Текст книги "Поляк. Роман первый"

XIII

К Переверзеву подошел Ерофеев. Внимательно посмотрел и сказал:

– Как вы лихо расправились с поручиком. Ивана берегите. Я его знаю с шестнадцатого года. Я с товарищами уезжаю в Петроград. Сейчас мы там нужнее. Сегодня-завтра Временное правительство падет. Власть будет у нас, у большевиков, и мы ее уже никому не отдадим. Решайтесь, капитан, с кем вы? Нам такие военные специалисты будут нужны.

– Для чего? Вы же будете уничтожать офицеров. Золотопогонников.

– Мы создадим новую армию – рабоче-крестьянскую. И погон у нас не будет. Вот так-то, товарищ Переверзев. А за бескровный разгром Краснова большое вам спасибо.

– И что мне сейчас делать, товарищ Ерофеев? – Переверзев и сам не ожидал, с какой легкостью он перешел на это обращение.

– Ждите наших указаний. И Ивана привезите.

– А что делать с другими арестованными солдатами? И заберите Ивана с собой.

– Ивана я не могу взять. У нас с шестнадцатого непростые личные отношения. Узнает меня – может и заартачиться. А остальных солдат постарайтесь перетащить на нашу сторону. Я слышал, что вы неплохой оратор. Некий прапорщик Кирпичников рассказывал, как вы призывали солдат Волынского полка к свержению царя и поддержке Временного правительства.

– Сука этот прапорщик! Никого я не поддерживал.

– И я так думаю. Ну а тех, кто не пойдет к нам, отпустите. Без оружия. Я с вами не прощаюсь, товарищ Переверзев. – Ерофеев протянул руку. Александр Переверзев, капитан, дворянин, ее крепко пожал и про себя подумал: «А он прав. Эти власть не отдадут». Поручика он разрешил похоронить на кладбище Царского Села. Вызвался хоронить солдат, увешанный Георгиевскими крестами. Переверзев даже залюбовался, глядя на него.

В Петрограде совершился переворот. Власть валялась в осенней грязи – небрезгливые большевики ее подняли! По дороге к Зимнему дворцу задавили четырех человек! Зеваки! Сидеть надо дома во время восстаний!

Согласились остаться в армии сто солдат. Остальных отпустили домой. Сто вооруженных солдат вернулись в казармы, и первое, что сделал Переверзев, – арестовал тех сто, что не пошли на Краснова.

В октябрьском перевороте Переверзев с солдатами не участвовали, но по приказу Ерофеева охраняли улицы от мародеров. Двадцать солдат из арестованной сотни расстреляли во дворе казармы. Другим в назидание! В батальоне наступил армейский порядок. В один из вечеров прибыл Ерофеев.

– Я назначен к вам, товарищ Переверзев, представителем партии большевиков. Комиссаром.

– Это что за должность?

– Политическое руководство в войсках. Я же вам говорил, что мы создаем новую армию из рабочих и крестьян.

– Так я-то не крестьянин…

– Вы военспец, если согласны. Если нет – скатертью дорога. Можете идти на Дон. Там все ваши. Офицеры.

– Я думаю, что после Краснова я уже не их.

– Правильно думаете, товарищ Переверзев. Скажу вам больше: сегодня ночью по всему городу будут ликвидированы все офицеры, проживающие в офицерских казармах.

– Как?

– Мы не можем, товарищ Переверзев, оставлять у себя за спиной врага, готового воткнуть нам штык в спину. Это контрреволюционеры. Они взорвут нашу власть в городе. Никакой Корнилов с ними не сравнится. И если вы с нами, то слушайте мой приказ. Необходимо сегодня ночью уничтожить всех офицеров в казармах Семеновского полка.

– А если я откажусь?

– Я вас расстреляю раньше их!

– Вы не оставляете мне выбора.

– Как это не оставляю? С нами – жизнь. Против – смерть! Третьего не дано. Я жду…

– Хорошо.

