Текст книги "Отдел убийств: год на смертельных улицах"

После допроса Роджер Нолан и Терри Макларни, сопровождая Джеральдин Пэрриш в Городскую тюрьму, идут за ней по коридору шестого этажа, Нолан – прямо за ее спиной.

– И вот перед лифтом она вдруг останавливается и нагибается, – позже рассказывает детективам Нолан, – будто хотела, чтобы я наткнулся на ее жирную задницу. Я вам говорю, в этом вся ее суть… Она правда верит, что если я полапаю ее за зад, то тут же влюблюсь, пристрелю Терри Макларни из его же пистолета и укачу с ней в закат на «шевроле» без опознавательных знаков.

Может, на данный момент психоанализа Нолана достаточно, но для Уолтемейера продолжительное погружение в разум и душу Джеральдин Пэрриш только начинается. Пусть все остальные детективы верят, что уже знают об этой женщине все, что стоит знать, но Уолтемейеру теперь предстоит выяснить, сколько человек она убила, как именно и какие из этих убийств можно успешно доказать в суде.

Для него это уникальное дело: то, что может изменить карьеру, то, за что берется только матерый детектив. Банковские выписки, страховые архивы, протоколы большого жюри, эксгумации – у патрульного-то о таком голова не болит. Уличный коп редко выносит что-то за пределы смены; вызовы одной ночи никак не связаны с вызовами другой. И даже в убойном детективу никогда не приходится расследовать дела после ареста. Но в данном случае арест – только начало долгой и кропотливой работы.

Через две недели Дональд Уолтемейер, Кори Белт и Марк Коэн – помощник прокурора штата, – будут опрашивать друзей и родных Альберта Робинсона в Плейнфилде, штат Нью-Джерси, найдут одного из уцелевших мужей Джеральдин и потребуют для суда банковские и страховые записи. Большая часть вещдоков – документы из разных штатов; скрупулезная работа, у уличного копа обычно вызывающая только скуку. Но эти трое вернутся-таки с объяснением перемещения Альберта Робинсона в Восточный Балтимор и его дальнейшего убийства.

После нового вызова в допросную из тюремной камеры мисс Джеральдин вновь встретится с детективом, который разложит перед ней страховые полисы, и вновь выслушает истину об уголовной ответственности.

– Вы говорите какие-то глупости, – отвечает Джеральдин Уолтемейеру. – Я ни в кого не стреляла.

– Мне-то все равно, Джеральдин, – говорит детектив. – Мне неважно, скажете вы правду или нет. Вас просто привезли для предъявления обвинения в новом убийстве. Альберт Робинсон.

– Кто это?

– Житель Нью-Джерси, которого вы убили ради десяти тысяч долларов по страховке.

– Я никого не убивала.

– Ладно, Джеральдин. Как скажете.

И снова мисс Пэрриш покидает отдел убийств в наручниках, и снова Уолтемейер возвращается к делу, расширяет его – теперь уже в поисках ответов по убийству преподобного Гиллиарда. Процесс выходит кропотливый, часто утомительный – это затянувшееся расследование в отношении женщины, уже арестованной и обвиняемой в четырех убийствах. Здесь даже больше, чем в серии свежих убийств на улицах, требуется профессиональный следователь. Детектив.

После месяцев расследования Макларни пройдет мимо стола Уолтемейера и подслушает его искреннюю спокойную лекцию. Адресатом новообретенной мудрости окажется Кори Белт, дарование из районов, чья командировка в отдел убийств для расследования дела Пэрриш затянулась. На тот момент Белта так и подмывает ответить лживому запирающемуся свидетелю в стиле Западного района.

– Вот в Западном, – говорит Белт, – мы бы просто прижали сволочь к стенке и вправили мозги.

– Нет, послушай. Это тебе не патруль. Тут такое не пройдет.

– Да всегда проходит.

– Нет же, говорю. Здесь надо иметь терпение. Надо думать головой.

И Макларни постоит, послушает еще, а потом пойдет дальше, довольный и позабавленный тем, что Дональд Уолтемейер советует кому-то забыть уроки улиц. Если на счет Черной Вдовы нельзя записать ничего хорошего, то она, по крайней мере, взяла и превратила патрульного в детектива.

