Текст книги "Русская идея и американская мечта"

Второй момент. Россия по-прежнему остается обществом с сильной этатистской ориентацией. События начала 90-х годов, когда по стране прокатился «парад суверенитетов», грозивший полным разрушением Российского государства, вроде бы несколько ослабили эту ориентацию. В том же направлении действовала и тенденция к становлению в стране рыночных отношений и современного гражданского общества. Однако опыт последних лет минувшего и первых лет наступившего столетия дает немало свидетельств того, что россияне (встревоженные, в частности, угрозой фрагментаризации своей страны, расширением НАТО, подступившего к ее границам²⁶, и экспансионистской политикой США) тянутся к сильному государству. И тяга эта не случайна: она отражает объективную потребность российского общества в эффективном государстве, способном защитить и мобилизовать это общество, предотвратить его распад на «удельные княжества», объединить его творческие силы для решения великого множества задач, стоящих перед Россией.

Конечно, усиление роли государства при нашей российской склонности к крайностям и этатистском опыте прошлого чревато опасностью его «распухания» (как говорил историк) и перерождения в гипергосударство, норовящее «приватизировать» общество и усесться у него на шее. Но эта опасность может быть нейтрализована не путем ослабления института государства, что было бы для России смерти подобно и чему противодействует элементарный инстинкт национального самосохранения, а путем усиления институтов гражданского общества. Как пойдет формирование последнего, покажет время, но ориентация россиян на создание и сохранение в стране сильного (то есть эффективного) государства налицо, и трудно представить себе, что могло бы поколебать эту ориентацию.

Существенно укрепились за последние годы позиции русской православной церкви. Причем происходит это при самой активной поддержке со стороны государства, которое, судя по всему, ищет в церкви (как многоконфессиональном институте) одну из своих опор и одновременно стремится сделать религию одной из идеологических сил, интегрирующих современное безыдейное российское общество. Такая ситуация привела к расширению возможностей распространения в стране православного учения и православной культуры. Отчетливо проявился в постсоветской России интерес общественности (в том числе молодежи) к идейному наследию отечественных религиозных философов XIX–XX вв., и в первую очередь Владимира Соловьева, Сергея Булгакова, Семена Франка, о. Павла Флоренского и других. Многие их идеи воспринимаются ныне как вполне современные, созвучные императивам новой эпохи. Таким образом, по своей культурно-религиозной ориентации Россия остается страной с устойчивыми (хотя и далеко не всегда лежащими на поверхности) православными традициями и ориентациями.

И последнее: о России как стране-собирателе. Диктуемая жизнью необходимость восстановления и дальнейшего расширения складывавшихся веками и разорванных после распада СССР экономических, политических, культурных и военных связей России с большинством бывших союзных республик; озабоченность судьбой этнических русских, оказавшихся – не по своей воле – после 1991 г. за границей; тяжелая демографическая ситуация, чреватая в перспективе старением населения и нехваткой рабочих рук; потребность в освоении опыта и духовно-культурных ценностей, накопленных другими странами, – все это (помноженное на неизбывное стремление осчастливить человечество в целом или хотя бы какую-то его часть) побуждает Россию и дальше выполнять привычную для нее роль страны-интегратора, страны-собирателя, объединяющей под общероссийской крышей различные этносы, культуры, языки²⁷.

И это естественная для России позиция. Ее место и роль в мире обязывают ее быть толерантной в отношении других народов, культур и цивилизаций и при этом оставаться открытой к миру и для мира. Любые попытки «забаррикадироваться», отгородиться от остального мира (дабы «не превратить страну в проходной двор»), как предлагают иные деятели, объявляющие себя патриотами, смертельно опасны для России. Как справедливо замечает В. Соколов, нужно, «чтобы русские преодолели средневековые комплексы страха перед «нашествием бусурман» и осознали, что без миллионов иммигрантов, без могучего прилива дешевой рабочей силы им снова на ноги не встать. То, что жестоко бедствующим тюркам, кавказцам, китайцам Россия грезится землей обетованной, не катастрофа, а, наоборот, исторический шанс»²⁸.

