Текст книги "Отдел убийств: год на смертельных улицах"

Смене Стэнтона достался тридцатидевятилетний житель Хайлендтауна, отправившийся с другом покупать фенциклидин в нехорошем районе Юго-Восточного Вашингтона, где взамен его ограбил и пристрелил уличный дилер. Друг жмет на газ и проезжает пятьдесят пять километров по магистрали Балтимор-Вашингтон с окровавленным умирающим человеком на пассажирском. В больницу на восточной стороне он доставляет уже труп с дыркой в голове и заявляет, что их ограбил автостопщик на близлежащей Дандолк-авеню.

Еще есть ссора в баре Западного Балтимора, начавшаяся со слов, но перешедшая к кулакам и бейсбольным битам, пока тридцативосьмилетний мужчина не оказался на больничной койке, где и сыграл в ящик три недели спустя. Поссорились два ветерана Вьетнама: один заявлял, что лучшая боевая часть на войне – 1-я воздушная кавалерийская бригада, а другой отстаивал 1-ю дивизию морских пехотинцев. В данном случае победила Воздушная кавалерия.

И как тут забыть уэстпортскую мать, застрелившая своего сожителя, а потом потребовавшая у дочери-подростка взять преступление на себя по той причине, что ее будут судить как несовершеннолетнюю. И о молодом наркодилере из проджекта Лафайет-Кортс, которого похитил и застрелил конкурент, а потом выбросил в канаву в Пимлико, где прохожие спутали его с дохлым псом. И о двадцатипятилетнем предпринимателе из Восточного Балтимора – ему выстрелили в затылок, пока он взвешивал и разбавлял героин на кухонном столе. И об убийстве в стиле «ну разве у нас не великий город», когда Фред Черути едет в квартиру на Кафедрал-стрит, где одна проститутка всадила нож в грудь второй из-за десятидолларовой капсулы героина, а потом пустила ее себе по венам до прибытия полиции. Ключевой свидетель – бизнесмен из вашингтонского пригорода, при первом признаке крови сбежавший обратно к жене и детям, – не обрадовался, когда ему в четыре утра звонит детектив, узнав его личность по чекам от кредитки, оставшимся в Балтиморском Блоке – эрогенной зоне города, где бизнесмен снял шлюх.

– Фрэнк дома?

– Да, – отвечает женский голос, – а кто это?

– Скажите, это его друг Фред, – говорит Черути, проявляя искреннее милосердие, и через пару секунд продолжает: – Фрэнк, говорит детектив Черути из отдела по расследованию убийств Балтиморского полицейского департамента. У нас проблемка, да?

И напротив, есть редкий обнадеживающий момент гражданской сознательности со стороны Джеймса М. Баскервиля, который скрылся с места убийства своей девушки у нее дома на Северо-Западе Балтимора, а через час сам позвонил на место преступления и попросил детектива.

– С кем я разговариваю?

– Это детектив Томлин.

– Детектив Томлин?

– Да, а вы кто?

– Джеймс Баскервиль. Я звоню, чтобы признаться, что это я убил Люсиль.

– Твою налево, Константин, сволочь ты лысая, я тут место преступления осматриваю, а тебе заняться нечем, только мне на мозги капать. Либо приезжай сюда помогать, либо…

Щелк. Марк Томлин слушает гудки, потом поворачивается к члену семьи.

– Как, говорите, зовут парня Люсиль?

– Баскервиль. Джеймс Баскервиль.

Когда звонят второй раз, Томлин хватает трубку на первом гудке.

– Мистер Баскервиль, слушайте, мне ужасно жаль. Я принял вас за другого… Где вы сейчас находитесь?

В ту же ночь в большой допросной Джеймс Баскервиль – который позже согласится на пожизненное плюс двадцать лет, – не старается оправдываться и с готовностью подписывает каждую страницу чистосердечного признания.

– Я совершил тяжкое преступление и должен быть наказан, – говорит он.

– Мистер Баскервиль, – интересуется Томлин, – а у вас дома есть еще такие замечательные люди?