Вторник, 2 августа

Обычный летний день на наркорынке Вудленд-авеню, и вдруг из-за лежащего на земле трупа, доминирующей темой становится раса. Мертвый пацан – черный, а полицейские, стоящие над местом преступления, – белые. Толпа начинает роптать.

– Они того и гляди выйдут из-под контроля, – говорит молодой лейтенант, косясь на злобные лица по ту сторону полицейского кордона. – Я бы увез тело как можно скорее.

– Да не парься, – говорит Рич Гарви.

– У меня здесь всего шесть парней, – продолжает лейтенант. – Я бы вызвал еще, но оставлять другие сектора без присмотра не хочется.

Гарви закатывает глаза.

– Плюнь ты на них, – отвечает он тихо. – Ни хрена они не сделают.

Они никогда ничего не делают. А Гарви после нескольких сотен мест преступлений уже даже не слушает, какой грязью его поливает толпа. Детектив на это смотрит так: пусть треплют языками, главное – чтобы под ногами не путались. А если кто-то все-таки влезет на место преступления, то просто кладешь его рожей на капот патрульной машины и вызываешь автозак. И никаких проблем.

– Может, хотя бы накроете мальчика, проявите уважение к мертвому! – кричит полная девушка с другой стороны «кавалера».

Толпа ее шумно поддерживает, и ободренная та продолжает:

– Он для вас просто очередной мертвый ниггер, да?

Гарви оборачивается к Бобу Макаллистеру с потемневшим лицом, а патрульный натягивает белую простыню на голову и туловище покойного.

– Ну ладно, ладно, – говорит Макаллистер, предвосхищая гнев напарника. – Не будем забывать о приличиях.

Тело остается на асфальте, дожидаясь опаздывающего криминалиста, который мчится с другого вызова на противоположном конце города. Жаркий августовский день – а на дежурстве всего четыре криминалиста; это еще одно последствие муниципальной шкалы оплаты труда, не то чтобы поощряющей карьеру в расширяющейся области обработки вещественных доказательств. И хотя пятидесятиминутная задержка рассматривается как очередное публичное проявление заговора белой расистской полиции, процветающего на улицах Балтимора, но Гарви почему-то нисколько не раскаивается. Да идут они все к черту, думает он. Пацан помер, лучше ему уже не станет – и точка. Если они думают, что опытный детектив убойного отдела испортит место преступления, только чтобы порадовать полквартала разволновавшихся хмырей из Пимлико, то что они понимают в жизни.

– Сколько еще черный человек будет лежать на улице? – кричит старик. – Вам все равно, кто его так увидит, да?

Молодой лейтенант слушает нервозно, поглядывая на часы, Гарви же просто молчит. Он снимает очки, массирует глаза и, подойдя к трупу, медленно приподнимает с его лица белую простыню. Полминуты смотрит вниз, затем опускает ткань и отходит. Барский жест.

– Да где эти хреновы криминалисты? – возится с рацией лейтенант.

– Шли всех подальше, – говорит Гарви, раздражаясь, что ситуацию вообще принимают за проблемную. – Место преступления только наше.

Хотя местом преступления это можно назвать с натяжкой. Молодого барыгу по имени Корнелиус Лэнгли застрелили среди бела дня на тротуаре в квартале 3100 по Вудленд – и что-то никто в толпе не торопится сообщить полиции что-нибудь ценное. Но все-таки других мест преступления им пока не завезли, а значит, здесь все принадлежит Гарви и Макаллистеру. О чем еще говорить?

Криминалист опаздывает еще на добрых двадцать минут, но толпа, как водится, теряет интерес к стычке намного раньше. Когда тот наконец приступает к работе, делает снимки и упаковывает в пакетики гильзы от автоматического пистолета 32-го калибра, местные с Вудленд-авеню уже вернулись к своим делам, наблюдая за процедурой лишь с небрежным любопытством.

