Текст книги "Отдел убийств: год на смертельных улицах"

За каждым углом лабиринта – новый коридор. Через неделю после второго обыска на Уайтлок-стрит Пеллегрини оказался втянут в продолжительный разговор с автоугонщиком, арестованным в округе Балтимор в июле. У неуравновешенного молодого человека была долгая история психических заболеваний, и он три раза предпринимал попытки самоубийства в следственном изоляторе округа, а потом ляпнул полицейскому, что знает, кто совершил в городе два убийства. Одно – наркоубийство в баре Северо-Западного Балтимора. Второе – смерть девочки в Резервуар-Хилле.

На первый допрос в округ съездил Говард Корбин и вернулся с показаниями о случайной встрече в переулке за кварталом 800 по Ньюингтон, где угонщик, по его словам, нюхал кокаин с кузеном. Тут в переулок вышла девочка, и угонщик услышал, как кузен ей что-то сказал. Девочка – с наплечной школьной сумкой и косичками, – ему ответила, и угонщику показалось, что они знакомы. Но тут кузен схватил девочку, а угонщик испугался и сбежал. Увидев фотографию Латонии Уоллес, он расплакался.

Сценарий постепенно набирал силу. У угонщика действительно имелся кузен, проживавший в доме 820 по Ньюингтон, а у кузена действительно был внушительный список судимостей, хоть в нем ничего и не выдавало насильника. И все же на Корбина произвело впечатление, что молодой человек вспомнил сумку и косички. Конечно, все эти детали обнародовали еще в начале расследования, но все же они придавали вес версии угонщика.

Пеллегрини и Корбин исправно перепроверили пустые дома в квартале 800, затем эвакуировали заброшенную «шеви нову» с заднего двора жилого дома в том же квартале. Когда-то она принадлежала кузену, и угонщик заявил, что в ее багажнике обычно хранились охотничий и выкидной ножи. Эту машину и другой автомобиль – принадлежавший сестре кузена – осмотрели криминалисты, но с отрицательным результатом. Привозили в центр и угонщика для подробных допросов.

В итоге, столкнувшись с фактами, угонщик начал менять показания. Например, вдруг вспомнил, что однажды кузен открыл багажник машины своей сестры и показал целлофановый зип-пакетик. Открыл – а в нем лицо девочки. А потом…

Никаких сомнений, угонщик был полным психом. Но в его рассказе хватало подробностей, чтобы провести обстоятельное расследование. Все равно требовалось допросить кузена, чтобы подтвердить или опровергнуть эту историю. Угонщика в конце концов отправят на полиграф.

Кроме этой нервотрепки, у Пеллегрини на столе есть другой манильский конверт: на нем надпись – имя жителя Парк-авеню, а внутри – сырая смесь фактов и слухов о потенциальном подозреваемом, который в последние месяцы странно себя ведет и однажды оголялся перед школьницей. Были и рапорты об изнасилованиях в Центральном районе, и доклады о пяти-шести опросах бывших или нынешних друзей Рыбника.

И все это ждет, пока Пеллегрини отвлекся на убийство Теодора Джонсона на Дарем-стрит. А после паузы он гадает, не стоило ли разрабатывать наркоубийство вместо того, чтобы дальше сходить с ума из-за Латонии Уоллес. Говорит себе, что если хорошенько потрудиться над делом Дарем-стрит, то оно, глядишь, и раскроется. С другой стороны, если продолжать работу с мертвой девочкой – кто знает, и там может наступить просвет.

Всем остальным в смене это кажется худшим видом оптимизма. Латония Уоллес уже осталась в прошлом; Теодор Джонсон – свежачок. И на взгляд большинства коллег, Пеллегрини явно перетрудился. Повторные ордера на квартиру подозреваемого, затянувшееся расследование, длинные показания лживых самоубийц – да, все это можно понять в случае молодого детектива. Черт, когда жертва – девочка, это по идее даже обязательно. Но, говорят они друг другу, давайте не будем заблуждаться: Том Пеллегрини свихнулся.

