Текст книги "Остров. Роман путешествий и приключений"

Хорошо, что не опрокинулся кран, не миновать тогда Григу тюрьмы, а так его продержали три дня в отделении, где участковый дядя Семен допрашивал Грига в послеобеденное время:

– Вот скажи, чего ты пракудничаешь, а? Другие не хуже тебя будут, а дерутся не часто, реже, чем ты, ну в сады за яблоками лазают, ну, девок щупают – все у них, как у людей, а тебе все вокруг перебутырить надо, все переколошматить – чистый каскыр!..

Григорию нечего было сказать дяде Семену.

Тот пенял незлобно:

– И эта туту… туты… тута… тьфу-ировка! К чему она? Человек должен быть чистым и телом, и другими своими частями. Нас сюда присылают в каком виде? Смекай! Без этих самых туты-туту… Вот такими мы и должны до самого конца оставаться… Понимаешь, садовая твоя башка? Скажу по агромадному секрету, что надысь тобой интересовался товарищ из органов, а эти товарищи на пустяки не размениваются. Серьезнейший офицер, кремень! Такие возьмутся за дело, так быстро вспомнишь все секреты – и те, которые на самом деле знал, и те, о которых понятия не имеешь… Всю правду вывалишь. Даже писать станешь чистой правдой!..

– Чего вы меня пугаете? – спросил Григ. Ему бы хоть притворно задрожать голосом, не пожалеть единой слезы, сказать, что осознал, прочувствовал, что никогда в жизни не станет больше угонять буксиры, но голос его не только не задрожал, а даже и окреп:

– Душа приключений просит, дядя Семен! – опрометчиво сказал он, обманувшись почти домашним видом власти, сидевшей за столом в старенькой милицейской форме, в домашних тапочках – мозоли замучили – на босу ногу. Не понимал он тогда еще, что власть, даже когда она на босу ногу, надо бояться. А он не боялся. А дядя Семен тем же вечером накатал на Грига серьезную бумагу, куда следует, где изложил все свои подозрения: и корабль хотел угнать, конечно за границу, и угнал бы, если бы не решительные действия представителей законной власти, и ты-ту-та-ировка у него явно вражеская, и высказывания у него не наши – насчет приключений и тому подобное.

В общем, с курсов его турнули, велели сдать в библиотеку все материализмы, к которым он так и не привык. Помыкался он без работы неделю-другую-третью да устроился дворником – пока дело дойдет до путешествий и приключений, нужно хоть какую-никакую копеечку в дом приносить. А в доме молодая жена, мать, а главное – подрастала Дашка, таращила ясные глазки, агукалась.

Хотели выгнать с курсов и Варвару, но пожалели, как мать малолетней дочери. Она успешно сдала экзамены по материализмам, а также по всем другим дисциплинам – принципам полиспаста, законам куба, правилам веретена, условиям Ре-Фа-Има, и получила допуск на управление не только неповоротливыми кранами на баржах, но и самоходными красавцами-кранами СУ-31 – Скоростными Универсальными, грузоподъемностью в 31 тонну. Варвара сразу приглянулась одному речному строительному управлению, и ее позвали работать на новеньком СУ-31 – возводить мост из Европы в Азию. Почему-то тогда все хотели в Азию, а все время попадали в Европу, и этого не могли объяснить даже политические обозреватели. Потом, правда, открыли какой-то магнетизм, за это открытие хотели дать даже Нобелевскую премию, но от этого Азия не перестала перетекать в Европу.

Варвара с удовольствием управляла СУ-31, мост рос прямо на глазах. Иногда к ней на реку приходил Григ, смотрел, как ловко управляется жена со сложной техникой, как на двадцатиметровой высоте подвешена над желтой водой кабина крана и из этой кабины Варвара передвигает стальные балки, бетонные конструкции. Но он не завидовал, в его представлении то, что не движется или движется медленно, – не заслуживало таких сильных чувств. Он спрашивал:

– Какую максимальную скорость можно выжать из твоего СУ-31?

– Двадцать узлов, даже больше, – отвечала она.

– А ты когда-нибудь ходила с максимальной? – допытывался он.