Но как раз в тот момент, когда детективы потихоньку закруглялись, люди на дальней стороне улицы стали расступаться перед бьющейся в истерике матерью, которая начинает безутешно рыдать еще до того, как видит тело сына. Ее прибытие кладет конец перемирию и снова заводит толпу.

– Почему вы заставляете ее на это смотреть?

– Эй, это же все-таки мать.

– А им плевать. Обычные бессердечные копы, блин.

Макаллистер первый подходит к женщине, загораживает от нее тело и просит вернуться домой вместе с родственниками.

– Здесь вы ничем не поможете, – перекрикивает он материнский плач. – Мы приедем к вам, как только освободимся.

– В него стреляли? – спрашивает дядя.

Макаллистер кивает.

– Он мертв?

Макаллистер снова кивает, и мать в полуобморочном состоянии тяжело опирается на женщину, которая помогает ей вернуться в семейный «понтиак», припаркованный во втором ряду.

– Заберите ее домой, – повторяет Макаллистер. – Это сейчас самое лучшее.

На другом конце Вудленд, ближе к Парк-Хайтс-авеню, разворачивается новая драма. Парень указывая на высокого нескладного прохожего, выпаливает расплывчатое обвинение.

– Он там был, – говорит пацан другу так, чтобы услышал патрульный. – Он там был и сбежал, когда застрелили того чувака.

Патрульный делает в сторону мужчины только полшага – но тот уже разворачивается и убегает. Двое патрульных начинают преследование и нагоняют добычу на углу Парк-Хайтс. При обыске обнаруживается небольшое количество героина, и полицейские вызывают автозак.

Гарви, стоящему в половине квартала от них, сообщают об аресте, но он только пожимает плечами. Нет, это не стрелок, решает он. Зачем стрелку целый час ошиваться поблизости после того, как тело упало на асфальт? Может быть, это свидетель. Или, в конце концов, просто зевака.

– Ладно, давайте, пусть автозак отвезет его в наш офис, – говорит детектив. – Спасибо.

Как правило, стандартный арест наркомана на Вудленд-авеню – Мекке наркоманов в Пимлико, – для детектива ничего не значит. В обычной ситуации у Гарви были бы все основания стоять над трупом, чувствуя себя как мячик, потерявшийся в высокой траве. Но в контексте этого лета внезапный крик, пешее преследование и щепотка дури в прозрачном пакетике – это все, что нужно. Этого достаточно, чтобы ожило даже самое дохлое дело.

Все началось с Лины Лукас в феврале и продолжилось еще парочкой убийств небольшой тяжести в апреле – один худанит, два данкера, но все они через неделю-две все завершились арестом. Здесь нет никакого глубинного смысла – каждый детектив может время от времени рассчитывать на удачу. Но когда в конце июня произошло убийство на Винчестер-стрит, начала вырисовываться закономерность.

Когда Гарви с Макаллистером приехали на Винчестер-стрит, их ждали всего лишь пара кровавых пятен и изуродованная пуля. Несомненно, этим бы все и ограничилось, не будь первым патрульным на месте Бобби Бимиллер, собутыльник Макларни по Западному.

– Я там отправил двоих в ваш офис, – доложил Бимиллер прибывшим детективам.

– Свидетели?

– А хрен их знает. Они были тут, когда я приехал, вот я их и скрутил.

Боб Бимиллер, друг маленького человека, герой немытых масс и патрульный, выбранный голосами трех из пяти балтиморских детективов убойного Самым Предпочтительным Первым Патрульным на Вызове в Гетто. На убийстве таксиста на Скул-стрит несколько лет назад – первом деле Гарви в качестве старшего детектива, – Бимиллер тоже был первым патрульным. Счастливое воспоминание для Гарви, потому что он в итоге раскрыл дело. Хороший мужик, этот Бимиллер.

– Скажи, – с улыбкой спросил Макаллистер, – что за несчастных граждан ты лишил свободы?

– Одна, по-моему, подружка вашей жертвы.

– Вот как?

– Ага. Она была в истерике.

– Для начала неплохо, – сказал Гарви, обычно скупой на похвалы. – А где жертва?

– В Университетской.

В больнице выяснилось, что скорая еще стоит у реанимации. Гарви заглянул в машину № 15 и кивнул черному медику, смывавшему кровь с пола.

