Текст книги "Поляк. Роман первый"

XI

Полковник германского вермахта Оскар фон Гинденбург, покуривая, ждал в кабинете, когда приведут необычного пленного. За окном был конец октября; дождливый, хмурый день. По улицам Берлина бежали, прикрывшись зонтиками, немцы. Они были счастливы. Полковник в последние годы жил тихо, воевать не хотел и занимал спокойную должность инспектора лагерей для военнопленных. Его уважали – не его лично, а фамилию… И у него были большие связи среди военных, знавших его отца. Но в стране уже была другая икона, которой безумно поклонялись все, – Гитлер. Оскар Гинденбург не поклонялся. Он был бароном и полковником и, в конце концов, сыном самого Пауля фон Гинденбурга – с чего бы ему преклонятся перед каким-то ефрейтором?! Полковник жил с любимой семьей и дожидался пенсии. Война для него не была чем-нибудь необычным – он свои погоны завоевал в боях. Но полковник не хотел воевать и, чтобы не идти в бой, пошел служить инспектором лагерей. Тихая, спокойная работа, подальше от фронта, поближе к дому. Польша была завоевана, и появились военнопленные, а Германия получила большой опыт в прошлую войну, когда были миллионы русских пленных, и была готова к новому наплыву военнопленных. И новые лагеря строились день и ночь на территории Польши. А впрочем, какая война – поляки с саблями бросались на танки! Храбрость безумцев. С востока Красная армия без боя до старой границы Российской империи дошла. Немцы даже отдали Советам завоеванный у поляков Брест. Украинцы с белорусами радостно обнялись и расцеловались с красноармейцами. Воссоединились и новую границу закрыли, а внутри сотрудники НКВД чистки начали, особенно на Западной Украине. И пошли эшелоны с репрессированными в Сибирь. Только не как при Столыпине, когда на семью целый вагон давали, чтобы со всем скотом – буренками да кошками – переселялись, нет – сотню человек в один вагон, решетки на маленькие окошки, и вперед! Как врагов народа. В Сибири народу всегда мало, вот каждая власть по-своему эту проблему и решает. Проще и дешевле всех большевики…

А немцам это только в радость – чем больше будет врагов у советской власти, тем легче с русскими в будущем будет воевать.

Гинденбург сидел за столом, курил и думал: «Вот сейчас отец смотрит на нас сверху и радуется. Как же хорошо начинается война. Кто следующий? Франция? Англия? Россия?»

Гитлера от разведки интересовал ответ на один вопрос: когда начинать войну с Советским Союзом? И лагеря для военнопленных строились с размахом. Оскара Гинденбурга приглашал к себе разработчик «Плана Барбароссы» генерал Фридрих Паулюс. Спрашивал, что надо для быстрой постройки лагерей. Сказал, что ожидается несколько сотен тысяч пленных русских за два-три месяца войны.

О необычном пленном Гинденбург узнал случайно – пришло письмо от полковника Генриха Штюрмера с просьбой определиться с военнопленным, находящимся на излечении после ранения. Полковник обратился к Гинденбургу, зная, какую тот занимает должность, и, конечно, в память об Пауле фон Гинденбурге, которого он обожал еще с прошлой войны.

Глеб Смирнитский после ранения на варшавских фортах находился на лечении в военном госпитале под неусыпным контролем немцев. Лечили и обходились хорошо – как с особым пленным офицером. Как выяснилось, пленный был не только польским подполковником, но капитаном царской русской армии и, значит, хорошим знатоком России. По требованию Гинденбурга пленного перевели на лечение в госпиталь в Берлине. И сейчас полковник должен был встретиться с ним. Он бы и не встречался – отправил в лагерь, и все, но рассказал о необычном пленном умнице и всесильному руководителю абвера вице-адмиралу Вильгельму Канарису. Рассказал из уважения, зная, что тот, как и он сам, недолюбливает усатенького ефрейтора и боготворит его покойного отца. Канарис, не перебивая, заинтересованно выслушал и сказал:

– Спасибо, Оскар, но прошу тебя, не отправляй пока этого парня в лагерь. Думаю, что он нам будет интересен. Ты же должен понимать, что война с Польшей – это так, детские шалости в песочнице. Предстоит война с Францией и, главное, с Россией. Если то, что ты говоришь об этом пленном, правда, то он нам будет очень интересен, особенно как знающий все более и более набирающего популярность во Франции генерала Шарля де Голля и, конечно, как бывший русский офицер. Ты говоришь, что он дружил с маршалом Тухачевским? А откуда такие сведения?

