Текст книги "Банальность добра. Герои, праведники и другие люди в истории Холокоста. Заметки по еврейской истории двадцатого века"

После возвращения из Бухенвальда Хорст Беркович, как ему было предписано, доложил в гестапо о своем прибытии. Перед ним еще раз извинились и пообещали, что никаким преследованиям он больше подвергаться не будет. Хорст не верил этим обещаниям. Но арест его скорее всего произошел по ошибке: в лагерь собирались отправить его старшего брата Харальда, ставшего к тому времени известным в Ганновере врачом и видным деятелем социал-демократической партии.

О судьбе Харальда Берковича можно было бы снять захватывающий приключенческий фильм. Обладая незаурядными способностями, он прожил недолгую, но яркую жизнь. Врачом он мечтал стать с детства [2].

Во время Первой мировой войны Харальд работал санитаром, помощником полевого врача. В отличие от брата его военных заслуг гитлеровцы не признали, так как полевой лазарет, где он служил, не относился к разряду фронтовых, хотя и находился долгое время на передней линии фронта. По окончании университета он стал одним из самых известных в Ганновере глазных врачей.

В 1933 году его врачебная деятельность была сильно ограничена, а после «Хрустальной ночи» и вовсе запрещена. В 1939 году бывшие пациенты помогли ему эмигрировать в Англию. Однако на голландской границе его вытащили из поезда и зверски избили эсэсовцы, так что он едва добрался до места назначения. В начале Второй мировой войны Харальд вместе с другими немецкими подданными был интернирован на остров Мэн, но как еврей вскоре был освобожден и работал в лазарете. По окончании войны он поехал в Индию, где устроился в одну из клиник на юге страны. На клинику напали бандиты, большинство врачей и медсестер было убито в перестрелке, но Харальд чудом уцелел. Он перебрался в Кашмир и руководил там двумя больницами.

Его медицинская деятельность часто граничила с благотворительностью. Он считался врачом для бедных и, случалось, отказывался от богатых пациентов, чтобы помочь малоимущим. Порой он не только работал без гонорара, но сам помогал своим подопечным деньгами.

В Кашмире он стал знаменитостью, так как нашел хирургический способ лечения распространенной там болезни глаз, которая до этого неминуемо вела к слепоте. Его усилиями обрели зрение тысячи пациентов. О размахе его врачебной деятельности можно судить хотя бы по тому, что только за один год он сделал более 1600 глазных операций. В Шринагаре Харальд Беркович считался святым. О том, насколько этого человека почитали в стране, свидетельствует хотя бы такой факт: в нарушение всех правил раджа приглашал его в качестве врача в свой гарем.

Всю жизнь страдая пороком сердца, умер Харальд от другой болезни. В 1952 году при рентгеновском исследовании одного пациента он получил смертельную дозу радиации и через три месяца скончался. Речь у его могилы произнес министр здравоохранения.

Именно в его честь названа одна из новых улиц Ганновера. Это произошло в 1970 году, спустя 18 лет после его смерти и через три десятилетия после эмиграции из Германии.

Вернемся, однако, к судьбе Хорста Берковича. Его жизнь до освобождения из концентрационного лагеря Бухенвальд смело можно назвать жизнью героической, жизнью сильного и стойкого человека. Юношей попав на фронт, он честно и достойно воевал, был тяжко ранен, но нашел в себе силы подняться и найти свое место на земле, став известным в Ганновере адвокатом и нотариусом. В истории примеры такой стойкости и героизма хоть и редко, но встречаются. Дальнейшую же судьбу Хорста Берковича иначе как уникальной назвать трудно. Он стал защитником прав евреев в беспощадном нацистском государстве.