Затем, через неделю после убийства Теодора Джонсона, это популярное мнение подвергается внезапному пересмотру, когда на стол Пеллегрини ложится новый отчет из лаборатории и его содержимое становится известно всей смене.

Автор отчета: ван Гелдер из трасологии. Тема: черные пятна на штанах покойной. Вердикт: смола и сажа с примесью сгоревших опилок. Проще говоря – следы пожара.

Вдоволь потянув интригу, трасологическая лаборатория наконец сличила черные пятна на штанах Латонии Уоллес с образцами из выгоревшего магазина Рыбника, которые Пеллегрини взял два месяца назад. Отчет объявляет их совпадающими; возможно, идентичными.

«Что мы можем утверждать? – давит Пеллегрини на криминалистов. – Похожие – или такие же? Можно ли уверенно заявить, что она была в том магазине на Уайтлок-стрит?»

Ван Гелдер и остальные в трасологии единодушны. Можно послать образцы в лабораторию бюро алкоголя, табака и огнестрельного оружия в Роквилле – одну из лучших в стране, – и, возможно, там скажут точнее. Но в целом, объясняет ван Гелдер, у пятен на штанах и образцов из магазина одинаковые характеристики. Они очень похожи и да, пятна могут происходить от одних и тех же обломков. А могут быть получены и в любом другом пожаре, где у обломков тот же химический состав.

Через неделю после ледяной депрессии из-за Дарем-стрит Пеллегрини разрывается между восторгом и отчаянием. Девять месяцев следствия по делу Латонии Уоллес – и наконец новый отчет лаборатории дает первые улики по существу, причем единственные, инкриминирующие Рыбника. Но раз криминалисты готовы сказать только то, что образцы очень похожи, улики по-прежнему остаются в рамках обоснованного сомнения. Это уже что-то – но если и в лаборатории ATF не дадут однозначного ответа, это все равно что ничего.

Через несколько дней после отчета Пеллегрини просит капитана разрешить проверить на компьютере отчеты о происшествиях с 1 января 1978-го по 2 февраля 1988 года. Разыскиваются адреса всех пожаров или поджогов в области Резервуар-Хилла, ограниченной Норт-авеню, Парк-авеню, Друид-Парк-Лейк-драйв и Мэдисон-авеню.

Теория проста: если лаборатория не знает наверняка, с Уайтлок-стрит эти пятна или нет, тогда, может, сам детектив докажет от противного, что больше им появиться неоткуда.

Пусть остальным в убойном детектив, одержимый делом Латонии Уоллес, кажется пропащим случаем, зато в глазах самого Пеллегрини хаос H88021 постепенно обретает порядок. Через восемь месяцев в деле есть новые улики, вероятный подозреваемый, правдоподобная теория.

А самое главное – направление.

Пятница, 7 октября

– Ну что, – говорит Макларни, любуясь доской, – Уорден вернулся.

Для Уордена началась черная полоса. В хорошем смысле.

Три полуночных смены подряд в конце сентября принесли Здоровяку и Рику Джеймсу три убийства. Два раскрыты, и меловая доска на другой стороне комнаты отдыха украшена свидетельством прогресса по третьему: «Если сообщат насчет проститутки Ленор с Пенсильвания-авеню, звоните домой Уордену или Джеймсу по делу H88160».

Ленор, таинственная проститутка. Судя по всему, единственная свидетельница смерти своего бывшего парня в результате ножевого ранения – в последний раз его видели во время ссоры с нынешним ухажером Ленор в квартале 2200 по Пенсильвания-авеню, когда он упал с некрасивой дыркой в правой верхней части груди. Теперь, две недели спустя, нынешний парень благополучно скончался от рака, а значит, если неуловимая бизнесвумен будет так добра явиться в центр и дать правдивые показания, дело номер три тоже станет черным. Ради этого группа Макларни уже две недели терроризирует проституток на авеню, приставая с вопросами к каждой новенькой и распугивая клиентов. Дошло до того, что девушки отмахиваются от них, стоит им только открыть двери машины.

– Я не Ленор! – крикнула одна Уордену неделю назад, не успел он еще и рта открыть.

– Да я знаю, подруга. Но ты ее не видела?

