Текст книги "Банальность добра. Герои, праведники и другие люди в истории Холокоста. Заметки по еврейской истории двадцатого века"

Когда Иосиф Бродский прилетел в Стокгольм получать Нобелевскую премию, один журналист прямо в аэропорту спросил его: «Вот вы американский гражданин, живете в Америке, и в то же время вы русский поэт и премию получаете за русские стихи. Кто же вы – американец? Русский?». – «Я еврей», – ответил Бродский.

К своему еврейству поэт относился спокойно и естественно. Ему не нужны были чужие одобрения, он не боялся косых взглядов. У него не найти ни ужаса Мандельштама перед «хаосом иудейским», ни нервозности Пастернака, призывавшего евреев «разойтись», исчезнуть, чтобы не мешать счастью человечества. Кажется, со своей поэтической интуицией Иосиф Бродский ближе других подошел к разгадке тайны, мучающей многих людей на протяжении столетий: какова роль еврейского народа в истории и что такое еврей? (см., например, [6, 7]). Александр Исаевич Солженицын, которого многие упрекали в антисемитизме (а после выхода в свет двухтомного труда «Двести лет вместе» [8] многие еще будут упрекать), в интервью главному редактору «Московских новостей» сказал: «У меня разгадки нет. Это метафизический вопрос, сложнейший. Это не дано человеческому разуму в полном измерении. Непонятно. Что-то загадочное все равно остается» [9].

Галахическое определение еврея («рожденный еврейкой или перешедший в иудаизм») своими корнями уходит в глубокую древность. Остроумное высказывание раввина Штейнзальца: «Еврей – тот, у кого внуки евреи» – напротив, обращено в туманное будущее. Для таких людей, как Иосиф Бродский, больше подходит афоризм писателя Юрия Марковича Нагибина: «Еврей – тот, кто на это согласен».

1 Бродский Иосиф. Сочинения. Тома 1?5. СПб. Изд-во Пушкинского фонда,1992?1999.

2 Волков Соломон. Диалоги с Иосифом Бродским. М., «Независимая Газета»,1998.

3 Иосиф Бродский: труды и дни. М., «Независимая Газета»,1998.

4 Бродский Иосиф. Большая книга интервью. М., «Захаров»,2000.

5 Штерн Людмила. Бродский: Ося, Иосиф,Joseph. М., «Независимая Газета»,2001.

6 Штейнзальц Аддин. Что такое еврей? М.,Институт изучения иудаизма, 1999.

7 Беркович Евгений. Две истории об отцах и детях, или Кого считают евреем в Израиле и Америке.?В кн.:. Заметки по еврейской истории. М., «Янус-К»,2000.

8 Солженицын А. И. Двести лет вместе. 1795?1995. М., «Русский путь», 2001.

9 Интервью А.И. Солженицына Виктору Лошаку. Газета «Московские но вости»,2001,№ 25 (19?25 июня).

1. Евгений Рейн. – Журнал «Арион», 1996, № 3.

2. Мириам Гросс. – Газета «Observer» от 25 октября 1981 г.

3. Джейн В. Кац. – Из книги «Artists in Exile». N.Y., 1983.

4. Thomas D. M. Interview with Brodsky. «Quarto», December 1981.

5. Джованни Буттафава. – Журнал «L'Expresso», декабрь 1987 г.

6. Адам Михник. – Журнал «Magazin» (приложение к газете «Vyborczaj»), 1995, № 3 (20 января 1995 г.).

7. Петр Вайль. – «Независимая газета» от 2 1 декабря 1991 г.

8. Свен Биркертс. – Журнал «Paris review», 1982, № 83.

9. Виталий Амурский. – Газета «Русская мысль» от 19 января 1990 г.

10. Анни Эпельбуэн. – Журнал «Странник», 1991, выпуск 1.

11. Бенгдт Янгфельд. – Газета «Svenska Dagblatt» от 1 0 декабря 1987 г.

12. Хелен Бенедикт. – Журнал «Antioch Review», 1985, № 1.

13. Ежи Иллг. – Журнал «Tygodnik Powszechny», 1988, № 6.

14. Дэвид Бетеа. – Из книги [4].

15. Ева Берч и Дэвид Чин. – Журнал «Columbia», весна – лето 1980 г.

16. Виталий Амурский. – Журнал «Континент», 1990? № 62.

17. Наталья Горбаневская. – Газета «Русская мысль» от 3 февраля 1983 г.

