Текст книги "Остров. Роман путешествий и приключений"

Василий Иванович помолчал немного, словно взвешивая, что можно сказать, а о чем надо промолчать, и продолжил:

– Я тоже слышал эту байку, думаю, что в народе не зря она не выводится. Дыма без огня не бывает… С другой стороны, к чему тогда мы так бьемся, воюем, если можно перейти мост и жить припеваючи?.. Может, эту сказку беляки распускают по всему свету, чтобы трудовой народ супротив бар и эксплуататоров не поднимался? Как думаешь, Петька?

– Да не Петька я, Василий Иванович. Меня Митькой кличут…

Заскорузлый вздохнул тяжело, продолжил свой рассказ:

– И так мы заслушались с Захаром, слюни пустили, и проворонили, как подкрались к нам трое красных, бросились, скрутили нас. Подвели к мужику в исподнем.

Слышим, как будто кони всхрапывают за околицей, – начал рассказывать один из красных. – А наши-то в конюшни поставлены. Решили глянуть мы, что за гости ночные пожаловали. И вот они два хрукта с лампасами… А в седельной сумке самогон, видать, в гости шли со своим питьем.

– Как вы здеся оказались, сукины дети? – спросил угрожающе Василий Иванович. – Лазутчики?

У заскорузлого даже голос задрожал, когда он дошел до этого места в своем рассказе.

– Продолжай, продолжай, – подбодрил его Алеша.

– Обыскали нас, как водится, но у нас, окромя самогона, с собой ничего не было. Ну и, конечно, оружие.

– Расстреляем вас утром, – сказал мужик в исподнем, потягиваясь, – или шашками порубаем. Вам как хочется?

Захар не сдержался:

– Погоди ужо, и твоя очередь настанет!..

– Настанет, настанет, но твоя вперед моей, – улыбнулся Василий Иванович, – а я пока самогонки вашей выпью; говорят, у беляков выпивка сладкая…

Он налил полкружки, поднес ко рту. Захар с сожалением подумал: жалко, что самогонка не отравленная. Василий Иванович как будто прочитал его мысли:

– Вдруг беляки задумали меня отравить?

Он долил кружку до самого верха, протянул мне:

– Вот ты, заскорузлый, как пятка, давай, угощайся! Если что, закусывать будешь маузером.

И вправду, назвавшийся Митькой протянул Василию Ивановичу маузер. Тот поднял вороненую машинку смерти прямо мне к виску:

– Пей!

Я взял кружку, выдохнул и одним духом выпил самогон.

– Не обманула старуха, питье было замечательное. Огненные струи растеклись по всему потрясенному арестом организму, перехватило дыхание.

– Дайте хоть водички – запить, изверги! – попросил я.

Митька дал воды, хохотнул:

– Вот уж не думал, что врагу воды подносить буду.

– Ладно, ладно, за это завтра доверю тебе собственноручно расстрелять их. А теперь и мы выпьем на сон грядущий…

Митька разлил самогон по кружкам, красные выпили, с шумом выдохнули:

– Хорошо!

– И тогда я возьми да упади, – продолжил свой рассказ заскорузлый. – Повалился большевикам в ноги, да как заору дурным голосом, что в самогоне крысиный яд. Бог, наверное, надоумил так сказать!

Василий Иванович выпучил глаза и схватился за горло. Принялся надсадно кашлять Митька. Трое кавалеристов, скрутивших нас, тоже повалились на землю. В общем, чисто психологический эффект!

Захар еще добавил огня, сказал:

– Противоядие было, да все вышло…

Удушье по-настоящему схватило красных за глотки. Еще немного, и отдадут Богу души.

– Вяжи их! – крикнул я. – Пока не очухались.

Мы с Захаром в два счета связали всех пятерых, – вел свой рассказ заскорузлый, – и повели их к окраине Лбищенска, где засели перед броском наши. Пленники постепенно пришли в себя, прокашлялись, начали руками и ногами дрыгать. Кричат: лучше от отравы погибнуть, чем в лапы к белым попасться! Пришлось к ним строгость проявить, пообещать: если будут рыпаться – пуля в лоб без всякого промедления. Они, хоть и красные, а поняли: стали ниже травы. Кому ж пуля в лоб понравится?

