Текст книги "Остров. Роман путешествий и приключений"

– Доброго здоровья! – пожелала ему я.

Саша подошел к самому карнизу, посмотрел вниз, спросил:

– Почему вы говорите, что это – типографская крыша?

– Потому что здесь и есть типография, – ответил человек внизу. – Она газеты печатает и афиши, когда приезжают мотогонки по вертикальной стене. Я сам не был на этих мотогонках, но Игнат рассказывал, что смотрят там на мотоциклистов сверху, а они носятся внизу на мотоциклах без глушителей – для повышения мощности… А вы читали «Васек Трубачев и его товарищи»?..

– Так какой же теперь здесь год? – спросил Саша.

Бочаров крепко задумался. Наконец произнес:

– Точно я вам не скажу, календаря у нас с матерью нет. Но слышал, как люди пятьдесят третьего года говорили, что пришло их время. Значит, пятьдесят третий… Народы, живущие на чердаках и подловках, а также обитающие в дымоходах, уверяют, что на дворе славные шестидесятые, но сами люди шестидесятых годов с этим не согласны. «Как давно это было, и было ли это вообще?» – любят они повторять про свое время. Сам я думаю, что мы где-то между семидесятыми и двухтысячными застряли… А по большому счету, не все ли едино, в каком времени жить, все эти времена, эпохи и эры давно перемешались, перепутались: сегодня на дворе эпоха благоденствия, а завтра – мрачное Средневековье, рыцарские турниры, в моду опять входят бледные, туго зашнурованные, бесконечно падающие в обмороки дамы.

– Мне нужен конкретный год, конкретное время, а не фарш из эпох и столетий! – сказал Саша, спрыгнул на крышу типографии и тут же пропал. Исчез, растворился в утреннем солнечном воздухе. Я зажмурила глаза, будь что будет, и тоже прыгнула вниз. И тут же оказалась на чердаке, у открытого оконца, рядом с Сашей, удивительно похудевшим, небритым.

– Слава богу! – закричал он радостно. – Наконец-то я нашел тебя! Целую неделю плутал в этих лабиринтах, думал уже, что не найду тебя…

– Какую такую неделю? – ответила я. – Мы прыгнули с тобой вниз только что… Минуты не прошло…

– Правда? – удивился он и рассказал, что после прыжка очутился во дворе типографии, только Бочарова там почему-то не оказалось. Сгинул куда-то. Он поднял голову кверху – никого.

– Анюта! – позвал он меня, но никто не откликнулся.

Летнее солнце сияло в зените, зной зашкаливал за тридцать градусов. Вокруг было тихо и пустынно, как в воскресенье. Саша подошел к одному из типографских окон, попытался рассмотреть – что же там внутри. У касс со шрифтами стояли женщины в длинных фартуках, повязанные красными косынками, сосредоточенно набирали на верстатках какие-то тексты, поминутно заглядывая в бумажки. Под потолком наборного цеха висел плакат, на котором было видно из окна только два слова «…для шпиона». Саша по памяти восстановил текст: «Не болтай по телефону, болтун находка для шпиона».

Он помахал рукой ближайшей к окну наборщице, та не отреагировала, только дрогнула ресницами – так ему показалось. Он постучал в окно, она как будто не услышала. Он постучал сильнее, закричал:

– Девушка! Девушка! – ему показалось, что она колеблется – отвечать или не отвечать, но промолчала и на этот раз. К ней подошел какой-то мужчина, наверное, бригадир или начальник цеха, взял у нее из рук верстатку, нахмурил брови, принялся чего-то неслышно выговаривать. Изо рта у него летели капельки слюны, девушка морщилась, пыталась отстраниться. Он положил ей руку на плечо. Она вспыхнула и на секунду, как показалось Саше, взглянула в окно, прямо в глаза Саши, но тут же отвернулась.

Саша постучал в окно со всей возможной силой, чтобы только не расколотить стекло. Стекло держалось, как сталь. Тогда он подобрал валявшийся под ногами увесистый камень и, секунду помедлив, запустил его в стекло. Камень отлетел от стекла, как пущенный из пращи.

– Тут на самом деле стекла бронированные? – воскликнул Саша. – От кого оборону держите?