– Слушай, миленький мой, не подзуживай меня! – сердилась она. – Брось хоть на время свои замашки.

Однажды Григ приехал на реку на велосипеде. На велосипедной раме на специальной подушечке сидела Дашка, совсем еще крошечная девчушка. Она увидела плавучий кран, ужасно заволновалась и закричала, показывая на него рукой:

– Пароход! Пароход!

Это было едва ли не первое произнесенное ею слово. Ну, может быть, второе или третье. В общем, она тогда только-только начинала говорить.

Постепенно Варвара вышла в передовички кранового производства. А что такого? Не пила, не курила, исправно поднимала и переносила с места на место то, что нужно было переносить. Ей даже дали грамоту с напечатанными на ней красными флагами и портретом любимого вождя. А потом премировали отрезом на платье, веселенький такой ситчик, и платьице к лету получилось веселеньким. Дошло до того, что ее раскрашенное анилиновыми красками фото повесили на Доску почета возле дома Карева; этот дом в ту пору велели всем называть домом Кирова, но все называли правильно – домом Карева, некоторые даже добавляли: «Карева Александра Тимофеевича», как будто знали лично этого купца.

Дальше – больше. На партийном собрании, хотя она была беспартийной, Варваре вручили путевку в дом отдыха «Уральский».

– Двадцать четыре дня будешь на четырехразовом питании, – поздравил ее начальник речного строительного управления, – да еще по вечерам простоквашу будут давать. У нас умеют людей ценить!

И тут же он велел писать ей заявление в партию, родную, коммунистическую. Вскоре Варвару приняли партийным кандидатом, год она должна была читать устав, участвовать в общественной жизни речников.

Так что в дом отдыха она приехала, оставив Дашку на попечение свекрови и под пригляд мужа, политически очень подкованной, на всякий случай взяла с собой несколько материализмов, как посоветовал начальник речного управления:

– Вполне может пригодиться, на все случаи жизни книги. Я даже на ночь читаю их. Жена валерьянку капает на сахар, а я учебники по материализмам тащу в койку.

Григорий в это время подметал тротуары, следил за тем, чтобы не пропадал противопожарный инвентарь, чтобы дворовые пьяницы не плевались и не бросали куда попало окурки.

Заскорузлый, работавший тогда здесь консьержем, к тому времени уже написал на него пару доносов куда следует. Где следует накапливали на Грига материал, и материал выходил нешуточный.

Григ пару раз навещал жену в доме отдыха – приезжал с Дашкой на велосипеде, приносил Варваре яблок. Этих яблок было и в доме отдыха хоть коров корми, но он не знал этого, и яблоки приходилось в итоге выбрасывать. Варвара тискала дочь, рассказывала о том, что здесь отдыхает много заслуженных людей, например поэтесса Глинская-Арбузова, и на днях состоится встреча с ней. Подъедался в доме отдыха и капельдинер по фамилии Капельдинер. Специальность у него вроде как с музыкой связана, но он не играет даже на балалайке, а только спит до обеда, а потом курит и курит – в день полторы пачки «Казбека». Своеобразный феномен. А еще здесь набирается сил знаменитый испытатель паровозов. Мы вот все знаем о летчиках-испытателях, а ведь испытатели паровозов заслуживают славы не меньше летчиков. И машины у них сложнее самолетов. Она познакомила его с испытателем паровозов, на самом деле тот оказался мировым мужиком. Они распили с ним пол-литру белого, и тот раскрыл душу:

Гриша, хорошая, конечно, у меня профессия, нахожусь, можно сказать, на переднем крае, копченая колбаса дома не выводится, чай пьем и внакладку, и вприкуску, кому как по душе. А знаешь, где у меня эти паровозы? Чисто в печенках. Ведь это не аэростаты, не самолеты, даже не легкокрылые планеры, которые куда хотят – туда и летят, а паровоз только по рельсам, только по рельсам, как собака на цепи…

– А я что говорю! – закричал Григ. – Все дело в свободе передвижения! Я скажу даже больше – просто в свободе!.. Держи краба!

