Текст книги "Русская идея и американская мечта"

Глава IV. АБРИС АМЕРИКАНСКОЙ МЕЧТЫ

От пилигримов до «отцов-основателей»

Словосочетание «Американская мечта»¹ стало ныне в Соединенных Штатах не просто популярным – оно стало вездесущим. Выходят художественные произведения, мемуары, фильмы, телевизионные шоу, которые содержат эти два слова в своем названии. Как и в былые времена, об Американской мечте рассуждают безработные, которые надеются, что им повезет, и удачливые предприниматели; политики, обещающие осчастливить всю Америку² и достигшие высот спортсмены. Действуют общественные организации типа American Dream Coalition, ставящие своей целью сохранение, пропаганду и воплощение в жизнь Американской мечты. Об Американской мечте рассказывается в учебниках для средних школ и университетских колледжей. Ну и, конечно, ей посвящена огромная, хотя и далеко не всегда качественная, исследовательская литература. По оценке историка Джима Каллена, автора недавно опубликованной (и вызвавшей широкий резонанс среди специалистов) книги «Американская мечта. Краткая история идеи, сформировавшей нацию»³, к началу нынешнего столетия было издано более 700 работ, посвященных тем или иным аспектам Американской мечты⁴.

Столь широкое использование этого понятия сам Каллен объясняет прежде всего функциями, которые этот феномен выполняет в американском обществе. В современных Соединенных Штатах, ставших прибежищем для миллионов и миллионов людей, прибывших из разных стран мира и порой говорящих только на своем родном языке, Американская мечта выступает уже не просто в качестве национального идентификационного мифа, объединяющего и сплачивающего представителей многих народов и этносов, живущих в Америке. Она, подчеркивает Каллен, «стала своеобразным lingua franca (т. е. универсальным языком. – Э.Б.), идиомой, которую, как предполагается, может понять каждый…»⁵

И это не все. Американская мечта, утверждает заокеанский историк, выступала и выступает мощным идейным оружием в руках Соединенных Штатов. Он вспоминает, как, взяв (в бытность студентом) в библиотеке Гарвардского университета книгу Джеймса Адамса «Американская мечта», изданную в 1941 г., обнаружил на ее страницах штамп одной из воинских частей армии США, стоявшей в Европе. Так что Мечта, пишет заокеанский историк, была еще и «оружием в борьбе против Гитлера (а потом и против Сталина)»⁶. Каллен мог бы добавить к этому – и был бы прав, – что Американская мечта, как часть национальной мифологии, широко используется Соединенными Штатами и сегодня в пропаганде своих социальных, политических и культурных идеалов. И почитателей у Америки, несмотря на рост в мире антиамериканских настроений, по-прежнему немало. Отсюда и спрос на Американскую мечту – внутренний и международный.

Но что представляет собой эта Мечта? Как ее общий смысл – свободный успешный человек в свободном успешном мире по имени Америка – раскрывается современными исследователями в конкретном предметном плане? Да и раскрывается ли вообще, если учесть, что, как отмечает Каллен (и не он один), «не существует какой-то одной Американской мечты. Напротив, существует [много вариантов] Американской мечты (many American Dreams), а их привлекательность покоится одновременно на их разнообразии и специфичности»⁷. И тем не менее, различаясь по конкретному содержанию (которое будет раскрыто в последующих частях этой главы), различные варианты Американской мечты связаны друг с другом некоторыми общими родовыми чертами, которые позволяют говорить о ней – по аналогии с Русской идеей – как о чем-то едином, точнее – как о единстве многообразия.

Как выглядят сегодня «стандартные» представления об Американской мечте, лучше всего видно из справочных изданий – американских и иностранных⁸. Например, выпущенный впервые в 1990 г. в США указатель к сборнику «Сотворение Америки» характеризует Американскую мечту как «популярную метафору, используемую при описании жизни в Соединенных Штатах и связываемых с ней чаяний и обычно подразумевающую социальную мобильность и материальный успех: прыжок «из грязи в князи» (a rise «from rags to riches»), достигаемый через жертвы, упорный труд, стойкость и удачу. Этот термин ассоциируется также с демократическим самоуправлением, религиозной свободой, расовым равенством, возможностью получения образования, домовладением, «качеством жизни» и множеством чувственных удовольствий (variety of sensual indulgences)»⁹.