– Она сегодня не вышла.

– Ну, передай, что если она просто зайдет поговорить, то мы перестанем приставать и к ней, и к вам. Скажешь?

– Если увижу – передам.

– Спасибо, милая.

Обычная полицейская работа на городских улицах. Ни скользких политиков, ни вероломных начальников, ни перепуганных молодых копов, которые, мол, ничего не знают о мертвеце в переулке. На улицах можно найти только лживых преступников – и Уорден на них не жалуется. У них работа такая. Да и у него тоже.

Возвращение к рутине принесло Уордену только каплю удовлетворения – все-таки последние три дела не отличались интересностью и сложностью. Первое убийство по большей части случайное: три подростка-дилера в доме на западной стороне любовались новеньким «Saturday Night Special» их хозяина, а пистолет возьми да и выстрели в грудь самому младшему. Второе – избиение в Хайлендтауне, убийство по неосторожности паренька-билли в переулке за Лэйквуд-авеню, который упал и ударился головой об асфальт. Третье – нападение с ножом на Пенсильвания-авеню, где все еще ожидается появление мисс Ленор.

Нет, о возвращении Уордена провозгласило не качество дел, а количество. Качество не зависит от закрытия дела; на самом деле возможно, что следствие по Монро-стрит – его лучшая работа за долгое время. Но год назад он был настоящей машиной, и Макларни вспоминает те времена так же, как спортсмен вспоминает чемпионский сезон. Тогда группа, по сути, работала по принципу из той рекламы хлопьев: отдайте Уордену. Он сожрет все. Вперед, всучите то, всучите это, а потом еще поставьте на дело, над которым до сих пор ломают головы Дэйв Браун и Уолтемейер. Видите? Ему нравится.

Этот год – совсем другой. Монро-стрит, балаган с Ларри Янгом, нераскрытые убийства марта и апреля – начинался год мучительным битьем о стену, а к лету уже ничто не предвещало конца неудачам Уордена.

На рубеже августа и сентября безжалостной и увесистой пощечиной реальности стала четырнадцатилетняя жертва выстрела из дробовика по имени Крэйг Райдаут, лежавшая в бледном утреннем свете на лужайке в Пимлико – скончавшаяся задолго до того, как тело обнаружили и вызвали копов. Уорден несколько дней пытался повесить убийство на банду с дробовиком и красной «маздой», грабившую заведения на Северо-Западе. После разговоров с информаторами и проверки других отчетов о налетах с дробовиком он наконец вышел на одного конкретного громилу – неплательщика налогов с адресом в Черри-Хилле и арестами за вооруженные ограбления. Уорден не только связал его с красной «маздой», которую видели по всему Северо-Западу, но и узнал, что тот часто ошивался с жителями юга Парк-Хайтс неподалеку от места убийства.

Пару ночей Уорден подстерегал его у дома, дожидаясь, когда у «мазды» соберется что-нибудь вроде банды грабителей. Без вещественных доказательств ему оставалось только надеяться, что подозреваемый вернется к грабежам с дробовиком. И вдруг дело развалил необъяснимый поступок другого детектива: через две недели после убийства Райдаута Уорден пришел на смену с четырех до полуночи и узнал, что Дэйв Холлингсворт – сотрудник из стэнтоновской смены, расследовавший другое убийство из дробовика на Северо-Западе, – ездил в Черри-Хилл и допрашивал его подозреваемого. И вдруг грабежи на Северо-Западе резко прекратились. Больше никакой красной «мазды», никаких появлений его подозреваемого в Парк-Хайтсе.

Только через несколько месяцев Уорден снова услышит о своем главном подозреваемом. Но теперь житель Черри-Хилла – на другом конце круглосуточного журнала. Теперь уже он – тело на асфальте, застрелен неизвестными на улице рядом с бульваром Мартина Лютера Кинга. Убийство Райдаута так и осталось красным, а в мыслях Уордена превратилось в метафору. Как и все, чего он касается, это хорошая полицейская работа с плохой концовкой; как и все остальное в его году, дело ни к чему не пришло.