Несмотря на душевность испытателя паровозов, на сорок седьмой размер обуви поэтессы Глинской-Арбузовой, что, согласитесь, было довольно забавно, Григ перестал навещать Варвару в доме отдыха. Действительно, выходило, как будто больная она. А она была здоровой, и даже раскатисто хохотала над анекдотами, рассказывать которые был мастак один еврей, почему-то носивший пиджак, надетый на голое тело. Григ никогда не видел еврея в пиджаке на голом теле, и тоже сначала хохотал над анекдотами про Сару и Мойшу, а потом перестал приезжать к Варваре в дом отдыха. Нет, не потому, что ревновал ее к этому анекдотчику в пиджаке или даже к капельдинеру, а чтобы не думали, что ревнует, – вот, мол, и таскается поэтому, следит за молодой женой. Варвара огорчилась, но не очень. Почти не огорчилась.

В доме отдыха не только кормили четыре раза в день, но и устраивали по вечерам танцы под аккордеон. Сразу после вечерней простокваши по распорядку дня был отбой, но он не касался перламутрового аккордеона с белыми клавишами, уверяли, что трофейного, более того, кое-кто намекал, что когда-то давным-давно его голос нравился некоему Шикльгруберу. Вот же, морда, он еще и сюда свои лапы тянул! Аккордеон заводил аргентинское танго, и тягучая аргентинская тоска начинала бередить души, тем более после простокваши.

Варвара приходила на танцы, а что по вечерам еще делать, не вязать ведь? Ее приглашал Капельдинер, она иногда путала и говорила: «Товарищ камердинер, уберите руку с бедра, то есть, извините, ягодицы». Тот конфузливо отдергивал руку и махал ею в прохладном вечернем воздухе, как обожженной.

Однажды ее пригласил сам начальник речного управления, мужик на все сто – усы, сапоги гармошкой, косоворотка навыпуск, портсигар из чистого серебра.

– Мост к своему концу идет, Варя, – сказал он, умело водя ее в танце.

– Вообще-то я – Варвара, – вспомнила она.

– Все равно идет к концу, – сказал он, – скоро торжественная сдача объекта. Будет начальник главка, ожидают даже самого министра.

Про министра он прошептал ей в самое ушко.

– Самого министра? – ужаснулась она.

– Вот именно! – прижался он к ней.

Она отстранилась, спросила:

– Ну и что?

– А то, – ответил он с грустью, – что меня переводят на другой объект, в другой город, в другую область, на другую реку… Все там, Варя… Варвара, другое…

– И вас там не будет! – опять он прижался к ней.

Она опять отстранилась.

Он заговорил с горячностью:

– Варя, поедемте со мной! Поедемте! Что вам этот шелапут с татуировкой?

Варвара оттолкнула соблазнителя:

– Он муж мой!.. Отец моей дочурки. Прошу не забываться!

Но начальника речного управления понесло. На глазах всей танцующей публики он обнял ее, принялся целовать в щеки, шею. Ее ошеломил этот речной натиск.

– Что он может дать тебе, что? – спрашивал он у нее. – Одни только страдания, неустроенную жизнь? А у меня двухкомнатная квартира в обкомовском доме, а в случае переезда в Конотоп обещают трехкомнатную, у меня «Победа», у меня на книжке одиннадцать тысяч!..

– Я люблю его, – отбивалась Варвара.

– Да кто он такой, чтоб его любить?

– Он – Григ! – с достоинством отвечала она.

– Да на него давно дело заведено там, где положено! – вырвался у него секрет, который шепнул ему недавно один друг из главка, а откуда тот знал – лучше молчать.

– Шифр-то этот на руке у него, говорят, шпионский, – добавил начальник управления, – а за связь со шпионами у нас по головке не гладят, сама знаешь.

– Да чего там секретного, – закричала Варвара, – он давно расшифрован. Там написано: «Да, мы не одиноки!»

– Откуда ты это знаешь? – спросил речной начальник.

– Мне Григ сказал, а еще, кажется, они знают, откуда это послание… – она замолчала на полуслове, заметив в глазах кавалера сторожевой интерес.

Эх, Варя-Варя, которая велела, чтобы ее звали Варварой!