Электронная международная «свободная энциклопедия», Wikipedia, определяет Американскую мечту как «идею (часто ассоциируемую с протестантской трудовой этикой), разделяемую многими в Соединенных Штатах Америки, о том, что благодаря упорному труду, смелости и решительности можно добиться процветания (achieve prosperity). Это были ценности, разделявшиеся многими ранними европейскими переселенцами и переданные ими последующим поколениям. Во что превратилась Американская мечта – вопрос, являющийся предметом постоянных дискуссий»¹⁰.

Отечественный справочник «Американа» истолковывает Американскую мечту как «идеалы свободы и открытых возможностей для всех, основанные на вере в безграничные возможности США и их исключительное место в мире… В широком понимании: американские ценности, от самых высоких до простой мечты американца о собственном доме»¹¹.

Такого же рода определения можно встретить и в других изданиях справочного характера¹². Очерчивая – подчас чрезмерно широко, подчас слишком узко – в общих чертах картину Американской мечты в ее современном виде и давая какое-то представление о ее конкретных чертах, они в то же время неизбежно скрадывают не только пути и этапы становления этого мифа, но и расхождения в представлениях об Американской мечте, характерные для различных ее интерпретаций. А это значит, что, если мы хотим выявить конкретное содержание этого идентификационного мифа и понять не только то, как американцы представляют Америку и самих себя, но и почему они так их представляют и каким образом сложились существующие представления, необходимо хотя бы в самых общих чертах проследить пути и этапы становления Американской мечты, равно как и ее истоки.

Историки по сей день спорят, в каких документах, имеющих отношение к становлению новой нации, мы находим первые упоминания об элементах общенационального мифа, названного впоследствии Американской мечтой. Вспоминают о пуританских хрониках, постановлениях колониальных Ассамблей и, конечно, о соглашении, подписанном пассажирами парусника «Мэйфлауэр» – судна, на котором в 1620 г. пилигримы прибыли в Америку.

«Первые американские мечты, зафиксированные в письменном виде, – писал историк Стюарт Холбрук, – родились на борту маленького судна, пересекавшего бушующий Атлантический океан, судна, на котором плыли пассажиры, едва ли представлявшие себе, что когда-нибудь о них будут вспоминать как о пионерах; и хотя это соглашение вскоре стало игнорироваться и было отвергнуто, оно рассматривается как свидетельство о рождении демократии»¹³. И о начале становления Американской мечты¹⁴.

Не забывают упомянуть, разумеется, о Декларации независимости и Конституции США, Билле о правах, речах первых президентов Соединенных Штатов, «Федералисте» и других литературных и исторических памятниках конца XVIII – начала XIX в.

Оставляя всегда вызывающие споры вопросы о генезисе рассматриваемого мифа на суд историков, и прежде всего, конечно, историков Американской мечты, к числу которых автор этих строк себя не причисляет, замечу вместе с тем, что принципиальное решение проблемы не оспаривается по сути дела никем. А оно таково: формирование общенационального идентификационного мифа, каким является Американская мечта, – это длительный процесс, сопровождавший становление американского национального сознания и самосознания, американской цивилизации и культуры. Процесс, который распадался на ряд этапов и в ходе которого происходила внутренняя эволюция Мечты.

Широко распространена точка зрения, что последняя, как и сами Соединенные Штаты, была создана иммигрантами. Но это лишь часть правды. Не меньший (а в чем-то, возможно, и больший) вклад в сотворение великого мифа внесли переселенцы, «которые перебрались в Новый Свет в семнадцатом и восемнадцатом столетиях. Именно англо-протестантская культура переселенцев оказала наибольшее влияние на формирование американской культуры, американского пути и американской идентичности»¹⁵. К их числу и принадлежали пуритане (пилигримы), прибывшие в 1620 г. в Америке на судне «Мэйфлауер».

Пилигримы, пишет Каллен, конечно же не говорили ни о какой Американской мечте, но «они поняли бы саму идею: в конце концов они жили ею как люди, которые придумали для себя свою судьбу (imagined a destiny for themselves)»¹⁶. Поэтому, считает американский историк, фактически соглашаясь с большинством исследователей, «первой великой Американской Мечтой» была мечта «небольшой группы английских религиозных диссидентов, пересекших океан в поисках соответствующего их представлениям пути почитания Бога»¹⁷.