– Все рассказал пленный офицер польского Генерального штаба.

– Оскар, придержи его и пока никому не говори о нем. Я боюсь, как бы не появилось много желающих на него посмотреть, а тем более завладеть им.

– Кого вы имеете в виду?

– Можешь мне не верить, но прежде всего русских. Не забывай, я все-таки руковожу абвером. Поговори с ним на предмет работы с нами. Не дави – так, мягко; потом скажешь мне, что ты о нем думаешь, а я постараюсь как можно быстрее у тебя его забрать. Только никому ни слова.

– Слушаюсь, господин адмирал.

– Для тебя Вильгельм. Мы же с тобой дворяне, а в нынешнее время, при власти этих усатеньких национал-социалистов, нам надо держаться друг друга. Гитлер не вечен, и это во многом будет зависеть от нас – таких, как я и ты…

Солдат ввел в кабинет полковника Гинденбурга пленного. Глеб был в сером гражданском костюме, рука висела на повязке, лицо было белым от большой потери крови в результате проникающего ранения в грудь и повреждения легкого.

– Присаживайтесь, господин Смирнитский. Курите? Ах да, конечно, ранение. Как себя чувствуете? Может, хотите, чтобы я называл вас «пан»?

– Все равно. Зачем меня надо было спасать? Да еще и в Берлин перевозить? Упокоился бы как солдат.

– Ну что вы, подполковник, я думаю, вы еще послужите своему отечеству.

– В качестве кого?

– Подполковника.

– Извините, но я давно не хочу служить в качестве подполковника никому.

– Хорошо, послужите гражданским лицом.

– Где?

– У нас.

– Где – у вас?

– Не надо, господин Смирнитский, вы же умный человек и понимаете, где вы находитесь и кем вам предлагают служить.

– Где – понимаю, кем – нет.

– Хорошо. Нас интересуют ваши знания о боевом состоянии Красной армии.

– А почему я должен знать боевое состояние Красной армии? Я давно уже не военный, я в отставке, да и никогда не занимался вопросами боеспособности Красной армии. Так что я вряд ли могу быть вам полезен в этом вопросе. Да и в других тоже.

– Бросьте, господин Смирнитский. Нам же известна ваша биография: от учебы в Варшавском кадетском корпусе до участия в мировой войне против нас в лейб-гвардии Семеновском полку. И эпизод из вашей жизни, связанный с неудачной попыткой спасти семью русского императора, нам тоже известен. И о вашей дружбе с Михаилом Тухачевским нам известно. Сколько у вас наград – семь, восемь? Это не считая польских? Вы необыкновенно храбрый офицер. Ваша красивая и необычная форма у нас, мы ее привели в порядок и вам вернем. Все ордена в целости… Нам также известно и то, что благодаря таким, как вы, Польша выиграла войну с Россией тогда, в двадцатом году.

– А теперь благодаря вам Россия получила обратно все завоеванные Польшей в двадцатом году земли.

– Польше надо было соглашаться на наши условия.

– Вы думаете, что в Польше не понимали, что это ультиматум? Понимали, только ничего не сделали. Да еще ваш договор со Сталиным…

– О каком договоре вы говорите? Советы забрали себе территории, которые России и принадлежали.

– Без единого выстрела.

– А вот это для нас самое удивительное! Где же ваша польская храбрость, проявленная в боях с нами, с немцами? Что – русские вам не враги?

– И когда вы начнете войну? – не ответив, задал вопрос Глеб.

– О чем это вы, господин Смирнитский?

– Я о войне против России. Я ведь военный с пятнадцати лет и кое-что понимаю в этом деле.

– Вот нам и нужны ваши знания.

– Что вы имеете в виду?

– Расскажите нам подробно, что вы знаете о состоянии русских вооруженных сил, их техническом обеспечении, военной подготовке, психологическом состоянии войск.

– А почему вы решили, что я должен такие сведения иметь, а если имею, то вам рассказывать?