И еще одно замечание в дополнение к сказанному. Думается, в принципе правы те, кто предлагает, «чтобы Россия, как когда-то поступила Америка, объявила себя прибежищем всех угнетенных, бездомных, ищущих свободы и счастья, без различений религий и наций. Но с непременными условиями: подчинения Конституции, принятия российского гражданства, овладения государственным языком и т. п. И мало поставить такие условия, надо будет с железной волей добиваться их исполнения»²⁹. И еще одно непременное условие: уважительное отношение к нашей культуре, нашим национальным обычаям, традициям, жизненному укладу. Подобная политика вполне вписывается в стратегию «собирательства», созвучную одновременно и Русской идее, и социально-экономическим интересам обновляющейся России, и императивам новой исторической эпохи³⁰.

Помимо цивилизационных констант на воспроизводство Русской идеи работают, подчас вопреки их собственным намерениям, и некоторые политические силы – внутренние и внешние. Запад, в первую очередь Соединенные Штаты, много сделал для развала Советского Союза как противостоявшей ему военной, политической и идеологической силы, равно как и геополитического плацдарма борьбы за глобальную гегемонию. Нынешняя Россия – территориально обкарнанная, ослабленная в экономическом и военном отношениях, идейно обескровленная – это уже совсем не тот конкурент, каким был Советский Союз. Однако есть на Западе влиятельные круги, которые опасаются возрождения России в качестве супердержавы – пусть и не равноценной Соединенным Штатам, но способной успешно конкурировать с Америкой и Евросоюзом. Они боятся, что даже, будучи страной с демократической политической системой и либеральной экономикой, сильная Россия в полный голос заявит о своих имперских амбициях (как это делают ныне Соединенные Штаты). Есть также опасения, что она не станет ни демократическим, ни полноценным либеральным государством.

Отсюда и комплексная задача, которую ставят перед собой некоторые западные круги и о чем совершенно открыто говорят выражающие их мнение геостратеги вроде Бжезинского. Во-первых, не допустить возрождения России в качестве державы, способной хотя бы приблизиться по своей мощи и влиянию к США и объединенной Европе. Во-вторых, ограничить возможность воздействия России на процессы, происходящие в ближнем зарубежье, и блокировать либо максимально ограничить инициируемые и возглавляемые ею интеграционные процессы на постсоветском пространстве. В-третьих, ослабить авторитет России в мире и ее притягательность в качестве одного из центров глобальной интеграции.

Естественно, что подобная политика не может не вызывать ответную реакцию – как адекватную, так и неадекватную – со стороны российского общества. Свое политическое проявление она находит в стратегии укрепления института централизованного государства («властная вертикаль»), а также расширения и углубления связей со странами ближнего зарубежья. Идеологическим проявлением этой реакции является возрождение и усиление тех элементов национальной Я-концепции, которые акцентируют специфику России, ее религиозную, культурную, психологическую самобытность и самодостаточность, ее отличие от Запада или даже (если говорить об усилившихся в последние годы националистических настроениях) противоположность ему.

Естественным следствием и дополнением подобного рода реакции является не только рост патриотических настроений в обществе, но и усиление этатистских, патерналистских, антилиберальных тенденций, благоприятствующих воспроизводству наиболее консервативных элементов Русской идеи. С другой стороны, на Русскую идею с ее ориентацией на «собирание» разных народов и синтез разных культур, на открытость-к-миру, работают и те силы – они есть и на Западе, и на Востоке, – которые способствуют втягиванию и постепенной интеграции России в глобальную сеть торговых, экономических, культурных, политических отношений, к превращению ее в законного члена «мирового общества» (если воспользоваться определением известного англо-американского теоретика-международника Хэдли Булла).

