Текст книги "Поляк. Роман первый"

XXXV

Глеба Смирнитского, как единственного в русской армии капитана, награжденного двумя орденами Святого Георгия, направили в созданный при Ставке батальон Георгиевских кавалеров – командиром роты. Странный это был батальон: одни увешанные крестами через всю грудь старослужащие солдаты. В бой не ходили, хорошо питались, маршировали, чистили оружие, четко стояли в необыкновенно красивой форме на небольших царских парадах, когда государь в Ставке прилюдно награждал и целовал со слезой всех награжденных, – и солдаты, получая награды, плакали и крестились: «Сам царь наградил! Живой!»

Глеб чувствовал, что без войны, без боя, без плеча своих товарищей он засыхает, тупеет от нынешней своей службы. Он невыносимо страдал, когда узнавал о потерях в армии и своем гвардейском полку, радовался успехам своего «молодого друга», как он называл Сергея Добрынина, который опять отличился в бою и был вновь награжден и получил погоны поручика. Рапорт за рапортом Глеб Смирнитский направлял на имя начальника Генерального штаба Михаила Алексеева, чтобы его вернули обратно в полк. Но тому было не до рапортов какого-то капитана, пусть даже гвардейского и Георгиевского кавалера. Страна катилась в пропасть. Генералы искали выход.

Николай Александрович Романов, царь всея Руси, ходил, как затравленный зверь, по своему вагону в Ставке под Могилевом.

Ежечасно поступали все более угрожающие сведения, и не с фронта – из тыла, из Петрограда. Ситуация в столице становилась все более и более угрожающей: запасные полки выходили из казарм на улицы, полиция разбегалась, казаки перестали разгонять рабочих, продовольственные магазины и лавки закрывались, хотя продовольствия на складах было достаточно, – боялись мародеров и вооруженных солдат, не желавших воевать, но желавших есть и грабить.

Император страдал от постоянного нытья со стороны председателя Государственной думы Родзянко и начальника Генерального штаба Алексеева. Да еще «великокняжеская фронда» требовала того же, что и все, – назначить какое-то «ответственное министерство». Какое? За что ответственное – император не понимал. А назначить – значит, поделиться властью. Ну и какой же он после этого царь?

Но еще больше император страдал от неизвестности за семью. Он только знал, что дети больны корью и часть Александровского дворца в Царском Селе превратилась в маленький семейный госпиталь. В большей части дворца и так был развернут госпиталь, в котором сестрами милосердия – а государыня, сдав экзамены, операционной сестрой – служила вся царская семья. Особенно он страдал по наследнику, больному гемофилией, Алексею. Вот судьба – жена Александра Федоровна привнесла в их, романовский царский род вместе с имевшейся в ней маленькой частицей английской крови и эту болезнь, которую носят в себе женщины, а болеют только мальчики. Судьба!..

А за спиной царя генерал-адъютант, начальник Генерального штаба, член тайной организации «военная масонская ложа» Михаил Васильевич Алексеев и вновь главнокомандующий, уже Северным фронтом, Николай Владимирович Рузский, дворяне, присягу государю дававшие, собирали телеграммами с командующих фронтами, армиями и флотами согласие на отречение императора. И все соглашались, кроме командующего Кавказской армией да адмирала Колчака.

Неужели столь ненавистна была власть этого слабого императора? Неужели не понимали, что свержение самодержавия приведет Россию не к превращению в буржуазную республику, а к гражданской войне? Если раньше император мог не обращать внимания на всех этих Родзянок, Гучковых, какого-то Керенского, то от своих, от великих князей, от элиты армии он никак такого не ожидал. Со всех сторон веяло одним – предательством.

Император сделал то, чего эти предатели от него и хотели, – он решил покинуть Ставку и ехать в Петроград, не зная, что уже был согласован план остановки поезда и его ареста с требованием отречения от престола в пользу сына Алексея. Всюду была измена!

Государь вызвал в свой вагон генерала Иванова – одного из немногих, кому он еще доверял.