Так привели мы их к нашим. Конечно, тут же допрос учинили – про пушки, аэропланы, патроны, личный состав. Ну а также кто такие будут, повинны ли в каких красноармейских зверствах? Тот, который в исподнем, назвался продовольственным интендантом, так, кажется. Митька оказался фуражиром, в общем, все – мелкая сошка, расстрелу как будто не подлежат. Но и таскать их за собой, кормить, поить, в сортир выводить – еще та обуза. Тогда решили их в сарай под замок посадить, пусть до утра посидят, а потом видно будет, что делать с ними. Нашелся на окраине Лбищенска и сарай такой. А сторожить этих вояк поставили меня и Захара. Уговорились, если что, их в расход без антимоний.

Короче, ворвались наши в Лбищенскую, как снег краснопузым на голову, хотя их было больше – говорили, что до двух тысяч штыков. Стрельба со всех сторон завязалась, пошли крики, цокот копыт. Ударили пулеметы, пополз броневик, бахнуло пару раз орудие – и потихоньку стало стихать. Недолго сопротивлялись красные, сладко, видать спали. Ближе к утру все было кончено. Победили, одним словом. Только, говорят, что главный их – Чапаев – утек, не захватили его. Переплыл через Урал на Бухарскую сторону. Или утонул. Или скрылся… В общем, не объявился. Мужики-то промеж себя говорили, что Чапай этот, или по-ихнему– Чепай, сам по себе двухметрового роста, отпугивающей наружности, смелости необычайной, и не всякая пуля его берет. Лучше всего его бить из пулемета, да и то вблизи, и того гляди, чтобы пулемет не заклинило.

Наши стали собираться, осматриваться, кто жив остался, кто ранен, а кого убило. Пригнали еще пленных, но не сказать, чтобы много. В плен-то в гражданскую войну лучше, конечно, не сдаваться. Тут не разбирают, что родом вы из одного форпоста, что чебаков таскали вместе на Старице, тут нет родни – ни братьев, ни отцов, ни сыновей!.. Страшное дело! Лютой ненавистью пылают здесь к врагам. Может, потому, что воюют не за дядин интерес, не за царя, не за Карла всемирного, а за свою станицу, за бабу свою, детишек своих, берут в руки винтовку не по принуждению, а добровольно. И бьются не на живот. Пощады здесь не ждут.

Кто-то предложил расстрелять пленных, а кто-то – позвать на службу в белые ряды. Если кто, конечно, решится. Тут одни принялись канючить: дайте время на размышление, а другие согласились сразу, жизнь одна – и даже интересно часть ее прожить красным, часть – белым, а часть какого-нибудь другого цвета. Но недосуг было разбираться, размышлять – красные вот-вот нагрянут, они не станут волынку тянуть, у них разговор короткий.

В общем, особо вредных поставили к стенке, а остальных погнали – опять же через Чижи – в Сахарновскую станицу. А нашу сотню на прикрытие бросили. Натерпелись мы в этом прикрытии, кутяковские вояки так и жалили нас, так и жалили, нам приходилось с боями пятиться. Но дошли благополучно, там меня и представили к медальке за доблесть, проявленную в захвате пленных.

– А что с ними стало – твоими пленниками – Василием Ивановичем, Митькой, тремя кавалеристами? – спросил писатель Иванов.

– Я их больше не видел, но станишники рассказывали, что ближе к тридцатым годам мужика, который в исподнем захвачен был, видели как будто в Австралии, вроде он штучными папиросами торговал. А кто-то говорил, что у него своя бильярдная в Брисбене. Дела у Василия Ивановича идут неплохо, но очень он будто бы скучает по дому, по красавице-жене, которую, кажись, Пелагеей кличут. Или по другой?..

Заскорузлый закончил свой рассказ; Иванов делал какие-то пометки в растрепанной записной книжке, должно быть, на самом деле собирался вывести эту правдивую историю в своем очередном романе. В пещере стало заметно светлее, солнце вовсю выглядывало из-за пальм.