Подводя итоги сказанному, отметим еще раз: переживаемые Россией трансформационные процессы, даже если они пойдут более быстрыми темпами, чем сегодня, не в состоянии в обозримом будущем элиминировать традиционную Русскую идею как социально-мифологическую форму нашей национальной самоидентификации. Она, конечно, может «рядиться» в необычные одежды или выступать под «псевдонимами», однако сути дела это не меняет: старый российский миф, как и миф американский, еще заключает в себе немалый креативный потенциал. И миру – к его радости и огорчению – придется убедиться в этом еще не один раз.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Хотя ряд историков ставит под сомнение сам факт существования американской (речь о США) цивилизации как уникального и оригинального цивилизационного комплекса, эта точка зрения не разделяется большинством исследователей, в том числе отечественных. У американской цивилизации, пишет историк Н.Н. Болховитинов, имеются свои, особые признаки, обусловленные особым характером ее источников. «Если говорить о главном, определяющем факторе формирования американской цивилизации, так сказать, «генетическом коде» ее развития, то, как мне представляется, – поясняет историк, – таким «генетическим кодом», во всяком случае на протяжении последних двух веков, стала Американская революция XVIII в., и в первую очередь принятые в ее ходе великие документы – Декларация независимости, Конституция и Билль о правах» (Американская цивилизация как исторический феномен / Отв. ред. академик Н.Н. Болховитинов. М.: Наука. 2002. С. 11).

Уместно добавить к сказанному, что спор о существовании той или иной цивилизации разрешается не только на теоретическом, но и на эмпирическом уровне. Цивилизация – не просто исторически складывающаяся интегральная материально-духовная социетальная система, характеризующаяся уникальным единством внутренней и внешней формы и специфическим способом воспроизводства общественной жизни. Это еще и конкретное, живое социальное тело, наделенное тысячей доступных непосредственному восприятию черт. Если вы попадаете в страну, предстающую перед вами как особый, не похожий на другие мир со специфическими человеческими характерами, взаимоотношениями (и стоящими за ними институтами и ценностями), способом освоения и преобразования материи, то есть производством; со специфическим жилищем, кухней, звуковыми и визуальными образами и т. п.; и если все это сливается в картину ни на что не похожего социального бытия, значит, перед вами особая, отличная от других цивилизация. Соединенные Штаты Америки при непосредственном знакомстве с ними производят впечатление (подкрепляемое и теоретически) именно такого ни на что не похожего мира.

Конечно, как и всякое живое тело, цивилизация проходит через разные ступени эволюции. И с этой точки зрения американская цивилизация, очевидно, должна быть отнесена (в отличие, скажем, от китайской) к молодым цивилизациям, еще только начинающим свой путь. Так что в цивилизационном плане Американская мечта – это юношеская мечта.

² Как писал известный историк Ралф Гэбриел, среди граждан Республики получил развитие подход к международным делам, напоминающий подход островного народа» (Gabriel R. The Course of American Democratic Thought. Greenwood Press. N.Y. et. al., 1986. P. 22).

³ Одним из первых, кто обратил внимание на огромную роль отдаленности США от остального мира в формировании американской цивилизации как уникального явления, был Н.Я. Данилевский. «…При совершенной безопасности извне», которая позволяла не заботиться о «сильной сплоченности, сосредоточенности государственного тела», можно было направлять «деятетельность народную на борьбу с внешнею природою, на приобретение богатства, цену которого население уже понимало; и это придало американской культуре характер преимущественно технический, промышленный» (Данилевский Н.Я. Россия и Европа. С. 496). Mano того, «не имея врагов вокруг себя, она (Америка. – Э.Б.) могла экономизировать все то, чего стоило другим охранение политической самобытности… Если бы, однако же, Америка находилась в положении Европы… американская система обошлась бы дороже европейской и даже просто-напросто была бы невозможна» (Там же. С. 498).

⁴ Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности / Пер. с англ. М., 2004. С. 72.

⁵ Последнее тому подтверждение – названная книга Сэмюэля Хантингтона. По словам ее автора, «американцы приписывают национальной идентичности роль, главенствующую по сравнению со всеми прочими идентичностями» (Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности / Пер. с англ. М., 2004. С. 15).