– Николай Иудович, – сказал тихо император, – вы единственный, на кого я могу положиться в этот скорбный час. Я назначаю вас командующим Петроградским военным округом. Вам надлежит незамедлительно выехать в столицу и помочь навести там порядок. Я уже отдал распоряжение генералу Рузскому передать под ваше командование два пехотных и два кавалерийских полка. Я передаю вам батальон Георгиевских кавалеров. Кроме того, я вас прошу: помогите моей семье выбраться из города. Я за них боюсь; я решил направить мой поезд в Петроград, но дойдет ли он?

– Ваше величество, позвольте вам дать совет: оставайтесь здесь, в Могилеве, в Ставке. Пока вы здесь – вы в безопасности. Как только вы оторветесь от еще преданных вам частей, вас арестуют.

– Вы так думаете, Николай Иудович? Неужели все так печально?

– Боюсь, что да!

– И все-таки я поеду, – тихо произнес император. – Я умру от переживаний за свою семью. Поезжайте, Николай Иудович, и да хранит вас Господь.

Царь перекрестил в спину выходящего генерала…

Служба в батальоне Георгиевских кавалеров тяготила Смирнитского. Ни повышенное жалованье, которое он почти все переводил семье Тухачевских, иначе они бы голодали, ни зависть окружающих, ни особая, изумительно красивая форма не прельщали боевого офицера Смирнитского. Он подавал и подавал рапорты о переводе обратно в Семеновский полк. Он уже с радостью представлял, как вернется в родной полк и свой батальон. Правда, от полка четырнадцатого года не осталось и половины – все полегли в боях. Со славой погибли, ни разу не отступив и не показав спину врагу. Роты уже не восстанавливали – некем было.

Глеб за эти два с половиной года войны сильно изменился: стал худее и поэтому казался еще более высоким, редко смеялся и улыбался, но никогда не кричал на солдат, хотя и был строг. В атаки ходил впереди всех, получал ранения, контузии и награды. И был уважаем и среди солдат, и среди офицеров. Казалось, он заменил своей храбростью пропавшего в феврале пятнадцатого года Михаила Тухачевского, о необыкновенной смелости которого еще весь пятнадцатый год в полку ходили легенды, которые все же потом забылись. Глеб в отличие от своего друга был рассудительным храбрецом – солдат берег. Этого в Тухачевском не было с первого дня войны – он солдата не понимал, да и не хотел понимать, для него главным было выполнить приказ, свой приказ. Бой был стихией Тухачевского.

Генерал Иванов вызвал к себе офицеров батальона и, как положено перед Георгиевскими кавалерами, стоя объявил приказ:

– Идем на Петроград! По дороге к нам присоединятся полки с Северного фронта. Пора наводить порядок в столице.

Офицеры вытянулись, выслушивая необычный приказ; им еще не приходилось воевать против своих, пусть даже восставших против царя солдат. Хотя назвать солдатами этих необученных и не нюхавших фронта солдат запасных полков, наводнивших Петроград и не желавших воевать, как-то язык не поворачивался. Но все равно – свои, русские, православные люди. Четыреста солдат батальона, повесив Георгиевские кресты поверх шинелей, с оружием, погрузились в вагоны, и паровоз, свистнув, побежал к полыхающему красными знаменами Петрограду. Среди этих четырехсот были и сто солдат роты капитана Глеба Смирнитского.

Генерал Иванов беспрепятственно доехал до Царского Села, еще не зная, что начальник Генерального штаба Алексеев после отбытия Иванова из Ставки позвонил на Северный фронт Рузскому и они договорились приказ императора не исполнять и полков Иванову не выделять. «Карательная экспедиция» заранее была обречена на провал.

Николай Иудович был принят императрицей Александрой Федоровной. Но до того как Иванов побывал у государыни, к нему прибыл из столицы полковник Домашевский и они долго о чем-то шептались. Полковник рассказал о реальных событиях в Петрограде, и Иванов испугался. Императрице он сказал, что послан императором с сообщением, что его величество едет в Царское Село. Раскланялся и вышел. И даже не узнав, прибудут или нет полки от Рузского, приказал повернуть батальон на Псков, а сам уехал впереди всех на автомобиле. Иванов узнал больше, чем остальные.