18. Анн-Мари Брамм. – Журнал «Mosaic». Том VIII, № 1 (осень 1974 года).

19. Божена Шеллкросс. – Из книги «Reszty nie Trzeba». Катовице, 1993.

20. Майкл Главер. – Журнал «Экономист» от 1 3 октября 1990 г.

21. Арина Гинзбург. – Газета «Русская мысль» от 4 ноября 1988 г.

22. Ответы Иосифа Бродского на вопросы после выступления 2 апреля 1995

г. в Манхэттенском центре этнической культуры. – Журнал «Огонек», 1995, № 2 1 (май).

23. Томас Венцлова. – Журнал «Страна и мир», 1988, № 3.

24. Дмитрий Радышевский. – Газета «Московские новости» от 23 июля 1995 г (№ 50).

25. «Грош цена русскости, которую можно утерять». Пресс-конференция Бродского в Хельсинки в августе 1995 г. Газета «День за днем» (Тарту) от 8 сентября 1995 г.

26. Юрий Коваленко. – Газета «Неделя», 1990, № 9.

Опыт автобиографии в вопросах и ответах

Это интервью было дано редактору денверской газеты «Горизонт» по случаю юбилея издания. Впервые напечатано в номере 101 от 12 августа за 1999 год.

Начнем, пожалуй, с начала. Где и когда вы родились и каким было ваше детство?

Своим рождением я в определенном смысле обязан Великой отечественной войне. Именно из-за войны мои родители оказались в Иркутске, где встретились и полюбили друг друга.

Весной 1941 года папа, учась на последнем курсе Московского института связи, стал работать на Московском авиационном заводе имени Менжинского. 27 июня он защитил диплом, а в декабре завод со всеми работниками был эвакуирован в Иркутск. Туда же осенью сорок первого вместе со своими родителями перебралась из Ростова-на-Дону моя мама – она была тогда студенткой первого курса ростовского университета. Большинство родственников, оставшихся в Ростове, погибли от рук фашистов.

В Иркутске мои будущие папа и мама познакомились и в 1943 году поженились. В 1945-м мама закончила исторический факультет иркутского университета (может, отсюда моя любовь к истории), а в октябре того же года родился я. Когда мне было шесть месяцев, родители переехали в Москву, где я и прожил почти пятьдесят лет.

Детство мое проходило в типичном московском районе между Землянкой и Таганкой. Школа, в которой я учился, и сейчас стоит на углу набережной Яузы и Берникова переулка.

Моим самым первым и самым близким школьным товарищем был Боря Березовский – мы сидели с ним за одной партой до седьмого класса, пока его семья не переехала в новую квартиру в Черемушках. И теперь, что бы ни говорили о нем журналисты и политики, для меня он остается тем самым Борей, с которым мы делились важными секретами и даже были влюблены в одну девочку.

Ощущался ли вами антисемитизм в то время?

Антисемитизм как государственную политику я долго не осознавал, хотя моя семья его остро почувствовала уже в 1952 году. Мой папа был ведущим разработчиком радиолокационной системы, которая была успешно принята в производство и поставлена на вооружение. Авторы были представлены к Сталинской премии. Но лауреатом папа не стал – его неожиданно уволили «по сокращению штатов».

Илья Эренбург, Михаил Беркович (отец автора) и Евгений Беркович. 1963 г. (из семейного архива)

Так реализовывалась в оборонных отраслях знаменитая борьба с «безродными космополитами». Папа долго был без работы, пока не улыбнулось счастье: его приняли на вновь созданный телевизионный завод, впоследствии получивший название «Рубин». Там он проработал сорок лет и на пенсию вышел, когда ему исполнилось семьдесят семь!

После смерти Сталина и прекращения «дела врачей», когда миновала страшная угроза сталинского «окончательного решения» еврейского вопроса, для советских евреев наступили относительно «вегетарианские времена». Бытовой антисемитизм, конечно, был, но к нему привыкаешь как к определенным правилам игры. Открыто выступать против евреев боялись, можно было пожаловаться начальству – директору или в партком. Новый подъем государственного антисемитизма я впервые почувствовал в студенческие годы, особенно после Шестидневной войны 1967-го.

По диплому вы физик. Когда вы решили поступать на физфак МГУ?