⁶ «…Осознание американцами собственной национальной идентичности варьировалось на протяжении всей истории США. Лишь в восемнадцатом столетии британские переселенцы начали отождествлять себя не только со своими колониями, но и со страной, в которой эти колонии были основаны. Вслед за обретением независимости в девятнадцатом столетии возникло и укрепилось представление об американском народе. После Гражданской войны понятие национальной идентичности сделалось превалирующим и американский национализм расцвел пышным цветом. В 1960-х г., однако, осознание национальной идентичности пошло на спад, ей стали угрожать идентичности субнациональные, двунациональные и транснациональные. Трагические обстоятельства 11 сентября 2001 года вернули Америке ее идентичность. До тех пор пока американцы считают, что их стране угрожает опасность, национальная идентичность остается весьма высокой. Если же чувство опасности притупляется, прочие идентичности вновь берут верх над идентичностью национальной» (Там же. С. 16–17). Отсюда и значимость для Америки наличия сильного внешнего врага. Вчера это был коммунистический мир во главе с Советским Союзом, сегодня – «международный терроризм» плюс страны «оси зла». Кто займет место главного внешнего врага Соединенных Штатов завтра?

⁷ См. об этом, в частности: Современное политическое сознание в США / Отв. ред. Ю. Замошкин, Э. Баталов. М., 1980.

⁸ Заметив, что «увлечение учением Локка, которое на Западе было в целом рациональным, в Америке стало иррациональным», Харц поясняет: «В Америке никогда не существовало «либерального движения» или подлинной «либеральной партии», а только лишь американский образ жизни. Под этим американский патриот понимал то же самое, что проповедовал Локк, обычно даже не связывая свои взгляды с его именем» (Харц Л. Либеральная традиция в Америке / Пер. с англ. М., 1993. С. 20, 21).

⁹ «За утверждение своей избранности перед Богом воздавались награды в виде гарантии спасения во всех пуританских деноминациях; за утверждение своей избранности перед людьми – награда в виде социального самоутверждения внутри пуританских сект. Оба принципа дополняли друг друга, действуя в одном и том же направлении: они способствовали освобождению «духа» современного капитализма, его специфического этоса, то есть этоса современной буржуазии. Образование аскетических общин и сект с их радикальным отказом от патриархальных пут, с их толкованием заповеди повиноваться более Богу, чем людям, явилось одной из важнейших предпосылок современного «индивидуализма» (Вебер М. Протестантские секты и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 290. Курсив в тексте. – Э.Б.).

¹⁰ Практика глобализации: игры и правила новой эпохи / Под ред. М.Г. Делягина. М., 2000. С. 133–134.

¹¹ «При всей незначительности разницы между уровнем развития США и остальных развитых стран эта разница носит принципиальный, качественный характер: США уже перешагнули порог, отличающий «информационное» общество от традиционного, индустриального, а остальные развитые страны, по-видимому, еще только собираются сделать это». (Практика глобализации: игры и правила новой эпохи. С. 130.)

¹² «Если… вспомнить о неизбежно высокой самоотделенности «информационного сообщества» от остальной части общества, в котором оно в каждый конкретный момент времени пребывает, становится очевидным, что информационные технологии, эти технологии всеобщей коммуникации и мгновенной связи всего со всеми, парадоксальным образом несут человечеству эпоху многообразной, глубокой и окончательной разделенности, рядом с которой эпоха феодальной раздробленности выглядит праздником международной и межклассовой солидарности.

Происходит все более жесткое и необратимое разделение людей и обществ по степени их участия в создании и использовании информационных технологий и – в практически полной взаимосвязи с этим – по их богатству». (Практика глобализации: игры и правила новой эпохи. С. 132–133). Не оспаривая основные выводы авторов, замечу вместе с тем, что тезис об «окончательной» разделенности стран в результате глобализации вызывает сомнения – и в силу общей логики истории, и по той причине, что сама глобализация – процесс, который будет, по всей видимости, идти по сложной кривой.

¹³ См. об этом: Баталов Э.Я. Мировое развитие и мировой порядок: Анализ современных американских концепций. М., 2005.