– Потому, подполковник, что вы защищали императорскую Россию, русского царя и воевали с большевиками – хорошо воевали; потому, что вы защищали новую Польшу от советской власти, и потому, что вашим другом был Михаил Тухачевский, уничтоженный большевистской властью. Неужели вам не хочется отомстить за свою страну и за своего друга?

– Хочется! Но при чем здесь вы? Вы же, как и Советы, захватили нашу Польшу. Ваш Гитлер со Сталиным разделили нашу страну, как разделили ее во времена русской империи. Чем вы-то лучше?

– А вы что, не понимаете, что было бы с вашей страной, если бы большевики заняли всю Польшу? Она бы превратилась в один сплошной концентрационный лагерь. А что бы стало с вашими евреями при такой ненависти Сталина к евреям? Да что там евреи, что бы стало с поляками при такой ненависти Сталина к полякам?

– Может быть, вы и правы, но я, во-первых, поляк, во-вторых, русский офицер, в-третьих, я давал присягу один раз, и даже служа Польше, присягу не давал. А вы предлагаете, чтобы я, русский офицер, сотрудничал с врагами русских людей? Я даже крещен как православный. Так что ошиблись вы, господин… извините, в каком вы звании?

– Да бросьте – как будто вы не знаете немецких погон? Хорошо, только для вас – полковник вермахта Оскар фон Гинденбург.

– То-то мне ваше лицо, господин полковник, показалось знакомым. Мы с вами сталкивались в шестнадцатом году.

Гинденбург присмотрелся, потом на его лице появилось удивление, и он радостно воскликнул:

– Капитан лейб-гвардии? Я вас вспомнил. Вас за тот случай с выносом раненых с поля боя даже наши солдаты посчитали героем. Я рад снова увидеть вас, господин капитан.

– Если честно, то я тоже рад. Только не очень пойму – где вы служите. В абвере?

– Будете смеяться, но я инспектор лагерей.

– Почему? Вы же фон Гинденбург!

– Наверное, потому, что я не хочу больше воевать. И дослуживаю до пенсии, а сейчас даже офицеров, которые в отставке, призывают в армию.

– Готовитесь к серьезной войне? Вы тогда оказались правы, господин полковник, насчет будущей встречи на будущей войне.

– Я не пророк – так получилось.

– Странно другое: как вами, военными, стал командовать Гитлер?

– Он командует не нами – он руководит Германией, он фюрер немецкого народа.

– Бедная Германия!

– Не Польше об этом говорить. Вернемся к нашему разговору.

– Можете сразу к стенке поставить.

– Ну не будем спешить, господин капитан – подумайте. Сейчас вас отвезут обратно в госпиталь. Дня через два мы увидимся. Не спешите говорить «нет».

Полковник Гинденбург вызвал охрану и приказал отвезти «господина капитана» обратно в госпиталь.

Только полковник забыл, что за каждым действием абвера ревностно следила тайная полиция третьего Рейха – гестапо. А за гестапо столь же ревностно следило Министерство иностранных дел. Друзья Генрих Гиммлер и Иоахим фон Риббентроп старательно следили друг за другом и особенно за Канарисом. У них уже были сведения, что вице-адмирал заинтересовался каким-то пленным. А все пленные в Германии принадлежали Гиммлеру.

XII

Оскар фон Гинденбург был удивлен, узнав, что пленного Смирнитского, еще не оправившегося от ранений, какие-то люди вывели из палаты и, надев наручники, запихнули в крытую машину и увезли из больницы в неизвестном направлении. Никаких документов они не предъявили, но были столь профессиональны в своих действиях, что не оставалось никакого сомнения: это были сотрудники гестапо. Да еще из кабинета Гинденбурга пропала форма пленного. Полковник попробовал выяснить, кто позволил себе, не согласовывая с ним, забрать пленного, и не получил ответа. Все, кто видел, как забирали пленного, молчали и только показывали пальцем наверх. Полковник бросился за помощью к Канарису. Но и адмирал знал не больше Гинденбурга, но разозлился и, собрав закрытое совещание, потребовал от своих подчиненных выяснить, кем, куда и зачем был увезен из закрытой больницы военнопленный Глеб Смирнитский.