– Тогда слушайте приказ…

XIV

Четыре офицера второй месяц двигался по Сибири впереди восставшего против большевиков чехословацкого корпуса и армии Верховного правителя России адмирала Колчака. И все время не успевал – как будто какой-то рок висел над ним. А может, предательство?

Все четверо воевали с первого дня, в созданном Каппелем небольшом отряде в три сотни бывших царских офицеров, которые под Сызранью разбили несколько тысяч красноармейцев. В отряд после этих побед шли и шли новые офицеры. Это была уже армия. Уже полковнику Каппелю доверяли больше, чем генералу Корнилову. Каппель Временному правительству не присягал и царскую семью не арестовывал, а значит, в понимании офицеров, был человеком чести. Правда, разбитые Каппелем красноармейские части были больше похожи на банды, и воевали они точно так же: нападали, грабили, убивали и убегали.

Смирнитский, капитан, командовал у Каппеля взводом.

Его уважали за боевые награды, за спокойный характер, за отсутствие офицерской спеси и за личную храбрость. Даже солдаты, согнанные одинаково жестокой силой, воевать на эту войну под страхом расстрела их семей в Белую или Красную армии, признавали за Смирнитским право над ними командовать.

Два месяца назад Смирнитский с тремя офицерами обратились к Каппелю с просьбой отпустить их из Народной армии для освобождения царской семьи, находившейся в ссылке в Тобольске. Стало известно, что большевики решили перевезти семью царя из Тобольска в Москву.

Каппель удивленно спросил:

– Господа офицеры, зачем вам это? Когда арестовали царскую семью, Временное правительство хотело отправить ее в Мурманск, а там пароходом в Англию. Господа, английский двор отказался принять своих прямых родственников! Вот вам отношения между царствующими семействами Европы. Романовы ненавидимы народом. Спросите – не у большевиков, у наших солдат, согласны ли они воевать за Романовых. Уверяю вас, все одинаково ответят: «Нет!» Уж большего монархиста, чем я, вы вряд ли найдете, но и я не понимаю, зачем вам это надо. Не зря же лозунг нашей армии – восстановление в России Конституционного собрания. Поменяйте этот лозунг на восстановление монархии – и завтра армии не будет!

– Господин полковник, а как вы относитесь к тому, что Романовых большевики могут казнить? – спросил Смирнитский.

– Николая Александровича, конечно, могут, и то вряд ли – он уже не император, а всего лишь «гражданин Романов». Но чтобы семью – не поверю!

– А вот мы считаем, что могут. Чехи уже в Челябинске, и, значит, большевики боятся, что царя могут освободить.

– Но большевикам проще вывезти его с семьей в Москву и судить, чем здесь, в Сибири, убивать.

– Извините, но мы не согласны с вами, господин полковник.

– Вы, капитан Смирнитский, говорите от своего имени или от имени присутствующих здесь офицеров?

– Это наше общее мнение.

– Вы же, господа, не монархисты? Еще раз спрашиваю: зачем вам все это? Вы же должны понимать, что Романовых охраняют не десяток-другой солдат, а сотня-две, не меньше, а вас четверо!

– Мы, господин полковник, давали присягу на верность государю и других присяг не давали.

– Я тоже других присяг не давал, – сказал гордо Каппель и уже грустно добавил: – Мне очень не хочется вас отпускать, у меня каждый офицер на счету. Вы же видите – мы армия офицеров. Давайте сделаем так: я вас командирую в Новониколаевск, а вы уже сами решите, как добраться до Тобольска. Думаю, что вы согласитесь со мной, что в вашем случае необходима строжайшая конспирация. Кого вы еще возьмете с собой?

– Никого, – ответил Смирнитский.

– И все-таки – как вы сможете их освободить?

– Честно говоря, мы и сами не знаем. Мы просто попытаемся исполнить свой долг русских офицеров.