Пуритане были жесткими людьми, не склонными к веротерпимости, но они по сути дела первыми провозгласили и попытались воплотить в жизнь такие базовые принципы Американской мечты, как принцип свободы (в данном случае – религиозной) и принцип самореализации, К тому же именно пуритане внесли существенный вклад в формирование представления об Америке как «граде на холме», которому предстоит выполнить великую миссию, предначертанную Всевышним. В 1630 г. будущий губернатор Массачусетса Джон Уинтроп составил в назидание колонистам «Образец христианского милосердия», в котором попытался «сформулировать «истинные» принципы организации общества»¹⁸. «Мы должны иметь в виду, – говорил Уинтроп, – что будем подобны городу на холме и глаза всех будут устремлены на нас…»¹⁹ «За этими словами, – поясняет историк, – стояло пророчество Исайи: «…гора дома Господня будет поставлена во главу гор, и возвысится над холмами, и потекут к ней все народы… И будем ходить по стезям Его. Ибо от Сиона выйдет закон, и слово Господне из Иерусалима» (Исайя, 11, 2, 3). Да и сами слова походили на пророчество. Однако пуритане избегали открытого мессианства… Поэтому Уинтроп расположил свой город не на горе, а всего-навсего на холме: «Мы будем подобно городу на холме» (We Shall be a City upon a Hill)»²⁰. Как заметил много лет спустя, комментируя мечтания Уинтропа, историк Дэниел Бурстин, никому «даже триста лет спустя не удалось лучше выразить американское предназначение… Таким образом, с самых ранних лет существования страны вопрос о ее будущем органично связывался с верой в особое предназначение Америки»²¹.

В 70-х годах минувшего века известный заокеанский культуролог Кристофер Лэш, характеризуя первую из трех выделяемых им стадий эволюции Американской мечты²², а именно пуританскую стадию (the Puritan stage), подчеркивал коллективный характер действий и ориентаций пуритан. Придавая, как и подобало истинным протестантам, большое значение упорному труду, они не стремились к накоплению индивидуального богатства – для них важнее было богатство общины, к которой они принадлежали, и общественная полезность их труда²³. Индивидуалистический характер Американская мечта, по Лэшу, приобрела значительно позднее.

Эту мысль развил почти три десятилетия спустя Хантингтон, подчеркнувший связь индивидуализма с иммиграцией. Переселенцы-пуритане «подписывали – въяве или мысленно – некий договор, или хартию, определявшую основные принципы устроения нового общества и коллективных взаимоотношений с родиной. По контрасту, иммигранты не создают нового общества… Миграция, как правило, носит личностный характер, затрагивая отдельных людей или же семьи, которые индивидуально определяют свои отношения со старой и новой странами проживания»²⁴.

Весьма значимым шагом на пути формирования Американской мечты стала Декларация независимости (1776), эта, по удачному выражению Каллена, «хартия Американской Мечты». При всей своей текстуальной краткости она являет собой сложный, многоплановый документ, где в едином блоке спрессованы злободневные политические требования и основные принципы американского Просвещения. Несмотря на то что она имела непосредственное целевое назначение политического характера – обосновать юридически и оправдать нравственно акт политического разрыва английских колоний в Америке с британской короной (что во многом предопределило ее пафос), она выходила далеко за пределы чисто политического и юридического документа и представляла собой манифест, определивший некоторые важные социокультурные параметры американского общества, общие принципы бытия и социальный идеал рождающегося свободного сообщества, какими их рисовали в своем воображении передовые представители молодой американской буржуазии.

Было бы, конечно, явной натяжкой однозначно квалифицировать Декларацию независимости как социальную утопию или социальный миф, или как сплав того и другого, в каком бы значении мы ни использовали здесь эти понятия. Ряд ее положений отражал – и это подтвердил последующий ход истории Соединенных Штатов – объективные тенденции политического и социального развития Америки и фиксировал реальные возможности колоний и практические установки их жителей на устранение препятствий на пути развития свободного предпринимательства, освобождения от опеки со стороны государства и т. п.

Но нельзя при этом не заметить и того, что основополагающий документ американской революции воспроизводил не образ Америки, которому предстояло – в соответствии с проявившимися в момент его создания историческими тенденциями – воплотиться в жизнь в последующий период ее развития, а образ той Америки, какой ее хотели бы видеть передовые представители восходящего класса буржуазии. То есть произвольно сконструированный идеал общества, который далеко не во всем соответствовал объективным тенденциям развития капитализма и реальным возможностям (а в конечном счете и интересам) американской буржуазии.

