Текст книги "Остров. Роман путешествий и приключений"

– Дорогие хлебниковцы! – сказала она. – Все мы живем мечтой о счастье, и счастье близко! Уж поверьте мне, а если не верите мне, то спросите у Аристарха. Он каждому может предоставить свое собственное дупло желаний – нужно только захотеть, и все сбудется. Правда, Аристарх?

– Правда, – не очень уверенно ответил тот. И добавил негромко:

– Здесь только степь кругом на тысячи километров, никаких лесов, никаких дубов, никаких дупел…

– Дорогие велимировцы! – продолжила Лизавета. – Ничего, что лесов в ваших краях, как говорится, кот наплакал. – Мы сейчас – я и Аристарх – движемся к заповедной счастливой стране, к счастливому Острову, на котором всегда хорошие надои, стопудовые урожаи, а империалистов совсем-совсем мало!.. Я обещаю, как только мы найдем к нему дорогу, то пришлю вам телеграмму с точным описанием этой дороги. Обещаю!.. Приезжайте все, обязательно!..

– Ура! – стоголосо закричало торжественное собрание. – Да здравствует Сталин! Ура товарищу Кагановичу! Ура товарищу Маленкову! Равняться на передовиков производства!..

Загорулько, не разобравшись, подбавил:

– Все на Остров!

Товарищ из органов, сидевший в президиуме, поправил его горячим шепотом:

– На какой такой остров ты призываешь? На Соловки что ль? Персонально для тебя можно…

Федот проглотил язык. Остальные тоже кое-что поняли, пошли провожать Лизавету за околицу только самые отчаянные. Но на долгие годы, до самого расформирования МТС, поселилась здесь легенда о том, что скоро придет телеграмма с точным описанием дороги к Острову. И все, затаясь, ждали, надеялись. А однажды, уж, кажись, шестидесятые годы шли, выписали из города учителя английского языка – пусть и деревенские научатся по-иностранному шпрехать – уже тогда такая мода начиналась: на своем кое-как, пополам с матом, а уж зато на английском чисто и без потерь. И вам, «пожалуйста», и «спик инглиш», и «fuck you»… Так этот учитель додумался, телеграмму прислал на английском – выпендриться, наверное, захотел. Пришла телеграмма на деревенскую почту – и тут же о ней стало известно всем и каждому – даже на пасеке, куда в хорошее-то время не подступишься, пчелы загрызут. Покрутили на почте телеграмму, а кто ее прочтет?

Тогда Загорулько, совсем уже старик – седой, ободранный, произнес вслух то, о чем все подумали:

– Лизавета добралась до Острова, точно добралась!.. А здесь, в телеграмме, не иначе как путь указан… В общем, кто куда, а я собираться!.. Говорят, там пенсия шестьдесят тыщ…

И все бросились собираться. Потащили на автобусную станцию комоды, керогазы, сундуки, швейные машинки, картины с лебедями… Хоть Загорулько и говорил, что много манаток брать не след – там такого завались, но каждый по чуть-чуть взял нажитого не за один день: может, там и завались всего, но лишним добро никогда не бывает.

Короче, вся деревня собралась за ночь, даже с пасеки успели. Автобус пришел, а куда комоды, куда шифоньеры ставить? Шофер кричит: оставьте место и для его барахла, сейчас к нему домой завернут на полчасика. Завернули; как принялся он прикручивать к крыше автобуса этажерки, трельяжи, стулья, на которых еще граф Толстой сиживал, притащил и кожаный диван (живут же люди!), кое-как подняли его на крышу, и тут же ноги у автобуса подломились, отлетели колеса и сами по себе покатились по дороге на райцентр. Какой тут крик поднялся! Что теперь делать? Умный Загорулько предложил построить большую телегу, можно сказать, гигантскую – метров сто длиной, впрячь в нее всех лошадей, какие найдутся, – тогда все диваны, все табуретки, все кастрюли и дуршлаги можно будет погрузить туда и прибыть на Остров не как иждивенцы, а как уважаемые хозяева, готовые влиться в счастливое сообщество счастливой державы.