– Как у нас дела?

– У меня отлично, – сказал медик.

– Я знаю, что у тебя-то отлично. У него как?

Медик с улыбкой покачал головой.

– Ты не испортишь мне вечер.

Доставлен мертвым, но хирурги все равно вскрыли ему грудную клетку в надежде запустить сердце. Гарви задержался достаточно, чтобы увидеть, как интерн крикнул дежурной сестре, чтобы та убрала покойника из зоны сортировки.

– Немедленно! – крикнул врач. – К нам прибыл выпотрошенный.

Субботний вечер в Балтиморе.

– Выпотрошенный, – повторил Гарви, наслаждаясь звучанием слова. – Ну разве у нас не великий город?

В Университетской больнице не смогли спасти жертву, и полицейская мудрость предсказывала дело без надежных свидетелей или улик. И все же в отделе по расследованию убийств подруга погибшего с готовностью рассказала о большей части убийства и его первопричине – долга в восемь долларов. Нет, она ничего не видела, заявила она, но умоляла Тайди не стрелять. На следующее утро Макаллистер с Гарви опросили весь квартал 1500 по Винчестер-стрит и нашли пару очевидцев.

Тогда Гарви нужно было сразу же направиться к алтарю ближайшей римско-католической церкви. Ему следовало бы, но он не догадался. Вместо этого детектив просто напечатал ордер на арест и вернулся в ротацию, думая, что эта маленькая полоса везения была всего лишь синтезом следовательских навыков и случайной удачи.

Прошла еще неделя, прежде чем Рич Гарви начал понимать, что он действительно поцелован боженькой. Для этого потребовалось июльское ограбление бара в Фэрфилде: престарелый бармен за стойкой «Дела Пола» мертв, а все живые обитатели заведения – слишком пьяны, чтобы опознать собственные ключи от дома, не то что четырех грабителей. Все, кроме пацана с парковки, которого угораздило запомнить даже номера золотистого «форда», умчавшегося с грязной стоянки бара.

Аве Мария, Матерь Божья.

Быстрая проверка номеров дала имя «Рузвельт Смит» и адрес в Северо-Восточном Балтиморе. И действительно около дома подозреваемого, полицейские нашли припаркованный автомобиль с еще горячим двигателем. Совершенно безмозглому Рузвельту Смиту потребовалось примерно два часа в большой допросной, чтобы склониться к варианту Выхода номер 3:

– Вот что я думаю, – предложил ему Гарви, работая в тот момент без чудодейственных сил своего делового костюма. – Этот человек был ранен в ногу и истек кровью из артерии. Сомневаюсь, что вы хотели его убить.

– Вот вам крест, – причитал Рузвельт Смит. – Вот вам крест, я ни в кого не стрелял. Я что, похож на убийцу?

– Не знаю, – ответил Гарви. – А как выглядит убийца?

Еще час – и Рузвельт Смит признался, что водил машину грабителей за вознаграждение в 50 долларов из похищенной суммы. Еще он назвал своего племянника, который находился в баре во время ограбления. Имен двух других парней он не знал, но их знал племянник. Тот, словно понимая, что именно от него зависят аккуратность и порядок следствия, явился с повинной тем же утром и сразу продемонстрировал положительную реакцию на классическую технику допроса Макаллистера – Матриархальное Воззвание к Совести.

– М-моей маме очень плохо, – сказал племянник с сильным заиканием. – М-мне н-н-нужно домой.

– А сейчас твоя мама наверняка тобой очень гордится, да? Да?

Еще десять минут – и племянник рыдал горючими слезами и стучал в дверь допросной, вызывая детективов. Он-таки оказал матери услугу, назвав имена двоих подельников. Работая сверхурочно, Гарви, Макаллистер и Боб Боумен выписали ордеры на два адреса в Восточном Балтиморе и ворвались туда еще до рассвета. В доме на Милтон-авеню нашли одного подозреваемого и винтовку 45-го калибра, которая, по словам свидетелей, применялась при ограблении; по второму адресу обнаружили стрелка – коротышку-социопата по имени Уэстли Бренч.