Удивительно, как тоталитаристские государства заботятся о внешнем оформлении законности своих беззаконных действий. На сталинских показательных процессах тщательно соблюдались все атрибуты нормального судопроизводства, подсудимые имели защитников, стенограммы многих процессов были даже напечатаны тысячными тиражами. Решения пресловутых чрезвычайных «троек», выносивших страшные приговоры в отсутствие обвиняемых, тщательно протоколировались. Эти протоколы еще ждут своего исторического исследования. И в гитлеровском судопроизводстве исполнялась внешняя атрибутика права. Гражданские и уголовные процессы с привлечением евреев не были редкостью. В таких процессах требовалась адвокатская поддержка обеих сторон. Так как контакты «арийских» адвокатов с евреями были невозможны, а евреям адвокатская практика – запрещена, была введена специальная должность «еврейского консультанта», который и осуществлял такую защиту в суде.

Хорст Беркович, имевший военные ранения и награды, оказался подходящим для этой роли. Как уже случалось в его жизни – «не было бы счастья, да несчастье помогло». Он стал «еврейским консультантом» практически на всех судах земли Нижняя Саксония, представлял интересы своих подзащитных и на заседаниях верховного суда в Лейпциге. А в свободное от заседаний время обязан был работать в ганноверском концлагере в районе Алем. Концлагерь был организован на месте еврейской школы садоводства и земледелия, с конца прошлого века готовившей специалистов для освоения Палестины. От остальных заключенных лагеря Хорст отличался только тем, что ему было позволено ночевать дома. В суде он должен был всякий раз удостоверять своей подписью, что ему принадлежит еврейский опознавательный номер А 02755. Излишне говорить, что и он носил желтую звезду Давида. Кроме того, ему было запрещено участвовать в «немецком приветствии», т. е. произносить «хайль Гитлер». Разумеется, последнее его не сильно огорчало.

Положение еврейского подсудимого в фашистском суде было, как правило, безнадежным. Суды обычно поддерживали царившее в обществе предвзятое отношение к евреям. И все же бывали счастливые исключения, «маленькие триумфы права», которыми Хорст Беркович гордился всю жизнь.

Один из таких случаев произошел в Ганновере в самом конце 1938 года, когда после печально известной «Хрустальной ночи» антисемитские настроения были особенно обострены. В одном из районов города, Линдене, обрушилась старая кирпичная стена, ограничивавшая склад торговой фирмы, и под ее обломками погибло семеро игравших там детей. Обвинение было выдвинуто против владельца фирмы, на свою беду оказавшегося евреем. Страсти настолько накалились, что все ожидали после приговора суда многочисленных еврейских погромов. Как всегда, Беркович очень основательно и скрупулезно подготовился к защите своего подопечного. Он добился тщательной технической экспертизы качества строительства стены, возведенной еще в прошлом веке, когда ни торговой фирмы, ни ее владельца еще не было на свете. Эксперты Высшей технической школы Ганновера подтвердили, что стена была построена с грубыми нарушениями стандартов, с использованием некачественного цементного раствора. Собрав еще много фактов, подтверждающих невиновность подсудимого, Беркович так провел защиту, что не только добился оправдательного приговора, но и радикально изменил настроение собравшейся в зале суда публики. Откровенная вражда к подсудимому переросла в искреннее сочувствие. Угроза новых погромов миновала.

Беркович вспоминает, что порой судьи проявляли такую независимость и непредвзятость, какую трудно было себе представить в то жестокое время. В ноябре 1944 года слушалось дело о разводе: один унтер-офицер потребовал у суда развода на том основании, что его супруга является еврейкой. Адвокатом истца был известный активист национал-социалистической партии, отъявленный антисемит. Мало кто сомневался в исходе этого дела. Но ко всеобщему удивлению иск был отклонен. Судья согласился с доводами еврейского консультанта и отметил, что в законе нет запретов на браки с евреями. И чтобы отмести все возражения, добавил: «Если бы Гитлер действительно был против смешанных браков, он оформил бы такой запрет в виде закона. А поскольку этого не сделано, ничего противозаконного в подобных браках нет».