– Только никому об этом не говорите, пожалуйста! – жалобно попросила она. – Могут всякое подумать…

Он кивнул, и в это время аргентинское танго закончилось.

Этим же вечером Григу сказали, что его вызывают в контору домоуправления. Он удивился, никогда прежде не вызывали в контору на ночь глядя. Дашка уже спала, он чмокнул ее в смешной курносый носик и отправился. В конторе никого не было, даже дверь была на замке. Около двери стояло двое мужиков, наверное, ждали третьего: «Горит зарей восток, магазин недалек. Трижды семь – двадцать один, на пол-литру сообразим!».

Действительно, они ждали третьего – Грига, но не соображать на троих, а везти его в «черном воронке» туда, куда следует. А там взялись за дело круто:

– Ну вот, шифр твой тайный нам теперь известен, – сказал Грищак, а допрашивал именно он.

– А мы что, перешли на «ты»? – вспомнил Григ, как должны отвечать на допросах узники Войнич и Сю.

– Перешли, перешли, – ответил Грищак. – Нашими сотрудниками расшифрованы и все надписи на стенах, так что все твои шпионские связи, матерый вражина, доказаны! Ну надо же, детскими считалочками прикрывались, всех считали за дураков. Но органы не дремлют! Органы начеку! А если понадобится, то и дом ваш раскатаем по кирпичику, по бревнышку – найдем вражьи матерьялы!

Григ усмехнулся.

– Ты еще улыбаешься! – закричал Грищак. – Ничего, улыбка у тебя быстро пропадет, статья-то у тебя расстрельная… Так что в твоих интересах сотрудничать со следствием, может и выйдет послабление…

– Я ни в чем не виноват, – повторил Григорий вечную формулу узников, и он очень удивился бы, узнав, что из его уст она прозвучала только в этой тюрьме за последние пять лет двенадцать тысяч триста пятьдесят два раза. – Что я такого сделал? Что?

Он был в том возрасте, когда вполне еще можно вести со своими тюремщиками разговоры.

– Ни воровал, ни грабил, – продолжил он.

– Лучше бы ты воровал, – откровенно сказал Грищак, человек в этих делах искушенный, опытный следователь. На его счету было немало серьезных дел; он не так давно рас крыл банду переселенцев, которые жили впроголодь, перебивались с тюри на тюрю, но зато в кладовке у них нашли шесть мешков муки, три ящика макарон, три пуда соли и три пуда сырого сахарного песку. Следствие тогда определило, что у банды было задание от милитаристского европейского центра – уничтожать высококачественные советские продукты. Правда, главарь банды до самого расстрела твердил, что запасались они едой на случай голода, что хлебнули го рюшка, опухали от бескормицы, носили зимой одни лапти с драными онучами на всех, – до того их жизнь испугала, что стали откладывать про запас каждую лишнюю крошку, каждую лишнюю горошину.

Вот как враги ухитряются вредить трудовому народу!

– Ну что, будем признаваться? – спросил Грищак. – Или будем запираться?

– В чем признаваться?

– А вот расскажи мне о ваших семейных преданиях. У вас ведь есть в семье предания, да? Ну, например, о таинственной земле, которая откроется… кому откроется? Или россказни про какого-то найденыша бесштанного?.. Или это все на вас наговаривают?.. Не находили никого в лесу без штанов, потом он не пропадал почти на сорок лет, а когда объявился, оказалось, что опять без штанов?..

– У нас в семье штанов хватает, – ответил Григ, – зачем нам без одежды по лесам шляться?..

– Не умничай, шпион несчастный! – закричал Грищак, но вспомнил, что высший начальник приказал вести допрос умно, а главное в рамках законности, а самое главное – выведать все про этого бесштанного, про то, как сохранял он свою молодость. Поэтому продолжил он почти нежно, с улыбкой:

– Вот расстреляют тебя, кому от этого будет лучше? Мне будет лучше? Дочке твоей будет лучше, жене?.. Хотя жена– молодая, красивая– утешится скоро… Да не жги, не жги меня глазами, у нас вон огнетушитель есть… Жалко, поверь, очень жалко… Молодой такой и не пожил совсем. И ведь ничего особенного от тебя не требуется, а только чистосердечно во всем признаться…

Но как не бился Грищак, однажды даже не выдержал и применил спецсредства, запрещенные высшим начальником, но Григ вытер кровь с разбитых губ, сплюнул и сказал только:

– Дубина ты стоеросовая!