Тем временем Алеша зашел за спину знаменитому писателю, оказывается, юнга мог держаться за спиной любого человека, причем совершенно незаметно. Как ни крути головой, все равно его заметить не сможешь. Из-за спины он принялся делать заскорузлому красноречивые знаки, дескать, вязать его надо, заламывать руки ненасытному Циклопу! И не дожидаясь согласия заскорузлого, бросился на литератора.

– Ах вы, изверги рода человеческого! – закричал Ива нов. – Як вам по-доброму, а вы руки выламывать, да? А сказали, что сдаваться пришли… Это вы так сдаетесь? А как же вы тогда наступаете? Выжженная земля после вас остается?

Заскорузлый стоял в растерянности: не лежала его душа к боевым действиям. Тем более что все разъяснилось, никаких циклопов нет и в помине. А с другой стороны, коли они сбежали из лагеря путешественников, то им придется оправдываться за свою трусость, или предательство – это кто как расценит, а тут представляется возможность выставить себя даже и в героическом свете.

Писатель между тем вывернулся из крепких объятий юнги и съездил тому по уху, схватил пулемет, навел на Алешу. Тот саркастически улыбнулся:

– Стрелялка-то ваша игрушечная…

– А ты попробуй, проверь, салага!

Юнга заколебался. Повисла пауза. И тут заскорузлый решил, что все-таки ему выгоднее находиться на стороне писателя, а не какого-нибудь безвестного юнги. Он схватил молодого человека за руку, рванул на себя, и оба они, потеряв равновесие, повалились на землю. Иванов тоже бросился в свалку, хотя с детства не любил кучу-малу. Двое взрослых навалились на юношу, казалось, было достаточно и минуты, чтобы скрутить того, но тот каким-то невероятным выкрутасом вырвался, отбежал в сторону, издавая совершенно невероятный звук – не то визг, не то скрежет, не то злобный смех.

В довершение всего, к ужасу Иванова и заскорузлого, юнга на глазах стал изменяться, как бы стареть, становиться ниже, плотнее.

– Посмотрите, посмотрите! – закричал заскорузлый. – Это оборотень!..

– Наверное, я знаю, кто это! – ответил пораженный писатель. – Это оборотень, но оборотень галактический… Мне приходилось писать о Непонятых мирах, об их сумрачных обитателях… Боюсь, что перед нами разведчик Ку-Эн– Зим. Именно Ку-Эн-Зимы – собирают информацию о мирах, которые намереваются уничтожить и передают ее при помощи подсолнечной энергии… Да, да, не удивляйтесь, для мгновенной передачи информации в Непонятых мирах научились использовать энергию наших подсолнухов…

Между тем юнга стал словно растворяться в воздухе и был различим только на фоне входа в пещеру, да и то как небольшое облако, в котором что-то булькало, потрескивало и даже время от времени поскуливало. И наконец раздалось нечто похожее на скрипучий злобный хохоток, потянуло откуда-то холодом, и на секунду писатель и заскорузлый увидели чудище: одна пятипалая когтистая лапа, один огромный, налитый злобой, глаз, несколько хоботов и что-то еще невообразимо мерзкое.

Люди невольно отшатнулись от пришельца.

– Обреченные! – проскрипел он. – Сто тысяч лет на зад проник я на Землю через временную дыру, пробитую вашим первым галактическим путешественником, и славно поработал, толкая ваш мир к гибели, – и войны, и чума, и бунты – все было пущено в ход. И постепенно работа эта дает свои плоды. И должен сказать, что никогда мне не попадались существа, более никчемные, чем все вы – земляне. Вам самим от себя не тошно?

Писатель метнул в него игрушечным пулеметом и попал точно в один из хоботов. Ку-Эн-Зим завизжал и исчез.

– Вот, хотел над романом спокойно поработать, а напоролся на межзвездного лазутчика! – сокрушенно сказал Иванов. – А вы случайно не из их породы?..