И есть редкие жертвы, как Латония Уоллес, чья смерть – не обязательный исход многолетних семейных ссор или прерванной карьеры в фармацевтике. Бедолаги вроде Генри Коулмана, сорокалетнего таксиста, подобравшего не того клиента на Бродвее и Чейз; Мэри Айронс, девятнадцать лет, покинувшей танцклуб в центре не с тем спутником, после чего ее находят зарезанной за начальной школой; Эдгара Хенсона, тридцать семь лет, выходившего из «7-элевен» на восточной стороне в тот момент, когда внутри банда подростков объявила об ограблении и тут же начала палить. Они забирают с его тела два доллара в продовольственных талонах, оставив кварту молока и банку тушенки «Динти Мур».

И Чарльз Фредерик Леман, пятьдесят один год, работник больницы Черч-Хоум, чьи последние мгновения на земле проходят за покупкой двойной порции хрустящей жареной курочки в «Кентукки Фрайд» на Файет-стрит. Он так и не успевает пройти пять метров от ресторана до своего «плимута»; его обнаруживают раскинувшимся на промокшей от дождя парковке – кошелька нет, содержимое одного кармана разбросано по асфальту, ужин лежит в луже рядом с головой. Другой клиент наблюдал из ресторана короткую драку с тремя подростками, слышал выстрел и видел падение жертвы. Он заметил, как какой-то парень склонился над убитым, методично обшарил карманы его штанов, потом побежал за соучастниками через Файет-стрит в проджект Дуглас-Хоумс. Но шестидесятисемилетний свидетель близорук и не может описать преступников подробнее, чем «трое черных». Машину убитого отгоняют к штабу на экспертизу в надежде, что кто-то из троих коснулся ее и оставил четкий отпечаток. Когда надежды развеиваются, им остается только анонимный звонок: некто, судя по голосу – белый мужчина, сообщает Дональду Кинкейду, что его черной коллега по работе утверждает, будто после выстрела через Дуглас-Хоумс пробежали трое ребят – и одного из них коллега знает по имени. Но тот не хочет выступать свидетелем. Как, собственно, и звонящий.

– Ему необязательно представляться. Пусть просто поговорит со мной, как вы сейчас говорите, – умоляет Кинкейд. – Уговорите его позвонить, потому что говорю вам, как есть – других зацепок у меня не осталось.

Голос на другом конце провода обещает попробовать, но Кинкейд проработал в убойном десяток лет и кладет трубку, зная, что, по всей видимости, ждет звонка, которого не будет.

Воскресенье, 21 февраля

Они следуют совету психоаналитиков ФБР: Пеллегрини и Лэндсман привозят Рыбника в отдел убийств с утра, когда, предположительно, подозреваемому с ночным образом жизни неуютнее всего. К тому же они делают все возможное, чтобы тот поверил: он не держит ситуацию под контролем, их скрупулезность, настойчивость, грубая сила технологий обязательно выведут его на чистую воду.

В допросную Рыбника проводят мимо трасологической лаборатории. Обычно запертое в воскресенье с утра помещение на пятом этаже открыли, все оборудование включили сами детективы. Это сложная постановка, чтобы запугать подозреваемого, расколоть его даже раньше, чем он войдет в допросную. На стойке аккуратно и красноречиво разложена окровавленная одежда девочки; на столе – ее учебники и сумка.

Над вещами стоят Терри Макларни и Дэйв Браун в белых халатах, на их лицах – напускная ученая сосредоточенность. Кажется, будто они собирают микроскопические улики, деловито передвигаясь между одеждой и оборудованием.

Проводя подозреваемого мимо окон лаборатории, Пеллегрини пристально следит за выражением его лица. Старик как будто все видит, но никак не реагирует. Детектив ведет Рыбника через дальнюю лестницу на этаж выше, в отдел убийств, через аквариум в кабинет капитана, встречающий невероятной солидностью. Обширный стол и кресло с высокой спинкой, бескрайний вид на балтиморский горизонт – кабинет словно добавляет процедуре престижа. Перед тем как зачитать Миранду, Пеллегрини и Эджертон дают Рыбнику насмотреться на карты, воздушную съемку и бесстрастные черно-белые снимки с лицом девочки, снятые потолочной камерой в морге медэкспертизы, – все это развешано на нескольких досках, теснящихся в комнате. Ему дают заметить и собственное лицо – на фотографии по соседству со снимком девочки. Они делают все возможное, чтобы их лучший подозреваемый по делу Латонии Уоллес прочувствовал: рано или поздно у них будут вещественные доказательства, они исходят из позиции силы, разоблачение и наказание неминуемы.