В общем, приговорили его к расстрелу. Без всякого суда, без апелляций и прошений – чего тянуть, ведь не один же он такой. Жене сказали – десять лет без права переписки за связь с белоказачьим подпольем. Уполномоченный Правительства долго противился такому приговору: вдруг вместе с Григом исчезнет навсегда ценная информация о долгожительстве, а оно, это долгожительство, очень нужно Правительству. Но, в конце концов, и уполномоченный согласился: не миловать же теперь белоказачье отродье? Шифр узнали, потом и все остальное откроется. Обязательно откроется!

Григ сидел в камере, ожидая расстрела, и думал: может, на самом деле нужно обо всем рассказать? Что случится-то? Скорее всего, ничего особенного и не случится. Но вспоминал, что и отец, и дед повторяли: «Больше всего опасайся, чтобы все, что ты знаешь и что узнаешь, не попало в недобрые, в нечистые руки. Особенно берегись Ку-Эн-Зимов, тюремщиков и тех, кто притворяется добрым. А тех, кому все рассказать можно, придет время, ты узнаешь».

«Но если меня расстреляют, то тот, кому предназначена зашифрованная информация, тот, кто может понять ее смысл, никогда не получит ее? – размышлял он. – Что же делать?»

«Бежать, конечно, бежать!» – пришла в голову простая и ясная мысль. И почему она пришла только перед самым расстрелом?

Загремели засовы, защелкали открываемые замки, брякнула тяжело цепь – неужели в ржавых кандалах поведут туда… куда?., туда?.. Дверь открылась, и на пороге возник все тот же Грищак. Повели Грига на последний допрос. А может, сразу на расстрел? Хотя говорили, что расстреливают по ночам, а сейчас за окнами – яркое солнечное утро. Но мы сами придумываем правила, сами же их нарушаем. И правда, почему ночью? Может, за ночную работу приличные сверхурочные получаются? Или днем те, которые стреляют, работают где-нибудь в прачечной, или хлебопекарне, или дежурят на проходной – и не могут отлучиться?

– Ну что, пришли в голову умные мысли? – спросил майор, а у Грищака было именно это промежуточное звание, и ему очень хотелось в подполковники, полковники, а там и до генерала рукой подать. – Погибать будем во цвете лет, или искупать свою вину, надеясь на помилование?

Григ молчал, рассматривая огнетушитель на стене.

– Будешь говорить, сволочь? – заорал майор. – Бу… бу…

Григ изо всех сил ударил его в челюсть, майор шлепнулся на каменный пол, что-то хрустнуло в нем и, должно быть, сломалось, потому что он начал повторять один и тот же слог: «Бу… бу… бу…». Григ бросил его на топчан, вытряхнул из мундира, сапог, натянул на него серый арестантский наряд, сам кое-как влез в майорские галифе, гимнастерку. Достал из кобуры пистолет, взвел курок – ну, конечно же, без патронов. «Они так уверены, что мы испугаемся одного только вида их наганов и винтовок, – зло подумал он, – что держат их незаряженными».

– Конвой! – рявкнул он, и два молодца всунулись в ка меру. Наверное, двоим входить в камеру тоже было не поло жено, но они вошли. Он наставил на них пистолет, приказал:

– На пол, суки! Мне терять нечего!

Конвоиры повалились на пол.

– Оружие сюда, быстро!

У этих пистолеты тоже не были заряжены.

Он подумал, что для того, чтобы вырваться отсюда, ему понадобится сумасшедшее везение, если оно бывает на земле, и еще должно помочь верное и неохватное «авось»: Ванька забыл зарядить, авось, пронесет, Санька поленился повернуть ключ три раза в замке, авось никто не заметит…

– Сейчас выходим и идем до конца коридора, – сказал Григ, – чуть что – стреляю сразу в пузо, а это очень боль но, поняли?