Примеров справедливых судебных приговоров того времени можно привести немного. И то, чего смог добиться в своей деятельности Хорст Беркович, было скорее исключением из правил. Сам он не один раз находился в смертельной опасности, но, израненный и изувеченный, неизменно проявлял такую жизнестойкость, какой могли бы позавидовать вполне здоровые люди. Он стремился выжить – но не любой ценой. Сохранив свою жизнь, он не потерял честь.

Всю жизнь отзывались болью воспоминания о близких, которых он не сумел спасти.

Младший брат, Герхард Беркович, посвятил себя музыке и до прихода гитлеровцев к власти работал концертмейстером в ганноверской опере. В декабре 1941 года вместе с тысячей других евреев он с женой, оперной певицей, и маленькой дочкой был депортирован в Ригу. Через некоторое время жена и дочка были отправлены в Аусшвиц (Освенцим), где погибли в газовой камере. Герхард оставался в рижском гетто. Перед приходом советских войск все обитатели гетто были погружены на баржу для отправки в Таллин, но до места назначения не доплыли – в пути они были уничтожены. Мама, Эстер Беркович, в июле 1942 года на седьмом десятке жизни была депортирована из Ганновера в концлагерь Терезиенштадт. В декабре 1943-го она умерла там от тифа.

Восьмого апреля 1945 года в ганноверском концлагере Алем не было обычных перекличек и проверок. Гестаповцы покинули город, уничтожив почти всех узников концлагеря. В живых осталось 27 человек, которых фашисты просто не успели убить. Война в Ганновере закончилась 10 апреля 1945 года. В город вошли американские и английские войска. Началась новая жизнь. Солдаты антигитлеровской коалиции патрулировали практически безлюдные улицы. Как ни странно, пережившие фашистский кошмар евреи продолжали носить желтые звезды – теперь они стали дополнительным знаком безопасности.

Утром 11 апреля у дома Хорста Берковича остановился военный джип, чтобы доставить его в городскую ратушу. На вопрос, какой пост он готов занять в новой администрации или суде, Хорст ответил: «Никакой». Беркович вновь открыл свою адвокатскую контору и принял активное участие в восстановлении системы правосудия и налаживании жизни в строящемся демократическом государстве. Для характеристики людей, последовавших призыву оккупационных властей немедленно приступить к работе по строительству мирной жизни, в немецком языке сложилось устойчивое словосочетание: «человек первого часа». К Хорсту Берковичу это определение относится в полной мере. Он много работал в Ландтаге, в земельном суде, в собственной адвокатской конторе. Все свое время он отдавал работе, считая, что для адвоката не может быть выходных дней. В 1982 году он отметил необычный юбилей – 60 лет непрерывного труда без отпуска. Свыше 27 лет был вице-президентом ганноверского общества адвокатов. В 1960 году его наградили Федеральным крестом первой степени, в 1963-м – орденом Нижней Саксонии первого класса, в 1976-м ему вручили городской Знак за заслуги перед Ганновером, который перед этим вручался считанное число раз. В прилагаемой к этому Знаку почетной грамоте изложена его биография, где приведены такие слова: «Есть предание, что отец Давид Беркович распорядился отдать своих сыновей учиться – одного медицине, а другого юстиции, чтобы первый помогал бедным и беспомощным людям как врач, второй – как адвокат. Доктор Хорст Беркович эти ожидания в полной мере оправдал». Без сомнения, то же самое можно сказать и о старшем брате Харальде.

Рассказ о жизни Хорста Берковича будет неполным, если не упомянуть о его собрании марок и монет. Коллекционирование было его давним и постоянным увлечением, можно сказать – страстью. Ему он отдавал все свое свободное время, силы и деньги. Сам он часто говорил, что его сердце отдано двум дамам – госпоже Юстиции и госпоже Филателии. Его коллекция марок считалась второй в Европе после коллекции английской королевы. Особенно выделялись в ней марки из России, Прибалтики и с Кавказа времен первой русской революции. Их регулярно пересылал Хорсту дядя, который сначала жил в России, а потом переселился в Прибалтику. По завещанию Хорста Берковича его огромная коллекция марок была продана государству Израиль, а вырученные деньги переданы ганноверским организациям – университету, больнице и детскому дому.