Предложение Федота понравилось, взялись даже за топоры, рубанки и шерхебели, но вовремя вспомнили, что лесов-то вокруг на тысячу верст давным-давно нет, вырублен лес, сгоряча даже раскатали пяток бревенчатых изб, но подсчитали, и оказалось, что всей деревни, если ее разобрать, не хватит, чтобы построить хотя бы полтелеги.

Пригорюнились бывшие эмтээсовцы. А Загорулько за свое.

– Пешком, – говорит, – надо идти. Помню, Лизавета говорила, что как будто от наших мест до Острова не особенно далеко.

– Ага! А вещи и другие ценности бросить? – закричали люди. – Всю жизню наживали!

– Нет, надо идти! – закричали другие. – Сколько уж можно среди этих равнин прозябать?..

– Хорошо там, где нас нет, – сказал Загорулько. – Но идти надо!

Кое-кто, конечно, остался. Затащили назад комоды, перины, патефоны. На патефонах завели грустные пластинки, смахнули непрошеные слезинки, но быстро утешились: к новому году обещали в деревню протянуть трубу, по которой пойдет газ, и щи с грибами будут на газе поспевать в два с половиной раза быстрее, чем на печи, – испокон веков мечтали люди об этом, куда уходить-то теперь – от добра добра искать?

А остальные пошли. Даже не стали оглядываться на оставленные жилища, огороды, курятники.

Потом об ушедших много всякого говорили. Что дошли они до райцентра, а там сели на поезд и отправились прямо по назначению – и на третьи сутки приехали на Остров, прибыли на Казанский вокзал (там тоже Казанский есть, но милиции на нем не так много).

Другие уверяли, что никуда они не уехали, потому что билетов столько не нашлось, что поезд не рассчитан на целую деревню, что выбрали они в степи новое местечко и построили поселок под названием Остров, но постепенно наладили сообщение с заповедной землей – и на выходные ездят туда по двое-трое в кузовах грузовиков, потому, что в наших краях дороги очень плохие, легковые машины не проходят. А там подышат счастливым воздухом, съедят по паре эскимо, по кружечке жигулевского жахнут – и не так тоскливо возвращаться назад в желтые пространства. А чтоб навсегда переехать в счастливую страну, это пока не получается: то ли документы у бывших велимировцев не соответствуют, то ли с государственным языком отношения не клеятся.

Третьи говорили, что уходцы до сих пор шагают по степи в неизвестном направлении; у многих в пути родились дети, завелись внуки, но бережно они хранят телеграмму на английском языке, хотя все чаще раздаются призывы перевести наконец текст этой телеграммы, узнать – в ту ли сторону они путь держат.

Были и такие, одурманенные голосами патефонов и гитарными переборами, которые кричали, что никакого Острова на Земле не существует, никаких заповедных царств-государств не было, нет и не будет, а слухи о них распускают железнодорожные компании и авиационные фирмы, чтобы народ не опасался паровозов и аэропланов и с большой охотой приобретал билеты и все время передвигался на большие расстояния – чем дальше, тем лучше. Власть тоже была заинтересована, чтобы не пропадал слух о счастливой стране: помаются, победствуют искальцы-скитальцы, набьют мозолей и вернутся в родные избы с рассказами, что за морями-лесами-океанами никому мы не нужны, там своим народам пропитания еле-еле хватает, а тут еще мы припремся!

…В общем, никто не знает, куда подевались велимировцы, а придумать, соврать – у нас еще какие водятся мастера! На пустом месте за полчаса Москву построят. Уж чего-чего, а сбрехнуть лучше нас никто не может, не зря же говорят про великую русскую литературу.

…Приметы приближающегося конца дороги Лизавета видела и в том, что все чаще ей попадались странники, которые не спешили рассказывать, куда же они бредут, ради чего годами сбивают ноги в кровь, но их выдавали горящие надеждой глаза. Плотность искателей на дорогах становилась значительно выше.

Как-то после того, как к ним с Аристархом прибился мужик без примет, который вывалился из какого-то железнодорожного измерения, они встретили странную женщину, а не странные им, в общем-то, давно не попадались, может, и не осталось их?