А затем они набрасываются. Сначала Пеллегрини, потом Эджертон. Громко и быстро тараторят, шепчут, лаконично и монотонно бубнят, кричат, забрасывают вопросами, снова забрасывают теми же вопросами. Лэндсман и остальные слушают их натиск под дверью, дожидаясь, когда что-нибудь спровоцирует седого старика, что-то заденет за живое и вытянет из глотки начало признания. Детективы по очереди выходят, возвращаются, снова выходят, снова возвращаются, каждый раз – с новыми вопросами, с новыми тактиками, предложенными теми, кто тихо подслушивает снаружи.

Конфронтация срежиссирована идеально – настолько, что многие детективы позволяют себе поверить: наконец вся смена сплотилась вокруг одного «красного шара», делая все в человеческих и юридических пределах возможного, чтобы выжать из подозреваемого признание. И все же старик в кабинете капитана не проникся. Он скала – неподвижная стоическая глыба без страха, без намека на стресс, без обиды на подозрения в растлении и убийстве ребенка. Каждый аргумент он встречает лишь категорическим отрицанием и предлагает не более чем расплывчатые очертания прошлых показаний. Не предоставляет алиби на вторник. Ни в чем не признается.

В первые часы допроса Пеллегрини вновь уступает Эджертону, который занимался этим много раз. С неким беспокойством он слушает, как Эджертон выкладывает перед подозреваемым все их наработки. Чтобы убедить в своем всеведении, он рассказывает, что им известно о девочках, известно о его поведении. Мы знаем о давнем обвинении в изнасиловании, уверяет Эджертон. Мы знаем, почему у тебя все еще нет алиби.

Пеллегрини слушает, как ветеран вываливает все, что есть, безо всякого эффекта, и слишком поздно осознает, что этого мало. Час за часом Эджертон шарашит словами и фразами на удвоенной нью-йоркской скорости, но Пеллегрини чувствует, что безразличие старика только растет. У детективов есть подозрения, есть вероятности – всего лишь зачатки косвенного обвинения. А чего у них нет, так это улик: голых фактов, твердых фактов. Тех, что раскалывают человека вдребезги и вынуждают признаться в том, в чем никто не признается добровольно. Они палят со всех стволов – но без толку.

Если они правы – если Рыбник действительно растлил и убил Латонию Уоллес, – тогда у них есть всего одна-две возможности его сломать, один-два сеанса, чтобы вытянуть признание. В прошлое воскресенье они надкусили яблочко, а теперь разбрасываются крохами с пустой тарелки.

Когда Эджертон устает, Пеллегрини подхватывает немногие незатронутые темы. Задает открытые вопросы, надеясь услышать что-то длиннее односложных ответов. Пытается сыграть на чувствах старика к покойной девочке. Но это случайные вопросы, действия вслепую без плана или науки. Пеллегрини следит за непроницаемым лицом старика и кусает локти. Он заперт в одной комнате с лучшим и давним подозреваемым – а козыря так и нет, нет ломика, чтобы вскрыть ему душу.

Пеллегрини снова гложет сожаление, все то же нервирующее ощущение, что дело уплывает из его рук. Когда дошло до этого – самой важной конфронтации в их расследовании, – он передал бразды Эджертону. Но у Эджертона нет плана – черт, да ни у кого здесь его нет.

Все стояло на отчаянной надежде, что Рыбник испугается профессионализма, знаний и авторитета – испугается настолько, что выдаст самые мрачные тайны. Теперь Пеллегрини гадает, хватает ли их подозреваемому мозгов, чтобы вообще почувствовать такой страх. Его не смутила прогулка мимо лаборатории; не смутили снимки из морга. Либо Рыбник действительно невиновен, либо он настоящий социопат.

Через восемь часов, когда сначала Пеллегрини, а потом Эджертон сдаются досаде и усталости, из Центрального района вызывают машину. Торговец молча сидит на зеленом виниловом диванчике в аквариуме, пока не приезжает патрульный, готовый доставить его обратно на Уайтлок-стрит. Старик медленно встает и шаркает по коридору шестого этажа – снова свободным человеком.

Через два дня Пеллегрини является на полуночную смену, открывает журнал и видит, что сегодня он – единственный дежурный детектив. Фальтайх в отпуске, у Даннигена с Черути выходные, а Рик Рикер, только что вернувшийся с больничного из-за перелома руки, все еще работает по облегченному графику.