XXXV

События в Петрограде развивались стремительно: все партии, высший свет, военные помогали, не желая того, друг другу в свержении монархии. Забастовка рабочих охватила весь город. Магазины, полные хлеба, закрылись, – боялись грабежей. Командующий Петроградским военным округом генерал Хабалов приказал казакам и полиции разогнать вышедших на улицы рабочих и жителей, требующих хлеба. Было приказано поднять верные присяге воинские части города, и тут произошло неслыханное. Штабс-капитан Николай Лашкевич был в этот день в батальоне и пьян. Получив по телефону приказ, он срочно построил учебный батальон на плацу. Переверзев был в этот день дежурным по батальону и тоже вышел на плац.

– Солдаты! – икнув, заорал Лашкевич. – Отечество в опасности! Рабочая мразь, напившись, вышла на улицы и стала громить магазины с продовольствием. Их лозунг «Долой царя!». Несознательное гражданское население, эти глупые бабы с детьми, помогают им грабить лавки и склады. Командующий Петроградским округом генерал-лейтенант Хабалов приказывает нам вместе с полицией и казаками остановить эту вакханалию. Нам разрешено стрелять по мародерам. Приказываю батальону разобрать оружие и выступить на помощь верным государю частям. Вперед, солдаты, не посрамим высокое звание солдат Российской империи! – Лашкевич вновь икнул и покачнулся. – Штабс-капитан Переверзев, приказываю вам раздать солдатам оружие и выступить в сторону Лиговского проспекта. Исполнять!

– Ты, ваше благородие, хочешь, чтобы мы в безоружных людей стреляли? – раздалось из строя.

– Кто это сказал? Два шага вперед. Капитан Переверзев, отберите команду из пяти человек и расстреляйте подлеца перед строем. Я вам приказываю.

– Я не буду исполнять такой приказ, – глухо ответил Переверзев.

– Да я тебя! – кобура у Лашкевича была расстегнута, он быстро выхватил наган, и в этот момент прозвучал выстрел – Лашкевич схватился за грудь, захрипел и упал на плац. Винтовка дымилась в руках фельдфебеля Кирпичникова.

– Братцы! Хватит над нами измываться! Навоевались! Долой царя! Кто со мной? Поднимай солдат других полков – все на улицу!

– Тимоха, а что с волынцами-то делать? Они же нам в спину стрелять начнут!

– Эй, штабс-капитан, – крикнул Кирпичников, – ты вроде как теперь мне должник. Бери роту и прикрой нас от фронтовичков. Если что, стреляй. Мы разрешаем. Пошли, ребята, Николашку скидывать!

И солдаты батальона, сбив замки со склада с оружием, побежали за фельдфебелем Тимофеем Кирпичниковым «скидывать царя», не понимая, что уничтожали великую русскую империю. Маленький отряд солдат, возглавляемый фельдфебелем, как запал, взорвал бочку с порохом – произошел февральский переворот; монархия легко, как карточный домик, рухнула.

Штабс-капитан Переверзев в сопровождении пяти солдат прошел в казарму лейб-гвардии Волынского полка, где за три месяца без войны солдаты разленились до того, что перестали вставать с незаправленных постелей при появлении офицеров, и сказал:

– Солдаты! Товарищи по оружию! Я знаю, что такое фронт, я знаю, что такое смерть в бою, я, как и вы, умирал от ранений. Нам приказали стрелять в безоружных людей, в женщин с детьми, стоящих в огромных очередях за хлебом. Мы отказались. Сейчас мы поднимаем другие полки и идем свергать эту ненавистную всем монархию. Если вы за царя, если вы за Распутина, если вы за немку-государыню, берите винтовки и стреляйте в нас. Если нет, идите с нами или не идите, но не стреляйте нам в спину.