Никто, конечно, ему не ответил. Он пошел в глубь двора и, пройдя шагов пятнадцать – двадцать, для чего-то резко повернулся. Молодая наборщица стояла у окна и смотрела ему вслед.

Он увидел кирпичную арку за ней темный туннель, образованный глухими стенами стоящих рядом зданий. Впрочем, не такие уж глухие они были, сюда выходили две двери, над одной висела табличка «Склад», на другой прямо на двери было размашисто написано голубой краской – «Клуб». Дверь в клуб была приоткрыта и оттуда слышалась музыка. Саша вошел вовнутрь. В просторном помещении с большой сценой, задернутой занавесом из темно-синего тяжелого бархата, гремел полонез Огинского. Ряды стульев с фанерными изогнутыми спинками стояли сплоченно, как римские легионы. У самой сцены в углу, в стене, была ниша, в которой стоял приемник с проигрывателем. «Мир», – прочитал Саша его название. Рядом с приемником сидел на стуле человек в темном пальто, шляпе, крутил перед глазами пластинку с ярко-красной наклейкой.

– Здравствуйте! – Саша едва перекричал полонез.

– Добро пожаловать! – отчего-то обрадовался человек Сашиному приходу.

Он вскочил со стула, протянул ему руку:

– Михаил. Кан. Заправляю делами в этом клубе. Завклубом по совместительству, так сказать. А вообще-то я ротационер… На ротации буду работать, когда ее привезут… Пока только обещают привезти… На плоскопечатных так и корячимся, да еще и фальцевать газету нужно… все пальцы потом в крови…

Скажите, а в наборном цеху девушка у окна стоит, как ее зовут? – для чего-то спросил Саша.

– У нас девушек много– Галька, Панка, Женька… У Гальки на самом деле имечко какое-то диковинное – Агриппина… В переплетном цеху, в печатном тоже, девчат пол но, но там их Петька Жиберин сторожит…

– Скажите, а год сейчас какой?

– Брось придуриваться, какой утром был, такой и сейчас… И вчера тот же самый был. Хочешь «Огонек» поставлю? – Полонез к тому времени кончился, и Кан принялся напевать шутливо: «Я бродил среди скал, я пол-литра искал, а когда я нашел – чуть с ума не сошел. Аа-г-оо-нек, аа-г-оо-нек…»

– А у вас «Маленький цветок» есть? – Саша пытался определить время по пластинкам.

– Нет, кажется, разбили… в эту субботу на танцах…

– А почему вы в пальто? – допрашивал Саша. – На дворе лето…

– Ты всегда одеваешься по календарю? – нахмурился Кан надоедливым расспросам. – Лично я – по погоде. Если жарко, достаю тенниску, если холодно, обуваюсь в валенки…

– Так жара сейчас… – не отставал Саша.

– Тогда пойдем! – Кан взял Сашу за руку и потащил за собой – к боковому выходу из клуба. – Посмотрим на погоду.

Он распахнул дверь, и они оказались во дворе, смежном с типографским. Сюда же правым крылом выходил Мизиновский дом. Саша пригляделся: обшарпанные стены, обсыпавшаяся местами штукатурка, некоторые окна изнутри заклеены пожелтевшими газетами. Моросил мелкий дождичек пополам со снежной крупой, Саша сразу продрог. «Двадцатые годы, что ли?» – подумал он, оглянулся на Кана, но того не было.

– Михаил! – позвал он завклубом по совместительству, но в ответ ветер швырнул ему в лицо пригоршню колючей снежной крупы. Исчез завклубом. Саша сделал шаг, чтобы вернуться в клуб, но там, где только что была дверь, теперь поднималась несокрушимая кирпичная стена. Он пригляделся к ней: еле-еле проглядывала знакомая надпись «…чяби-чяряби…», а чуть ниже шифр: «2–6; 2– 12; 2–1; 2–2; 1–3; 2–7; 1–2; 2–6; 1–4; 1–3; 1–2; 1–1; 1–4». Саша нашел под ногами уголек и принялся восстанавливать надпись:

 
Кони-кони, кони-кони,
Мы сидели на балконе…
 

Все это время, пока он выводил угольком слова считалочки, его не покидало ощущение, что плохо различимая надпись, которую он все-таки сумел рассмотреть, была просто подсказкой именно для него и он первый, кто взялся у этой стены за уголек.