– Угу! – ответили конвоиры, и по их лицам было заметно, что они очень жалеют, что не зарядили свои пистолеты, как положено по уставу, но еще больше было заметно, что они боятся пули в пузо.

– А этого, – Григ указал на Грищака, – приковать к огнетушителю, пусть обнимается с ним.

Щелкнули наручники, и майор оказался в паре с огнетушителем: «Бу… бу… бу…»

– Хватит бубнить, начальник, – сказал ему Григ, – вставай, пора идти… В коридоре не шали…

Грищак с готовностью кивнул, только робко спросил: «Огнетушитель-то зачем?..»

– Для красоты, – ответил Григ и подумал: «На самом деле, для чего огнетушитель, он только мешать будет?» Но все равно они вышли в длинный тюремный коридор с ярко-красным огнетушителем. Их сразу заметили, один из охранников закричал:

– Товарищ майор, а огнетушитель-то зачем? Осужденного гасить?..

И кричавший захохотал… А что, действительно, шутка остроумная получилась.

– Вот именно, – негромко ответил Григ, но понял, что мямлить в этой ситуации нельзя, и крикнул в ответ:

– Это не огнетушитель, это сербрияз!..

– Какой такой сербрияз? – переспросил охранник, не без некоторой задумчивости, и Григ понял, что все внимание охраны сосредоточено теперь на огнетушителе.

– Серебряно-цинковый! – вспомнил он старую студенческую шутку, когда мимо вахтерши в общежитие проносили ворох плодового вина в огромных бутылках, объясняли ей: «Это, мать, сербрияз с родины прислали», и она согласно кивала: «Я тоже прополис пью по вечерам».

Сработала шутка и теперь, видать, охрана, не живала в студенческих общежитиях:

– Ааа… понятно…

Охранник сказал кому-то невидимому:

– Говорит, что свинцово-цинковый сербрияз…

– Знаю, однажды на охоту с собой брали, – откликнулся невидимый охранник, – мировой маринад, а если внутрь, то один к двум нужно разбавлять… Крепкий, собака!.. А еще лимонадную эссенцию брали… Семьдесят пять градусов!..

– Умели раньше делать, – сказал первый, – вот, помню, в сорок девятом годе…

Дальше он не стал рассказывать, потому что увидел дуло пистолета, направленное на него.

Из караульной высунул голову доселе невидимый, но хорошо слышимый, охранник, округлил глаза, и тут же поднял руки.

– Еще кто-то есть в караулке? – спросил Григ.

– Вася спит, – сказал первый охранник.

– И вы заходите туда, быстро! – скомандовал Григ.

Те повиновались быстрее, чем положено по уставу караульной службы и даже по строевому уставу.

– Ты тоже сюда! – втолкнул он в дверь Грищака, который немного оклемался и даже прикидывал: получение трав мы в бою с белоказачьим бандитом и опасность, которой он подвергал себя, вступив в противоборство с преступником, не скажутся ли, в конечном счете, положительным образом на его карьерном росте? Полковничьи погоны зашывырялись в кармане арестантской робы.

Григ осмотрел пистолеты охранников: и эти не заряжены!

Может быть, какой-нибудь теоретик и знаток тюремного дела докажет, что такого никогда не бывает, что оружие охраны всегда наготове, и даже один патрон в патроннике. Не станем с ним спорить, вспомним, что Григу нужны были в этот день сумасшедшее везение и небывалые совпадения. Иногда, если очень попросишь, судьба, как бы вспоминая о недодаденном, насыпает в кулечек немного того и другого.

– У кого часы есть? – спросил Григ.

Оказалось, что у всех, кроме Грищака. (Он соврал, жалко стало часов, они были серебряные, с памятной гравировкой «Люби меня, как я тебя» – и принадлежали какому-то расстрелянному комбригу, а какому – он не помнил; всех не запомнишь.)

Григ взял «луковицу» у первого охранника, завел часы до упора, бросил их в питьевой бачок, постучал три раза по крышке.

– Механизм заведен на тридцать минут, – сообщил он своим напрягшимся пленникам. – Ин вино веритас! Малейшее движение, и вы распадетесь на атомы. Чтоб полчаса си дели, как каменные, иначе так громыхнет, что яйца ваши испарятся! Жить хотите – не шевелитесь! Ясно, гниды?