Ее звали Тамарой Михайловной, и на ней была юбка, пошитая из бархатного красного занавеса клуба мясокомбината, которым она заведовала много лет и где каждую свободную бумажку она записывала стихами:

 
Вразгул и взвень —
уральная волна!
Сварог весенний —
на четыре фронта!
Как белый день,
сквозь сумрак лет видна
Прелестница,
сударыня ротонда…
 

– Куда, девочка, путь держишь? – спросила Тамара Михайловна. Тут же, не дожидаясь ответа, сказала:

– И я туда же!.. (Уж не Тамара Корзун это? А ведь точно она, красавица!)

– Ведь вы же в другую сторону идете, – заметила Лизавета. Мужик без примет ее поддержал:

– Прямо в противоположную сторону движетесь.

– Правда? – удивилась поэтесса. Лизавета почему-то решила, что встреченная – поэтесса. – А я всегда думала, что нет никакой разницы – в какую сторону шагать. Главное – двигаться…

Лизавета правильно решила, женщина в юбке из занавеса не могла не быть поэтессой. Красный бархат придавал ее стихам драматизма. И чуточку театральности. И совсем чуть-чуть пафоса:

– Здесь юный век на брудершафт со старым…

– Замечательно, чудесно! – закричала Лизавета. – Я впервые вижу настоящую поэтессу! Как нам всем повезло!

Она, конечно, не брала в расчет себя, хотя много чего хранили ее тетрадки в коленкоровых обложках, в которые она записывала убористым своим почерком и удачные рифмы, и разные интересные истории, и даже заметки о погоде…

– Хотите, пойдем вместе? – предложила Лизавета Тамаре Михайловне. Та задумалась: значит, кому-то из них придется поворачивать вспять?

– Конечно, – согласилась поэтесса. – Движемся мы в один пункт назначения, поэтому не будет ошибкой сказать, что мы вместе. Даже, если пойдем туда разными дорогами…

– Это значит, что вы не с нами? – огорчилась от всей души Лизавета, она сразу полюбила Тамару Михайловну.

– Мы не станем прощаться, хорошо? – придумала поэтесса. – А просто молча разойдемся – каждый в свою сторону, разминемся. Без всякой грусти, ведь мы встретимся, и, может быть, скоро…

– А если найдется путь, который продолжит одновременно и вашу, и мою дороги? – спросила Лизавета.

– Тогда, наверное, он должен пролегать по самому небу? – улыбнулась Тамара Михайловна.

И тут же сверху раздался зычный голос:

– Небесная карета подана!

Над головами путешественников совершенно бесшумно висел гигантский дирижабль, на серебристом боку которого огромными буквами было написано «ЛИЗАВЕТА», а в командирской кабине была видна голова воздухоплавателя.

– Здрасте! – крикнула девушка. – Какое названье у вашего судна интересное!

– Это не названье, а имя, – мягко поправил ее воздухоплаватель, – а дано оно этому гиганту в вашу честь, Лизавета!..

– Ой! Что вы, что вы! – засмущалась она. – А откуда вы меня знаете? Мы раньше встречались с вами?

– Так это, кажись, Динозавр? – закричал мужик без всяких примет. Он, этот неприметный человек, то внезапно пропадал, то так же внезапно появлялся, болтало его, видать, из одного измерения в другое. Он своими неожиданными появлениями порядком надоел всем – ив купе поезда, и здесь на дирижабле. Примелькался. Хорошо, что особых примет у него не было, а то бы вообще тошно от него было.

– Это ты? Пузырек с зеленкой! Откликнись! – продолжил мужик без примет.

– Это я! – ответил Динозавр (а если присмотреться – вылитый кактус, только очень большой). – Лизавета Петровна, прошу вас подняться на борт корабля. Судно готово доставить вас и ваших друзей в любую точку нашей планеты! Командуйте!

На дирижабле была специальная лебедка, которая за пять минут подняла всех на борт. Тронулись плавно, но быстро набрали скорость и огромную высоту.

Динозавр рассказал, что после того, как стало понятно, что из купе поезда, в котором все они чуть не целое столетье ехали по желтой, залитой дождями равнине, можно попасть в любое измерение, хоть в шестьдесят первое, хоть в две тысячи восьмое, – и Фиолетовый, и даже заскорузлый заинтересовались этим способом перехода из одного времени в другое.