«Или, может быть, эти подсказки я сам и написал здесь? – подумал он. – Точно, точно…» И ему припомнился такой же холодный осенний день, только тогда не было ни дождя, ни снега и ледяной ветер, казалось, пронзал насквозь. В руках у него тогда была баночка краски, кисточка, полные карманы были набиты угольками. И он писал на стенах, карнизах, старой арке – всюду, куда могла дотянуться рука:

 
Раз, два, три, четыре, десять,
Выплыл ясный круглый месяц,
А за месяцем луна,
Мальчик девочке слуга…
 

И тут же шифры: 1–6; 1–8; 1–4; 1–5; 4–1… Да, мы не одиноки, мы не одиноки, не одиноки!..

На ветру у него мерзли пальцы, он дул на них, выпачканных краской, углем, и продолжал писать.

Когда это было, когда?.. Он был почти уверен, что еще минуту назад у него не было этих воспоминаний, они возникли вместе со временем. Так какой все-таки год на дворе?.. Сдается, что в этом дворе могут обнаружиться любые времена, только изловчись и найди их.

Саша вспомнил про пожелтевшие газеты в окнах и, держась за водосточную трубу, поднялся по стене к первому окну. «Уральский дневник» за 25 июля 1906 года сообщал местную хронику: «В прошлое воскресенье на местном толчке наемки на жнитво почти не было. Цены низкие», «За последние дни увеличился подвоз продуктов. Цены понизились, в настоящее время огурцы продаются от 7 копеек сотня. Другие овощи также недороги».

Саша прочитал также, что «В воскресенье, 30 июля, в Уральске предполагается концерт артистки Московской Частной Оперы А.А. Миловой (драматическое сопрано) и артиста Лебедева-Шабуева (баритон)».

Второе окно было заклеено газетой «Коммунист – Большевик», отпечатанной в Пугачевском уезде 7 октября 1921 года: «1 октября выездная сессия Ревтрибунала по рассмотрении дел граждан села Дубового, Березово-Лукской волости Назара Танатина и Ивана Дмитриева, обвиненных в грабеже с оружием в руках, приговорила их к расстрелу. Приговор приведен в исполнение…» И на этой же странице: «В коммерческую столовую Единого Потребительского Общества (помещение бывш. Городской аптеки по Ревпроспекту) приглашаются на службу пианистка и две вежливых официантки – хорошо знающих свои обязанности».

– Вполне возможно, что эти газеты висят здесь сто лет, – сказал Саша, – так что этот календарь очень приблизительный.

Тогда он решил, что нужно выйти на Большую улицу, у прохожих он легко узнает, какой нынче год. Да он легко поймет это по внешнему виду людей, по уличному антуражу.

Он спрыгнул на землю, и в это время распахнулось окно на третьем этаже, из окна высунулась голова с ярко-малиновыми губами, утыканная папильотками. Малиновые губы спросили:

– Мосье Фрунзе будет выступать с балкона нашего дома сегодня или зря мы все тут вымыли головы?

– Должен, должен, мадам, в четыре часа после полудня, – Саша перешел почти на французский язык.

– Чекисты с наганами еще с утра набились в наш коридор, пардон, накурили, наплевали…

«Наверное, восемнадцатый год», – решил Саша, вспоминая, когда же выступал здесь революционный полководец.

Но тут открылось еще одно окно, и истеричный мужской голос завопил:

– Задолбали своими «Ландышами»!.. Ландыши, ландыши, светлого мая привет!.. Это привет от врага человеческого! А мне завтра кандидатский минимум сдавать…

Саша вспомнил, что из лабиринта типографского двора можно выйти через ворота заднего двора, там есть крохотная сторожка.

Ворота оказались на запоре, а проход через сторожку охраняла бабушка в зеленой кацавейке с одностволкой через плечо.

– Стой, мил-человек, дальше нельзя. Проходу нет!

– Мне нужно на… на… Коммунистическую улицу пройти! – на ходу стал придумывать Саша, – к кинотеатру, к КРАМу… кинотеатру рабочей молодежи…

– Никакого крама туты нет, – отрезала бабушка с берданкой, – давай назад!.. А то свистеть буду!

– А Коммунистическая улица есть? – не сдавался Саша.

– Назад! Напридумывают тоже, коммуническая улица!.. Сроду такой не было! И не будет!..