Орудие убийства, револьвер 38-го калибра, по-прежнему отсутствовало, а Бренч, в отличие от подельников, отказался давать показания в допросной, поэтому против него доказательная база оставалась хлипкой. Но через три дня ситуацию изменила трасологическая лаборатория, сопоставив отпечатки Бренча с отпечатками на банке крепкого пива «Кольт 45», найденной рядом с кассой в фэрфилдском баре.

Отпечатки, номера машины, любезные свидетели – Гарви действительно был поцелован свыше. Целыми днями носился на машине без опознавательных знаков по городу, превращая каждое преступление в ордер на арест. Одно только совпадение отпечатков пальцев при убийстве в баре Фэрфилда требовало чуда на уровне Ветхого завета. По самой меньшей мере Гарви стоило бы тут же пожертвовать девственницу, полицейского кадета или вообще что угодно, что сойдет за балтиморский эквивалент рыжей непорочной телицы. Сказать пару священнических благословений, сбрызнуть жидкостью для зажигалки – и Старший Начальник Смены на Небесах был бы умиротворен.

Но Гарви просто вернулся за стол и дальше отвечал на вызовы – импульсивный поступок человека, незнакомого с понятием кармы.

А теперь, над бренными останками наркоторговца из Пимлико, у него нет права взывать к богам. Нет права верить, что тощий мужик, которого везут на автозаке в убойный, хоть что-то знает об убийстве. Нет права ожидать, что этого самого мужика за хранение крошечного пакетика с наркотой ждет пятерка из-за нарушения условно-досрочного. И уж точно нет оснований думать, что этот мужик знает одного из стрелков по имени, потому что сидел с ним в «Джессап Кат»[56]56
  Прозвище Мэрилендской исправительно-трудовой колонии. Получено из-за того, что ее стены сложены из кирпичей, глину для которых добыли во время постройки дороги инженером Джонатаном Джессапом. Строительством среди прочих занимались и заключенные, которых затем перевели в тюрьму, построенную практически их же руками.


[Закрыть].

И все-таки через час после отъезда с места преступления на Вудленд-авеню Гарви и Макаллистер яростно строчат показания в большой допросной под диктовку поистине доброжелательного свидетеля Редса.

– Я на УДО, – напоминает он Гарви. – Любое обвинение – и я сяду обратно.

– Редс, сначала мне надо понять, чем ты можешь помочь с этим делом.

Тощий свидетель кивает, принимая негласный договор. Насчет тяжких преступлений о сделке договариваются с прокурором; в случае преступлений легкой тяжести вроде хранения наркотиков любой детектив может действовать по своему усмотрению, сняв обвинение одним звонком прокурору штата в районном суде. Редс еще не успел выложить все об убийстве на Вудленд-авеню, а детектив уже уговаривает комиссара суда Северо-Западного района одобрить предварительное освобождение без внесения залога.

– Сколько их было? – спрашивает Гарви.

– Вроде бы трое. Но сам знаю только двоих.

– Кто они?

– Одного звать Стоуни. Мы с ним сидели.

– Настоящее имя?

– Вот этого не знаю, – отвечает Редс. Гарви с недоверием таращится на него.

– Вы с ним сидели – и ты не знаешь его настоящее имя?

Редс улыбается, пойманный на глупой лжи.

– Маккессон, – говорит он. – Уолтер Маккессон.

– А второй?

– Я только знаю, что он Глен. Один из пацанов с Норт и Пуласки. По-моему, Стоуни сейчас работает на него.

Малыш Глен Александр, новая звезда притонов Западной Норт-авеню. Маккессон тоже не лыком шит – отсидел за убийство в восемьдесят первом. После получаса за компьютером BPI Гарви знает и это, и многое другое. Александр и Маккессон приезжали в Пимлико по делу – раздавали бесплатные пробы для всех нариков Парк-Хайтс, чтобы расширить свой рынок за счет чужой территории. Шестерка одного из местных дилеров, Корнелиус Лэнгли, возмутился и тем же утром обменялся парой ласковых с Александром на Вудленд-авеню. Малыш Глен, словно Макартур, покинул район, объявив, что еще вернется, и, словно Макартур, действительно вернулся.[57]57
  Дуглас Макартур (1880–1964) – американский генерал, главнокомандующий на Тихоокеанским театре военных действий во Второй мировой войне. В 1942 году был отозван с острова Батаан, перед отправкой сказал, что еще вернется. В 1944 году дал на острове Лейте знаменитую речь «Я вернулся».