– Уже можете идти, – говорит он Кинкейду и остальным на смене с четырех до полуночи, наливая себе кофе.

– А где наша смена? – спрашивает Кинкейд.

– Это я.

– Только ты?

– Ну а как вы хотели, – говорит Пеллегрини. – Один город – один детектив.

– Блин, Том, – отвечает Кинкейд, – очень надеюсь, что хренов телефон не зазвонит.

Но по закону подлости он звонит. И в пять утра Пеллегрини стоит, нюхая вонь мочи, в темной подворотне между двумя зданиями на Клей-стрит в центре, смотрит на останки бездомного пьяницы – с размозженным черепом и спущенными штанами. Он всего-то хотел опорожниться в тепле – и за это простое желание его забили насмерть. Убийств бессмысленнее просто не бывает.

Тем же утром административный лейтенант напоминает Пеллегрини, что он старший следователь по делу Латонии Уоллес, и приказывает передать 880033 – убийство Барни Ирли, сорок пять лет, без места жительства, – группе Роджера Нолана. Почему-то его решение Нолана не осчастливило.

Перебрасывание делами ничего не решает. Это мир, где убийств больше, чем детективов, это город, где время не ждет – даже Латонию Уоллес. Через неделю Пеллегрини и Гэри Данниген сидят одни в офисе на полуночной смене, когда звонит телефон – поножовщина с летальным исходом на Юго-Востоке.

И Пеллегрини возвращается в ротацию.

4

Понедельник, 22 февраля

Ни свидетелей, ни мотива. Сорокалетнюю женщину ударили ножом, потом ударили еще раз, а затем, видимо, выстрелили ей в голову с близкого расстояния. Хотя бы умерла в доме, говорит себе Рич Гарви.

Уилсон, криминалист, прекращает снимать, чтобы перезарядить пленку; Гарви пользуется недолгой передышкой и еще разок проходится по спальне, прогоняя в мыслях список дел. Так и слышно, как у него в голове шуршат индексные карточки.

– Эй, а друг твой где? – спрашивает Уилсон. Детектив рассеянно смотрит на него.

– Какой друг?

– Ну, твой напарник, Макаллистер.

– Сегодня выходной.

– Одного тебя бросил, а?

– Вот именно, валите на старика Гарво самые сложные… Ты сфоткал одежду вот тут, у двери?

– Пару раз.

Гарви кивает.

Шарлин Лукас найдена соседом, мужчиной средних лет, живущим этажом выше. Уходя на работу в пять утра, он заметил, что дверь в ее квартиру была приоткрыта, а когда возвращался домой после 16:00, дверь стояла в таком же положении. Позвав соседку по имени, он прошел до спальни и увидел вытянутые на полу ноги.

Медики установили факт смерти в 16:40, через пятнадцать минут на Гилмор-стрит приехал Гарви. Место происшествия перекрыли, патрульные Западного не пускали в краснокирпичное здание никого, кроме жильцов. Трехэтажный дом недавно переделали в многоквартирник с двушками, и, судя по всему, подрядчик постарался на славу. Здание, стоящее в одном из самых обшарпанных районов западной стороны, не назовешь иначе как гордостью района. Квартиры со всей отделкой оборудованы и сигнализацией, и засовами, и домофонами.

Поднявшись на площадку второго этажа, Гарви сходу отмечает, что признаков взлома нет – ни на двери подъезда, ни на двери квартиры. Что в гостиной, что в спальне окна целы.

Лина Лукас лежит на спине, в луже из свернувшейся крови, растекшейся широким кругом по бежевому паласу. Глаза закрыты, рот слегка приоткрыт, и, не считая белых трусиков, она голая. Лужа говорит о серьезной ране на спине, но Гарви замечает спекшуюся кровь у левого уха – возможно, пулевое отверстие. На шее и челюсти еще с десяток мелких порезов, некоторые – не больше царапин.

Голова смотрит на север, ноги – на юг, тело находится у двуспальной кровати в тесной комнатке. На полу рядом с дверью – одежда жертвы; Гарви отмечает, что та лежит кучкой, словно женщина раздевалась стоя и оставила ее у ног. Лина Лукас была не против раздеться перед убийцей, делает вывод Гарви. А если она разделась до прибытия убийцы, то, получается, открыла дверь, не потрудившись ничего накинуть сверху.

