызывают сомнения».

Дома – где меня ждал только матрас на полу, когда почти вся мебель отошла бывшей жене, – я часами заливал в компьютер бредовые потоки сознания, опустошая блокноты и пытаясь организовать все увиденное в отдельные дела, биографии и хронологии.

Убийство Латонии Уоллес оставалось открытым. Меня это приводило в ужас – и не потому, что убийца все еще разгуливал на свободе и за гибель ребенка не отомстили. Нет, меня слишком подавляла рукопись, которую предстояло писать, чтобы еще забивать голову моралью. На самом деле я переживал, что книга останется без кульминации, что концовка будет открытой, пустой и ущербной.

Я пил еще больше, хотя к лету детективы – может, из жалости, – угощали меня столько же, сколько сами угощались с моей карты. Оттягивая самое главное – то есть, собственно, написание книги, – я пару недель брал у них подробные интервью – и получил то, что выходит, когда люди, которые уже много месяцев и так ведут себя честно и открыто, вдруг должны говорить в микрофон с уверенностью, что на кону стоит их репутация.

Эджертон получил и раскрыл второе детоубийство, и так я, сам того не зная, встретил в матери погибшей девочки одну из главных героинь своей следующей книги – «Угол». Для меня Элла Томпсон началась в дверях ее дома на Файет-стрит – материнское лицо, искаженное скорбью. Через четыре года я войду в досуговый центр на Винсент-стрит и встречу ее снова – случайно, – когда буду работать уже над другой историей, которую даже лучшие детективы могут разглядеть лишь частично.

За тот год в убойном я ни разу не почувствовал, что «акклиматизировался». По крайней мере, не в чем-то важном. По крайней мере, не для себя. Я одевался, как детектив, и на местах преступлений или в зале суда делал все, что мне говорили делать начальники и следователи. И в итоге начал получать огромное удовольствие от их общества. До этого я четыре года писал об убийствах в городе кратко и двумерно – лил в последние колонки рубрики «Метрополия» журналистскую воду, в которой вся человеческая трагедия, особенно если речь о черных и коричневых жертвах, сводится к безвкусным легкоусваеваемым обрывкам:

22-летний житель Западного Балтимора застрелен вчера на перекрестке рядом со своим домом. Нападение, по всей видимости, связано с наркотиками. По словам представителя полиции, у детективов нет ни мотива, ни подозреваемых.

Энтвон Томпсон из квартала 1400 по Стрикер-стрит найден патрульными, вызванными на…

И вдруг меня впустил в мир, скрытый за этой бесстрастной журналистикой – если не сознательно игнорируемый. И для меня убийства не стали какими-то приметами нашего времени. Они также не были материалом для нетронутых, идеально воспроизведенных моралите. К лету, когда счетчик трупов сходил с ума от балтиморской жары, я вдруг осознал, что стою в заводском цеху. Расследование убийств как конвейерное производство, это растущая отрасль американского ржавого пояса, который давно уже перестал что-либо производить, кроме печали. Возможно, сказал я себе, именно заурядность и делает все это таким, ну, незаурядным.

В последний раз Рыбника допросили в декабре. Он не раскололся. Латония Уоллес останется неотомщенной. Но к тому времени я уже повидал достаточно, чтобы знать: пустая и двусмысленная концовка – правильная. Я позвонил Джону Стерлингу, своему редактору в Нью-Йорке, и сказал, что так будет лучше.

– Это по-настоящему, – настаивал я. – Так работает мир – или, вернее, не работает.

Он со мной согласился. Вообще-то он это разглядел раньше меня. Он посоветовал приступать к делу, и после того, как я пару недель таращился в пустой экран и ломал голову, как же написать первое долбаное предложение этой долбаной книжки, я вдруг снова оказался в «Маркет Баре» с Макларни, который раскачивался в ритме девятого «Миллер Лайта» и поглядывал на меня, веселясь над моей бедой.

– Ты разве не этим всю жизнь занимаешься?

Вроде того. Но обычно я не пишу целую книгу.

– А я знаю, про что ты напишешь.

Уж скажи на милость.

– Не про дела. Не про убийства. В смысле, ты напишешь и про дела, чтоб было о чем писать. Но это все фигня.

Я слушал. Внимательно.

– А напишешь ты про нас. Про мужиков. Про то, что мы делаем, что за херню друг другу говорим, как нас все бесит, как мы иногда прикалываемся, и о том, что творится у нас в офисе.

Я кивнул. Как будто знал это с самого начала.

– Я же видел, как ты записываешь, пока мы просто пиздим, когда нам нечем заняться, кроме как стебать друг друга. Мы ноем – а ты там строчишь. Мы рассказываем пошлый анекдот – а ты все строчишь. Мы что-нибудь говорим или делаем – и ты тут как тут со своей ручкой, блокнотом и рожей кирпичом. И это все мы, блять, тебе разрешили.

И он рассмеялся. Надо мной или со мной – я так и не понял.

Книга расходилась. Недостаточно, чтобы попасть в списки бестселлеров, но достаточно, чтобы Стерлинг предложил опубликовать новую, если я придумаю, о чем. Роджер Нолан забрал у меня карточку полицейского стажера, и я вернулся в «Сан». А детективы вернулись в свой неисследованный мир. И, не считая немедленной паники начальства в департаменте, грозившегося обвинить весь отдел в поведении, неподобающем офицеру – остроумие и необузданная матерщина подчиненных повергла полковников и заместителей комиссара в шок, господа, в подлинный шок! – общая реакция на «Убойный отдел: Год на смертельных улицах» казалась не сильнее, чем на любой художественный нон-фикшн.

Не помогло и то, что это история о Балтиморе. Редактор «Нью-Йорк Таймс Бук Ревью» сначала отказался рецензировать книгу, объявив ее региональной. Полицейские репортеры в других изданиях говорили комплименты. Однажды вечером, когда я уже зарабатывал рерайтом и вносил в метеорологический график температуру в округах, позвонил Уильям Фридкин из Лос-Анджелеса и сказал, что ему понравилась книга.

– Какой еще Уильям?

– Фридкин. Ну, режиссер «Французского связного»? «Жить и умереть в Лос-Анджелесе»?

– Альварез, кончай прикалываться. Я и так опаздываю с гребаным прогнозом погоды.

Я и оглянуться не успел, как издание в твердой обложке попало с основных стендов в раздел трукрайма. Я снова пристроился в «Сан», продолжил прежнюю работу и видел детективов только с другой стороны полицейской ленты. Однажды на тройном убийстве в Северном Балтиморе я сорвался на Терри Макларни, когда тот не вышел ко мне с места преступления в доме несмотря на то, что у меня горели сроки. На следующий день, когда я, пожалуй, слишком громко возмущался в инструктажной, Дональд Уолтемейер вдруг вылетел со своего стула пулей 45-го калибра.

– Господи, сука, Иисусе, Саймон. Ты сам себя послушай. Ты прям как сраный адвокат, который вызывает в суде и спрашивает: а правда ли, детектив Уолтемейер, что вы трахнули какую-то телку в 1929-м? Кого это колышет? Макларни там работал, ему поебать твои сраные сроки. Так что шел бы ты в задницу, и газете своей скажи идти в задницу, и хватит корчить тут из себя адвоката на хер.

Я увидел, как Макларни хихикает, пряча лицо в пиджаке.