Но убийство Райдаута – только один из двух ударов судьбы. В середине сентября следующий удар был нанесен в переполненном зале суда Центрального района, где предстал перед судом за свой широко известный уголовный проступок сенатор штата Ларри Янг.

Суд, пожалуй, не то слово. Скорее спектакль, публичный жест прокуроров и детективов, не имеющих ни малейшего желания агрессивно преследовать подсудимого. Тим Дури из прокуратуры штата вложил в дело не больше сил, чем было нужно, чтобы проиграть из-за решения судьи. Описывая сценарий, по которому сенатор ложно заявил о собственном похищении, Дури намеренно не вызвал в свидетели его советника, чем лишил сторону обвинения всякого мотива для ложного заявления и избежал откровений о личной жизни сенатора.

Изящно и благородно, Уорден это понял и оценил. А вот что он не оценил, так это что дело вообще довели до такой публичной демонстрации; его выводило из себя, что прокуратура и департамент полиции так стремились предстать чистенькими, что Ларри Янга обвинили в бессмысленной глупости, судили и оправдали. Впрочем, несмотря ни на что, когда пришел черед Уордена давать показания, он бросился на меч с внешним безразличием. На вопрос защитника сенатора о ключевом разговоре, когда Янг сам признал, что преступления не было, детектив не постеснялся пробить самую большую дыру в деле обвинения.

– Так объясните мне, детектив: вы сказали сенатору, что его не обвинят, если он признается вам, что преступления не было?

– Я сказал, что я ни в чем его не обвиню.

– Но его обвинили.

– Не я же.

Затем Уорден подтвердил, что сенатор признался в ложном заявлении, только услышав, что расследование не продолжится. Уорден точно описал завершение беседы с Янгом, когда сенатор сказал, что преступления не было, и он сам решит вопрос в частном порядке.

Защитник сенатора завершил перекрестный вопрос с удовлетворенной улыбочкой.

– Спасибо, детектив Уорден.

Спасибо, еще бы. Признание сенатора выставили результатом принуждения, прокурор не хотел поднимать тему мотива, стоящего за ложным заявлением, и районному судье не понадобилось долго размышлять, чтобы прийти к ожидаемому вердикту.

На выходе из зала суда Ларри Янг подошел к Дональду Уордену и протянул ему руку.

– Спасибо за то, что не солгали, – сказал он. Уорден удивленно воззрился в ответ.

– А с чего мне было лгать?

В данном контексте это поразительное оскорбление. Зачем ему лгать? Зачем лжесвидетельствовать под присягой? Зачем рисковать своими принципами, не говоря уже о работе и пенсии, ради победы в таком-то деле? Чтобы повесить на стену голову какого-то политика? Заслужить вечное уважение политических врагов Ларри Янга?

Уорден, как и любой коп, не жаловался на нехватку цинизма, но стоиком его нельзя было назвать. Открытые дела и открытый обман – две основные темы этого проклятого года – все еще задевали его больше, чем многих детективов помоложе. Это проявлялось нечасто, но внутри Уордена всегда было ядро настойчивого гнева, молчаливого бунта против инертности и политики его собственного департамента. Редко когда он давал этим чувствам выйти наружу – они гноились глубоко внутри, подпитывая его непокорное повышенное давление. Только раз Уорден выпустил гнев из-за дела Ларри Янга, и то в коротком разговоре в комнате отдыха, когда Рик Джеймс пытался поднять ему настроение.

– Эй, ты ведь уже ничего не решаешь, – сказал Джеймс. – Что ты можешь сделать?

– Я тебе скажу, на что я готов, – прорычал Уорден. – Готов засунуть пистолет кому-нибудь в пасть, и этот кто-то сидит в этом самом здании.

Джеймс оставил тему. В конце концов, что тут добавишь?

В тот же период Терри Макларни впал в клиническую депрессию из-за слушка, что Уорден интересуется открытой вакансией следователя в бюро судмедэкспертизы. Пропал наш Уорден, сказал он остальным в группе. Теряем человека из-за этого долбанутого года.

– Кажется, что он просто устал, – сказал Макларни. – Но таким уставшим я его еще никогда не видел.