Тогда он решил хитростью вырываться из окружения. Сделал вид, что возвращается назад, под арку, и бабушка с ружьем поддалась на уловку, зевнула, перекрестила рот и зашла в сторожку. Тотчас Саша развернулся и бросился к сторожке, рванул на себя дверь, прикрывающую проход на улицу, и пулей вылетел с типографского двора. И тут же оказался у заколоченного подъезда Мизиновского дома.

– Как же вернуться? И можно ли вообще вернуться? – произнес он. В ответ у него за спиной кто-то хрипло усмехнулся. Ку-Эн-Зим, должно быть. Кто же еще радуется нашим неудачам и бедам? Он вспомнил Наша-Тыр, как она предупреждала его постоянно быть начеку, выбивала копытами икры, волнуясь за него: враги человеческие Ку-Эн-Зимы и другие всегда стоят за плечом, караулят каждую нашу оплошность! А он, наверное, с улыбкой воспринял эту информацию, не придал ей серьезного значения, – и вот разведчики Непонятых миров уже на Земле. Впрочем, Наша-Тыр была уверена, что первый Ку-Эн-Зим уже давно проник на его родную планету.

Саша резко повернулся, но эмиссар Непонятых миров и на этот раз сумел увернуться от прямой встречи с человеком.

– Может быть, чтобы вернуться к Анюте, нужно опять забраться на крышу? – предположил он. Он отыскал деревянную лестничку, похоже, она была во всех временах этого двора, приставил ее к стене типографии, намереваясь с типографской, более низкой, крыши перебраться на крышу Мизиновского дома.

– Здравствуйте! – услышал он, едва ступил на первую ступеньку. Саша поднял голову и увидел, что с типографской крыши протягивает ему руку бородатый человек с необыкновенно бледным лицом, бледность которого подчеркивала и его темная одежда – нечто вроде кителя с глухим воротом, черные бриджи и высокие сапоги. Голову венчала индусская чалма.

– Здравствуйте! – ответил Саша и влез на крышу без помощи незнакомца.

– Капитан Nemo, – представился тот на чистейшем латинском языке.

– Саша, – пожал Саша руку капитана.

– Добро пожаловать! – сказал капитан Nemo. – Никак не можете попасть на нужный уровень?

– А вы откуда знаете? – удивился Саша. Капитан Nemo улыбнулся:

– Обитатели крыш многое знают, а, кроме того, здесь полным-полно заблудившихся во времени. Дня не проходит, чтобы не объявлялся кто-то, кто разыскивает здесь свои годы, города, некоторые даже планеты свои, галактики свои ищут…

– Находят? – невежливо перебил его Саша, не удержался.

– Кому как везет. Кто-то с первого раза попадает в свой временной аккаунт, в свою, предназначенную только ему, точку пространства и времени, а многим выпадает удел бродяжничества, они беспрестанно перемещаются из года в год, из века в век, теряют ориентиры, так, что не смогут уже отличить прошлого от будущего. Некоторые выбирают себе полюбившееся чем-то время, оседают там, заводят семьи… Да что там далеко ходить, ваш покорный слуга попал в этот капкан…

– Скажите, вы тот самый капитан Nemo?

Капитан в ответ широко улыбнулся, развел руки, дескать, кто же он еще, если не прославленный в веках покоритель океанских глубин, принц Даккар.

– А я всегда думал, что вы, простите, только литературный персонаж, художественный вымысел Жюля Верна.

– Чистая правда забывается через неделю, – усмехнулся капитан, – а часто она вообще оказывается ненужной – так бывает она страшна и неправдоподобна, а художественный, как вы, молодой человек, выражаетесь, вымысел как раз придает картине бытия недостающего оптимизма, легкого абсурда, который позволяет надеяться, что не все так жутко во Вселенной, что можно тайком построить Наутилус и вступить в сражение за справедливость, свернуть в старый переулок и провалиться в собственное детство, искать и найти заповедный остров, на котором всем будет хорошо.

– А как вы оказались здесь? А где находится Наутилус? – принялся Саша расспрашивать капитана, и тут сгодились лингвистические тренировки перед заброской в сердце галактики. Они говорили на фламандском, брабантском и лимбургском, а иногда переходили на иврит.