Гинденбург попробовал попасть на прием к своему непосредственному руководству – Генриху Гиммлеру, но тот, сославшись на занятость, полковника не принял. В Оскаре фон Гинденбурге была пусть небольшая, но часть крови его знаменитого отца – он закричал в приемной Гиммлера, что обратится к фюреру, и его вывели из здания рослые эсэсовцы. Он написал письмо фюреру, но ответа не получил. Полковник понял, что в этой операции задействованы такие силы, что ни его знаменитая фамилия, ни благосклонность к нему самого фюрера не могут изменить произошедшего.

Через неделю к нему в загородный дом приехал Вильгельм Канарис и сообщил, что Смирнитского передали русским и виной тому неуемные любовные влечения министра пропаганды – «сексуального малыша» Геббельса.

Выдача Смирнитского для вице-адмирала стала полной неожиданностью. Он тоже попытался попасть на прием к Гиммлеру, но когда пояснил суть предлагаемой беседы, то получил отказ. Он обратился за помощью к толстяку Герингу, который не мог отказать «другу Вильгельму», поставлявшему ему в течение многих лет морфий, и был принят в громадном замке Каринхалле, построенном «добродушным» толстяком за счет народных денег. Геринг был в благодушном состоянии – он только что подписал план уничтожения десятков миллионов евреев. За кружкой хорошего немецкого пива, от которого непьющему Канарису хотелось блевать, выяснилось, что тут не обошлось без помощи Риббентропа, у которого добрые отношения с таким же русским министром Молотовым.

– Наш накричавший своими лозунгами огромную грыжу малыш Геббельс где-то опять вляпался, и значительно хуже, чем тогда в любовной интрижке с чешской шлюхой. Поговаривают, что это была то ли еврейка, то ли русская шпионка и русские за молчание потребовали отдать им этого поляка. Что за поляк? Какой-нибудь еврейский родственник американских Ротшильдов или Рокфеллеров? Почему я о нем ничего не знаю? Мне самому для моего замка не хватает на обустройство нескольких десятков миллионов марок. Почему ты, Вильгельм, мне о нем не сказал? Извини, мне надо выйти в туалет, а то это пиво… – Геринг отсутствовал недолго, вернулся очень довольный, живо жестикулировал толстыми руками. – На чем мы остановились, Вильгельм? А-а, на поляке. Кто он?

– Он, дорогой Герман, не миллионер и даже не еврей. Он военный. Русский офицер. Капитан русской лейб-гвардии в мировую войну. Храбрец.

– Я храбрецов уважаю. Сам таким был на войне. Правда, мне не пришлось воевать с русскими – я воевал с лягушатниками, но про русских говорили, что они очень храбро дерутся. И что – из-за русского капитана весь сыр-бор?

– Да. Нам, абверу, он был нужен как знаток русской души. А зачем русским – я не знаю. И, по-видимому, не узнаю никогда.

Канарис всегда выпячивал перед другими свой аристократизмом и знание психологии противника. За это его не любили. У главных вождей Третьего рейха были за спиной в лучшем случае восемь классов и тюремные, уголовные университеты. «Откуда Советы узнали о Смирнитском? – думал Канарис. Это его злило – информация о необычном пленном скорее всего ушла из его ведомства, из абвера. – И как мы будем дальше воевать, если сведения с такой легкостью уходят к противнику? Надо подготовить приказ об усилении контроля. А источник надо найти! Жаль Смирнитского, передача его русским – верная смерть. А, говорят, необычный офицер, герой и храбрец! Жаль!..»

Глеб Смирнитский не знал, почему его вдруг заковали в кандалы и повезли в поезде через всю Германию в Польшу, а в Варшаве посадили в машину и повезли по разрушенной стране к границе с Советским Союзом, где немцы передали его, улыбаясь и пожимая руки, советским военным в темно-синей форме. Потом, как будто что-то вспомнив, задорно свистнули, чтобы русские остановились, и, вытащив из машины большой пакет, отдали, сказав: «Это его. Что здесь, мы не знаем». Глеб, когда его везли по пригородам Варшавы, в зарешеченное окно увидел дом Евы – уцелевший, и Еву увидел. Она копалась в саду и, подняв голову, посмотрела на проходящую машину. Ему показалась, что она удивленно вскрикнула, – и он понимал, что это ему показалось, но для него это было таким счастьем, такой радостью, такая волна любви прошла по его сердцу… Губы прошептали: «Ева…»