– Ах, Смирнитский, Смирнитский, я наслышан про вашу храбрость во время мартовских событий, когда вы хотели спасти государыню с детьми и вам помешал Лавр Георгиевич Корнилов.

– Корнилов не смог бы мне помешать. Если бы государыня согласилась на мой план, то к тому времени, когда Корнилов прибыл в Царское Село, мы бы были уже в Пскове. И если бы даже Корнилов прибыл, мы бы его солдат разогнали! Государыня не разрешила.

– Ну, значит, Лавр Георгиевич приврал. Жаль, что нет с нами Лавра Георгиевича. Какая нелепая смерть: один снаряд влетел в комнату, где был Корнилов со штабом, и погиб только один он! Мистика? Судьба? Хорошо, что на Дону есть Деникин. Господа, я желаю вам успеха. Все свободны. Вас, Глеб Станиславич, прошу задержаться.

В течение двух часов Каппель и Смирнитский обсуждали маршрут движения офицеров до Тобольска. Генерал отдал свои личные топографические карты Западной Сибири, а также назвал несколько вариантов связи с ним и командующим чехословацким легионом полковником Войцеховским.

– Я с Сергеем Николаевичем знаком по германскому фронту, – сказал Смирнитский.

– Вот и очень хорошо. Я, если честно, не верю в положительный исход задуманной вами операции, но желаю вам удачи, капитан. И возвращайтесь живым, Глеб Станиславич, вы еще очень нужны своей отчизне.

– Спасибо, Владимир Оскарович.

Группа офицеров собиралась тайно и ушла тихо.

Сведения о Смирнитском и его отряде были получены большевиками через день. Сообщил попавший в плен к красным офицер армии Каппеля. С радостью сообщил – не просили. На допросе даже удивились:

– Что, жизнь свою сохранить хочешь, офицерик? Не выйдет.

– Нет. Царя ненавижу. За отречение…

XV

Председатель Уралсовета Шайя Головощекин, называвший себя почему-то русским именем Филипп, для решения судьбы семьи Романовых поехал в Москву, к Якову Михайловичу Свердлову, который по рождению был Янкелем Мирамовичем, но перед этим заехал в Петроград к Григорию Евсеевичу Зиновьеву, который по папе с мамой был Гершем Ароновичем Радомильским. Большевики Шайя, Янкель и Герш быстро договорились между собой, и Свердлов ввел Шайю в Кремль, за стены которого только-только, в марте, спряталось большевистское правительство.

Евреи, руководители советской власти в России, страшно боялись называть свои настоящие имена, отчества и фамилии. Все почему-то хотели выглядеть русскими. Хотя на любого посмотреть…

Состоялся секретный разговор вождя большевиков Ленина, Свердлова и Филиппки Головощекина о судьбе семьи бывшего царя.

Владимир Ильич вначале предложил убить только императора и императрицу.

– Давайте действовать, как французская революция, – детей не трогаем! – предложил он.

– Владимир Ильич, Россия – не Франция! Нас народ не поймет. Если мы оставим живыми наследника и дочерей, которых монархисты всех мастей хотят освободить, это никак не будет способствовать укреплению нашей власти. Надо уничтожить всех! – сказал маленький, картавый и вечно злой Янкель Свердлов.

– Я тоже, товарищ Ленин, считаю, что надо уничтожить всех Романовых, – поддержал Свердлова Шайя Головощекин.

– А что скажет о нас история? – с пафосом спросил сам себя Ленин и по привычке забегал по кабинету.

– История скажет нам спасибо, Владимир Ильич. Нас заставили, и мы защищали первое в мире государство рабочих и крестьян, – ответил на слова Ленина Свердлов.

– И как вы, Яков Михайлович, предлагаете это сделать? – продолжая бегать, спросил Ленин у Свердлова.