– Да чего там – мы понимаем. Не беспокойтесь, ваше благородие, стрелять не будем и своим офицерам не позволим, – крикнул солдат с широкими усами и двумя «Георгиями» на груди. – Нам самим царь надоел. И война надоела. Может, и правда мир наступит? Правильно я говорю?

– Правильно, – раздались хором голоса…

К власти пришло Временное правительство. Думали, что как всегда в России – временное, это когда навсегда.

Председатель Временного правительства князь Георгий Львов приказал арестовать генерала Хабалова и назначил командующим Петроградским округом генерала Лавра Корнилова.

– Лавр Георгиевич, Временное правительство возлагает на вас особую миссию: арестовать семью бывшего императора, – голос Львова дрожал, а красный бант на мундире, увешанном орденами за безупречную гражданскую службу, выглядел нелепо.

– Как арестовать?

– Нет-нет, никаких кандалов или препровождения в Петропавловскую крепость. Просто они не должны выехать из Александровского дворца в Царском Селе.

– А император?

– Бывший император, Лавр Георгиевич, – поправил Корнилова князь. – Гражданину Романову разрешено присоединиться к своей семье.

– И что с ними будет?

– Мы, правительство, хотели бы отправить семью через Мурманск в Англию. Запросили английское правительство – ждем ответ. Если не получится, отправим их подальше из столицы, скажем, в Сибирь, иначе, вы сами понимаете, никто не может им гарантировать жизнь. Их разорвет толпа!

– Я понял.

Но перед тем как отъехать в Царское Село, Корнилов по просьбе Временного правительства торжественно вручил фельдфебелю Тимофею Ивановичу Кирпичникову погоны прапорщика и приколол самый боевой и почетный военный офицерский орден – Святого Георгия со словами: «В вашем лице, прапорщик, революция чествует первого своего солдата, поднявшего оружие против монархического строя!»

А еще говорят, что судьбы нет!

И штабс-капитана Александра Переверзева наградили: присвоили звание капитана и назначили представителем Временного правительства в Волынском гвардейском полку. «Лейб-гвардия» была отменена – осталась гвардия. Наверное, правильно: лейб-гвардия давно лежала мертвой на полях сражений.

XXXVI

В покои к государыне всероссийской Александре Федоровне Романовой вошел камердинер и доложил, что капитан батальона Георгиевских кавалеров Глеб Смирнитский просит принять его. Императрица удивилась, но согласилась принять капитана. Все-таки Георгиевский кавалер.

Смирнитский никогда не был в Царском Селе. За два с половиной года войны он ни разу даже не видел торжественного выхода царской семьи. Пару раз был в Петербурге по делам полка, останавливался в казарме семеновцев, и все – обратно на фронт. И когда вошел к царице, то от стеснения не смог совладать с чувствами и покраснел. Перед ним стояла высокая, красивая женщина, но лицо ее казалось высокомерным.

– Я вас слушаю, господин капитан, – сказала красивым грудным голосом царица.

– Капитан батальона Георгиевских кавалеров Глеб Смирнитский. Ваше императорское величество, я нарушаю приказы, но разрешите мне обратится к вам с просьбой?

– Ну-ну, смелее господин капитан. Что-то вы слишком стеснительны для Георгиевского кавалера. А судя по наградам – храбрец!

– Вам, ваше величество, и вашей семье надо отсюда уезжать – вас предали!

– О чем вы, господин капитан, о каком предательстве вы говорите? Да, я знаю, что в Петрограде неспокойно, но есть же армия, полиция – они наведут порядок.

– Они уже ничего не наведут. В Петрограде вооруженное восстание. Об этом нам сообщили офицеры, прибывшие сюда из столицы.

– И вы им верите?

– Я человек военный, верю только в то, что вижу, но, к сожалению, ваше императорское величество, в данный момент мне приходится им верить. То, что произошло с армией, я знаю – на фронте с первого дня. Поверьте: они вас арестуют!

– Не может быть, чтобы верноподданные подняли руку на своего государя и его семью!

– Поднимут, ради захвата власти поднимут.

