Текст книги "Поляк. Роман первый"

XXI

В подвале внутренней тюрьмы НКВД на площади Дзержинского (Лубянке) шел допрос, похожий на пытку. Наглаженный, со строгим взглядом майор государственной безопасности насмешливо смотрел на допрашиваемого человека. Тот, в разорванной нательной рубахе и кальсонах, бурых от крови, сидел со связанными за спиной руками перед майором и покачивался из стороны в сторону. Лицо человека было изуродовано побоями – стоявший сзади его солдат время от времени бил его кулаком в спину, чтобы он не терял сознание и не падал, но на эти удары связанный человек почти не реагировал.

– Я в десятый раз спрашиваю тебя, сволочь Переверзев: когда и где ты был завербован польской разведкой? Хотя мы и так знаем, что ты был завербован еще в двадцатом году, вместе с Тухачевским, но из гуманных соображений предлагаем тебе признаться в своем предательстве. Не спать!.. Как ты передавал сведения польскому подполковнику Смирнитскому?

– Я уже говорил, – беззубо шепелявил тот, кого называли «сволочь Переверзев», – что я не знаю никакого подполковника Смирнитского. Майор, неделю назад мы с вами были в одном месте, в Катыни, и если бы было так, как вы мне говорите, то я должен не сидеть здесь, а лежать в той яме. Вы сами-то верите в то, что говорите?

– А я и сам не понимаю, почему ты не в той яме. Ты не знаешь, кто такой Смирнитский? Брось! Ты еще скажи, что ты не дворянин! Что папаша твой не царский полковник, а ты не царский штабс-капитан и ты не защищал с радостью ненавистное народом самодержавие в империалистическую войну!

– Мой отец погиб в русско-японскую в девятьсот пятом году, а я в августе четырнадцатого получил ранение в первом же бою и был уволен из армии на пенсию.

– После чего, скрыв свое происхождение, втерся в доверие и стал служить под началом врага народа Тухачевского и вместе с ним вредить нашей социалистической родине.

– Под началом, как вы говорите, Тухачевского я служил только с восемнадцатого по девятнадцатый год. И то Тухачевский командовал армией, а я был командиром полка, и после гражданской в связи с обострением болезни был комиссован, работал на заводе и только в тридцать девятом призван в органы. И вся моя нынешняя служба состояла лишь в охране интернированных поляков в лагере в Козельске. Начальником лагеря. Всего-то девять месяцев. Так что ваш вопрос, майор, глупость.

– Глупость? Мы еще разберемся, кто тебе позволил стать начальником лагеря. И не интернированных, а военнопленных поляков – врагов нашей родины… Я задаю еще раз вопрос: как ты поддерживал связь со Смирнитским?

– А я еще раз отвечаю: никакого Смирнитского я не знаю.

– Послушай, Александр Глебович, – вдруг ласково сказал следователь, – ты великолепный актер. Тебе бы в театре выступать. Смирнитский Глеб Станиславич – это тот польский офицер, которого там, в Катыни, расстреляли перед строем.

– Который был в форме и при орденах? Почему его так расстреляли?

– Из уважения к врагу. Так приказал сделать сам товарищ Сталин.

– Что же это за враг, которого расстреливают с такими почестями?

– Тебе-то это известно лучше нас.

– Мне ничего не известно. Не добивайтесь от меня того, чего я не знаю, майор. Я не знаю никакого Смирнитского, но если вам так надо, дайте бумагу, и я ее подпишу. Можете написать, что у меня были особые отношения с Гитлером, Сталиным и Богом! Устраивает? – и допрашиваемый хрипло засмеялся, обнажая окровавленный беззубый рот.

– Не устраивает. Неужели тебе ничего не говорит его фамилия?

– Нет.

– Я, конечно, понимаю, что ты врешь, но мне надоело с тобой возиться. Глеб Смирнитский, герой империалистической войны, капитан лейб-гвардии, награжденный девятью орденами за храбрость, ты это сам видел; белогвардейский полковник, подполковник польской армии – твой родственник! Это сын твоей старшей сестры убежавшей в Польшу.

– Что?