– Я предлагаю, провести совещание Центрального исполкома, на котором принять решение о переводе семьи Романовых в Москву для проведения народного суда. Это будет официальной версией. Но привозить в Москву мы их не будем, а в связи с возможностью освобождения царя и его семьи восставшими чехами и сибирской Белой армией они будут приговорены к смерти, но не нами, а как бы Уралсоветом, который примет такое решение. Товарищ Головощекин и примет. И еще одно, товарищ Филипп: у нас есть сведения, что группа царских офицеров хочет освободить бывшего императора и его семью. Сведения достоверные, получены из армии Каппеля…

– Ох уж этот Каппель! Наверное, мнит себя спасителем России. Этот монархист, этот маленький Наполеон… И ведь всех бьет. Надо что-то против него предпринять. Надо менять командование. Где у нас мой любимчик Тухачевский? – вмешался в разговор бегающий по кабинету Ленин.

– Подождите, Владимир Ильич, с Тухачевским. Вы же знаете, что он под Самарой, воюет именно с Каппелем, и, кстати, плохо воюет! Бьют его! Давайте вернемся к нашему вопросу, – перебил Ленина Свердлов и обратился к Головощекину: – Нами в Тобольск направляются товарищ Яковлев и двести красноармейцев; они должны доставить семью Романовых к вам в Екатеринбург. Подготовьте надежный дом для содержания и охраны Романовых. Романовы по прибытии в Екатеринбург должны быть арестованы ЧК. Вы, Филипп, если обстановка изменится к худшему, пошлете нам телеграмму, лучше через Зиновьева, через Петроград, и мы сообщим, опять же через Зиновьева, согласованную закодированную фразу, которая и будет обозначать одно – расстрел! Но для западного мира объявим, что вся семья гражданина Романова, кроме бывшего императора, переведена в надежное место и все члены семьи живы и здоровы. Необходимо, товарищ Головощекин, уничтожить и всех сопровождающих семью бывшего императора: доктора, поваров, фрейлин – никаких свидетелей не должно остаться… – Свердлов повернулся к Ленину: – Также, Владимир Ильич, мы предлагаем уничтожить и содержащихся в Алапаевске членов императорского дома – всех находящихся там князей и княжон. С российским домом Романовых надо покончить раз и навсегда. Владимир Ильич, вы поддерживаете наше предложение?

– Романовы – это флаг контрреволюции! – крикнул Ленин и, трусливо опустив голову, тихо добавил: – Я, как того требуют товарищи и сложившаяся историческая ситуация, согласен с расстрелом. Насчет доктора… Там, кажется, Евгений Боткин – сын знаменитого Сергея Сергеевича Боткина? Жалко. Попробуйте его оставить в живых.

– Попробуем, Владимир Ильич, – сказал недовольно Свердлов и продолжил: – И еще, товарищ Головощекин. У вас, там, в Уралсовете, работает наш товарищ Петр Лазаревич Войков, привлеките его – он настоящий борец с царизмом.

– Да-да, он особенно отличился в реквизиции хлеба у крестьян.

– Не у крестьян, товарищ Головощекин, а у мироедов-кулаков. Крестьянин – он за нашу власть и хлеб сам везет на сборные пункты. Или у вас не так? – поправил Ленин.

– Так-так! – испуганно ответил Головощекин.

– Вы о ком спросили, Яков Михайлович, я прослушал?

– О Войкове. Да вы его должны помнить, Владимир Ильич, по Швейцарии, курчавый такой, да он же с вами вместе через Швецию возвращался в одном вагоне.