Им было ясно. Хотя каждый из них знал, что вода в питьевом бачке обычно не взрывается, даже если ее разбавить спиртом, не должны взорваться и часы первого охранника – с какого перепугу они станут взрываться? – но вдруг эта белоказачья сволочь что-то подложила туда такое, такое, такое!.. В общем, они подстраховались и сидели, не шевелясь, восемь часов, даже когда саперы тщательно осмотрели бачок и «луковицу», они долго отказывались сойти с места.

А Григ взял связку ключей у одного из охранников, взвалил на плечо огнетушитель, как короткое бревно, и двинулся дальше – по коридору, по гранитной лестнице, по металлической лестнице. Пару раз его окликнули:

– Товарищ майор, чего вы сами надрываетесь, возьми те зэка на подмогу.

И всюду помогал, хотите верьте, хотите – нет, прикол про сербрияз. Но когда он выходил уже во внешний двор (ворота открыты! открыты! открыты! – грузовик с какими-то досками (не для эшафотов ли?) только что зашел) – ему в спину спросили:

– Товарищ майор, вы пропуск на обмен сдавали? Зайдите в караульное помещение, распишитесь, получите временное удостоверение…

Он еще раз попробовал студенческую шутку:

– Щас, сербрияз отнесу и вернусь.

Но голос охранника посуровел:

– Товарищ майор!!! – и Григ понял, что сумасшедшее везение кончилось. Кончились ли совпадения? – это сейчас предстояло выяснить.

Он прибавил шаг.

– Стой!..

Он бросил огнетушитель в кузов грузовика – для чего он только нужен этот огнетушитель? – и рванул на себя дверцу кабины, сунул пистолет под ребра шоферу:

– Давай назад, на улицу. Быстрее!!!

– Стрелять буду! – донеслось сквозь рев мотора, и тут же послышались винтовочные хлопки.

«И вправду стреляет!..» – удивился Григ. И тут же вдребезги разлетелось ветровое стекло. Но стрелок и присоединившиеся к нему многочисленные охранники оказались далеко позади рванувшегося грузовика. Тот задел бортом за одну из стоек ворот, полетело во все стороны кирпичное и деревянное крошево, и выскочил на улицу Тюремную и помчался к Баскачкину мосту.

– Прыгай! – закричал шоферу Григ.

Шофер чуть притормозил, открыл дверь, вылез на подножку, дождался, когда Григ переберется на его место, и сиганул из кабины. Беглый преступник вцепился в рулевое колесо; впервые в жизни он управлял автомобилем.

Машина как будто сама собой шла к затону. Сзади изо всех своих клаксоновых глоток орали преследовавшие его полуторка и «Победа». В кузове полуторки ощетинились штыками бойцы догоняльной службы, и когда они успели погрузиться в автомобиль, или они никогда из этой полуторки не выходят?

Грузовик Грига пролетел через железнодорожные пути, едва разминувшись с маневровым паровозиком, испуганно отскочившим в сторону от бешено несущейся машины.

«Какая педаль скорость прибавляет – левая или правая? – пытался он на ходу разобраться в управлении. – Кажется, все-таки левая».

Грузовик еще поднаддал, и отстали безнадежно «Победа» и полуторка.

Он бросил машину на невысоком яру, откуда затон был виден как на ладони, взял огнетушитель и побежал к стоящему неподалеку на воде плавучему самоходному крану, ну да, тому самому – СУ-31.

Полуторка, видимо, где-то заблудилась, потому что вместе с «Победой» она появилась на яру, когда Григ, пробежав мимо изумленного сторожа и дальше – по сходням на борт крана, поднялся в рубку и нажал на ярко-зеленую кнопку «Старт», и где-то внизу, под палубой, откликнулся дизель. Работает, работает!.. Помня о печальном опыте вождения буксира, он быстро сумел разобраться с канатами, которыми СУ-31 был принайтован к причалу.

Когда с берега посыпались выстрелы, самоходный кран уже отвалил от причальной стенки. Григ уверенно управлял судном, ведь прежде он столько раз наблюдал, как это делала Варвара.