– Не прикидывайся – ты это знал. Дочь твоего отца от первого брака убежала в Польшу; там вышла замуж за журналиста Смирнитского, и у них родился сын Глеб, который закончил военное училище в Петербурге и с первого до последнего дня воевал на империалистической войне. И чего только не делал твой племянник! Поверить невозможно! Верховного командующего Романова спасал, царскую семью спасал, столь храбро воевал, что обогнал своего дружка Михаила Тухачевского по орденам и славе. Много чего он наделал. И в гражданскую у Каппеля служил, и опять царскую семью хотел спасти, и Колчака спасал, и Чапаева убил… И в штабе у поляков служил, и помог полякам тебя с Тухачевским в двадцатом году разбить. Точнее, вы сами сдавались. Ты же к немцам попал вместе с предателем Гаем. Там тебя и завербовали… Еще говорят, что он там, в Польше, в тридцать девятом немцев перебил видимо-невидимо. Неужели не знал, что он твой родственник? Думаешь, поверим? Сталин, как прочитал о нем собранные сведения, так и приказал расстрелять как героя.

– А как же он к нам-то попал? – прошепелявил Переверзев.

– А его немцы нам выдали. Попросили, говорят, за него. Большего не знаю. Только он на допросе здесь, на Лубянке, нашего сотрудника Архипа Ферапонтова ручкой в глаз убил.

– Ручкой? Архипа?

– Да, ручкой… А ты что, Ферапонтова знал?

– Знал. Туда ему и дорога.

– Не радуйся, туда же пойдешь. Последний вопрос к тебе: где твой сын Никита?

– Не знаю. Пропал в восемнадцатом году.

– Опять врешь! Твой сын, Никита Александрович Переверзев, прапорщик царский, воевал в составе бандитской армии Каппеля! И погиб твой сынок в июне восемнадцатого года, когда в составе банды хотел освободить царскую семью в Екатеринбурге.

– Не может быть!

– Может! И бандой той руководил не кто иной, как твой родственник Смирнитский.

– О, Господи! Откуда вам такое известно?

– Нам известно все. Так что яблоко от яблони недалеко падает. Вот вся ваша дворянская кровь и выползла. Знаешь, почему ты здесь? По сведениям, у Смирнитского ни семьи, ни детей не было, твой сыночек мертв, так что ты единственный его живой родственник. Мать твоя с дочкой еще в гражданскую от тифа умерли. Тоже не знал? Ладно. Тебя все равно завтра расстреляют, поэтому скажу тебе честно: есть приказ, чтобы ни одного родственника у Смирнитского не осталось. Чтобы памяти о нем не осталось! И ты последний… Прощай Александр Глебович… А если и правда не знал о Смирнитском, то я тебе не завидую. Ты в отличие от него не ту жизнь прожил. И уж если совсем честно, то я и себе не завидую. Сегодня тебя к стенке, а завтра меня, только у меня есть семья и сын. И когда меня расстреляют, станет он на всю жизнь сыном врага народа… Мне твой родственник перед смертью пообещал, что меня тоже к яме поставят. Не верю, но страшно! А бумаги ты все-таки подпиши – таков порядок. Там фамилия твоего родственника не упоминается. Всех под корень! И чтобы даже фамилии не осталось. Вот так, Александр Глебович, не повезло тебе… Подписывай…

Ночью, разорвав рубаху и сплетя из нее веревку, Александр Глебович Переверзев повесился: привязал веревку к доскам, просунул петлю в щель под нары и, лежа на грязном полу, удавился. Нашли наутро мертвым. На стене кровью было криво написано: «Господи прости».

Эпилог

– Я надеюсь, что вы узнали много нового о роли России в победе войск Антанты в Первой мировой войне. К сожалению, Россия как союзник по «Сердечному союзу» не получила лавров победительницы. Она из-за пришедших к власти коммунистов во главе с Лениным проиграла эту войну. В самой России простые граждане мало что знают об этой войне. Ее называли империалистической и вообще не вспоминали о миллионах русских, погибших в той войне. Так, немного знают историки, и все! А жаль! – профессор Жан Дюкло поправил своими длинными, ухоженными пальцами вельветовый пиджак и продолжил: – Тема следующей лекции «Начало Второй мировой войны. Тайный договор и новый раздел Польши между Германией и Советским Союзом. Защита Варшавы. Катынь».

– И все-таки жаль, господин профессор, что мы не знаем имя того, второго офицера на пленке. Он тоже, как мы поняли из сегодняшней вашей лекции, один из русских героев, спасших Францию, – прозвучало из аудитории.

– Я скажу вам, уважаемые коллеги, больше: мы долго и тщательно искали хоть какие-нибудь сведения об этом молодом офицере и ничего не смогли найти. Даже из российских архивов, куда мы подавали запрос, нам ничего не смогли ответить. Но я надеюсь, что когда-нибудь мы узнаем, кто этот второй офицер рядом с Тухачевским. Кстати, на следующей лекции вы тоже увидите уникальные снимки, на которых запечатлены защитники варшавских фортов во время нападения фашистской Германии на Польшу…

– А может быть, фотографию этих офицеров показать по телевидению в программе «Поиск»? Кстати, я знаю – в России тоже есть такая, очень известная, телевизионная передача, только я забыла ее название.