В школе я учился легко, не слишком задумываясь о будущем. Интересовался разными предметами, но больше всего любил математику. С шестого класса посещал знаменитый математический кружок на мехмате МГУ. Нравилась мне и физика, хотя и немного меньше. Решение поступать на физфак пришло довольно неожиданно, не без влияния моды, книги Гранина «Иду на грозу», в частности. На первых же курсах я понял, что математика мне ближе, и свою «ошибку» исправил, выбрав довольно экзотическую для физфака кафедру математической физики. Так что в дальнейшем моя научная работа все-таки больше была связана с математикой.

Но в университет нужно было еще поступить. Мои родители лучше меня понимали все трудности, с этим связанные, в том числе и негласную процентную норму для евреев, существовавшую для большинства вузов и факультетов. Особенно трудный барьер был поставлен для евреев на физфаке МГУ. Поэтому за два года до окончания школы мои родители, прежде всего, конечно, мама, выработали стратегический план поступления.

В 1960 году неутомимый Хрущев предпринял очередную реформу школьного и высшего образования. Все дневные общеобразовательные школы стали одиннадцатилетками. Кроме того, при поступлении в институт большие льготы предоставлялись так называемым «производственникам» – лицам, имеющим как минимум двухгодичный трудовой стаж. Тогда перед многими учащимися и их родителями встала дилемма – или перевестись в спецшколу, что было, понятно, непросто, или учиться на год дольше, что сильно увеличивало шансы попасть в армию. Я был «круглым отличником», попасть в спецшколу не представляло труда. Но мама смотрела дальше.

На семейном совете было решено, что после восьмого класса я не наслаждаюсь законными школьными каникулами, а поступаю работать на завод. Девятый и десятый заканчиваю в вечерней школе рабочей молодежи, а качество образования восполняю самостоятельной работой. Так 12 июня 1960 года начался мой трудовой стаж.

Студенческие годы, как правило, – самая светлая пора в жизни. Для вас тоже?

Вне всякого сомнения. Все пять с половиной лет вспоминаются мне как праздник. Наш курс собрал много ярких личностей, причем не только будущих замечательных ученых. Многие раскрыли свои таланты совсем в других областях – музыке, кино, поэзии. Назову только Сергея Никитина, Вано Киасашвили, Бориса Шапиро… Я занимался увлеченно, почти все экзамены сдавал на «отлично». Ну и, конечно, кипела нормальная студенческая жизнь – стройотряды, вечеринки, студенческие свадьбы…

А как началась ваша научная работа?

Она у меня началась довольно рано. Первые оригинальные результаты по теории оптимального управления были получены на четвертом курсе. К пятому курсу вышли из печати две статьи, еще три готовились к публикации. По распределению я был принят на работу в Научно-исследовательский вычислительный центр МГУ. Во всех инстанциях было согласовано мое зачисление в заочную аспирантуру университета – оставались кое-какие формальности. И тут произошла осечка. Напомню, что дело происходило в 1967 году, сразу после Шестидневной войны. Отношение к Израилю, сионистам и ко всем евреям в официальной пропаганде становилось все агрессивнее и нетерпимее. Как теперь стало известно, на самом высоком политическом уровне тогда было принято решение «очистить» от евреев фундаментальную науку, оборонные отрасли и высшее образование. В моем случае это реализовалось в отказе под каким-то смехотворным предлогом в приеме в аспирантуру. Я был не столько огорчен, сколько поражен, так не соответствовало это всем нормам и правилам. Но мой научный руководитель посоветовал мне благодарить небеса за то, что удалось попасть в вычислительный центр, а об остальном лучше забыть.

Тем не менее моя научная работа шла успешно. В журналах и сборниках регулярно выходили мои статьи, я выступал на конференциях, семинарах, побеждал в различных научных конкурсах. Так и не попав в аспирантуру, в 1973 году защитил диссертацию. Одновременно занимался преподавательской деятельностью – читал студентам спецкурс по основным результатам своих работ и вел занятия в математической спецшколе при МГУ.

Однако после защиты диссертации мне было недвусмысленно сказано, что больше никаких перспектив в НИВЦ у меня нет и лучше мне подыскать другую работу. На банальное увольнение по сокращению штатов руководство не решилось, но сделало все, чтобы мое пребывание там стало невозможным. При этом не скрывалось, что единственной причиной этого является мой пятый пункт в анкете. После года неравной борьбы в марте 1975 года я перешел в один из так называемых научно-исследовательских институтов научно-технической информации.