– Я тоже подумал, а не попробовать ли мне? – сказал Динозавр.

Все в купе принялись косить глаза, наводить их на кончики носов. Только тот, что с судаком, как будто, не торопился в другое измерение, или он был уверен, что уже находится в другом.

Сначала получилось у Фиолетового. Он вдруг стал бледнеть, меркнуть, как догорающая свеча, и растворился в желтом мраке. Успел только сказать: «Встретимся на Острове!»

А Динозавр как будто задремал – на одну всего секунду, на одно мгновенье, но, погружаясь в сладкую дремоту успел подумать: «Вот оказаться бы в огромном дирижабле!..» – он ни тогда, ни позже не мог объяснить, почему он захотел оказаться именно на дирижабле, и он в нем оказался – стопятидесятиметровом, серебристом, совершенно бесшумном и безвредном для леса и степи, для травы, воды и неба. Динозавр не помнил, хотел ли он, засыпая на миг, чтобы воздушный корабль носил имя Лизаветы, но когда оказался в его кабине, сразу подумал: «Какое правильное имя!».

Он очень быстро разобрался в управлении небесным кораблем. Если вращать штурвал налево, то дирижабль шел влево, если наоборот – вращать штурвал направо, то он поворачивал, естественно, направо. Если штурвал брать на себя, корабль начинал набирать высоту, и наоборот. Была еще ручка, на которой написано «вперед» и «назад», и педаль газа. Если нажимать на эту педаль, то корабль мчался с огромной скоростью, перегоняя птиц и споря с ветром.

Едва Динозавр научился сносно управлять дирижаблем, как нажал педаль до отказа – и серебристый гигант понесся вперед. А куда? Сказано же, вперед.

Заскорузлый долго не мог решиться на переход в другое измерение, нервничал, сливал из бутылок остатки «Белого крепкого». Заскорузлый маялся, все порывался рассказать, что он сильно провинился перед одним моряком; заскорузлого интересовало, не вызовет ли при встрече тот моряк его на дуэль, потому что заскорузлый страдает с детства куриной слепотой, да и вообще он стрелять совершенно не умеет.

– Может, он просто морду набьет – и этим ограничится? – откликнулся мужик с судаком.

– Неужели он пойдет на такую низость? – опечалился заскорузлый.

– Это в зависимости от того, какую подляну ты ему подложил, – без всякой охоты поддерживал этот разговор владелец судака.

Заскорузлый помялся, поелозил и признался:

– Доносы я на него писал… Под давлением… Когда была прямая угроза моей жизни и здоровью… Учтите это!

Мужик с судаком рассмеялся:

– Ну, доносы у нас за подляну не считаются. За них – не сегодня завтра награждать станут. Не орденами, конечно, но медальками так это точно. Еще гордиться заставят сексотами, фискалами, перлюстраторами…

– Это точно! – оживился заскорузлый. – Бывают ситуации, когда не донести нельзя…

– Но, – перебил его мужик с судаком, – в морду дать доносчику – дело первостатейное.

Заскорузлый приуныл, но сфокусировал глаза на кончик носа, и оказался на берегу реки, на каком-то деревянном дебаркадере с деревянными же колоннами, как будто это не плавучая пристань, а плавучий провинциальный краеведческий музей или провинциальный деревянный театр; зато теперь этот театр ни за что на свете не сгорит, хватит уже, горели!

Заскорузлый осмотрелся и присвистнул: на втором этаже дебаркадера устанавливали огромное орудие, похоже, снятое с «Авроры». Артиллеристы подтаскивали к орудию ящики со снарядами, стягивали чехол со ствола, прицельная команда возилась с посверкивающей на солнце оптикой. Командир артиллеристов в сверкающей золотом фуражке смотрел в речную даль в огромный черный бинокль и время от времени вразумлял подчиненных строгими командами:

– Кремальеру на ноль!.. Произвести юстировку!..