Авторам Декларации грезилось свободное общество, народ которого обладает политическим суверенитетом и имеет право и возможность освобождаться – через посредство революции в том числе – от любого правительства, которое обнаружило бы свою неспособность обеспечить «очевидные», «неотчуждаемые» права граждан. Общество, основанное на признании равенства людей: «все люди сотворены равными, и все они одарены своим Создателем правами… на жизнь, свободу и стремление к счастью», осуществление которых и должно обеспечить в конечном счете независимость американских колонистов.

Примечательно, что в локковской формуле, которая взята Томасом Джефферсоном как автором текста Декларации независимости за основу (жизнь, свобода, собственность), последний элемент заменен на «стремление к счастью». Американские историки и философы спорят о мотивах столь радикальной замены. Одни связывают ее с философскими пристрастиями Джефферсона. Другие видят в ней революционный вызов, брошенный английской буржуазии²⁵, – мотив, выглядящий весьма правдоподобным. Но была, думается, и еще одна причина такой замены. Счастье – идеал, лишенный конкретного содержания, и потому каждый, лелеющий сокровенную мечту о новой счастливой жизни, может вкладывать свой смысл, наполнять своим содержанием. Именно такой идеал (отнюдь не исключающий из своего состава собственность) и мог привлечь людей, готовых пересечь океан, чтобы оказаться на земле обетованной.

Принципы Декларации независимости получили дальнейшее развитие и дополнение в Конституции США (1788) и Билле о правах (1791). Свобода слова, печати, собраний, вероисповедания; неприкосновенность личности, жилища и имущества были не только политическими правами. Это были одновременно социальные и политические идеалы, составлявшие органическую часть представлений о свободном обществе и свободном счастливом человеке.

Все эти документы были в основном плодом творчества довольно узкой группы лиц, выступавших одновременно и в качестве революционеров, возглавлявших борьбу против английской короны и по сути разрушавших старый политический порядок, и в качестве творцов нового политического порядка, получившего воплощение в Соединенных Штатах Америки. Речь идет о так называемых отцах-основателях (founding fathers), к числу которых обычно относят Джорджа Вашингтона, Бенджамина Франклина, Джеймса Мэдисона, Александра Гамильтона, Томаса Джефферсона. Их идеи, получившие воплощение в Американской мечте, нашли отражение не только в вышеназванных документах, но и в речах, посланиях, письмах, эссе и т. п. Особо следует упомянуть об инаугурационных речах Джорджа Вашингтона, Томаса Джефферсона, Джеймса Мэдисона; о «Записках федералиста» А. Гамильтона, Дж. Мэдисона и Дж. Джея; об «Автобиографии» и «Записках о штате Виргиния» Т. Джефферсона.

К некоторым из их представлений о том, какой должна быть Америка, мы еще вернемся. А пока следует сказать хотя бы несколько слов о человеке, который не относился к числу отцов-основателей и даже не был американцем, но сделал немало и для победы американской революции, и для формирования первооснов Американской мечты. Это английский литератор, участник борьбы американских колоний за независимость Томас Пейн, автор получивших широкую известность политических публицистических произведений – прежде всего памфлета «Здравый смысл» (1776), ряд идей которого вошел в Декларацию независимости.

Рождение независимой Америки Пейн воспринимал как явление нового мира, принципиально отличающегося от того, что существует ныне и что существовал прежде. «В нашей власти начать строить мир заново. Со времени Ноя до настоящего времени не было положения, подобного существующему. Рождение нового мира не за горами»²⁶. И радикальный вывод: «Я не намерен уступать пальму первенства Соединенных Штатов каким бы то ни было грекам или римлянам»²⁷.

Пейн был среди первых, кто публично провозгласил один из базовых принципов Американской мечты: Соединенные Штаты – страна неограниченных возможностей. «Америка – это молодая страна с беспредельными возможностями развития… Америку можно сравнить с молодым наследником, который вступает во владение большим и многообещающим имением»²⁸.

Именно Пейн увидел в Америке страну, созданную для счастья. «…Ни одна страна не имела такого множества благоприятных возможностей для счастья, как наша. Ее вступление в жизнь, подобно наступлению ясного утра, было безоблачным и многообещающим»²⁹.

Пройдет полгода («Здравый смысл» был анонимно опубликован в январе 1776 г.) – и в Декларации независимости появятся удивительные слова о праве человека на счастье.