¹⁴ Hudson W. American Democracy in Peril. P. 260. В подтверждение своих опасений Хадсон ссылается на статистические данные, согласно которым разрыв в распределении доходов между самыми бедными и самыми богатыми американцами на протяжении последних десятилетий не сокращался, а неуклонно возрастал.

¹⁵ Об угрозах, нависших над Американской мечтой, писали в последние годы многие, – в частности Иммануэль Валерстайн в книге «Упадок американской мощи» (см.: Wallerstein I. The Decline of American Power. N.Y.; L., 2003).

¹⁶ Это подтверждают и вдумчивые западные, в том числе американские, аналитики, в частности известный специалист по России Ричард Пайпс, автор ряда серьезных исследований, посвященных российской истории. Несколько лет назад он опубликовал статью, наделавшую в Америке много шума. Смысл статьи: Россия, меняясь, сохраняет во многом свою специфику и самобытность, и ожидать от нее иного не следует, ибо «при всей своей пресловутой непредсказуемости, Россия – весьма консервативная страна, ее менталитет и поведение меняются медленно, если вообще меняются, независимо от того, какой режим находится у власти» (Pipes R. Flight from Freedom: What Russians Think and Want // Foreign Affairs, May/June 2004. www.foreignaffairs.org).

¹⁷ «…В России сталкиваются и приходят во взаимодействие два потока истории – Восток и Запад. Русский народ есть не чисто европейский и не чисто азиатский народ. Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира. И всегда в русской душе боролись два начала, восточное и западное» (Бердяев Н. Русская идея // О России и русской философской культуре. М., 1990. С. 44).

¹⁸ Едва ли не все участники нынешней дискуссии, искавшие любезную им «идею» на евро-азиатском поле – а таковых было немало, – предпочитали говорить о «евразийстве», не придавая, видимо, значения тому обстоятельству, что понятие это обозначает не бытийный статус и не качество субъекта, а прежде всего, как было показано выше, социально-философскую концепцию, рожденную в первой четверти XX в. усилиями П.Н. Савицкого, Н.С. Трубецкого и др.

¹⁹ Любопытные суждения на этот счет мы находим у евразийцев. «Естественные условия равнинной Евразии, ее почва и особенно ее степная полоса, по которой распространялась русская народность, определяют хозяйственно-социальные процессы евразийской культуры и, в частности, характерные для нее колонизационные движения, в которых приобретает оформление исконная кочевническая стихия. Все это возвращает нас к основным чертам евразийского психического уклада – к сознанию органичности социально-политической жизни и связи ее с природою, к «материковому» размаху, к «русской широте» и к известной условности исторически устаивающихся форм, к «материковому» национальному самосознанию в безграничности, которое для европеизированного взгляда часто кажется отсутствием патриотизма, т. е. патриотизма европейского. Евразийский традиционализм совсем особенный… Он допускает самые рискованные опыты и бурные взрывы стихии, в которых за пустою трескотнею революционной фразеологии ощутимы старые кочевнические инстинкты, и не связывает себя, как на Западе, не отождествляет себя с внешнею формою. Ему ценна лишь живая и абсолютно значимая форма» (Евразийство (опыт систематического изложения) // Мир России – Евразия. Антология. М., 1995. С. 259).

²⁰ В последние годы в западной, особенно американской, литературе появляются работы, в которых проводится мысль о том, что азиатская часть России, и прежде всего Сибирь с ее суровым климатом, доставляют стране много хлопот и что если российская власть намерена вести хозяйство более рационально, то ей, России, следовало бы «сжаться». Показательна в этом отношении вышедшая в 2007 г. книга известных американских специалистов Фионы Хилл и Клиффорда Гэдди «Сибирское проклятие» («The Siberian Curse») – в русском переводе «Сибирское бремя». Авторы не предлагают России отказаться от Сибири. Они «просто говорят» о том, что в сибирских условиях невозможно жить и не следует жить. «Россияне сегодня нуждаются в перемещении в более теплые, более благоприятные регионы, поближе к рынкам и подальше от холодных отдаленных городов, размещенных в Сибири посредством инструментов ГУЛАГа и советского планирования» (Хилл Ф., Гэдди К. Сибирское бремя. Просчеты советского планирования и будущее России / Пер. с англ. М., 2007. С. 18). К чему привела бы в перспективе подобная депопуляция Сибири, легко догадаться с первого раза.