Сама спальня, как и вся квартира, практически не тронута. Только обыскан металлический комод – дверцы широко распахнуты, на пол вывалены сумочки и предметы одежды. На ковре в углу комнаты рассыпана рваная пачка риса; рядом с ней – белый порошок, наверняка кокаин, и около сотни пустых желатиновых капсул. Это для Гарви не загадка: рис впитывает влагу, в него часто упаковывают кокаин, чтобы порошок не кристаллизовался.

Гарви осматривает деревянное изголовье кровати. Рядом с углом, ближайшим к голове жертвы, – несколько кривых вертикальных царапин: они свежие, соответствуют ударам острым предметом, наносившимся сверху вниз. Еще на этой стороне простыни – капли крови, а на полу у кровати – кухонный нож со сломанным лезвием.

Версия: женщина лежала в постели на спине, головой на север, когда на нее напали с ножом. Убийца бил сверху, задевая изголовье. Либо от силы ударов, либо в попытке защититься жертва скатилась на пол.

Рядом с головой покойницы – подушка и наволочка почерневшие, похоже, от пороха. Но только когда прибудут медэксперты и перевернут тело, Гарви найдет на ковре под головой в лужице крови маленький неровный комочек из тускло-серого металла. Контрольный выстрел произвели, когда жертва лежала на полу, и грохот заглушили, приложив к ее лицу подушку.

Сама пуля странная. Гарви приглядывается: средний калибр, наверное, 32-й или 38-й, но такой извращенный плосконосый профиль он еще не встречал. Она сравнительно целая, не сильно помялась и не раздробилась, следовательно, пригодна для баллистической экспертизы. Гарви бросает пулю в манильский конверт для улик и передает Уилсону. На кухне приоткрыт ящик с ножами. В остальном ничего помимо спальни не тронуто. В гостиную и туалет вроде бы не заходили.

Гарви просит криминалиста сосредоточиться на скрытых отпечатках в спальне, а также на дверях квартиры и спальни. Еще криминалист посыпает черноватым порошком кухонные столешницы и открытый ящик, а еще раковины на кухне и в ванной на случай, если убийца до чего-то дотрагивался, когда мыл руки. Везде, где в черном порошке проступает очертание пригодного отпечатка, эксперт прижимает кусочек прозрачной клейкой ленты и помещает ее на карточку размером 3 на 5 дюймов. Пока он переходит из спальни на кухню, коллекция карточек растет. Закончив со столешницами, он указывает на другой конец коридора.

– В передней комнате что-нибудь посмотреть?

– Не думаю. Похоже, он туда не заходил.

– Мне несложно…

– Не, на фиг, – говорит Гарви. – Если это человек с доступом к квартире, от отпечатков все равно пользы никакой.

Детектив мысленно перечисляет улики, которые поедут в центр. Пуля. Нож. Горка одежды. Наркота. Капсулы. Сумочка, испачканная порошком для снятия отпечатков, где, по всей видимости, хранились кокаин, рис и капсулы. Подушка и наволочка с продуктами выстрела. Простыня, аккуратно снятая с матраса и медленно скатанная, чтобы не потерять волосы или волокна ткани. И, конечно, снимки: комнат, места происшествия, кровати с поврежденным изголовьем, каждой улики на своем месте.

В городском районе новости разлетаются быстро, и семья убитой – мать, брат, дядя, дочери, – появляется на Гилмор-стрит раньше, чем медэксперты грузят носилки в черный фургон. Гарви отправляет их всех на патрульных машинах в отдел убийств – другие детективы соберут у них необходимые данные.

Через два часа некоторые родные Лины Лукас уже возвращаются на место убийства. Гарви, почти закончив, спускается по лестнице и натыкается на младшую дочь, прислонившуюся к патрульной машине. Ей нет и двадцати трех, худая, жилистая, но здравомыслящая и ушлая. Опыт детектива убойного подсказывает, что всегда найдется родственник, который будет сохранять спокойствие, слушать, правильно отвечать на вопросы и переносить переносящий самые жуткие факты убийства, пока остальные заливаются слезами от скорби или спорят, кому достанется десятискоростной блендер жертвы. Гарви уже переговорил с Джеки Лукас перед тем, как отправить семью в центр, и после короткой беседы отметил ее для себя как лучший и самый толковый контакт в семье.