Чуть поодаль от артиллеристов стоял еще один офицер – с железным рупором – и успокаивал собравшихся у пристани:

– Граждане встречающие и убывающие, прослушайте объявление. Теплоход «Садко» опаздывает с прибытием на полтора часа. Газоход «Юрий Фоменко» прибудет через три часа. Буфет откроется через пятнадцать минут. Граждане, большая просьба не мешать артиллеристскому расчету выполнять свой воинский долг! Проход на второй этаж дебаркадера ограничен из-за возможного открытия огня. Мужской туалет временно не работает…

– Вот так всегда! – возмутился заскорузлый. – Чуть война или недород, так первыми принимают страдания муж чины. Так еще принято погибать во имя прекрасных дам!.. Хотя бы раз наоборот – женщины пошли в бой. Так нет, еще и сортир закрывают! И заставляют на верхнюю полку в купе лезть, а у меня, вполне возможно, хроническое головокружение…

Неизвестно к кому он обращался, но его услышала старушка в черной юбке, черной кофте, черной шляпке, которая стояла около билетной кассы, через стеклянное окошечко которой виднелась табличка: «Технический перерыв на 15 минут каждые 15 минут». Ксению Павловну, а это, конечно, была она, сопровождал молоденький спутник, совсем еще мальчишка, миловидный, предупредительный, вежливый, так и сыпал цитатами из классиков и современников. Особенно налегал на Виктора Иванова, которого любила Ксения Павловна. Вот и тогда он вспоминал:

– Помните, как в «Бураметках», кажется, Иванов точно подметил структуру времени: «Часовой циферблат: там, куда стрелка не дошла, – будущее… Через секунду будущее станет прошлым…»

– Алешенька, подзови вот того человека, пожалуйста, у которого лицо похоже на пятку, – попросила его черная бабушка, и тот с готовностью бросился выполнять просьбу. Пожалуй, с чрезмерной готовностью. Заскорузлый, увидев его, подумал: наверное, привели его в юнги определять, чтоб жизни хлебнул. Но когда тот подошел к нему, он изменил свое мнение: мрачная бездна смотрела зрачками этого Алешеньки.

Бабушка спросила у заскорузлого:

– Помните, я подходила к вам во дворе дома с колонна ми?.. Не так давно это было, и пяти лет не прошло.

– Конечно, помню, – не стал тот врать, – вы еще тогда про Остров рассказали, да так, что мы все поверили… Внучка ваша не нашлась?..

– Я и сама себе поверила, отправилась на поиски – на старости лет понесло меня, – ответила грустно Ксения Павловна. И добавила:

– Нет, Лизавета не нашлась, но чувствую – она рядом где-то. Где я встречусь с ней, там и счастливая страна для меня будет… Вот, может удастся сесть на пароход, идущий на север… Алешенька любезно согласился сопровождать меня, помогать…

– Почему именно на север? – спросил заскорузлый.

– Не знаю, – честно ответила старушка, – ну не на юг же ехать, на юг все едут… Лизавета – не как все…

Ударил выстрел – зазвенела гильза по настилу палубы. Не все удержали шляпы на головах, у кого шляпы были. Заскорузлый от неожиданности вздрогнул всем телом и тут же оказался опять в вагонном купе рядом с обладателем тяжелого, свинцового судака.

– Ну, как там? – спросили его.

– Канонада, – ответил заскорузлый. – Стреляют из пушки…

И он рассказал попутчикам обо всем, что видел. Потом помолчал минут пять и сказал:

– Сдается мне, что там, где я только что побывал, то же самое измерение, что и у нас здесь.

– А из пушки-то стреляют в кого? – спросил мужик с судаком. – Вот мне тоже доводилось бывать в таком месте, где из танков палили, но клев был хороший.

И он показал рукой на своего судака, который лежал на верхней полке купе, как отсыпающийся солдат.

– А вот этого я не знаю, – ответил заскорузлый.

– А это может быть важным, – сказал кто-то, может быть судак. – В большинстве случаев из пушек не стреляют бесцельно, и всегда не мешает понять – не в тебя ли палят они?

– И то правда! – поразился заскорузлый простой этой мысли и удивился: почему же она не пришла ему в голову?