Но мало быть счастливым самому. У Америки есть великая миссия – и этот мотив проходит через все сочинения Пейна, посвященные Америке, – сделать счастливым остальной мир. «…В наших силах сделать мир счастливым и научить человечество искусству быть счастливым, показать на всемирных подмостках доселе неизвестное действующее лицо и иметь, так сказать, новое творение вверенным в наши руки…»³⁰

Есть у Америки, убежден Пейн, и еще одна миссия: выступить в роли носителя и гаранта свободы. Эта страна «обогатила мир более полезными знаниями, более здоровыми принципами гражданского управления, чем это было сделано ранее в каком-либо веке. Если бы не Америка, такой вещи, как свобода, не осталось бы во всей вселенной»³¹.

Воспевая свободную, счастливую Америку, Пейн не противопоставлял ее остальному миру – он видел в ней его авангард. Активный участник Великой французской революции, едва не казненный по приказу Робеспьера, Пейн считал себя гражданином мира. «The World is My Country, All Mankind is My Brethren and to Do Good is My Religion» («Весь мир – моя страна, все люди – мои братья, добродеяние – моя религия») – таков был его лозунг.

Одним из первых творцов Американской мечты был современник Томаса Пейна иммигрант-француз Эктор де Кревекер, выступавший под псевдонимом Сент Джон, автор знаменитых «Писем американского фермера», увидевших свет в 1782 г. Человек, первым разглядевший в Америке Melting Pot, страну – «плавильный котел».

Кревекер выстраивает широкую панораму американского общества конца XVIII в. При этом он сразу же настраивает читателя на восприятие последнего как общества, подобного которому никогда не существовало и не существует поныне. Иными словами, как общества уникального. Кревекер так и говорит: это «новейшее общество, подобного коему он (европеец. – Э.Б.) никогда доселе не видывал»³².

Само собой разумеется, что отличается Америка от Европы в лучшую сторону. А чтобы ни у кого не возникало сомнений на сей счет, автор «Писем» провозглашает: «Наше общество есть самое совершенное на свете»³³. И еще резче: «Европа со всем ее блеском не годится и в подметки нашему континенту»³⁴. Так что есть, по-видимому, все основания полагать, что первым, кто заговорил об «американской исключительности» (тема, подхваченная впоследствии многими авторами), был не Алексис де Токвиль, как считают некоторые исследователи³⁵, и даже не Томас Пейн, а именно Сент Джон де Кревекер.

Какие же черты определяют эту исключительность? Чем Америка так не похожа на Европу? Прежде всего – и Кревекер снова и снова высвечивает эту особенность – наличием свободы, «Человек здесь свободен так, как ему должно»³⁶. То есть это именно та свобода, которая естественна для человека и право на которую провозглашалось Декларацией независимости.

Это свобода в самых разных ее проявлениях – экономическом, социальном, религиозном, политическом, бытовом. Да и формы этой свободы, если послушать де Кревекера, тоже многообразны. Пусть не все из них следовало бы признать цивилизованными (если посмотреть на то, что творится на фронтире). Но это может быть воспринято тоже как своеобразный плюс: ведь свободу не все понимают одинаково. А здесь, в Америке, стране, которая только-только начинает осваиваться колонистами, найдется местечко и для тех, кто хочет заниматься хлебопашеством, и для тех, кто желает жить в городах, и для тех, кому тесно в рамках цивилизации и чье поведение не одобряется окружающими. Для всех найдется приют в Америке. Здесь живут «люди вольные», «свободные и независимые хозяева»³⁷.

Свобода американцев проявляется в их самоуправлении: «…они сами владеют землей, которую возделывают; сами составляют правительство, которому подчиняются, и через посредство своих представителей сами создают себе законы»³⁸.

Другая черта, определяющая уникальность Америки и делающая ее привлекательной для многих европейцев, – равенство. «…Равенство, столь эфемерное во многих других местах, пустило здесь прочные корни»³⁹. В Америке, как и в Европе, имеются люди разного достатка. Но тип отношений между ними не тот, что в Европе. «В Европе богатые возвышаются над бедными; у нас они приближены друг к другу».

Еще одна характерная для Америки черта, органически дополняющая свободу и равенство и в каком-то отношении выступающая как их продолжение, – толерантность. Прежде всего религиозная толерантность. «Как христиане, они свободно исповедуют свою веру; общая терпимость позволяет каждому иметь собственное мнение касательно до духовных предметов; законы надсматривают лишь за нашими деяниями, а совесть наша принадлежит одному Богу. Трудолюбие, благополучие, себялюбие, неуживчивый нрав, интерес к политике, гордость свободного земледельца, веротерпимость – вот характеристические особенности жителей срединных провинций. Если мы продвинемся еще далее в глубь континента, то обнаружим там более новые поселения: здесь жители выказывают ровно те же самые сильные черты, но в более грубом обличии»⁴⁰.