– А-а! Помню, помню. Только никакой он не Войков, а Пинхус Вайнер. Уж меня-то вы, товарищ Свердлов, с именами не проведете, – Ленин заливисто засмеялся. – Надо же – Петр Войков! Я помню его клички: «Петрусь», «Интеллигент», «Белокурый». А насчет курчавости – вы на себя-то посмотрите, Яков Михайлович, или на Троцкого. – Ленин опять засмеялся. – Вот, вот где, – он постучал по своему лысому черепу, – единственная среди вас русская голова!.. Впрочем, если по батюшке, то не очень-то и русская. У большевиков нет национальности и отечества! Всемирное государство рабочих и крестьян…

Ленин завелся и говорил, и говорил… Свердлов с Головощекиным с восхищением слушали. А Ленину главное – чтобы слушатель был. В таланте говорить, спорить, бросать лозунги ему не было равных.

Шайя Исаевич Головощекин с устными наставлениями Янкеля Мирамовича Свердлова отбыл в Екатеринбург. Участь Романовых была решена…

Уралсовет, возглавляемый Голощекиным, назначил комендантом дома купца Ипатьева в Екатеринбурге, где содержалась доставленная из Тобольска царская семья, Янкеля Хаймовича Юровского, почему-то тоже изменившего имя-отчество на Якова Михайловича.

Большевики, возглавляемые ненавидящим русских «человеком без отчизны» Ульяновым (Лениным) и Лейбой Давидовичем Бронштейном-Троцким, не только совершили октябрьский переворот в России, но и казнили последнего российского императора и его семью.

XVI

Все почему-то не заладилось сразу. В Тобольске, в пустом доме, где содержался бывший император с семьей, оказалась засада. Семьи Романовых уже не было – она за два дня до прибытия отряда в этот тихий, провинциальный сибирский город была отправлена в Тюмень на пароходе «Русь». Охрана составляла из двухсот солдат Красной армии.

В перестрелке в Тобольске погиб капитан Пороховщиков. Три офицера пустились в погоню. В Тюмени Николая Романова с женой и тремя дочерьми сразу же пересадили в поезд и отправили в Екатеринбург. Наследник и младшая дочь Анастасия заболели и были оставлены в городе под усиленной охраной. Но Уральский совет потребовал немедленно отправить оставшихся детей, и их, больных, на носилках, отправили поездом, состоящим из паровоза и двух вагонов с солдатами, в Екатеринбург. Рок сопровождал офицеров. Они опоздали на один день.

И вот сейчас они были в Екатеринбурге и уже знали, что семья императора содержится в доме купца Ипатьева и очень строго охраняется. Двухэтажный дом из-за высокого забора был почти не виден.

– Что будем делать господа? Нас трое, а охрана – человек тридцать, – спросил Смирнитский.

– А нам ничего не остается, как принять бой и попробовать освободить царскую семью, – сказал прапорщик Никита Переверзев.

– Они нас не подпустят к ним. Я думаю, что у них есть план на случай нападения – сразу убить всех членов семьи, – сказал Глеб Смирнитский.

– Вот если бы предупредить царя, что мы здесь… Но как? – сказал Переверзев.

– Там мальчишку одного выпускают за ворота, – подсказал штабс-капитан Добрынин. – Может, через него можно? Запиской.

– А если испугается или обыскивают с ног до головы? – спросил Никита Переверзев.

– Как предупредить, я знаю, – Глеб Смирнитский снял с шеи золотую иконку. – Мне государыня подарила в марте семнадцатого. Ах, если бы она тогда согласилась бежать – мы бы успели. Корнилов арестовывать ее и детей приехал лишь через десять часов.

– Так давайте через мальчишку и передадим, – обрадовался Никита.

На следующий день, когда маленький мальчик вышел за ворота, Смирнитский и Добрынин, оставив следить за домом Никиту Переверзева, пошли следом за мальчиком и дошли до небольшого домика на окраине города.

Смирнитский через соседей выяснил, что мальчика зовут Ленька Седнев и живет он здесь вместе с матерью-одиночкой, правда, к ним недавно приезжал какой-то дядька, говорят, очень важный человек – повар у царя. Только что здесь делать царскому-то повару? Врут!