– Эй, Джеки, – Гарви манит ее за собой на тротуар, на почтительное расстояние от зевак, собравшихся перед домом.

Джеки Лукас догоняет детектива, проходит с ним пару метров.

Разговор начинается с того же, с чего и всегда: с кем встречалась жертва, какие имела привычки и грешки. Из предыдущих разговоров с семьей Гарви уже кое-что узнал о ней и людях в ее жизни; факты с места убийства – отсутствие следов взлома, кучка одежды, рис и капсулы, – укрепляют понимание. Начиная задавать вопросы, Гарви легонько касается локтя девушки, словно подчеркивая, что между ними должна звучать только правда.

– Парень твоей матери, этот Фрейзер, – он торгует наркотой…

Джеки Лукас мнется.

– А твоя мама торговала для Фрейзера?

– Я не…

– Слушай, сейчас это никого не волнует. Просто если я хочу найти убийцу, мне необходимо знать.

– Она только хранила, – говорит Джеки. – Ничего не продавала, ну или я об этом не знаю.

– Употребляла?

– Марихуану. Редко.

– Кокаин?

– Не очень. Ну или я не знаю.

– А Фрейзер?

– Он – да.

– Как думаешь, Фрейзер мог убить твою мать?

Джеки Лукас думает, сосредоточившись на мысленном образе. Медленно качает головой.

– Вряд ли это он, – отвечает она. – Он всегда нормально с ней обращался, ну, типа, не бил, ничего такого.

– Джеки, я должен спросить…

Дочь молчит.

– Твоя мать, ну знаешь, водила к себе мужчин?

– Только Фрейзера.

– Только Фрейзера?

– Только его, – настаивает она. – Когда-то она встречалась с другим, но уже давно она только с Фрейзером.

Гарви кивает, ненадолго потерявшись в мыслях. Джеки прерывает молчание.

– Полицейский в центре говорит, нам нельзя ничего рассказывать Фрейзеру, а то вдруг он свалит.

Гарви улыбается.

– Если свалит, я как минимум пойму, кто это сделал, да?

Девушка улавливает логику.

– Вряд ли это он, – повторяет она. Гарви заходит с другого конца.

– А твоя мама пускала в квартиру кого-нибудь еще? Если она была одна, впустила бы кого-нибудь, кроме Фрейзера?

– Только одного пацана, Винсентом зовут, – говорит Джеки. – Он работает на Фрейзера, и уже заходил сюда за наркотой.

Гарви понижает голос.

– Как думаешь, она бы переспала с этим Винсентом?

– Да не. И, по-моему, Винсент тоже ни разу не приходил без Фрейзера. Короче, вряд ли бы она его впустила, – передумывает Джеки.

– А ты знаешь фамилию Винсента?

– Вроде Букер.

– Джеки, – Гарви переходит к последней детали. – Ты мне уже говорила, что Фрейзер прятал в спальне пистолет.

Дочь кивает.

– У нее был 25-й, и Фрейзер иногда приносил свой 38-й.

– Мы их не нашли.

– Она их прячет на полке, – говорит дочка. – В глубине.

– Слушай, – говорит Гарви, – если я тебя впущу поискать пистолеты, как думаешь, найдешь?

Джеки кивает, потом следует за ним.

– Там все плохо? – спрашивает она по пути наверх.

– Что «плохо»?

– В комнате…

– А, – говорит Гарви. – Ну, ее уже увезли… но кровь осталась.

Детектив проводит девушку в спальню. Джеки бросает взгляд на красное пятно, потом идет к металлическому туалетному столику и достает из глубины верхней полки пистолет 25-го калибра.

– А второго нет.

Еще с полки в шкафу за кроватью она достает чемодан, где лежит чуть больше 1200 долларов наличкой – деньги по недавней страховой выплате.

– Фрейзер знал про эти деньги?

– Знал.

– И знал, где они?

– Ага.

Гарви кивает, пораскинув мозгами. Потом по лестнице поднимается патрульный из Западного и заходит за детективом.

– Что такое? – спрашивает Гарви.

– Остальная семья хочет подняться.

Гарви смотрит на криминалиста.

– Все собрал?

– Да, я уже на выход.

– Ладно, впускай, – говорит Гарви патрульному, и тот спускается открыть подъезд. Спустя секунды в квартиру набивается десяток родственников, включая мать и старшую дочь жертвы, и немедленно поднимается галдеж.