Он крепко держался за последнюю надежду: вернуть Уордена на улицы, к новым убийствам. Хорошим убийствам, хорошим вызовам. Макларни верил, что если такой человек, как Уорден, и может начать сначала, то только благодаря настоящей полицейской работе.

Но и Монро-стрит было настоящей полицейской работой, и дело Райдаута. Просто кончились они хреново. Даже сам Уорден не понимал, что пошло не так, и не представлял, куда ведет его этот туннель и есть ли в конце свет. Обнадеживает здесь только одно: Дональд Уорден привык странствовать в темноте.

И вдруг свет забрезжил. Конец сентября принес те три убийства за одну полуночную смену, когда Уорден работал по каждому трупу, что попадался на глаза. А через неделю после них, уже в дневную смену, он словил еще один худанит. Причем совсем глухой: за начальной школой на Гринспринг-авеню была найдена зарезанной голая женщина. Ее обнаружил почтальон через добрых двенадцать часов после убийства. Ни тебе документов, ни совпадений с заявлениями о пропавших.

Самое красивое в этом следствии Уордена – не успешное завершение, хотя, как ни поразительно, он-таки найдет подозреваемого, проваландавшись с делом больше года. Красота заключалась в том, что он не позволил этой женщине остаться Джейн Доу – из «оленьего семейства»[67]67
  Doe – букв. «самка оленя»


[Закрыть], как он любил выражаться, – чтобы ее похоронили на 200 долларов за счет штата, не известив при этом друзей или семью.

Шесть дней Уорден рыл носом землю в поисках имени. Телеканалы и газеты отказались публиковать ее лицо – слишком очевидно, что она мертва. Отпечатки не совпали ни с чем и в местном компьютере, и в федеральной базе данных ФБР. И хотя тело выглядело чистым – признак того, что она не бездомная, – никто не пришел в отделение, не сказал, что у них не вернулась домой мать, сестра или дочь. Уорден проверил ночлежку бездомных женщин на ближайшей Коттедж-авеню. Проверил центр реабилитации и наркологической помощи, потому что печень жертвы на вскрытии показалась сероватой. Опросил все улицы вокруг начальной школы и вдоль ближайшего маршрута городского автобуса.

Прорыв произошел прошлым вечером, когда он показывал фотографию в барах и едальнях в Пимлико. Наконец в баре «Прикнес» кто-то вспомнил, что у покойной был парень по имени Леон Сайкс, проживавший на Морленд-авеню. Этот адрес ничего не дал, но сосед посоветовал проверить дом 1710 по Бенталу. Там девушка выслушала Уордена и направила его в дом 1802 по Лонгвуд, где Леон Сайкс посмотрел на снимок и опознал в покойной некую Барбару.

– А фамилия?

– Я не знаю.

Но Леон вспомнил, где проживала ее дочь. И вот так благодаря чистейшей полицейской работе ногами Джейн Доу, черная, около тридцати, стала Барбарой Уомбл, тридцать девять, 1611 по Морленд-авеню.

Те шесть дней и ночей похождений в Пимлико ни у кого не ставили сомнений: Уорден пережил свой самый поганый год и вернулся.

Триумфальное возвращение Здоровяка обозначилось и возобновлением нескончаемых измывательств над Дэйвом Брауном – его отказ от дела Кэрол Райт не то чтобы прошел для старшего детектива незамеченным. По крайней мере, часть сентября оправданием Брауна было дело Нины Перри, которое началось, когда пару торчков арестовали в машине женщины, о чьем исчезновении из дома на Стрикер-стрит заявляли за неделю до ареста. Браун в паре с Макларни блестяще раскрыл дело, вынудив одного подозреваемого чистосердечно признаться в убийстве и затем привести детективов к разложившимся останкам жертвы, брошенной в глуши округа Кэрролл.

Уорден наблюдал за ходом следствия и думал: может быть – но пока только может быть, – в Дэвиде Джоне Брауне все-таки кроется настоящий детектив. Дело Перри было образцовой работой, благодаря которой коп учится чему-то из ремесла. Но дальше этого великодушие Уордена не пошло.