– Это случилось после того, как я остался на судне один и полной чашей испил горечь одиночества, – начал свою историю капитан Nemo. – Страшно было коротать свои дни в огромном и пустынном подводном корабле. Постепенно стали происходить поломки машин и механизмов Наутилуса, и чинить их было некому. Каждый день я обнаруживал то налет ржавчины на поверхности, еще недавно сияющей полировкой, то подтекающий кран, то подтравливающий паропровод. Кое-как я вышел в океан, полагая, что корабль не должен томиться у причала – он должен жить и умирать в море. Пусть лучше Наутилус найдет свой конец в морской пучине, чем будет медленно гнить на приколе. Я был готов разделить судьбу корабля. Но тут внезапно вышли из строя все навигационные приборы. Было такое ощущение, что приборы поразила подводная молния, о которой мне приходилось не раз слышать. Подводную лодку подхватило какое-то течение и повлекло за собой. Могучий Наутилус казался беспомощной игрушкой в руках стихии. Таинственная подводная молния или износ приборов были тому виною, или какие-то таинственные силы, но корабль и ослеп, и оглох. Невозможно определить, сколько времени Наутилус шел вслепую, – мне показалось, что прошла вечность, пока корабль снова стал слушаться руля. Тогда я поднял судно на перископную глубину. На поверхности было довольно сильное волнение, но все-таки удалось рассмотреть, что слева по борту видна полоска суши, неподалеку от берега поднималась невысокая, заросшая невысоким кустарником, гора. Я решил всплыть, и как только корабль оказался на поверхности, поднялся на мостик. Огляделся. И хотя день был довольно пасмурный, я сделал открытие, потрясшее меня. Даже без подзорной трубы я определил, что Наутилус находится в огромном, почти идеально круглом, озере – вблизи южного его берега, безлесого, глинистого, желтого, как само одиночество. Наутилусу уже приходилось быть в подземном озере вулканического острова, но как огромный корабль перенесся в степное озеро – на этот вопрос у меня и по сей день нет ответа.

Я решил высадиться на берег, не отдавая самому себе отчет, что меня после долгих скитаний просто тянет на сушу. Я не скрывал прежде, что считаю себя умершим навсегда для земли и всех людей, объявив протест миру, но я не обрел душевное равновесие в морях и океанах. «Всю свою жизнь я делал добро, когда мог, и зло, когда это было необходимо», – эти слова вложил в мои уста француз в своей книге, ставшей знаменитой, и люди стали считать меня волевым, жестоким, цельным, как кристалл, человеком. И сам я поверил со временем этому. А нужно было Жюлю Верну где-то хотя бы намекнуть, как тоскливо и одиноко порою бывает волевым и жестоким…

Я погрузил Наутилус на дно озера, а сам в водолазном костюме поднялся на поверхность, доплыл до берега, вышел на сушу у самого подножия горы. Ветер донес до меня запахи степного разнотравья. Я тотчас же распознал ландыши, фиалки, жимолость, полынь… И, конечно же, тамариск…

Я снял водолазный костюм, спрятал его в невысоких зарослях тамариска и стал подниматься по пологому склону.

Бескрайняя степь расстилалась вокруг. Волнение ковыля соперничало с волной на озере, чайки срезали крыльями брызги пены, где-то на головокружительной высоте над горой парил огромный орел. Он показался мне тем, кто следит за всей нашей земной жизнью.

И вдруг я заметил человека, седого, преклонного возраста, который, не спеша, спускался с горы, то есть двигался встречным мне курсом. Почему-то эта встреча показалась мне удивительной, так первозданна и не обжита была эта местность. Или только казалась такой?

– Салам алейкум! – приветствовал он меня.

– И вам мир! – ответил я на фарси; все считают, что фарси у меня безупречен.

– Говорят, что в гору подниматься легче, чем спускаться с нее? – завязал я разговор со стариком; наверное, многие заметили, что в горах, на узких тропинках над бездонными пропастями чаще всего попадаются старики и что их манит на кручи. Может быть, для них безопасность уже пустой звук?

– Ты верно подметил, путник, – ответил старик, – дорога вниз всегда похожа на согласие с тем, что нельзя бесконечно идти наверх. И это как отступление. Впрочем, ты убедишься в этом, если решишь спуститься с вершины.

– Конечно, решу, – сказал я опрометчиво.