[Закрыть]

Когда на Вудленд-авеню остановился золотистый «вольво», Редс шел по переулку от многоквартирника Палмер-Корт, куда ходил за наркотой. Он вышел на Вудленд, как раз когда Маккессон целился в Корнелиуса Лэнгли.

– Где был Глен? – спрашивает Гарви.

– Позади Маккессона.

– Со стволом?

– Вроде да. Но я видел, что пристрелил чувака именно Маккессон.

Лэнгли не струхнул – истинный стоик, отказавшийся бежать, когда из «вольво» высыпали люди. Младший брат жертвы, Майкл, находился рядом, когда началась стрельба, но стоило Корнелиусу упасть на асфальт, как он с криками бросился наутек.

– Лэнгли был вооружен?

– Я не видел, – качает головой Редс. – Но по идее должен был. Пацаны с Норт и Пуласки с пустыми руками не ходят.

Гарви прогоняет сценарий второй раз, помедленнее, узнавая больше подробностей и записывая всю историю на восьми-девяти страницах. Даже если бы они не собирались снимать с него обвинение в употреблении наркотиков, свидетель из Редса так себе – с таким-то внушительным послужным списком и многочисленными следами от уколов на обеих руках. Но Майкл Лэнгли – уже другой разговор. Макаллистер спускается за газировкой для Редса, и тот вытягивается на стуле в полный рост, скрежетнув ножками по полу.

– Наркота меня в могилу сводит, – говорит он. – Вы у меня все забрали, а мне теперь выкручиваться. Жизнь – тяжелая штука, сечете?

Гарви улыбается. Через полчаса из суда Северо-Западного района приходят бумаги, Редс подписывает показания и втискивает долговязое тело на тесное заднее сиденье «кавалера» для короткой поездки по магистрали Джонс-Фоллс. На Колд-Спринг и Пэлл-Мэлл он резко опускает голову ниже края окна, чтобы его не заметили в машине без опознавательных знаков.

– Ты хочешь выйти на Пимлико-роуд или где? – участливо спрашивает Гарви. – Вот здесь безопасно?

– Нормально. Вокруг никого. Просто тормозните на той стороне.

– Счастливо, Редс.

– И вам.

И он уходит, выскользнув из машины так быстро, что в итоге успевает удалиться от нее на полквартала, прежде чем сменяется сигнал светофора. Он не оглядывается.

На следующее утро, после вскрытия, Макаллистер произносит свою фирменную речь «почтите память жертвы» перед матерью погибшего, причем с такой несомненной искренностью, что Рича Гарви, как обычно, тошнит, а в голове у него крутится вопрос, не закончит ли сейчас Макаллистер тем, что упадет на одно колено. Спору нет: Мак умеет обращаться со скорбящими матерями.

В этот раз просьба касается Майкла Лэнгли, который со времен стрельбы на Вудленд-авеню только и делал, что бежал как можно дальше. Вместо того чтобы выступить в качестве свидетеля убийства собственного брата, он промчался два квартала до своей комнаты, собрал вещи и двинулся на юг, на родовые земли Лэнгли в Каролине. Верните его, попросит Макаллистер мать. Верните – и мы отомстим за смерть вашего сына.

И ведь срабатывает. Спустя неделю Майкл Лэнгли возвращается в Балтимор, в отдел по расследованию убийств, где без лишних слов опознает по фотографиям Глена Александра и Уолтера Маккессона. Вскоре Гарви снова в административном офисе, выписывает еще два ордера на «IBM Селектрик» секретарши.

Восемь убийств – восемь раскрытых дел. Пока лето вынимает всю душу из остальной смены, Рич Гарви вновь сидит за электрической пишмашинкой, продолжая создавать свой Идеальный Год.