Вспомнив жену, Дашку, он вздохнул: когда теперь доведется увидеться с ними? И доведется ли?

Сзади раздалось тарахтение. Это бойцы догоняльной службы погрузились в быстроходный катер и бросились в погоню за беглецом. Их начальство уже потирало руки: ну куда он денется, неразумный, на таком неповоротливом корыте? Григ прибавил газу, но СУ-31, заревев дизелем, не добавил прыти. Уж очень тяжел он был. Но Григ смекнул: где не возьмешь скоростью, можно попробовать взять силой. А силушки у плавучего крана было хоть отбавляй.

На быстроходном катере возликовали, увидев, что СУ-31 остановился; не иначе как беглец решил сдаться. Но тут же мастера погони поняли, что до сдачи еще далеко. Стрела крана, громыхая, раскачиваясь, с болтающимся на крюке пучком стальных торосов потянулась к катеру, и рулевой еле сумел от нее увернуться, но, избежав одной опасности, он не избежал другой – на всем ходу влепил свое суденышко в борт баржи с углем. Горохом, с воплями и проклятиями, посыпалась в воду догоняльная служба.

– Ага! – закричал Григ. – Получили, душегубы?

И он прибавил ходу. Но что-то он рассчитал не так, или, наоборот, – рассчитал все верно, или вообще ничего не рассчитывал, а предоставил все случаю, – так или иначе, но раскачивающая стрела зацепилась тросами за ржавую рубку тысячу лет назад затонувшего на выходе из затона парохода «Садко» (в пароходстве на этот счет шутили: «а гусли он с собой взял?»). Тросы рывком натянулись, раздался леденящий душу скрежет, и стрела крана СУ-31 обрушилась на утонувший пароход, попутно сметая на своем пути какие-то лебедки, металлические конструкции и приспособления – все ненужное крану для дальнего плавания. Совпадения?.. Само собой…

Судно, освободившись от лишнего груза, превратившись волею случая не то в шхуну, не то в канонерку, прибавило хода и через десять минут вышло из затона – на речной простор.

Сзади затрещала мотором новая погоня. Кто-то закричал в рупор:

– Не уйдешь! Сдавайся!

«Сейчас, только разбегусь с Макаровой мельницы», – подумал Григ, вспомнив городскую поговорку: Макаров был знаменитым купцом, построившим в свое время самое высокое здание в городе – мельницу, и его имя навек осталось в местном фольклоре.

Сзади раздались новые выстрелы, некоторые из них сбивали с корабля обломки еще каких-то механизмов, мешавших ему быть шхуной. Грянул пулемет, и очередь, как резец скульптора, убрала все лишнее с бывшего плавучего крана. Шхуна рванулась вперед.

Догоняльные катера – то два, то три, а то не меньше пяти – преследовали шхуну первые две недели, как назойливые чайки над кормой. Они то показывались далеко позади, то шли почти у борта шхуны, и каждый раз поливали судно свинцом; выйти на палубу было невозможно, а так хотелось размяться после долгого сидения в камере смертников. И погода как раз стояла необыкновенная – тихая, не жаркая, какая-то даже лучистая. А тут эти назойливые стрелки!

Он подумал: может, еще раз сработает «сербрияз»? Он взял огнетушитель и проволокой притянул его параллельно поручням. Достал из кармана майорского мундира зажигалку (тоже с памятной гравировкой).

Догоняльцы сосредоточенно наблюдали в бинокли за его манипуляциями. Когда Григ высек огонек пламени из зажигалки, по катерам прокатилось:

– Ракеты! Полундра!

И больше он их не видел, только иногда, усиленное ярами, прилетало тарахтливое эхо; почти весь первый год похода он ощущал их незримое присутствие.

Не достав его с воды, они попытались взять Грига с суши. Сначала устроили минометный обстрел, но, конечно же, ни разу не попали. Потом перегородили русло неводом, но что такое, скажите, для бывшего плавучего крана даже самый крепкий невод? Он порвался, как нитка, на радость сазанам и судакам, попавшим в эту сеть.