– Нет, я наш! – заверил его заскорузлый. – И потом, этот глазастый говорил, что прибыл сюда сто тысяч лет назад, так я тогда и не родился, кажется…

– Что такое тысячи лет? – пустился в рассуждения литератор. – Дуновение ветерка. Тьфу! – и нет его. Думаю, что времени вообще нет. Кто его видел? В часах шестеренки, пружины, маятники – это не время… Где оно? Время – это изменение мира? Все стареет и приходит в негодность? Ничего подобного! Вы думаете, что срубили последний баобаб и сожрали последнего бизона, но не подозреваете ли вы, что в другом уголке вселенной кто-то заботливо посадил новый баобаб, а в следующем укромном уголке мира родился юный бизон? Вы можете пройти по улице и встретить седого старца, приглядитесь – не вещий Боян ли? Громыхая чем-то железным, пройдет мимо вас угрюмый, как и положено истинным рыцарям, мужчина – не Карл ли Великий? А увидите осанистую женщину – ну вылитая бабушка Гугниха. Сдается мне, что одно единое время у нас на всех и все мы когда-то встречались, вот только забыли об этом или просто не узнаем друг друга. Или делаем вид, что не узнали… Можете ли вы со всей уверенностью сказать мне, что вот сейчас сюда не войдет какая-нибудь Роза Люксембург?.. Или знаменитый сочинитель, бредущий по направлению к Свану?

– Нет, не могу, – ответил заскорузлый, – особенно после того, как я увидел существо, которому, по его уверению, более ста тысяч лет.

В это самое мгновенье в пещеру ворвались путешественники – Игнат, в полном составе экипаж самолета – Вася, Валя, Ваня, а также Григ, Харитон Харитонович – все вооруженные увесистыми деревянными дубинами. Судя по всему, предводителем у них была черная бабушка – Ксения Павловна.

– Всем оставаться на своих местах! Где тут циклоп? – закричала она. – При попытке бегства применяем оружие!..

Она увидела Иванова, изумилась:

– Здравствуйте, сосед, а вы тут что делаете?..

– Тот же самый вопрос я могу адресовать вам, – ответил с достоинством писатель.

– Вообще-то я первая спросила, – поставила его на место бабушка, – а кроме того, прошу вас учесть, я – женщина.

– Хорошо, отвечаю вам обстоятельно, – начал Иванов. – Я здесь у себя дома, поскольку остров принадлежит мне. Иными словами, вы вчера нарушили закон, бесцеремонно вторгшись без моего на то согласия на остров Агриппины – так теперь он называется…

– Да ладно! – перебил его Харитон Харитонович. – По-вашему, мы должны были вчера все утонуть, но не сделать и шажка по этому клочку суши…

– Это вам не клочок, это остров! – повысил голос знаменитый писатель. – Я пааа-ааа-пррашу!.. Если уж ворвались в чужой дом, так хоть уважайте его… Еще и лазутчика космического с собой притащили под личиной скромного юнги!..

– Алеша! – черная бабушка вспомнила о том, кому дала приют. – Неужели?.. Он убит, ранен, пленен?..

– Живехонек ваш квартирант, стоит у кого-нибудь за спиной, сочиняет новые мерзости.

Все стали крутить головами, но Ку-Эн-Зима не обнаружили. А тот времени не терял: на шхуне подпиливал все, что поддавалось подпиливанию, на самолете подсыпал в топливо песок, опасной бритвой резал стропы парашютов, в мелкие клочки разодрал карту, по которой ориентировались отважные воздухоплаватели. В общем, вредил основательно, как и учили законы и наставления его мрачной родины. Под конец он вкрутил в корпус огромной бомбы, лежавшей на палубе шхуны еще с незапамятных времен бомбардировки судна красным военлетом Захарьевым, какой-то тикающий механизм.

– Так где же циклоп, куда он делся? – спросила Ксения Павловна, улыбаясь. – Я еще вчера предполагала, что это розыгрыш, но скажу честно, где-то в самой глубине души я надеялась, что это все-таки он, циклоп. Пусть даже совсем небольшой, и пусть с двумя глазами. Оказалось, что циклопов не бывает…

– Я, я – циклоп, – показал на себя Иванов, – это я вчера при помощи микрофона и стереофонических колонок пугал вас…

Так мы и напугались, – сказал Харитон Харитонович, бывший истребитель.

– Мы и не такое видели! – подтвердил Игнат.

– Очень хорошо, – добавил Григ, – на острове Агриппины подобралась хорошая команда, много чего повидавшая. Но что эта команда предполагает делать дальше? Насколько я понимаю, гостеприимный хозяин не рассчитывал на прибытие такой компании и не станет нас долго задерживать, тем более что прокормить дорогих гостей не может, а уж напоить…

Красноречивым жестом шкипер показал на валявшиеся повсюду пустые банки из-под пива.