²¹ «Государство как действительное историческое воплощение людской солидарности, – писал Владимир Соловьев, – есть реальное условие общечеловеческого дела. То есть осуществления добра в мире… христианство никогда не отрицало государственной организации и нравственной обязанности подчинения властям как необходимому орудию промысла Божия…» (Соловьев B.C. Значение государства // Соловьев B.C. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1989. С. 555). Но тут же следовало и уточнение: «Этот реально-нравственный характер государства, подчеркнутый практическим духом римлян, не означает, однако, что оно само, как думали римляне, уже есть безусловное начало нравственности, высшая цель жизни, верховное добро и благо» (Там же).

²² Именно то обстоятельство, что либеральные реформы инициировались и проводились в жизнь (когда их уже нельзя было не проводить) прежде всего самим государством, обусловливало их хроническую незавершаемость. Довести либеральные преобразования до конца означало для государства ограничить собственные функции, ослабить собственные позиции, то есть пойти почти на самоубийство.

²³ Евразийцы утверждали даже, что «первые обнаружения евразийского культурного единства» следует искать не в Киевской Руси, а в империи Чингисхана. Они так и писали: «Впервые евразийский культурный мир предстал как целое в империи Чингисхана… Монголы формулировали историческую задачу Евразии, положив начало ее политическому единству и основам ее политического строя» (Евразийство (опыт систематического изложения) // Мир России – Евразия. Антология. М., 1995. С. 261. Курсив в тексте. – Э.Б.).

²⁴ Хотя ислам как религия не может сравниться по своей роли в становлении российского культурного генотипа с христианством, роль тюркских народов в этом процессе, равно как и в жизни российского общества, была и остается весьма существенной. На проведенной в феврале 1995 г. в Москве научно-практической конференции, посвященной 1450-летию первого тюркского каганата (государства), высказывалась даже точка зрения (проф. Л. Кизласов), что славяне и тюрки образуют «евразийский становой хребет, на котором держится вся современная Россия от Балтики до Чукотки» и что одним из условий предохранения российского общества от распада является создание в нем такой атмосферы, при которой, по словам писателя Б. Бедюрова, никто не будет чувствовать себя «покоренным, насильно присоединенным или приведенным помимо воли под общий российский кров».

²⁵ Как утверждал Макиндер в своей работе «Демократические идеалы и реальность», «тот, кто контролирует Восточную Европу, доминирует над heartland’oM; тот, кто доминирует над heartland’oM, доминирует над Мировым Островом; тот, кто доминирует над Мировым Островом, тот доминирует над миром» (Цит. по: Дугин А. Основы геополитики. М., 2004. С. 47). «Евразия, следовательно, является «шахматной доской», на которой продолжается борьба за мировое господство, – вторит Макиндеру Збигнев Бжезинский, – и такая борьба затрагивает геостратегию – стратегическое управление геостратегическими интересами» (Бжезинский 3. Великая шахматная доска / Пер. с англ. М., 1998. С. 12).

²⁶ Особо следует отметить, что вступление стран Балтии и Болгарии в НАТО и потеря Севастополя как российской территории несколько ограничили непосредственный, не контролируемый другими странами выход России к морям, что, однако, не могло лишить ее статуса морской державы.

²⁷ Этому способствуют и некоторые планетарные по масштабам тенденции и процессы, включая глобализацию, рост глобальной миграции населения, экономическую и иную интеграцию. К настоящему времени обозначилось несколько мировых центров, вокруг которых идет процесс объединения стран, культур, народов и формирования транснациональных общностей. Одним из мировых центров естественного притяжения выступает и Россия, Можно предположить, что, по мере того как она будет укреплять свои экономические позиции, ее притягательность будет возрастать.

²⁸ Соколов В. В поисках Великой Российской Мечты // Общая газета. 1996. 18–24 янв.