XIII

Когда от агентов в Германии в контрразведку Красной армии пришла информация о необычном польском пленном, интересующем абвер, это никого не заинтересовало – ну пленный и пленный, бывший царский офицер – ерунда, но на всякий случай об этом сообщили в Управление особых отделов НКВД. Информация дошла до Берии. Лаврентий Павлович просмотрел донесение через тонкие стекла пенсне и подумал: «Смирнитский, Смирнитский… Что-то знакомое… Где-то я эту фамилию слышал…» – Память у Лаврентия Павловича, как и у его друга – такого же жестокого труса Иосифа Виссарионовича, была феноменальная. Поэтому он, прочитав, донесение убрал, а где-то в уголке памяти отложилось: «Смирнитский. Враг. Польский офицер».

А вспомнил через несколько дней, когда Сталин сказал:

– Слушай, Лаврентий, мы с тобой умные люди и понимаем, что рано или поздно Гитлер Пакт о ненападении разорвет и нападет на нас. Лучше позже. И нам, как воздух, потребуется договор о военной помощи с Францией. Во Франции есть генерал де Голль, он, как никто, выступает против всяких договоров и мира с немцами. Мне что-то знакома эта фамилия, да я подзабыл. Напомни!

Сталин все помнил, но… на то он и был Сталин.

– Шарль де Голль во время империалистической войны воевал против немцев, награжден тремя орденами за храбрость, попал под Верденом в плен, сидел в лагере вместе с Тухачевским, возглавлял французскую миссию в Польше в двадцатом. Воевал против нас и, что интересно, против Тухачевского и был награжден польским орденом. После войны служить в Польше отказался – вернулся во Францию. Дослужился до звания генерала. Очень уважаем среди французских военных. Потомок древнего дворянского рода. Отличительная черта – любовь к своей стране.

– Молодец, Лаврентий, у тебя хорошая память. Хорошо, что ты у меня есть. Ну и кого я направлю к этому де Голлю? Кого из наших агентов он признает как своего? Никого. Он же белая, дворянская кость. Вот где, черт, Тухачевского не хватает… А, Лаврентий, – не хватает?

– Не согласен, Иосиф Виссарионович. Тухачевский – враг! Но мне кажется, Коба, есть нужная кандидатура.

– Когда кажется, Лаврентий, креститься надо! Говори.

Вот тут то и пригодилась феноменальная память на врагов у товарища Берии.

– По делу Тухачевского проходил некий царский капитан Смирнитский. Он еще приезжал к нам в составе польской делегации в тридцать седьмом году. Они тогда встречались дома у Тухачевского. Они друзья с четырнадцатого года… Это при Ежове было.

– Что-то такое припоминаю. Гвардеец. Он еще наград много имел. Продолжай.

– Смирнитский воевал вместе с де Голлем против нас в Польше. По нашим сведениям, они все годы поддерживали очень хорошие отношения. Так вот, немцы при взятии Варшавы захватили в плен бывшего русского офицера, Глеба Смирнитского. Он был ранен, но они его вылечили, и сейчас германская разведка работает с ним на предмет его вербовки. По сведениям, в нем заинтересован сам адмирал Канарис. Но Смирнитский отказывается им помогать…

– Экая проблема, взяли бы в заложники, как мы, родственников, и все – готов!

– По имеющимся у нас данным, у него из родственников две двоюродные сестры. Почему немцы их не возьмут, мы не знаем. Но можем, если надо, узнать. Я к тому, что хорошо бы нам заполучить от немцев Смирнитского.

– Ты откуда про Смирнитского узнал?

– Работаем, Иосиф Виссарионович.

– Молодец. Я его вспомнил. Только тебя тогда точно еще на этом посту не было – Коля был. Ай да Лаврентий! Говоришь, что этот Смирнитский с немцами отказывается сотрудничать? И что мог бы нам пригодиться? Вот что: подключи все свои службы, военных, разведку. С министерством иностранных дел, с Молотовым, я сам переговорю. Но чтобы этого Смирнитского немцы нам отдали. Захватите какого-нибудь немецкого партийного бонзу на девочках-еврейках… или жену бонзы на еврее… да что мне тебя учить – у тебя евреев и евреек для таких дел предостаточно, готовы все исполнить, лишь бы их семьи не расстреляли… Иди, Лаврентий, действуй! Рыбку лови покрупнее. Но чтобы быстро – времени у нас мало.