В глазах императрицы появились слезы. «Боже мой!» – прошептала она и спросила:

– Что вы предлагаете, господин капитан?

– Со мной сто Георгиевских кавалеров. Они все готовы умереть за вас и вашу семью. Мы перекроем дворец, у нас есть пулеметы, и если понадобится, мы примем бой. В это время вы, ваше императорское величество, с детьми под охраной двадцати-тридцати солдат поедете на автомобилях в сторону Вырицы и дальше в Псков в штаб Северного фронта.

– Но император? Он же едет сюда.

– Я думаю, его сюда не допустят.

– Мне надо подумать, господин капитан. Есть еще одна причина оставаться здесь – все дети больны корью. Особенно плохо переносит болезнь наследник.

– Разрешите, пока вы принимаете решение, окружить дворец и установить пулеметы?

– Хорошо… Вы смелый человек, капитан Смирнитский. Все бегут, а вы, наоборот, остаетесь. Вон генерал Иванов убежал. Как будто я не поняла, что он испугался.

– Я, ваше императорское величество, присягу государю давал… Когда я могу ожидать ваш ответ?

– Все давали присягу… Сейчас вечер. Я дам ответ к утру.

– Я боюсь, что к утру будет поздно. Лучше хотя бы в ночь уехать.

– Я вам сообщу, капитан Смирнитский. Но каков бы ни был мой ответ – благодарю вас.

Глеб Смирнитский вышел из дворца и начал отдавать приказы. Та часть Александровского дворца, где не было военного госпиталя и жила царская семья, была окружена его солдатами. Были проверены машины в гараже, баки заполнены горючим, моторы прогревались. Двадцать человек на конях были готовы сопровождать автомобили и защищать, если понадобится, ценой своей жизни семью императора. Смирнитский понимал, что стрелять в Романовых вряд ли кто-нибудь решится, но…

Ближе к ночи прибыл штабс-капитан с приказом генерала Иванова, который требовал, чтобы рота незамедлительно вернулась в расположение батальона и пошла в Вырицу. Штабс-капитан передал приказ и… остался! Ночь прошла в напряжении. Никто не спал. Свет в окнах дворца не гас.

Рано утром императрица пригласила к себе Смирнитского и сообщила, что она и дети остаются во дворце.

– Вы оказались правы, господин капитан. Мне сообщили, что его величество находится на станции Дно. Поезд был остановлен на станции Малая Вишера. Император на автомобиле едет сюда.

Ни императрица, ни Смирнитский еще не знали, что какой-то неизвестный фельдфебель Кирпичников, всю войну просидевший в учебном батальоне, ни одного дня не провоевав, вывел из казарм три сотни таких же, как он, не желающих ехать на фронт солдат и начал вооруженный мятеж в Петрограде, что к власти пришло Временное правительство, которое в угоду толпе издало первый приказ – арестовать царскую семью.

В то время, когда Смирнитский выходил от государыни, к Александровскому дворцу уже подходили солдаты нового, назначенного Временным правительством, командующего Петроградским военным округом генерала Лавра Корнилова.

Увидев солдат и пулеметы, Лавр Георгиевич удивился и, считая себя человеком бесстрашным, а больше не поверив в то, что видит – говорили же, что при «семье» не осталось даже охраны, – пошел к дворцу.

Навстречу Корнилову вышел Смирнитский и доложил:

– Капитан Смирнитский. Рота Георгиевских кавалеров охраняет семью императора.

– Никакого императора больше нет, капитан. Он отрекся от престола, а я выполняю приказ Временного правительства об аресте семьи бывшего императора Николая Романова. Конечно, ни о каком переводе семьи в тюрьму не идет речи – она будет находиться здесь, под домашним арестом. Бывший император направляется сюда… А откуда вы-то здесь, капитан? Насколько известно, ваш батальон в Вырице. Вы не исполняете приказа генерал-адъютанта Иванова?

– Я исполняю долг офицера императорской армии, ваше превосходительство.

– Вы смелый человек, капитан, только никакой императорской армии больше нет. Я вам приказываю отбыть в Вырицу.