Хорст Беркович был в полном смысле слова бессребреником, скромным и нетребовательным человеком. Его личные вещи служили ему долгие годы, если не десятилетия. На купленном еще во времена Первой мировой войны велосипеде он до восьмидесяти с лишним лет ездил на работу в адвокатскую контору или в суд, пока полиция, в интересах его же безопасности, не запретила пользоваться этим ветхим транспортным средством. Деловые бумаги Беркович носил в стареньком портфеле, который Луиза купила ему в 1926 году ко дню их свадьбы. Новый же портфель, подаренный коллегами к пятидесятилетию его адвокатской практики, он носил только в особо торжественных случаях. Этот скромный человек, отказывая себе во многом необходимом, собрал в своих коллекциях настоящие сокровища.

Здесь были подлинные раритеты, например, полное собрание золотых монет всех немецких княжеств, отчеканенных до объединения Германии. Когда гитлеровцы приняли закон, по которому евреи

обязаны сдать государству все золото, коллекция Берковича была передана на хранение в знаменитый историко-художественный музей Кестнера в Ганновере. В ночь с 9 на 10 октября 1943 года союзники бомбили Ганновер, здание музея было наполовину разрушено, но шкафы с собранием монет, оставшись под открытым небом, чудесным образом не пострадали. Директор музея снял с себя ответственность за его сохранность, и Хорсту предписали забрать свою коллекцию домой. Это собрание монет Хорст Беркович в 1975 году торжественно подарил городу Ганноверу, и оно хранится теперь в центральном городском сбербанке.

Умер Хорст Беркович в 1983 году. В «Ганноверских хрониках» за этот год сказано о кончине «на 86-м году жизни д-ра Хорста Берковича, адвоката и нотариуса, который, несмотря на преследования нацистов, был «Человеком первого часа» при восстановлении Ганновера».

К сказанному о семье Берковичей остается добавить немного. Старшая сестра Хорста пережила войну в эмиграции, после войны вернулась в Ганновер и до последнего времени жила с Хорстом. Отец Давид Беркович умер в Ганновере в 1942 году незадолго до отправки транспорта в Терезиенштадт. Хорст считал, что отцу повезло.

1. Leben und Schicksal. Zur Einweihung der Synagoge in Hannover. Hannover. Presseamt, 1978.

2. Beer Ulrich. Versehrt, verfolgt, versohnt: Horst Berkowitz, ein j udisches Anwaltsleben. Essen. Juristischer Fachbuchverlag GmbH, 1979.

Между молотом и наковальней
(Положение восточноевропейских евреев во времена союза Гитлера и Сталина)

По мнению некоторых историков Вторая мировая война началась не 1 сентября 1939 года, а несколькими днями раньше – 23 августа. В этот день был подписан договор о ненападении между Советским Союзом и Германией, известный многим как пакт Молотова – Риббентропа. Этим договором Польша была в четвертый раз за свою историю разделена на части и лишена самостоятельности. Среди соглашений между новыми союзниками было и такое: Советский Союз введет в Польшу войска, чтобы помочь там «угнетенным меньшинствам» – украинцам и белорусам. О помощи евреям, которые в Польше были не менее «угнетенным меньшинством», речи в договоре не шло.

После раздела страны из 3,3 миллиона живших там евреев почти две трети – 2,1 миллиона – оказались на территории, захваченной немцами, остальные 1,2 миллиона – в областях, оккупированных советскими войсками.