– Нужно двигаться дальше! – подал голос Игнат. – Мы же за тридевять земель отправились не для того, чтобы разбавленное пиво пить… Вы не забыли?

– Никак нет! Не забыли! – дружно откликнулся экипаж самолета.

– А может, здесь останемся? – сказал заскорузлый. – Переждем сезон штормов, построим пальмовые хижины, дух переведем, будем мастерить безделушки для продажи жителям соседних островов – уверен, дело пойдет. Заработанные деньги вложим в развитие островной инфраструктуры…

– Между прочим, остров Агриппины – это частная собственность, – напомнил писатель Иванов. – Но так и быть, я разрешу вам оставаться здесь еще некоторое время, ведь все равно вы уж здесь, и никуда от этого не денешься… Но пиво мое не трогать!..

Во все время этого разговора Игнат присматривался к темнеющей за лесом гладкой скале. Странная, прямоугольная форма была у этой глыбы.

Заскорузлый перехватил взгляд Игната на скалу и сказал:

– Мы ночью вокруг этой каменюки шли с юнгой, ну с этим, Ку-Эн-Зимом поганым, так скала эта показалась мне железной– такая гладкая, ровная и холодная… Странная скала…

– Пойду, посмотрю, – решил Игнат. Заскорузлый не стал его отговаривать, но с ним не пошел: чего болтаться на незнакомой территории: если не циклопы, так, какие-нибудь сумчатые львы или ядовитые жуки с боксерскую перчатку величиной наверняка здесь водятся. Не могут не водиться. Не так много необитаемых островов осталось на земле, чтобы не завелась на каждом из них своя жизнь, не такая, как в Москве, Кокчетаве, Иокогаме, а совершенно другая. Здесь не успеешь оглянуться, как тебя растворят, как шипучий аспирин, хищные ручьи, разжуют сталактитами пасти пещер, возьмут в плен плотоядные клевера и ковыли… На таких островах лучше всего сидеть тихо, где-нибудь на бережке, и всем своим видом показывать, что ты ждешь корабль, самолет, на крайний случай – трамвай – и с минуты на минуту убираешься восвояси. На этих землях нужно уметь быть скромными гостями…

Игнат углубился в лес, и ничего – не задрали его пылающие жирафы, не набросились летающие ромашки, не заклевали кровожадные воробьи. Лес был как лес, еще полный утренней прохлады, капелек росы на листьях, птичьего гама. Солнце уже поднялось высоко и золотыми копьями пробивало лесную темноту. Как будто и не было вчера ужасной бури.

Лес почему-то всегда напоминал Игнату о детстве, может, потому, что в те годы горожане целыми семьями отправлялись на сбор терна, ежевики, грибов и мать часто брала его с собой, и там под каждым листком, за каждой травинкой могла дожидаться его ягода – и уже через час-другой рот сводило оскоминой, и он валился в траву и смотрел, как медленно плывут над лесом облака, как вровень с облаками парят огромные орлы, как крошечный серебряный самолетик висит над огромным осокорем, что склонился над яром, и кажется: вот-вот и самолетик запутается в кроне осокоря. Обязательно прилетали стрекозы, их было много – и желтые, и розовые, и радужные, с огромными фасеточными глазами. Надо было осторожно протянуть из травы руку, чтобы какая-нибудь стрекоза невесомо села на ладонь и можно было потихонечку подуть на нее и увидеть, как трепещут ее прозрачные крылья. На ладони мог возникнуть и зеленый кузнечик, и тогда шепотом нужно было попросить у него смолы, но он никогда этой своей смолой не делился, да Игнат и не знал, что с нею делать.