– Вы не можете мне приказывать, ваше превосходительство. Такой приказ мне может отдать только государыня. Как она скажет, так и будет. А насчет императорской армии – что же вы в погонах этой армии?

– Я прикажу вас расстрелять! – посерел лицом Корнилов.

– Попробуйте! Георгиевский кавалер приказывает расстрелять Георгиевского кавалера? Побойтесь Бога – вы же не социалист, ваше превосходительство или как вас сейчас величать – может, «товарищ»? Посмотрите на ордена на вашей груди – их вам вручил император. Да и расстрелять роту Георгиевских кавалеров… Бросьте, генерал, мы в момент разгоним всех вами приведенных солдат. Хотите проверить – попробуйте! Запомните: что мне прикажет государыня, то я и буду исполнять.

Желтоватое азиатское лицо Корнилова еще больше потемнело – как от оплеухи.

– Хорошо. Идите, капитан, к Александре Федоровне Романовой. Я подожду, – сказал он глухо и зло.

Корнилову никак не хотелось начинать бой с Георгиевскими кавалерами. Он понимал, что для него, для героя великой войны, это был бы последний и самый бесславный бой. Да и что могли сделать его двести солдат против фронтовиков с Георгиевскими крестами за храбрость. Понимал и боялся.

Глеб Смирнитский после разрешения войти вновь появился перед государыней.

Александра Федоровна была в глухом темном платье. Под глазами лежали тени усталости и муки.

Смирнитский доложил о прибытии генерала Корнилова. Но умолчал, с какой целью прибыл генерал.

– Я знаю, капитан Смирнитский. Мне уже сообщили. Он приехал, чтобы арестовать нашу семью. И это герой, любимец Николая Александровича! Господи, что происходит?

– Ваше императорское величество, если вы прикажете, мы не пустим Корнилова во дворец. Мы умрем, но не пустим. У него не так уж и много солдат – две роты, не больше, и мы еще можем прорваться!

– Куда, господин капитан? Вы боитесь сказать мне то, что я и так уже знаю: император Николай Александрович Романов отрекся от престола в пользу своего брата Михаила, а тот престол не принял. Империи больше нет… – тихо сказала Александра Федоровна. – Николай Александрович едет сюда… как гражданин Романов… Я не могу бросить своего мужа в эту тяжелую для него минуту. Я и дети будем рядом с отцом! Я благодарю вас, капитан, за службу нашей семье и своему отечеству… Подождите минуту, господин капитан.

Императрица вышла из кабинета и через несколько минут вернулась; за ней шли четыре дочери и матрос с цесаревичем Алексеем на руках. Государыня подошла к Глебу Смирнитскому и протянула маленькую иконку с Богоматерью, выполненной на эмали, в тончайшем золотом окладе и на золотой цепочке.

– Это вам, капитан Смирнитский, от нашей семьи. Наклонитесь.

Смирнитский, слишком высокий, стал на колени перед царицей. Александра Федоровна надела образок на его шею и поцеловала в лоб.

– Спасибо вам, капитан Смирнитский, от всей нашей семьи за сохраненную нашу и свою честь!

Глеб Смирнитский, весь в слезах, встал с колен.

– Дети, – сказала Александра Федоровна, – прошу вас, поблагодарите господина капитана. Перед вами лучший из русских офицеров! Последний рыцарь бывшей империи.

Дочери Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия поочередно подходили к Смирнитскому и говорили: «Благодарю вас, господин капитан». Цесаревич спустился с рук дядьки-матроса и, подволакивая ногу, подошел к Смирнитскому.

– Благодарю вас, господин капитан, – сказал тихо Алексей и протянул руку. – Мы всегда будем вас помнить.

– Спасибо, ваше императорское высочество!

– Идите, господин Георгиевский кавалер. Да хранит вас Господь! Мы всегда будем вспоминать вас с благодарностью. Прощайте, – сказала государыня. Слезы бежали из ее глаз.

Глеб Смирнитский щелкнул каблуками, развернулся и вышел.