Свою десятилетнюю работу в университете я вспоминаю как самый счастливый творческий период. Мне удалось получить некоторые результаты, которые и сейчас не потеряли значения. До сих пор ощущаю боль оттого, что пришлось оставить науку и начать «новую жизнь». И хотя отдельные мои математические работы еще выходили вплоть до 1980 года, истинно научная деятельность закончилась практически в самом начале.

Однако институт, куда вы поступили, назывался научно-исследовательским. Почему вы говорите о прекращении научной работы?

Институты научно-технической информации были, по существу, не научными, а проектными учреждениями. Определение «научно-исследовательский» было всего лишь ширмой, которая позволяла их руководителям получать более высокие оклады и иметь более почетный статус. И хотя формально я еще двадцать лет занимал «научные должности» – старший научный сотрудник, начальник сектора, начальник лаборатории, начальник отдела, заместитель директора по научной работе – и даже получил от ВАКа диплом об официальном звании «старший научный сотрудник», настоящим работником науки я себя уже не ощущал. Забавно, что в ВЦ МГУ научной должности для меня не нашлось, я был просто инженером, которому даже надбавка за научную степень не положена, но ни на минуту не возникало сомнений в том, что я занимаюсь наукой.

Кстати, именно область научно-технической информации и АСУ оказалась чуть ли не единственной, куда могли устроиться евреи, вытесняемые из «запрещенных» отраслей – науки, оборонки, высшего образования. Так что там оказывались порой очень квалифицированные кадры.

В институте мы проектировали и внедряли автоматизированные системы НТИ. Первые три года я работал над созданием республиканской системы НТИ России. С 1978-го по 1995-й руководил разработкой отраслевой системы НТИ в области связи. Если верно, что человечество вступает в «информационное сообщество», то нельзя не признать, что мы занимались достаточно актуальными вещами, насколько, конечно, это было возможно в условиях «развитого социализма».

И вот пришла перестройка – новый этап в жизни страны. Был ли это новый этап и в вашей жизни?

Именно так я и расцениваю горбачевские и последующие годы. Началась эпоха экономических экспериментов, когда мы осваивали навыки работы в новых экономических условиях. В 1990 году я организовал свое научно-производственное предприятие «ИНКОР» («информация, компьютеры, оптимальные решения»), которое за пять лет вполне встало на ноги, завоевало известность на российском компьютерном рынке. Через три года у «ИНКОРа» появилось и дочернее предприятие – «Интерлинк БИС». Так что этот этап жизни можно назвать предпринимательским. Хотя я все это время продолжал руководить отделом и исполнять должность замдиректора госпредприятия Минсвязи России.

А чем занимались «ИНКОР» и вы в «ИНКОРе»?

«ИНКОР» специализировался на сетевых компьютерных технологиях. Мы поставляли на российский рынок модемы и другие компоненты вычислительной техники и связи. Но главным, «фирменным» нашим продуктом были электронные словари, справочники и энциклопедии, которые мы сами создавали и распространяли. Ряд книг мы издавали и в традиционном бумажном виде. Большой известностью пользовалась наша многотомная энциклопедия «Современные модемы». «ИНКОР» был постоянным участником компьютерных выставок, в том числе и знаменитой CeBIT в Ганновере (с нее-то в 1994 году и началось мое знакомство с этим городом). Фирменный знак и логотип «ИНКОРа», зарегистрированные в Госкомизобретений, были достаточно хорошо известны на российском рынке. Естественно, я был руководителем и активным участником большинства проектов. Должен сказать, что в предпринимательской деятельности есть очень много от истинного творчества. Эти пять лет моей жизни дали мне много новых интересных впечатлений и были насыщенным и результативным периодом.

Итак, в августе 1995 года вы – замдиректора государственного предприятия, генеральный директор двух процветающих частных фирм. И вдруг прекращаете так удачно складывающуюся деятельность и с семьей выезжаете на постоянное жительство в Германию. Чем это было вызвано? Уж наверное, не материальными трудностями?

Безусловно. С материальной стороны мы жили вполне прилично. Ничего сверхъестественного, никаких причуд «новых русских» не было, но – хорошая квартира в престижном доме на Воронцовских прудах, красивая дача в Дорохове, машина, короче, необходимый «джентльменский набор» обеспеченного человека. И перспективы были достаточно радужные. «ИНКОР» год от года набирал обороты, расширял свое производство. Так что причины нашего отъезда смело можно назвать «нематериальными». Поверьте, мне трудно просто и однозначно сформулировать, почему мы все оставили и отправились «в неизвестность». Конечно, не последнюю роль сыграло беспокойство за судьбу младшего сына, которому за два дня до отъезда исполнилось тринадцать.