Добрынин спрятался в кусты, а Глеб вошел в дом. Мать мальчика, красивая молодая женщина, испугавшись, уронила тарелку на пол.

– На счастье. Не бойтесь, меня зовут Глеб Смирнитский, и ничего плохого я вам не сделаю. Мне бы хотелось задать несколько вопросов вашему сыну, и все.

– Вы из охраны того дома? Вы по поводу моего дяди? Так я ничего не знаю. Его как тогда забрали, так я о нем ничего больше не слышала.

– Нет, я не знаю, что с вашим дядей. Меня интересует дом, где подрабатывает ваш сын.

Женщина заплакала и рассказала, что она знает, что в доме Ипатьева содержится царская семья. Ее дядя, Иван Дмитриевич Седнев, лакей у великих княжон, прибыл вместе с ними из Тобольска. Он и привлек ее сына к работе поваренком в доме. Но вот дядя пропал. И она боится, что его уже нет в живых.

Мальчик, ее сын, оказался веселым, подвижным ребенком. Он рассказал, что помогает на кухне, но больше играет с таким же, как он, мальчиком, только немного постарше, которого зовут Алексей. Леша больной и почти не ходит, и он его катает на коляске, но Леша хороший мальчик – очень добрый, все время дарит ему конфеты, а он их не ест и приносит маме. И родители и сестры у Леши очень хорошие, а солдаты злые – их очень много, они даже сопровождают сестер, когда те идут в уборную, и съедают всю их еду. И они все время нехорошо ругаются и говорят, что Лешу и родителей надо убить, а то скоро придет кто-то и может их освободить. Леша и его сестры от этих слов плачут и убегают в свои комнаты на втором этаже. А солдаты смеются. Его, Леньку, не обыскивают. Смирнитский дал денег и уговорил мать мальчика, чтобы тот передал Алеше, с которым он играет, маленькую иконку, которую Глеб и повесил ему на шею.

XVII

– Мама, посмотри, что мне Леня передал, – тихо сказал Алексей и разжал ладонь.

– Боже, моя иконка. Дай, я покажу отцу.

Поздно вечером, когда охрана перестала топать ногами, Александра Федоровна показала иконку Николаю Александровичу.

– Помнишь, я тебе рассказывала об этом смелом капитане, который хотел спасти меня и детей в Царском Селе. Ах, зачем я тогда не согласилась?

– Да, Алиса, надо было соглашаться. Откуда она у тебя?

– Ее передал Алексею Ленька-поваренок.

– Ты хочешь сказать, что этот капитан уже здесь, в Екатеринбурге, и он опять хочет нас спасти?

– Да, Ники! Я так счастлива. Свобода рядом.

– Господи, как я хочу этого. Ладно я – но чтобы свободны были вы. И я не пойму, зачем они держат детей – мы уже не императорская семья. Мы простые граждане.

– Не знаю, Ники. Наверное, чтобы мы не сбежали. Куда мы убежим с детьми? Мне страшно, Ники. Мне очень страшно за наших детей. Ты посмотри, как эти солдаты ведут себя по отношению к ним, ты слышишь, что они говорят? Девочки по ночам плачут от страха и унижений.

– Знаешь, Алиса, сегодня произошел странный случай: один из солдат уронил керамическую бутыль, которую привез этот курчавый еврей, как его… Войков, кажется. И этот солдат сжег себе ногу – в бутылке оказалась кислота! Зачем им кислота?

– Не знаю, Ники, но я боюсь… Такое страшное чувство, что вот-вот ударит молния… Ах, Ники, Ники, что же я наделала тогда, в марте? Хорошо, что этот офицер где-то рядом. Он нас спасет, обязательно спасет! Знаешь, Ники я уже не государыня и все больше и больше превращаюсь в простую русскую бабу, занятую домом и семьей, и мне это все больше и больше нравится. Если мы спасемся и уедем из этой страны, то поселимся где-нибудь в маленьком домике с садиком и будем нянчить внуков. Не в Европе, где-нибудь в Южной Америке.