– Клейвон Джонс и Кэрол Райт, – объявил он в конце сентября. – Посмотрим, что он сделает хоть с одним из них.

Но Клейвон Джонс не стал истинным испытанием – особенно когда четыре дня назад в комнату отдыха пружинистой походкой вошел Эдди Браун с письмом из Балтиморской городской тюрьмы в правой руке.

– Что надо сказать папочке? – произнес старший детектив и театрально бросил конверт на стол. Дэйв Браун прочитал только три строчки и уже обратился в молитве к зеленой перегородке.

– Спасибо, Господи. Спасибо, Господи. Спасибо, Господи. Спасибо. Спасибо. Спасибо.

– Ну что, забочусь я о тебе? – спросил Эдди Браун.

– Да. Ты мой папочка.

Письмо пришло в административный офис в тот же день – спешно накарябанное послание от заключенного, который видел убийство Клейвона Джонса во дворе на восточной стороне города в июне. Через три месяца ему понадобилось откупиться от обвинения в хранении наркотиков. В письме, адресованном отделу убийств, перечислялись подробности с места преступления, которые мог знать только настоящий очевидец.

Нет, на деле Клейвона Джонса многому не научишься. По взвешенному мнению Уордена, простое решение стало просто очередным лавровым венком на ленивой заднице Брауна. Оставалась Кэрол Райт, сбитая на стоянке в Южном Балтиморе. В течение нескольких недель Браун хотя бы заговаривал о том, чтобы снова взяться за ее папку и пролистать прошлые наводки. Но если посмотреть на доску, дело Кэрол Райт все еще не считалось убийством и, следовательно, не существовало. Теперь же Браун даже не вспоминал о деле, а его сержант Макларни не поднимал шум. Куда там – с окрашенными в приятный черный цвет Ниной Перри и Клейвоном Джонсом Макларни взглянул на таланты Брауна по-новому.

С точки зрения сержанта, особенно много значило дело Перри. Браун трудился в поте лица – и вот сложное дело с настоящей жертвой раскрыто. Арест возвысил его до статуса героя недели, имевшего право на пару стаканов пива в «Кавано» за счет любящего и преданного сержанта. Макларни был до того доволен ходом следствия, что сам помогал Брауну оформлять последние документы и вещдоки. Передумал он, только когда пришло время забрать кишащую личинками одежду жертвы из бюро медэкспертизы.

– Ну нафиг, Дэйв. Давай завтра тебе с этим помогу, – сказал Макларни, почуяв вонь. – Вернемся сюда утром.

Дэйв Браун легко согласился и поехал в штаб довольный – пока не вспомнил, что завтра Макларни выходной.

– Минуточку, – сказал он, паркуя «кавалер» в гараже. – Тебя же завтра не будет.

Макларни хихикнул.

– Ах ты ж картофельный ирлашка.

– Картофельный?

– Наебал меня, мик хренов[68]68
  Mick – сокращение от имени «Майкл», из-за своей популярности в Ирландии ставшее в англоязычном мире оскорбительным прозвищем для ирландцев.


[Закрыть], – это говорил уже новый Дэйв Браун, даже близко не напоминавший детектива, всего месяц назад написавшего письмо в стиле «пожалуйста, не выгоняйте меня из убойного». Нужно быть очень уверенным в своем положении, чтобы назвать непосредственного начальника картофельным ирлашкой, – даже в неформальной атмосфере офиса убойного. И Макларни, конечно же, остался в восторге. Засев тем же вечером за печатную машинку в административном офисе, он увековечил этот поступок в служебной записке лейтенанту:

Кому: лейтенанту Гэри Д’Аддарио, отдел убийств

От кого: сержант Терри Макларни, отдел убийств

Тема: Этнические оскорбления/замечания детектива Дэвида Джона Брауна

Сэр, с прискорбием и разочарованием довожу до вашего сведения вопиющий и ничем не оправданный случай причинения морального ущерба, нанесенного мне сегодня днем. До сих пор мне не доводилось сталкиваться с подобным отношением в этом просвещенном департаменте и, как я надеялся, не доведется никогда. Однако вам следует знать, что сегодня детектив Дэвид Джон Браун дважды жестоко оскорбил словесными выпадами мое происхождение, сперва назвав меня «картофельным ирлашкой», а затем – «мелким миком». Вы, сами будучи презираемого происхождения, обязательно поймете мой стыд и обиду. Как вам известно, моя дорогая матушка родилась и выросла в Ирландии, а мой отец – отпрыск добрых людей, вынужденных бежать с благословенного острова во времена ужасного картофельного голода, отчего замечание «картофельный» отдалось во мне особенно болезненно. Сэр, я бы предпочел не выносить этот вопрос из отдела, дабы избежать смятения и позора, которые ждут мою семью в результате публичности, неизбежно сопровождающей разбирательство на комиссии и гражданский иск. Засим мною принято решение не подавать жалобу в консультативный совет по гражданским правам при департаменте, хотя я оставляю за собой право написать в Национальное управление по вопросам трудовых отношений, если внутреннее решение покажется недостаточным. Раньше Браун работал патрульным в Иннер-Харборе, он знает тот район. Более того, он хорошо знает Эдмондсон-авеню, а потому я предлагаю…

Смешно. Даже слишком, думал Уорден, читая копию записки. Очевидный восторг Макларни от Дэйва Брауна только помогал оставить от Кэрол Райт лишь далекое и расплывчатое воспоминание. Если дело Нины Перри хоть чему-то научило Брауна, то ему пора бы это показать, считал Уорден. Правда ли он хочет расследовать убийства? Он вообще понимает, что это значит? Или он здесь только для того, чтобы подавать заявления о сверхурочных и заканчивать каждую вторую ночь в «Кавано»? Если Макларни не даст Дэйву Брауну пинка, то Здоровяк возьмет это на себя. Три недели подряд он пилил молодого детектива, ожидая хоть каких-то телодвижений в связи с расследованием, которое Брауну хотелось бы навсегда выкинуть из головы. Уорден показал себя по всей красе – холодный, требовательный и чуточку свирепый. И нет Брауну, желающему лишь греться в лучах недавней славы, ни радости, ни пощады, ни малейшей надежды на спасение.

И вот на сегодняшней тихой смене с восьми до четырех молодому детективу достает глупости попасться за чтением нового номера «Роллинг Стоун» в комнате отдыха – высший акт лености. Уордену достаточно только войти и убедиться, что на его столе не видно папки Кэрол Райт.

– Де-тек-тив Браун, – произносит Уорден, наполняя каждый слог презрением.

– Чего?

– Детектив Браун…

– Чего надо-то?

– Нравится, как звучит, а?

– Как звучит что?

– Детектив Браун. Детектив Дэвид Джон Браун.

– Слушай, Уорден, иди в задницу.

Уорден пристально и долго буравит взглядом молодого детектива, что тот уже не может сосредоточиться на журнале.

– Хватит на меня пялиться, хрыч старый.

– А я не пялюсь.

– Ну прям не пялишься.

– Это все твоя совесть.

Браун смотрит с непониманием.

– Где дело Кэрол Райт? – спрашивает Уорден.

– Эй, мне еще печатать обвинительное заключение по Нине Перри…

– Это было в прошлом месяце.

– …и на этой неделе я получил ордер по делу Клейвона, так что отвали уже.

– Мое сердце при виде тебя качает бурую мочу, – говорит Уорден. – Я же тебя сейчас не о Клейвоне Джонсе спросил, да? Что нового по Кэрол Райт?

– Ниче. Хуй в очо.

– Де-тек-тив Браун…

Дэйв Браун выдвигает верхний правый ящик и выхватывает 38-й калибр, наполовину доставая из кобуры. Уорден не смеется.

– Дай четвертак, – говорит он.

– На хрена?

– Дай четвертак.

– Если дам четвертак, ты заткнешься на хер и отстанешь?

– Возможно, – говорит Уорден. Дэйв Браун встает и выуживает монету из кармана брюк. Бросает Уордену, снова садится, спрятав лицо за журналом. Уорден выжидает добрых десять секунд.

– Де-тек-тив Браун…