А кроме того, хотелось испытать себя в абсолютно новых условиях, прожить, так сказать, еще одну жизнь. Может, это было неосознанное желание снова ощутить себя молодым. Ведь мне через два месяца после приезда в Германию исполнилось 50. А теперь я могу смело сказать: ничто не дает человеку такое ощущение молодости, как рождение «позднего ребенка» и активная жизнь в новой стране. Только в младенчестве приходится получать и переваривать так много новой информации, как в первые годы эмиграции.

Был ли у вас конкретный план действий по приезде в Германию? Каковы были ваши первые шаги?

Никакого специального плана не было. Мне хотелось только жить в уже знакомом Ганновере. Полгода изучения языка, затем – специальные десятимесячные курсы компьютерных технологий, после чего я сам должен был найти предприятие, чтобы пройти на нем практику. На два десятка отправленных мною писем пришли вежливые отказы. Наконец, получил приглашение на встречу с директором крупной ганноверской компании. И после часовой беседы мне предложили не практику, а постоянную работу. Так началась моя трудовая деятельность в научно-исследовательском институте финансовой математики и программирования банковских систем.

Испытывали ли вы ностальгию по России, по Москве?

Ни разу. Конечно, нынешняя эмиграция не чета предыдущим, когда, уезжая, расставались навсегда. Связи с родными и близкими не прекращались у нас ни на день. Переписка по электронной почте дает возможность забыть о расстояниях. А Интернет стирает любые границы.

Кроме того, в Германии можно смотреть многие программы российского телевидения, слушать радио. В киосках продаются газеты из России, и еще несколько десятков изданий на русском языке выходит в самой Германии. Так что никакого информационного вакуума для нынешней эмиграции нет.

Вы довольно быстро нашли работу по специальности. Как вы считаете, это счастливое исключение? Ведь сейчас говорят о большой безработице в Германии.

Безработица действительно есть, но в информатике и других отраслях высоких технологий положение лучше. Многие из моих знакомых, проявив определенную настойчивость и упорство, получили работу, связанную с компьютерами, сетями и программированием. Система переобучения и повышения квалификации, действующая в Германии, дает шанс попробовать себя в этих областях людям, которые все забыли или никогда этим раньше не занимались. Причем в возрасте, даже для немцев являющемся критическим, – когда человеку уже далеко за пятьдесят.

Наши читатели любят ваши статьи, или, как вы их сами называете, «заметки по еврейской истории». Как начиналось это ваше увлечение?

Надо сказать, что историю я любил всегда. Собрал довольно интересную библиотеку по античной, русской и еврейской истории (с собой в Германию, кстати, удалось взять лишь небольшую, но наиболее ценную часть). Писать что-то «гуманитарное» в России, честно говоря, не приходило в голову. Заметки по еврейской истории появились только в Германии.

А началось все с посещения старого еврейского кладбища в Ганновере. Там на небольшой выставке, посвященной истории местных евреев, увидел фотографии человека с моей фамилией. Стал интересоваться его судьбой, собрал довольно много материалов, благо библиотеки и архивы в Германии прекрасно организованы и доступны всем желающим. И когда в конце концов я связно изложил результаты поисков, получилась заметка о большой семье Берковичей («Человек первого часа», в первой редакции она называлась «Не стоит земля без праведника»). Оказалось, что история эта интересна не только мне. Ее опубликовали несколько газет в Германии и США.

Заметки по еврейской истории включают как очерки жизни отдельных выдающихся личностей (Моисей Мендельсон, Теодор Лессинг, Отто Майерхоф и др.), так и попытки осмысления критических процессов и событий в многогранной еврейской истории («Реформы в иудаизме», «Грех антисемитизма», «Христос в Освенциме», «Восемьдесят один день страха», «Еврейская самоненависть» и др.). Не связанный никакими профессиональными обязательствами, я пишу только о том, что интересует меня. Я не стараюсь через все заметки пронести какую-то единую мысль или идею. Но что их, как мне кажется, объединяет – это любовь и восхищение нашим великим, многострадальным и тем не менее никогда не теряющим оптимизма и веры еврейским народом. «Еврей – это звучит гордо!» – так, несколько перефразируя слова советского классика, можно было бы коротко сформулировать это чувство.