В лесу росло много диковинных растений, которые можно и нужно было есть, считал Игнат в детстве. В зарослях попадались крошечные арбузики, много меньше теннисного мяча, он, конечно, пробовал их на вкус – кисло-горькие, приторные, но ведь для чего-то они росли; может, эти арбузики предназначены были гномам? Почему-то в детстве считалось, что черная ягода – вся съедобная, красная – ядовитая. Но он даже волчью ягоду пробовал, стошнило немного – и все. Ел он и желтые цветочки акаций, джиду, стебли камыша…

Вот и в этом лесу много было соблазнов – и какие-то фиолетовые дыни, и груши величиной с тыкву, и бананы красного цвета. «Вот съем сейчас кусочек, – приговаривал Игнат на ходу, – и сделаюсь снежным человеком! Или попугаем? Или десятиметровым удавом?..»

Он сдержался, не отведал диковинных плодов, и вскоре миновал лес. И вышел почти к самой скале. И оторопел. Скала была гигантским почтовым ящиком – темно-синим, металлическим, с почтовой эмблемой. Золотыми буквами на самой верхотуре ящика – метрах в восьмидесяти от земли – было написано на чистейшем русском языке: «Для письменной корреспонденции. Без вложений. За пределы галактики с доплатой».

Игнат присвистнул:

– Как же свое письмишко бросить туда, на такую высоту? Это надо альпинистом быть…

В том, что это именно тот почтовый ящик, о котором ему говорил Бочаров, он ни одной секунды не сомневался.

Он достал из кармана засаленный конверт, обклеенный всевозможными марками, еще раз пригляделся к нему. Письмо счастья, исполняющее любые желания!.. Конверт как конверт. А вот марки все негашеные, значит, пригодятся при возможной доплате.

– Так нам куда? – разговаривал сам с собой Игнат. – За пределы галактики или обойдемся Млечным путем? Наши желания вообще-то земные или звездные?.. Еще какие земные, еще какие звездные! Не будем жалеть марок…

Он вынул из конверта небольшой листок бумаги, подумал, что на таком клочке много желаний не напишешь. Хорошо, что уцелел в странствиях огрызок карандаша.

– Первым делом желание Бочарова, – произнес Игнат, и рука его вывела: «Пусть у Бочарова книги будут со всеми главами, эпилогами, как положено…»

«Какая чепуха, – подумал он, – волшебные палочки, письма счастья, лампа Аладдина – я, что ли, сошел с ума?»

Он думал так, но в самой своей глубокой глубине почему-то верил, что желания Бочарова, и его собственные тоже, – могут сбыться, могут… Обязательно сбудутся. И он принялся писать дальше: «Пусть у моей матери появятся четыре стула и диван… И комод… И обои в цветочек…И на сберкнижке чтоб тысяча рублей… нет– десять тысяч, сто тысяч!..»

Он подумал и дописал: «А мне мотоцикл – Иж-49… И запасную цепь к нему… А самое главное, чтобы каждый из нас нашел что ищет, а всем вместе нам надо найти тот остров, ту землю, где все мы будем жить счастливо… Да, счастливо!..».

Едва он дописал, как сверху почтового ящика раздалось железное дребезжание и вниз сползла до этого неприметная металлическая лестница. Игнат заклеил конверт, сунул его в карман и взялся за поручни лестницы – высоко лезть, однако! Но он решительно стал подниматься. Вдруг ему пришло в голову, что такой огромный почтовый ящик сооружен не случайно, а чтобы каждый мог бросить в него свое письмо. Сколько еще, оказывается, народу мается без счастья.

И еще одна неожиданная мысль пришла в его голову: «А может, все не так? Может, эту почту просто-напросто никто и никогда не вынимает, и не собирался вынимать, поэтому и построен такой циклопический ящик, и в нем мильены, мильярды отправленных писем, которые никто не получил, и они здесь лежат – неудовлетворенные желания, как палая листва, как холостые патроны (а что, бывают патроны женатые?)… И почему почтовый ящик этот находится на необитаемом острове?.. Или будь он доступнее, давно был бы похоронен под письмами счастья?..»

И еще он подумал: «Так хочется, чтобы нас услышали, но все-таки главнее– выговориться… Пусть никто не откликнется, не прокатится гулкое эхо, не принесут почтальоны мешки писем, разве в этом дело? „Я сказал! Этого больше нет во мне, оно уже ваше, пусть даже ничье!“ – вот что по-настоящему важно!»