– Ну что, капитан, получили приказ? – спросил вышедшего из дворца Смирнитского в нетерпении поджидавший его Корнилов.

– Вам повезло, генерал, если бы государыня хотя бы намеком приказала вас разогнать, вы бы здесь уже не стояли!

– Да как вы смеете со мной так разговаривать? Да я вас… – захлебнулся в злобе Корнилов.

– Что «вас», генерал? Может, вызовете меня на дуэль? С удовольствием. Нет? Вот и вся разница между нами, генерал Корнилов. Честь не отдаю – не заслуживаете!

Смирнитский повернулся спиной к открывшему рот от такого неуважения к себе Лавру Корнилову и крикнул:

– Рота, слушай мою команду: построиться «на караул».

Две ровные линии солдат выстроились перед дворцом; из окон которого глядели государыня, дочери и сидящий на руках у матроса мальчик.

– Смирно! На караул! – громко скомандовал Глеб.

Солдаты вытянулись под взглядами семьи Романовых, взяв винтовки «на караул». Смирнитский вытащил шашку со свисающим с эфеса красным «аннинским» темляком и отдал «салют» императрице и ее детям.

– Направо! – скомандовал Глеб. – Шагом марш!

Сотня солдат, блестя Георгиевскими крестами, шла под окнами дворца, в которых виднелись плачущие лица русской царицы и ее детей.

Корнилов стоял в сторонке, пораженный храбростью этих солдат. Ему почему-то вспомнилась история гибели гвардии Наполеона при Ватерлоо. Такая же честь и такое же презрение к смерти. А у него было чувство, что ему только что надавали пощечин – лицо горело от злости и стыда.

Роту никто не задерживал. Побоялись!

В Вырице Смирнитского вызвал к себе генерал-адъютант Иванов и вручил подписанный начальником Генерального штаба Алексеевым приказ о переводе Смирнитского обратно, в лейб-гвардии Семеновский полк. На приказе стояла вчерашняя дата.

– Вообще-то, господин капитан, вас хотели арестовать за невыполнение приказа и предать военно-полевому суду, но вы Георгиевский кавалер! И скажу вам честно, я вам завидую. Если верить тому, что вы хотели сделать, то вас следует наградить. К сожалению, больше нет той России, которая бы вас наградила. Я уговорил Алексеева подписать ваш рапорт о переводе обратно, в Семеновский полк, уже не лейб-гвардейский. Советую вам, капитан, постараться никогда и нигде не рассказывать о вашей попытке спасти семью императора. Лишитесь головы. А ваша голова, я думаю, вам еще пригодится. Идите и служите, господин капитан. Правда, я не знаю, кому мы сейчас служим… Бедная Россия!..

– Спасибо, ваше высокопревосходительство, что позволили вернуться в свой полк, но и я не знаю, кому я сейчас буду служить. Знаю только одно – мне с такими генералами, как Корнилов, не по пути. И я всю жизнь буду жалеть, что послушался государыни и не вывез семью сюда, на фронт. Попробовали бы их здесь тронуть, среди офицеров лейб-гвардии…

– Вы, господин капитан, счастливый человек – вы ничего не знаете.

Глеб переоделся в свою привычную полевую форму капитана лейб-гвардии Семеновского полка. А необыкновенно красивую с оранжевыми опушками и обшлагами форму приказали сдать. Он не возражал, но оранжево-черные погоны капитана батальона Георгиевских кавалеров Ставки Верховного главнокомандующего взял себе на память.

Вот судьба – фельдфебелю Кирпичникову Временное правительство за геройство присвоило звание прапорщика и наградило самым почетным «военным» орденом – Святого Георгия, а арестовавший царскую семью генерал Лавр Корнилов возглавит Белое движение, и к нему побежит во время гражданской войны «первый солдат революции» Кирпичников, но нарвется на одного из последних защитников монархии, командира лейб-гвардии Преображенского полка полковника Александра Кутепова, и тот, узнав, кто перед ним, сорвет с него Георгиевский крест и прикажет его расстрелять… Судьба!