²⁹ Там же.

³⁰ Волей обстоятельств Россия поставлена ныне перед необходимостью разработки национальной стратегии в области миграционной политики, о чем не раз говорили в последние годы отечественные ученые (включая экономистов и демографов), политические деятели, публицисты. Причем нередко со ссылкой на Соединенные Штаты Америки как страну, имеющую уникальный, беспрецедентный опыт подобного рода. (В отличие от Америки, где политический федерализм разумно дополняется и уравновешивается этническим унитаризмом – в том числе и на конституционном уровне, – в России принцип федерализма распространяется и на сферу этнической локализации населения страны. Такова данность, которую невозможно в одночасье изменить без риска дестабилизации политической ситуации. Положение можно было бы отчасти исправить при размещении и обустройстве вынужденных переселенцев из регионов России и беженцев из зарубежья).

В истории России иммиграция (в классической ее форме) не играла существенной роли, и у нас – в отличие от Америки – нет опыта приема и адаптации к российским условиям больших масс выходцев из других стран. Как показывает практика последних лет, мы даже проблему собственных вынужденных переселенцев не в состоянии решить должным образом. Нельзя не учитывать и психологический консерватизм значительной части российского населения (особенно в глубинных районах) в отношении иностранцев, прибывающих в Россию на поселение. Можно не сомневаться, что, если бы власти, движимые благими намерениями, в одночасье широко распахнули двери для иммигрантов (особенно из Азии, Африки и Латинской Америки), это имело бы скорее негативные последствия: дополнительный хаос, недовольство населения, усиление криминогенной обстановки и т. п. А между тем, нравится нам это или нет, России придется решать, причем в сравнительно недалеком будущем, проблему массовой иммиграции – прежде всего из сопредельных стран. К этому ее будут подталкивать по меньшей мере три обстоятельства.

Начать с того, что процесс иммиграции в Россию из Китая, стран Центральной и Юго-Восточной Азии уже идет на протяжении ряда лет. Но это в основном нелегальная иммиграция. Раньше или позднее ее придется легализовать, и чем скорее это будет сделано, тем лучше. В противном случае процесс станет неуправляемым со всеми вытекающими отсюда негативными последствиями.

Второй фактор – глобальная тенденция к росту миграционных потоков. «Миграция через национальные границы плюс «утечка мозгов» из развивающихся стран в развитые будут одной из основных сил, формирующих «ландшафт» XXI столетия» (На пороге XXI века. Доклад о мировом развитии 1999/00. Всемирный банк, 2000. М., 2000. С. 35–36). И если сегодня Россия остается пока в стороне от основных путей миграционных потоков, то завтра она окажется в числе стран, куда устремятся миллионы иммигрантов.

И наконец, еще одно немаловажное обстоятельство. Миграция, как свидетельствует опыт многих развитых стран, включая США, дает ряд преимуществ для принимающей стороны (сравнительно дешевая рабочая сила, экономия средств на ее подготовке, восполнение дефицита рабочих рук и т. п.). Вопрос в том, чтобы уметь извлекать пользу из этого процесса.

Имея в виду сказанное, необходимо уже сегодня начинать решать эту проблему: формировать собственную, учитывающую российские условия, концепцию управления миграционным процессом; легализовать нелегальных иммигрантов, помогая им (при наличии желания с их стороны) интегрироваться в российское общество с соблюдением всех необходимых правовых формальностей и нравственных принципов; приоткрыть двери для тех групп иммигрантов (в первую очередь из ближнего зарубежья), которые готовы заново обживать заброшенную, опустевшую, но отнюдь не бесперспективную российскую глубинку.

Рационально регулируемая миграция не только не «задушит» и не «обеднит» Россию, чего опасаются некоторые ее жители, но, напротив (об этом свидетельствует мировой опыт), может стать дополнительным ресурсом экономического роста. Этот процесс вполне согласуется с принципами и императивами Русской идеи, которой, повторю, всегда был присущ дух «собирания» разных народов, культур, земель под крышей общего российского дома.