Наконец он добрался до узкой прорези для писем, впрочем, в эту «узкую прорезь» вполне смог бы проехать джип. Игнат заглянул туда, и ничего, кроме мрачной гулкой и холодной пропасти, не открылось ему. Он достал из кармана письмо и бросил его, оно сначала закружилось, как сорванный ветром лист, а потом резко, как планер, потерявший поток ветра, сорвалось вниз и растворилось в кромешной мгле.

Все. Тысячелетнее письмо счастья отправлено. Теперь все будет по-другому.

Он огляделся, весь остров был как на ладони. И гора, и пещера на склоне, и лес, и светлая песчаная полоса отмели – здесь было все, что бывает на необитаемых островах. Если поискать хорошенько, то нашлись бы и таинственные строения, заросшие джунглями, и наскальные рисунки, и каменные идолы, но путешественники не стали их разыскивать; они вдруг почувствовали, что все эти тайны совсем для других историй, для других приключений, и принялись приводить в порядок шхуну, самолет.

Пора было в дорогу. Цель близка.

Экипаж самолета дружно взялся за ремонт своей крылатой машины; оказалось, что повреждения совсем незначительны и не потребуют много времени. Не могли же они знать, что напракудил Ку-Эн-Зим.

Шхуна тоже была цела, совместными усилиями ее удалось снять с мели и запустить двигатель. Посовещавшись, обе группы искателей приключений решили идти в одном направлении и не терять друг друга из вида.

– Завтра утром оставим вас в долгожданном одиночестве, – сказала вечером писателю Иванову Ксения Павловна. – Будете в тишине продолжать роман.

– Да… – неопределенно ответил тот, и в глазах его полыхнула злая тоска необитаемых островов.

– О чем ваш новый роман? – вежливо спросил бывший истребитель Харитон Харитонович. – Если это не секрет?..

– Конечно, секрет, – ответил писатель, – но вам скажу. Это история моей жизни…

«А что в ней интересного?» – чуть не спросил первый пилот.

А черная бабушка спросила:

– Вы, наверное, объездили весь свет, были знакомы с деятелями мирового искусства?

– Да… – опять неопределенно ответил выдающийся мастер пера. – Но завтра я поеду с вами, если возьмете, конечно?.. Пиво сегодня допьем, а пишущая машинка у меня портативная, много места не займет…

– Пойдете на шхуне? – с надеждой спросил Григ. – Но если вы подвержены морской болезни, то – на самолете…

– Я старый морской волк, пойду на шхуне, – ответил Иванов.

И тут за спиной у него раздался мерзкий хохоток и повеяло холодом.

– Эх, Алеша, Алеша! – вздохнула Ксения Павловна. – А я тебе верила… А ты оказался мерзким шпионом!

Ку-Эн-Зим, так и не увиденный никем, хохотнул еще омерзительнее. И в эту самую секунду на воде полыхнуло. Славная шхуна высоко – метров на десять-двадцать – приподнялась на столбе огня и воды, и показалось на миг, что вот сейчас она устремится в космос, как ракета с Байконура, но шхуна рухнула вниз, и так был силен этот удар об воду, что корпус ее развалился на части, которые тут же затонули. Путешественники стояли, словно вкопанные в песок побережья, глядя, как за одну минуту погиб замечательный корабль. Никто не проронил ни звука. Только Ксения Павловна погрозила пальцем куда-то себе за спину: ну, погоди, мерзавец, Ку-Эн-Зим!

Григ бросился было к кораблю, но увидел, что спасать нечего, махнул рукой:

– Все кончено!..

Уныло стоял заскорузлый, с сожалением вспоминая уютное купе поезда, где так хорошо ему было с друзьями; и дернуло же его проверять на практике теорию перехода в иные измерения. Что ни говорите, а в своем собственном измерении, если оно, конечно, есть, – лучше всего. И хлеб там вкуснее, и перины мягче… И водка там сладкая, эх, какая водовка!

Водочка! Водяра!

Самолетчики тоже пригорюнились, всегда грустно становится, если на твоих глазах что-то рушится, погибает.

Писатель, не останавливаясь, корябал в записной книжке полузасохшей шариковой ручкой, неймется ему.

Но тут подала зычный командирский голос черная бабушка:

– Не раскисать! Не вешать носы! Учитывая создавшуюся ситуацию, принимаю командование на себя! Возражений нет?