Советскому человеку, особенно еврею, нелегко было смириться с фактом подписания этого документа и изменениями в политике СССР, которые за этим последовали. Марк Галлай, Герой Советского Союза, знаменитый военный летчик и испытатель, вспоминал в 1966 году: «Для моего поколения двадцать два месяца между заключением пакта о ненападении и началом Великой отечественной войны были удивительны и непонятны. Большинство из нас воспринимало пакт как лекарство, неприятное, но необходимое. Но события, последовавшие за подписанием договора, были необъяснимы. Фашистов больше не называли фашистами, это слово уже нельзя было найти ни в прессе, ни в полуофициальных докладах. Было трудно понять, что произошло»[1].

Во время визита Риббентропа Москва была украшена флагами со свастикой, а сам Риббентроп чувствовал себя в Кремле как среди «старых товарищей по партии». Вплоть до июня 1941-го советская пресса не называла Германию агрессором, зато Франция и Англия постоянно объявлялись «империалистическими поджигателями войны».

17 июня 1940 года Молотов информировал посла Третьего Рейха о вводе советских войск в прибалтийские республики. Одновременно советский министр иностранных дел поздравил Германию с «блестящим успехом во французской кампании».

Немецкая культура, немецкое искусство пропагандировались в СССР повсеместно. В 1940 году Сергей Эйзенштейн поставил в Большом театре оперу Вагнера. В то же время остро антинемецкий фильм «Александр Невский» исчез с экранов кинотеатров. Были сняты с проката экранизации романов Фридриха Вольфа «Профессор Мамлок» и Лиона Фейхтвангера «Семья Опперман»: в этих произведениях осуждался антисемитизм нацистов. Критические высказывания в адрес фашизма были запрещены. Вместо «фашистского расизма» стали говорить «реакционный расизм», примером которого служило отношение не к евреям в гитлеровской Германии, а к неграм в США.

О преступлениях немецких оккупантов в Польше газеты молчали. Зато «Правда» 17 октября 1939 года опубликовала статью Давида Заславского. Известный «придворный журналист» обвинял изгнанное польское правительство в связях с еврейскими банкирами Парижа, а сообщения об уничтожении польских евреев называл вздорными.

Об отношении к евреям в гитлеровской Германии советская пресса фактически писала то же самое, что и официальная немецкая пропаганда. И лишь в августе 1941 года, через два месяца после нападения Германии на СССР, в Москве вышла в свет брошюра о массовых убийствах мирных граждан в Польше. В ней отмечалось, что особенно жестоко немцы обращались с евреями, которых не только депортировали из западной Польши, но и убивали [2].

Введенные в заблуждение официальной пропагандой, многие советские евреи не успели эвакуироваться, когда началась война. В первые восемь недель специальными айнзац-командами было расстреляно 50000 человек.

В сентябре 1939 года Красная армия заняла польскую территорию площадью 200000 квадратных километров. Там проживало 13 миллионов человек, в основном украинцы и белорусы. Поляки составляли треть населения, евреи – десятую часть. В советском плену оказалось 230000 польских солдат, среди них – 25 000 евреев. Все военнопленные офицеры были размещены в специальных лагерях под Козельском, Старобельском и Осташковом.

Многие местные жители приветствовали советские войска как своих защитников. Аннексию Польши советская пропаганда оправдывала необходимостью освобождения украинского и белорусского народов от господства польских панов. Эти доводы находили понимание и у многих евреев. В первые дни казалось, что Красная армия действительно даст защиту: на западе Польши люди гибли под немецкими бомбами, на востоке участились антиеврейские и антипольские погромы, проводившиеся украинскими националистами.

Немецкие и советские офицеры принимают совместный парад в оккупированном Бресте 22 сентября 1939 года

Поначалу можно было думать, что советские власти видят в евреях своих союзников: поощрялась организация отрядов еврейской самообороны, еврейские коммунисты играли не последние роли в «революционных комитетах», занимали важные посты в разрушенной государственной системе. В глазах многих поляков тесная связь евреев с советским режимом была несомненна. Однако отношение новых властей к еврейскому населению быстро изменилось.