Кстати о вере. Как вы пришли к иудаизму? Ведь в советское время любая религия, тем более иудаизм, была под запретом.

Как я упоминал, я довольно рано начал интересоваться не только математикой и физикой, но и историей, философией и религией. Религиозные темы у нас в семье не обсуждались, что вполне понятно: для моих родителей, только-только переживших страшные годы сталинского террора, важно было выжить и сохранить себя и детей, а уж о религии думать, не то что говорить, было смертельно опасно. И сверстники моих родителей волею страшной судьбы оказались «потерянным звеном» в цепи поколений. Традиции местечек, которые были еще живы для моих дедушек и бабушек, на них прервались, идиш и религиозные обычаи почти забылись, а для нас, их детей, и вовсе как бы не существовали.

Подобный разрыв традиций был характерен не только для еврейских семей – и православные, и мусульманские традиции сильно ослабли, о чем много говорят сейчас российские интеллектуалы. Но вернемся к вашей семье.

Моя «зрелость» (в смысле «аттестата зрелости») пришлась на легендарные шестидесятые (я закончил школу и поступил в университет в 1962-м), когда духовные искания стали менее опасными и постепенно набирали силу в обществе. В это время как раз и прорезались те ростки, которые привели к концу советского коммунизма и всего СССР. Я интересовался в то время религиями – именно во множественном числе – от буддизма и индуизма до христианства. Но христианством все активнее, благо в России оставалось еще немало возможностей об этой религии узнать. Мы с друзьями много ездили по подмосковным церквам и монастырям, облазили Загорск, Можайск, Звенигород, были в Пскове, Псковско-Печерском монастыре. Во время многочисленных командировок я узнал христианские церкви Ленинграда, Прибалтики, даже Средней Азии. Я хорошо помню крестные ходы и всенощные на Пасху в разные годы в Питере, Ташкенте, Владимире, Ярославле, Ростове Великом. Неплохо знал христианскую церковную историю, традиции, архитектуру, язык икон. Много читал, в том числе «Богословские труды» Московской Патриархии, достать которые было тогда нелегко. Христианство становилось для меня живым миром, среди моих друзей не было ни одного, кто бы придерживался другой религии. Об иудаизме я знал только то, что говорили о нем христианские богословы. Для меня он был «ветхим заветом», сделавшим свое дело – породившим христианство и по какому-то недоразумению еще сохранившимся в небольшой группе ортодоксальных иудеев где-то в Израиле или Америке. Синагога была для меня чужим местом. Вокруг были диссидентски-христианские разговоры и книги. Множество примеров перехода евреев в христианство (Мандельштам, Пастернак, Галич), талантливые миссионерские книги Александра Меня – все говорило о том, что путь интеллигентного еврея, живущего в России, – это принятие христианства. Были, правда, варианты конфессии. Например, недавно скончавшийся замечательный человек, информатик и философ Юлий Шрейдер, которого я хорошо знал по работе, принял католичество и в последние годы стал преподавателем богословия в католическом колледже в Москве. Но иного пути, как принять христианство, для реализации духовных запросов я просто не видел.

И что же вас остановило?

Это не был результат логических рассуждений или какого-то прозрения, ниспосланного свыше. Просто в какой-то момент я стал думать о еврейских предках – о своих бабушках и дедушках, об их родителях и о длинной цепи других родственников, которые жили сто, двести и тысячу лет назад. Я почти ничего не знал о них, но они представлялись мне очень достойными людьми – они были евреями и остались ими, несмотря на преследования и погромы, гонения и притеснения, которых могли бы избежать, приняв христианство. Многие крупные и мелкие проблемы были бы решены, согласись они пройти крещение. Причем проблемы не только материальные. Например, «наш родственник» (согласно долго бытовавшей в нашей семье легенде) Исаак Левитан мог бы спокойно жить и работать в Москве, откуда некрещеных евреев выселяли. Крещеные евреи могли получить образование, могли приобщиться к культуре господствующего большинства, сделаться «своими» в обществе, избавиться от «черты оседлости». И все же большинство моих предков не сделали этого шага, оставшись евреями. Что им помешало? Ведь они не были глупее или примитивнее меня и моих товарищей. На протяжении двух тысяч лет многие из них в прямом смысле слова жертвовали жизнью (крестовые походы или испанское изгнание), но не изменяли своей вере.