Все промолчали.

– Самолет еще может принять на борт троих-четверых? – спросила она у первого пилота.

– Легко! – отрапортовал командир экипажа. – Но почему такая неточность – вас на шхуне было четверо, один, как я понимаю, выбыл из числа пассажиров, зато прибавился товарищ Иванов, значит, число осталось неизменным – четыре… Простая арифметика!

– Простая арифметика, да трудное решение, – сказала в ответ на математические упражнения командира Ксения Павловна. – Я одна его не вправе принять, поэтому предлагаю решать всем вместе. А оно может быть выражено следующим образом: стукача, предателя, паникера заскорузлого не брать с собой, а оставить на острове. Пусть поробинзонит… Запасов провизии для одного вполне достаточно, на год хватит, есть пещера, пресная вода, оставим ему и «Бобруйское светлое»…

– Еще чего! – закричал заскорузлый. – Вы что, садисты?.. Чтобы меня здесь людоеды сожрали через пару дней?.. Не надо так шутить!

– Никто и не собирается шутить, – сказал бывший истребитель Харитон Харитонович. – Как выясняется, из-за твоих доносов был приговорен к расстрелу Григ, а минувшей ночью ты вступил в преступный сговор с Ку-Эн-Зимом, страшным врагом человечества, и вместе с ним намеревался встать на сторону циклопа…

– Так никакого циклопа нет и в помине! – испугался заскорузлый.

– Так ты этого не знал, иуда!.. Я за то, чтобы оставить его здесь, – заключил бывший истребитель.

– Григ, твое слово? – спросил командир экипажа самолета.

Шкипер погибшего корабля поразмышлял чуть-чуть, сказал:

– Не испортил бы он острова… Атак я на него зла не держу. Пусть летит с нами.

Заскорузлый приободрился.

Но Григ остался в меньшинстве. Остальные проголосовали за то, чтобы оставить его на острове. Но пообещали при первой возможности сообщить о его затворничестве в нужные инстанции.

– Старик, – сказал командир поникшему заскорузлому, – если бы мы не держали путь в страну полной справедливости, я первый бы принял тебя на борту нашего воздушного судна, а так – извини…

– Я буду жаловаться, – пообещал заскорузлый. – Вы – варвары!..

Писатель Иванов подарил ему игрушечный пулемет, сказав, что его выстрелы хорошо отпугивают кровожадные племена тандырчан.

– Я намеревался здесь прожить несколько лет, – сказал писатель, – а вас наверняка снимут через три-четыре дня…

– Знаю я этих спасателей, – пробурчал заскорузлый, но было заметно, что он смирился со своей участью. Он даже прикидывал, какие выгоды может извлечь из такого своего положения. Чего-нибудь продать? Пещеру, участок леса, весь остров? Пока покупателей не видно. Вызвать сюда телевидение и прославиться на весь мир, рассказывая в камеры, как напали на него ужасные племена, как он выживал, закаляясь в битвах, как научился готовить местное блюдо из сердца акулы? Но как вызвать сюда телевизионщиков, бросить в море бутылку с запиской? А может, залечь в гамаке под пальмами с пивком? Вспомнить всю свою неприкаянную жизнь да потихоньку перенести ее на бумагу, благо бумаги этой здесь запасено на сто трилогий? Получится отменная вещь, бестселлер необитаемых островов. Это может со временем принести большие деньги. Огромные денежки…

Пусть, пусть улетают эти ненормальные, помешанные на своем Беловодском царстве, в котором их никто не ждет!

Кое-как переночевали, всю ночь с бока на бок ворочались, все думы всякие одолевали.

– Где моя внученька дорогая? – шептала Ксения Павловна, предводительница.

Харитон Харитонович обдумывал строительство нового самолета, с учетом недостатков предыдущей модели. Во-первых, конечно, оснастить современным вооружением – пулеметами, пушками, управляемыми ракетами. Ничего, что самолет гражданского направления, в случае нужды он вполне сможет за себя постоять. Обязательно предусмотреть раздельные санузлы, укомплектовать самолет бухтами канатов, наборами инструментов, как слесарных, так и столярных, не обойтись без мощной лебедки, сварочного аппарата, штыковых и совковых лопат…