Высокий немецкий партийный вождь нашелся – да еще какой! И девушки нужной национальности тоже. Когда Гиммлеру на стол положили снимки любвеобильного Геббельса с очередной шлюхой, да еще и с еврейкой, Гиммлер хотел доложить об этом фюреру, но передумал и встретился с Геббельсом. Тот, увидев снимки, побледнел и заплакал.

– Генрих, друг, – завопил сквозь слезы Геббельс, – не губи! У меня семья, дети – семеро. Черт попутал.

– Йозеф, тебя все время кто-нибудь да путает. Ты только что слез с этой чешки Лиды Бааровой, тебя только-только спас фюрер от расправы твоей жены и отставки, а ты вновь залез на шлюху, да еще и на еврейку. Где ты ее откопал? Что, нельзя было нашу прекрасную немецкую девушку найти – у наших Март хоть есть за что подержаться. И за что они тебя любят? Дунь – и рассыплешься? И что с тобой делать, Йозеф?

– Генрих, прошу, не выдавай. Я буду твоим должником до конца жизни.

– Ладно, попробую.

Гиммлер выяснил – это почему-то и не скрывалось, – что девушка была подложена под любителя шлюх Гебельса русскими, но ее нигде не могли найти, а снимки пришли по простой почте из района Потсдама. Через два дня Гиммлеру позвонил министр иностранных дел Иоахим фон Риббентроп и предложил встретиться.

– Генрих, – сказал Риббентроп, – к нам обратились русские с небольшой просьбой…

– Русские? С просьбой? Да пошли они…

– Не перебивай, Генрих. Это необычная просьба.

– Слушаю тебя, Иоахим. И только ради тебя.

– Ради меня не надо. Ради партии. Ради моральной чистоты партии.

– Не понял…

– Они просят передать им некоего польского подполковника Смирнитского, находящегося в нашем плену.

– Странная просьба, Иоахим. Зачем он им?

– Не знаю.

– Тогда с чего это мы им должны отдавать своих военнопленных? Я еще понимаю какой-нибудь равноценный обмен…

– А в обмен они обещают не публиковать снимки новой любовной связи нашего дорогого доктора Геббельса, которые находятся у тебя в сейфе и ты не дал им ходу.

– Откуда у тебя такие сведения?

– От русских. От моего друга Молотова. А я очень дорожу его дружбой. Как-никак, а это он и я подписали такой нужный для нашей великой Германии Пакт о ненападении. И русские – люди слова – молчат о секретном приложении к пакту. Отдай этого поляка русским.

– Но у меня нет такого поляка, и я даже не знаю, где он.

– Отдай, пока он не попал к Канарису.

– А для чего он Канарису?

– А для чего Вильгельму пленные? Для разведки.

– Откуда у тебя такие сведения? – спросил Гиммлер и подумал: «Вся тайная полиция у меня, а я не в курсе…»

– Скажу тебе просто: не скажу! Но знаю – он у Гинденбурга.

– Какого Гинденбурга? – искренне удивился Гиммлер.

– Что значит человек, не воевавший на мировой войне.

– Я был молод, я не успел…

– Этот пленный сейчас в военном госпитале в Берлине. Им занимается сын великого Пауля фон Гинденбурга, полковник, инспектор лагерей Оскар Гинденбург. И Оскар встречался с Канарисом по этому поляку.

– А эти сведения откуда?

– Тоже от русских, дорогой Генрих.

– О, мой Бог!..

– Отдай, пока не поздно. Иначе это дело докатится до Магды, она вновь побежит к фюреру, и тогда за ее любвеобильным муженьком потащат тебя. У тебя, Генрих, нет времени на размышления. Если он попадет к Канарису, тот его никому не отдаст да еще получит поддержку со стороны Геринга.

– Спасибо, Иоахим. Я всегда знал, что ты настоящий друг и партийный товарищ.

– На первое место надо ставить «партийный товарищ», а уж потом друг. Хайль Гитлер, Генрих. Беги. И запомни: ты мой должник.

– Не люблю оставаться должником.

– Надеюсь.