Старик рассказал мне, что озеро это называется Челкар, а гора – Сасай, и мы разошлись с ним своими дорогами. Хотя ему многое хотелось спросить у меня – я увидел это по глазам, а я мог бы немало рассказать ему, но мы разошлись, не узнав многое; так в жизни чаще всего и бывает.

На вершине горы лежал большой бурый камень, растрескавшийся, удивительно прохладный на ощупь, как будто он лежал в тени или под ним били родники. Не без труда я забрался на этот камень и… оказался вот здесь на крыше…

Капитан Nemo погрустнел:

– И вот уже много лет я ищу здесь, в образовавшемся разломе времени, выход к своему кораблю, к озеру, на дне которого он покоится, но попадаю то в Мезозойскую эру, то в 1812 год – прямо к проводам казаков на Отечественную, то в 1859 год – на премьеру в местный театр… На эту премьеру я попадаю чаще всего, да и постановка мне нравится – к ней музыку написал не то Алябьев, не то Даргомыжский, а либретто атаман Аркадий Столыпин! Вот генералы были!.. Но эта премьера происходит за десять лет до того, как Наутилус отправится в свой первый поход, – вот в чем дело, вот в чем!..

– И кто только расставил эти временные ловушки! – воскликнул принц Даккар. – Кто виноват в том, что несметное количество людей заплутались в этих переходах? Их ждут родные, жены (Саша вспомнил Дашу, незаметно смахнул со щеки непрошеную слезу), дети… А знаете, как я теперь вынужден зарабатывать свой хлеб насущный? Даже вымолвить неприлично… Я работаю мороженщиком в том самом театре…

И он добавил не без гордости:

– Сам генерал Аркадий Дмитриевич жалует мое мороженое… Некоторые староиндийские и древнекитайские сор та, действительно, просто восхитительны…

Саше стало вдруг скучно, он сказал:

– Думаю, что я некоторым образом причастен к тому, что здесь образовались прорехи во времени. Не виноват, но причастен…

– Как, почему, зачем? – воскликнул пораженный принц Даккар.

– Долго объяснять, – сказал Саша. – Прошу извинить, но меня тоже ждут – и жена, и друзья, и еще одна хорошая знакомая… Ждут и дом, и лес, и речка… Позвольте, я пройду на чердак.

– На чердак, кажется, можно попасть, зайдя на склад. Два раза мне это удавалось, правда, тогда из окошка виден был морской прибой. Подробнее рассматривать я не решился.

– Попробую все-таки на чердак через чердак, – заупрямился Саша, ступил еще шаг и оказался у двери склада. Он постучал. Тонкий женский голос ответил:

– Напия ушла в контору!.. Будет через полчасика…

Он толкнул дверь и оказался у низенького крыльца, на дверях которого прочитал: «Ответственный за противопожарное состояние ателье тов. Нюсин». Саша зашел в ателье, и покалеченное время забросило его на знакомую уже крышу… Целую неделю блуждал он по этим закоулкам, чуть с голода не умер, спасибо, что удалось еще раз пересечься с капитаном Nemo и тот снабдил его кое-какой провизией, и даже угостил мороженым, приготовленным по забытому теперь рецепту яицких казаков. Саша не удержался, спросил:

– А почему вас теперь называют Nemo? Мы все привыкли к тому имени – Немо? Здесь какой-то секрет?

– Никакого секрета, – ответил капитан. – Для того чтобы не путали имя принца с именем мороженщика…

…И только на седьмой день блужданий попал Саша на чердак, где мы с ним наконец встретились. Хотя для меня, как я уже говорила, не прошло и минуты. Тогда он сказал мне:

– Анюта, милая! Видимо, придется мне пускать корни именно здесь, чуть не в самом начале девятнадцатого века… Обзаводиться хозяйством, заводить гусей, овец, коров… Увековечивать на стенах считалки…

К тому времени я так привязалась к нему, что, несмотря на печаль, прозвучавшую в его голосе, не смогла сдержать радости, бросилась ему на шею… Он мог бы поцеловать меня, наверное, я даже на это рассчитывала, но он ласково отстранил меня, тяжело вздохнул и сказал:

– Анюта, ты чудо, но меня Даша ждет.

Больше никогда мы не касались с ним этой грустной, да, очень грустной для меня темы.