Старшие занимаются описью кухонных приборов, цветного телевизора, музыкального центра. В таких местах, как Гилмор-стрит, рекламация ценностей жертвы – посмертная обязанность, причем не столько из-за жадности, сколько из-за стопроцентной уверенности, что, стоит разойтись слухам, как на земные богатства новопреставившегося слетятся все местные домушники – если успеют проникнуть в квартиру после того, как уедет полиция, и до того, как опомнятся родственники. Скорбь будет потом, но сегодня мать жертвы не собирается бросать на растерзание волкам домашний многоканальный развлекательный центр.

Остальные озираются с мрачным любопытством. Двоюродный брат указывает на свернувшуюся красную лужу на ковре спальни.

– Это кровь Лины?

Патрульный кивает, и брат поворачивается к старшей дочери жертвы.

– Кровь Лины, – повторяет он. Не стоило. Потому что теперь старшая сестра Джеки завывает, что есть мочи, и бросается к красному пятну, растопырив руки.

– МАМА, МАМА, Я ВИЖУ МАМОЧКУ, – девушка возит руками в луже, собирая как можно больше крови. – МАМОЧКА, Я ВИЖУ МАМОЧКУ…

Гарви наблюдает, как двоюродный брат и еще какой-то родственник оттаскивают ее от лужи.

– …МАМОЧКА, НЕ УХОДИ, МАМОЧКА…

Девушка с криками простирает перед собой окровавленные руки. Предчувствуя немаленький счет из химчистки, Гарви отступает, потом направляется к двери.

– Ладно, Джеки, – говорит он – Спасибо. Я же дал свой телефон?

Джеки Лукас кивает, потом поворачивается успокаивать сестру. Когда вопли становятся еще истошнее, Гарви сбегает вслед за криминалистом и заползает в замерзший салон «кавалера». Всего он потратил на осмотр места происшествия меньше четырех часов.

Перед возвращением в отдел убийств Гарви проезжает еще двенадцать кварталов на север, чтобы проверить, не нужна ли помощь с вызовом на подозрительную смертьпоступившим через три часа после вызова на Гилмор-стрит. Гарви уже звонил в офис и услышал от Дэйва Брауна, что второй вызов тоже может быть убийством, причем как-то связанным с Шарлин Лукас. Гарви поднимается на второй этаж дома в ряду на Лафайет-авеню и обнаруживает Рика Джеймса и Дэйва Брауна над телом пятидесятилетнего мужчины.

Как и Лину Лукас, жертву на Лафайет-авеню застрелили в голову и несколько раз ударили ножом, правда, здесь – в грудь. Как и у Лины Лукас, рядом с головой жертвы – подушка, испачканная порохом. Более того, лицо жертвы покрыто теми же неглубокими порезами – их больше двадцати. Жертву – очевидно, убитую уже давно, – нашли родственники, которые заволновались из-за отсутствия старика и вошли через незапертую заднюю дверь. Следы взлома также отсутствовали, но кто-то обшарил всю комнату, где найдена жертва.

Дела однозначно объединяются, когда Гарви узнает, что мертвец – Пернелл Хэмптон Букер, отец Винсента Букера, того самого предприимчивого паренька на побегушках у Роберта Фрейзера, торгующего дурью и спавшего с Линой Лукас. Стоя в спальне покойного, Гарви почти наверняка знает, что обе жизни отняла одна и та же рука.

Оставив Брауна и Джеймса на месте преступления, Гарви возвращается в отдел и закапывается в бумажную работу за дальним столом. Он все еще там, когда оба детектива возвращаются с Лафайет-авеню.

Словно мало непосредственных сходств между местами преступлений, еще и пуля, извлеченная из мозга Пернелла Букера на вскрытии следующим утром, – та же извращенная плосконосая, 38-го калибра. Тем же вечером Дэйв Браун, старший по Лафайет-авеню, подруливает к столу Гарви с фотографией юного Винсента Букера.

– Йо, видать, будем работать вместе.

– Видать.

В тот день с Гарви уже связался анонимный осведомитель – женщина позвонила в отдел убийств и сказала, что слышала разговоры в баре на Западной Пратт-стрит. Какой-то человек сказал другому, что Лину Лукас и старика на Лафайет убили из одного ствола.

Интересный слух. Баллистики подтверждают это на следующий день.