И, чтобы быть честным по отношению к ним и к себе, я решил, что не откажусь от их наследия, пока не узнаю, чем они так сильно дорожили, в чем состоит суть иудаизма. Так я стал все больше интересоваться его основами, стал искать и читать доступную литературу, в том числе художественную (например, «Иосиф и его братья» Томаса Манна). Появились некоторые книги в киоске синагоги, что-то можно было купить у израильского посольства, в фойе еврейских театров, которые тоже стали открываться в то время.

Мне становилось все более понятно, что мои друзья-евреи, принявшие христианство, люди порядочные и серьезные, оказались просто недостаточно информированными, не очень образованными, плохо знающими культуру, историю и религию своего народа. Духовный голод был, а утолить его кроме как крещением они не умели. И многие заплатили за это разрывом связей с родными. В еврейской традиции всегда было принято оплакивать крестившихся евреев – по ним даже справляли поминальную молитву, как по умершим.

Каково ваше отношение к другим религиям?

Я хочу еще раз подчеркнуть: религия – не спорт и не конкурс. Это глубоко личное, интимное дело. Здесь неуместно ставить оценки или давать советы. Иудаизму вообще глубоко чуждо всякое миссионерство. Как писал еще Моисей Мендельсон, выбор веры – дело индивидуальное. Или, как сказал поэт – наш современник, «каждый выбирает для себя, женщину, религию, дорогу…».

Я с искренним уважением отношусь к вере всех людей. Мой самый близкий и самый верный друг – христианин. Все, что делает человека чище и лучше, помогает подняться духовно, достойно уважения. Мне просто больно, когда евреи отказываются от религии своих отцов либо по конъюнктурным, материальным соображениям, либо, что происходит чаще, потому, что недостаточно знают свою историю и традицию. Большинство отпадает от еврейства потому, что у них никогда не было возможности толком узнать, что это такое. Талмуд называет подобных людей «детьми, воспитанными в рабстве», таким образом снимая с них вину за отступничество.

А что вы можете сказать об идеях ассимиляции – полного растворения евреев в народах, среди которых они живут в диаспоре?

Я считаю эти идеи очень опасными. Внешне процесс ассимиляции не кажется движением, ибо по своей природе не имеет ни храмов, ни школ, ни оформленной доктрины. Однако бывали периоды, когда подобными идеями была охвачена добрая половина евреев. Ассимилятор редко излагает свое кредо или открыто призывает к отказу от национальности. Просто он перестает каким бы то ни было образом подчеркивать свое еврейство. Проходит два – три поколения – и семья уже к евреям не причисляет. Для того чтобы в свободном обществе оставаться евреем, требуется прилагать определенные усилия. Без них еврейство исчезает. Быть евреем – это труд! Нельзя забывать и об ответственности перед своими детьми. Мне нравится определение раввина Штейнзальца: «Еврей – это тот, у кого внуки евреи!».

Еврею есть чем гордиться, если думать о вкладе своего народа в общечеловеческую цивилизацию…

Совершенно с этим согласен. Величайший вклад евреев в мировую цивилизацию состоит в «открытии» единого Бога. По своему значению в духовной области это открытие можно приравнять к изобретению колеса или приручению огня. Наш современный, так называемый европейский мир, западная цивилизация внешне построены на греко-римском наследии (архитектура, государственность, право, искусство и т. п.). Внутренне же она (цивилизация) базируется на духовном наследии Библии, на морально-этических категориях, выработанных и осмысленных еврейскими мудрецами. Как мы не замечаем воздух, пока не начинаем задыхаться, так не замечаем фундаментальных категорий (благотворительность, любовь к ближнему, молитва и другие), «открытых» евреями и впитанных последующими поколениями европейских народов, в том числе с помощью отпочковавшихся от иудаизма других мировых религий – христианства и мусульманства.

А как вы относитесь к распространенному мнению, что после Катастрофы Холокоста евреи никогда не смогут простить немцев, тем более жить среди них?

Это мнение мне хорошо известно. В самой Германии проблема вины немцев во времена гитлеризма широко обсуждается. Горячие дискуссии прокатились по стране после выхода в свет книги Гольдхагена «Добровольные помощники Гитлера». Не утихают они и сейчас, особенно после выступления писателя Вайзеля, заявившего, что нельзя «инструментализировать Освенцим» и говорить с нынешним поколением немцев как с потенциальными преступниками.