Через несколько недель местных партийных функционеров сменили коммунисты, приехавшие из СССР. Выборы в октябре 1939 года прошли под их жестким контролем, избранные Национальные собрания во Львове и Белостоке подтвердили присоединение Западной Украины и Западной Белоруссии к Советскому Союзу [3].

После раздела Польши Германия и СССР принялись устанавливать на оккупированных территориях свои порядки. Основным методом было, естественно, насилие. Историки отмечают, что с 1939 по 1941 год в Восточной Польше от репрессий пострадало около 500000 людей, больше, чем в тот же период в Западной и Центральной Польше, находившейся под немецким господством [4]. Среди репрессированных половину составляли поляки, 30 процентов – евреи и 20 процентов – украинцы и белорусы.

Советская власть в новых областях началась с национализации банков, крупных магазинов и фабрик. Их бывшие хозяева, среди которых оказалось немало евреев, были осуждены как «враги народа». Классовыми врагами стали тысячи мелких торговцев и ремесленников. Большинство из них разорилось из-за непосильных налогов и запрета вести нормальную хозяйственную деятельность. Экономика Западной Украины и Западной Белоруссии пришла в упадок.

Спасаясь от нищеты, некоторые евреи бежали на Запад, в занятую немцами часть Польши. Зная, как развивались события дальше, мы можем теперь это решение назвать самоубийственным. Но по сравнению с потоком беженцев, стремившихся из Западной Польши в Восточную, таких людей было немного. В советскую зону Восточной Польши бежало 600 000 человек, в том числе около 350000 евреев [5]. Все они попадали под подозрение НКВД как шпионы и диверсанты, многих тут же отправляли в сибирские лагеря.

Нередко обращение с беженцами бывало неприкрыто антисемитским. Моше Гроссман вспоминал, как советский следователь кричал на него на допросах, а евреев обещал перестрелять, как собак. «Все евреи – преступники, проклятая раса, вы бежите в Советский Союз, чтобы разрушить наши фабрики, наше хозяйство, свергнуть нашу власть», – сыпал он свои обвинения [6].

До конца 1939 года, когда граница с немецкой зоной была окончательно закрыта, многих беженцев, прежде всего евреев, советские власти отсылали назад, к немцам. При согласованном с Германией обмене населением (немцы должны были уезжать на запад, украинцы – на восток) советская сторона принимала только «чистых украинцев» и ни в коем случае не евреев [7].

Вряд ли карательные органы догадывались, что, отправив людей в далекие лагеря ГУЛАГА, они многим сохранили жизнь: практически все евреи, оставшиеся в западных областях Украины и Белоруссии, после июня 1941 года были расстреляны немецкими айнзац-командами. Из депортированных в Сибирь евреев погибло около 30000, более 100000 – выжили.

Первая крупная волна депортаций из новых областей СССР состоялась в феврале 1940 года. Тогда из многих городов на Восток были высланы бывшие польские госслужащие – судьи, полицейские, чиновники коммунальных хозяйств. Из сельской местности забирали лесничих, богатых крестьян. Евреев среди них практически не было.

Вторая волна депортаций (апрель 1940 года) затронула родственников людей, сосланных ранее, а также бежавших на Запад. Забирали и тех, кого можно было подозревать в намерении побега. В эту волну попали торговцы, в том числе и евреи, работники национализированных помещичьих усадеб, другие крестьяне.

К июню 1940 года были сосланы практически все польские граждане, бежавшие в сентябре 1939 года от немцев на восток и не имевшие убедительных для советских властей документов. Кроме того, депортации подверглись представители польской интеллигенции – врачи, инженеры, адвокаты, журналисты, художники, учителя, университетские профессора. Вот в эту третью волну и попала основная масса евреев.

Последняя, четвертая волна депортации прошла перед самым началом Великой отечественной войны – в июне 1941 года. Забирали всех, кому по тем или иным причинам удалось избежать ареста раньше. В Сибирь отправляли даже детей из пионерских лагерей и детских домов [8].