– Молодец, Анна! – крикнул студент, который впервые узнал, что Россия участвовала в Первой мировой войне…

В старом, теплом от солнца варшавском дворе мальчишки играли в «войнушку». Заводилой у ребят был худенький, вихрастый, сероглазый мальчик Глеб Смирнитский. Это странное, не польское имя ему дали по просьбе его прадеда, который сидел тут же, во дворе, на скамеечке. Это он, когда родился этот мальчик, попросил назвать ребенка в честь своего отца, которого он никогда не видел. Ему мать рассказывала, что тот погиб, защищая Варшаву от немцев в тридцать девятом, и она при его рождении дала ему фамилию Смирнитский, а имя русское побоялась дать – тогда русских ненавидели за оккупацию. И из воспоминаний об отце в семье остались только рассказы его матери, пожелтевшая старинная фотография с обгорелыми краями, на которой были запечатлены строгие, молодые, необыкновенно красивые офицеры с орденами в виде крестов на необычных мундирах, и шашка с орденом на эфесе и темным от времени шнуром. Фотография стояла в рамочке на столике в комнате его матери, а после ее смерти фотографию и шашку повесили на стену в гостиной. Как всякие поляки, Смирнитские очень гордились своим предком, погибшим при защите Варшавы. И в их католической семье всегда, сколько они помнили, была русская православная икона, которая, как и фотография, осталась от их славного предка Глеба Смирнитского…

Внучка старика Ева была преподавателем в Варшавском университете, и этот вихрастый, быстрый, худенький, веселый сероглазый мальчик был ее сыном. Совсем молоденькой девушкой-студенткой она родила по любви, а замуж не вышла, вот ее сын и носил фамилию – Смирнитский.

Ева уехала в командировку в Париж, и Глеб, как всегда, остался на попечении стариков. Набегавшись вдоволь под стоны деда и бабки, что пора домой, маленький мальчик наелся каши с молоком и сейчас спал. На худенькой груди мальчика висел серебряный крест и тускло блестела маленькая золотая иконка с выписанной на эмали Богородицей с ребенком. Деду она досталась от матери – передала, умирая, в память об отце. Дед снял ее со своей шеи и повесил на шею мальчику при его крещении. Перед крещением дед показал иконку в Варшавском музее, эксперты которого чуть не упали в обморок: выяснилось, что такие иконки, всего несколько штук, были сделаны лично самим Фаберже и только для членов семьи последнего русского императора. Дед смог рассказать только историю ее появления в их семье: что она принадлежала его отцу, русскому офицеру, погибшему во время Второй мировой войны на варшавских фортах. Ему предложили баснословные деньги за это ювелирное изделие, но дед отказался. «Как можно продать память о родителях?!» – сказал он.

Ближе к ночи позвонила внучка. Она возбужденно кричала:

– Дедушка, тут по телевидению показали фотографию твоего отца, ну ту, что у нас в гостиной. А рядом с ним, оказывается, стоит будущий знаменитый советский маршал Тухачевский. Его еще Сталин расстрелял. И показали фотографии защитников Варшавы в тридцать девятом. Там тоже твой отец – наш дед! Он в этой, как у нас на фотографии, своей красивой форме, и у него много-много орденов, не сосчитать. Я им на телевидение позвонила, и они послали за мной машину – хотят меня расспросить по поводу твоего отца. Я согласилась, дед. Это же такое счастье! Там еще какие-то новые данные о нем нашли в немецких и в рассекреченных русских архивах. Оказывается, его расстреляли в Катыни… Там при эксгумации в сорок втором году немцы описали погибшего, который не был убит выстрелом в затылок, а был, по-видимому, расстрелян перед строем, и на истлевшей, пробитой во многих местах форме нашли множество осколков от русских орденов. Осколки вместе с описанием убитого нашлись в немецких архивах о казни польских офицеров в Катыни. На некоторых осколках обнаружены номера, и по ним запросили уже русские архивы. Оказалось, это твой отец, наш дед – Глеб Смирнитский! Дед, я побежала, я тебе со студии позвоню…

Старый человек стоял и смотрел на спящего правнука, на худенькой груди которого тускло блестела русская православная иконка. «Отец, – шептал он. – Отец…» По щекам старика текли слезы…

А с фотографии на стене на старика и мальчика смотрели два молодых, красивых офицера. Офицеры загадочно и тепло улыбались…