Он легонько постучал себя по голове и немедленно переместился на дебаркадер.

Опять ухнула пушка. И еще раз, и еще, и еще… Снаряды разрывались километрах в двух, поднимая столбы воды. Заскорузлый пригляделся: огонь велся по шхуне, которая бойко шла, несмотря на стрельбу и разрывы, расцветавшие то у одного борта, то у другого.

– У вас зрение молодое, посмотрите, как корабль называется, по которому стреляют, – попросила Ксения Павловна.

Алеша напряг зрение и прочитал на борту шхуны:

– «Дарья»…

– Нет, ни за что не попадут! – сказала она.

– Откуда вы знаете? – спросил заскорузлый.

– А вот примета такая есть, – ответила она. – Если пароход имеет женское имя, то в него труднее попасть… И потом, я когда-то видела этот корабль… Но где, когда?

Грянул еще один выстрел.

– Не попали? – спросила черная бабушка, сама же ответила:

Нет, куда им!

«Дарья» подходила все ближе, уже виден стал шкипер, отважно стоявший в полный рост в своей рубке.

– Где же, где же я могла видеть этот героический крейсер? – вопрошала себя бабушка. Слово «крейсер» в ее устах звучало как «крэссер».

Пушка ударила еще раз, и опять мимо. И тут Ксения Павловна вспомнила об их с Лизаветой странном даре – наблюдать непонятные видения, если глаза увлажнены слезами, и как часто она, как и Лизавета, могла рассмотреть далекие реки, леса, озера, море…

– А по морю как раз шла эта самая шхуна, точно! – воскликнула бабушка. – Значит это, не видения были, а мы на самом деле видели этот корабль, я еще помню, что у ка питана была на руке такая татуировка – с цифрами, буква ми. Так это в наш крэссер палят…

Совершенно неожиданно для самой себя она перевела «крэссер» из разряда «непонятный» в категорию «наш». Конечно, она не ошиблась, но что ее подтолкнуло к этому – она объяснить пока не могла. Да и потом тоже.

Ну а признав шхуну «нашей», она не могла остаться в стороне от военных действий.

– Алеша, ты должен будешь выполнить важное задание! – решила она. – Настоящую диверсию!

– Готов ради истины и справедливости даже атомную бомбу взорвать! – откликнулся он с улыбкой. Но было понятно, что он не шутил.

– Взрывать ничего не надо, – строго сказала она, – хотя, может быть, придется – в крайнем случае – прибегнуть и к этому средству…

Глаза Алеши сверкнули морозной сталью.

– А пока нужно просто перерубить канаты, которыми дебаркадер пришвартован к берегу. Я видела – их, кажется, всего три…

Заскорузлый подивился решительности черной бабушки, ее наблюдательности и умению организовать диверсию. «Нужно будет потом спросить ее, не служила ли она в „Альфе“», – подумал он.

Тем временем Алеша крадучись, где бочком, а где ползком, пробрался в какую-то подсобку. Здесь, как будто специально для него, хранился противопожарный инвентарь. Конечно, ведра отсюда давно уже сперли, огнетушители испустили дух еще до миллениума, но два багра и огромный топор с красным топорищем, да ящик с песком, были здесь.

Алеша взял топор, на всякий случай прихватил багор и двинулся вдоль борта дебаркадера. Но почему-то он шел вовсе не к канатам, которые попросила перерубить решительная старушка, а в противоположную сторону.

Время от времени плавучая пристань содрогалась от пушечных выстрелов. Алеша каждый раз произносил презрительно:

– Мазилы! Вот если бы я наводил!

Он добрался до лестницы, ведущей в трюм. Здесь висела угрожающая табличка: «Посторонним вход запрещен! Штраф – 173 рубля!»

– Если что, я заплачу штраф, – сказал он негромко и усмехнулся. Его усмешка прозвучала скрипом старой рассы хающейся двери.

Он быстро спустился в трюм. Там было много ржавчины, мало света. И еще было много сырости. Он нашел место, где на днище было больше всего ржавчины, и, размахнувшись, ударил багром. Тотчас ударил фонтан мутноватой, желтой воды. Алеша ударил еще раз, и еще раз. Вода с журчанием начала заполнять трюм.