– Как бы это было хорошо, – грустно согласился Николай Александрович Романов.

Александра Федоровна стала шептать молитву и целовать иконку. «Господи! Спаси и сохрани…» – шептала она.

Без стука в спальню вошел Юровский и громко сказал:

– Граждане Романовы, вам необходимо спуститься в подвал, где вас будут фотографировать.

– Что, ночью? – спросил Николай Александрович.

– Это для вас ночь, гражданин Романов, а для нас заря революции! Одевайтесь и идите. Будет сделан общий снимок, а то мировая буржуазия уже все уши прожужжала, что наша власть вас расстреляла. Наша власть вместе с пролетариями всех стран скоро всех буржуев точно поставит к стенке, вот они и боятся. Хотя, по мне, так вас давно надо было казнить…

Все спустились в подвал. Даже в подвале было слышно, как во дворе на полную мощь ревел автомобиль. Ночью? По пути в подвал Юровский остановил доктора Боткина и отвел его в сторону.

– Евгений Сергеевич, вам не обязательно фотографироваться.

– Вы, товарищ Юровский, уже предлагали мне покинуть семью Романовых. Я ведь понимаю почему. И скажу вам повторно: я врач и своих пациентов не бросаю.

И Боткин, отстранившись от Юровского, пошел к лестнице, ведущей в подвал. Туда же спускались камердинер Алексей Егорович Трупп и комнатная девушка Анна Степановна Демидова. Она почему-то шла с маленькой подушкой. В подвале было тесно от людей. Вся семья Романовых, полураздетая, сонная стояла напряженно, и в глазах их были страх и удивление. Принесли два стула, на которые сели император с женой. Дети, как положено для семейной фотографии, встали рядом. Фотографического аппарата не было. Юровский стоял с двумя солдатами напротив сидящей семьи Романовых и, достав из кармана лист бумаги, зачитал:

– Революция в опасности. Наши враги хотят освободить вас, поэтому вы приговорены к расстрелу…

– Что, что? – спросил, вставая в удивлении со стула, Николай Романов.

Это были его последние слова – открылись двери, и в подвал вбежали красноармейцы с винтовками и револьверами и стали стрелять.

Не погибших сразу от пуль великих княжон, наследника Алексея, комнатную девушку императрицы Анну Демидову добивали штыками, да с такой силой, что штыки пробивали тела и вонзались в пол. А наследник, весь в крови, хватался, разрезая руки, за штык, все не умирал и кричал жалобно:

– Ай, больно! За что, дяденьки? Не убивайте! Спасите!.. А-а-а!..

– Дай сюда! – Юровский выхватил у неумелого солдата винтовку и с силой вонзил штык в грудь Алексея. – Вот так надо расправляться с врагами революции. Стреляйте всем им в головы. Потом разденьте и в машину. Все найденные ценности передать мне, и не вздумайте что-нибудь украсть – лично расстреляю!

Солдат, не сумевший убить цесаревича, заметил свисающую из сжатого кулака мертвой царицы золотую цепочку. Попробовал разжать кулак – не получилось. Тогда он отстегнул плоский немецкий штык-нож от винтовки и с трудом из-за тупости ножа кромсая, отрезал большой палец и разжал ладонь. На ладони, в темной крови, лежала небольшая золотая иконка. Солдат оглянулся – никто не видит – и сунул иконку себе в карман. Новая большевистская власть быстро учила народ «грабить награбленное».

Приказ о расстреле царской семьи отдал Филиппка Головощекин, который за день до убийства отправил в Петроград Зиновьеву телеграмму с закодированными словами: «Филиппов суд не терпит отлагательств». Зиновьев связался по телефону с Кремлем, с Лениным и Свердловым и получил кодовое слово – добро на расстрел, которое и отправил Филиппке в Уралсовет. Все было так законспирировано…