Больше того, Кревекер выражает уверенность, что «веротерпимость, весьма заметная даже в первом поколении, еще более укрепится: дочь католика, например, сможет выйти замуж за сына сектанта-пуританина, и они поселятся в своем доме отдельно от родителей»⁴¹. «Таким образом, в Америке, – заключает автор «Писем», – смешиваются не только все нации, но и все церкви и секты; повсюду, от края и до края континента, незримо разносятся семена религиозного безразличия, которое в настоящее время являет собою одну из ярчайших особенностей американцев»⁴².

Наконец, американскому обществу, каким рисует его де Кревекер, присуща еще одна важная черта. Черта, высвечивающая практическую ценность свободы. Это – неограниченные возможности применения людьми, ступившими на американский берег, своих талантов, раскрытия своих способностей, реализации своего потенциала. Молодая Америка предстает – в отличие от старой Европы – как страна равных и неограниченных возможностей, обеспечивающих успех для каждого, кто готов трудиться, не покладая рук, кто не пасует перед трудностями и наделен элементарной смекалкой. «В Америке каждому найдется место. Ты одарен какими-то талантами или способностями? Ты употребляешь их, чтобы заработать себе на жизнь, и преуспеваешь. Ты купец? Стезя торговли здесь безгранична. Ты занимаешь высокое положение? Тебе отыщут применение и воздадут по заслугам. Ты любишь сельское житие? Смотри, вот приятнейшие фермы, выбирай любую и становись американским фермером. Ты честный и трудолюбивый делатель? Тебе не придется стаптывать башмаки в поисках работы, тебя отменно накормят за хозяйским столом и заплатят в четыре или в пять раз лучше, нежели в Европе. Ты хочешь приобрести невозделанную землю? Тебя ждут тысячи акров оной, и покупка обойдется недорого. Здесь ты сможешь удовлетворить любые свои желания и потребности, если только они умеренны»⁴³.

Упоминание об умеренности притязаний – не случайность. Кревекер хочет лишний раз подчеркнуть не столько ограниченность желаний и потребностей, сколько возможность их массового удовлетворения: если они таковы, как у большинства, то успех вам гарантирован.

Звучат в «Письмах» и мессианские мотивы, «Американцы суть паломники, несущие с собою на запад те богатые сокровища искусств, наук, рвения и трудолюбия, которые издревле копились на востоке; им суждено замкнуть сей великий круг»⁴⁴. Это пока только культурная миссия и к тому же всего лишь в пределах континента. Да и звучат мессианские ноты еще приглушенно. Для автора «Писем», родившихся в конце XVIII в., важнее другое: показать, что Америка – вселенское пристанище человека, «…В Америке праздный находит занятие, бесполезный – приносит пользу, бедный – делается богатым»⁴⁵.

Кревекер, однако, уточняет: «Богатством я называю не золото и серебро, коих металлов мы имеем немного, а богатство более драгоценное – земли, расчищенные под пашню, скот, хорошие дома, хорошее платье и прибыток детей, которые насладятся оным»⁴⁶. Проще говоря, оказавшись в Америке, человек попадает домой – а что может быть дороже дома! «Истинно говоря, мы вообще не знаем чужестранцев, ибо страна сия принадлежит всем и каждому…»⁴⁷ Америка – «великий приют» для «бедняков всей Европы»⁴⁸.

Человек, взявший в руки «Письма», невольно ловит себя на ощущении, что он уже читал подобные им творения. И в самом деле, Америка в изображении Кревекера сильно напоминают райские уголки, описывавшиеся в разные времена великими утопистами прошлого: Ямбулом, Мором, Кампанеллой… В сущности, и Америка Кревекера – это тоже утопия. Но утопия своеобразная: во-первых, она описывала не выдуманную, а реально существующую страну, предстающую как воплощенная мечта. Во-вторых, это была не вычурная мечта философа-одиночки, далекая от мечтаний простых людей, а массовая мечта о земных, простых, всем понятных житейских благах. Такая мечта не могла не привлекать и тех, кто уже пребывал в Америке, и тех, кто жаждал туда попасть, и религиозного диссидента, и авантюриста, жаждущего богатства, и лишившегося средств к существованию английского фермера…