– Теперь и бабушкину просьбу выполним, – сказал Алеша. Больше не таясь, он выбрался из трюма. Никто не обратил на него внимания. Все невольно стали участника ми артиллерийского шоу, все-таки интересно было – попа дут ли наконец пушкари в настырную шхуну?

Алеша нашел канаты и быстро разрубил их. Дебаркадер вздрогнул – все отнесли это на счет очередного выстрела – и медленно, совсем незаметно для глаз, стал отползать от берега. Алеша бросился в радиорубку. Здесь ему опять повезло: в рубке было пусто. Он взял микрофон и произнес неожиданно металлическим женским голосом, схожим со всеми вокзальными голосами:

– К сведению отъезжающих! В кассе номер семь на втором этаже начинается продажа билетов на теплоход «Петр Третий», следующий по маршруту Актюбинск – Кокчетав – Игарка с остановками по требованию.

Люди удивленно задирали головы к динамикам, что такое творится с пассажирскими перевозками? Никогда еще отсюда теплоход не отправлялся на Актюбинск, да и рек судоходных там нет – только дремучие леса. Да и лесов там нет, а желтые бесприютные степи.

Ошибся Алеша: публика вместо того, чтобы хлынуть к кассе, попятилась к выходу – на берег, почему-то все убыстряя шаг. А тут в довершение всего кто-то заметил, что дебаркадер медленно, но верно отходит от берега.

– Полундра! – закричал один из артиллеристов, и публика, наблюдавшая обстрел «Дарьи», бросилась к сходням. В одну минуту плавучая пристань опустела, не удалось Алеше затопить ее вместе с пассажирами. А для чего ему было нужно такое злодейство? – об этом он вслух не говорил.

– Пора и нам эвакуироваться, – сказал заскорузлый. – Иначе унесет нас неведомо куда…

– Не унесет, – сказал Алеша, – через пять минут дебаркадер утонет, смотрите, как он накренился на левый борт. И мы, если не поторопимся, рискуем утонуть вместе с ним. Вон, даже артиллеристы кинулись спасаться… Пора, пора, Ксения Павловна!..

– Лично я плавать не умею, – сказала черная старушка.

– Так и не нужно плавать, можно пока по сходням сойти, – сказал Алеша с нескрываемой тревогой.

– Может быть, нас крэссер подберет? – спросила Ксения Павловна, втайне почему-то хотевшая этого. – Все-таки это нам принадлежит заслуга выведения «Дарьи» из-под сокрушительного огня.

– Не такого уж сокрушительного, – сказал заскорузлый. – Сто выстрелов – и все мимо.

Тем временем рухнули в воду сходни – это дебаркадер окончательно расстался с берегом и сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее двинулся вдоль берега, сбил и потащил за собой пару бударок, стоявших у берега, и, наконец, вышел на стремнину, покачиваясь, как последний дредноут.

– Боюсь, что так и не научусь плавать, – сказала Ксения Павловна.

Дредноут все больше кренился на борт.

– Может, нам перебраться в бударку? Казачьи лодки очень плавучие и надежные, – предложил заскорузлый, которому совершенно не хотелось идти на дно. Он почти без остановки наводил зрачки на кончик носа, но перейти в безопасное измерение, ну хотя бы в то же вагонное купе, у него не получалось.

– Почему бы не перебраться, – согласилась черная бабушка, и они спустились к корме, где прицепились бударки. В одной из них были даже уключины. Заскорузлый и Алеша помогли Ксении Павловне перебраться в узкую плоскодонную лодку, и через минуту они отчалили от борта дебаркадера.

– Могу поспорить, что этот понтон не продержится на плаву и десяти минут, – сказал Алеша с непонятным торжеством в голосе.

– Ты как будто радуешься, – заметил заскорузлый, которому почему-то было жалко гибнущий дебаркадер.

– Хороший он был, – пожалела плавучую пристань Ксения Павловна. – Безобидный… А вот затащили на него орудие, тогда ему и конец пришел. Мирное должно быть мирным.

Между тем на «крэссере» заметили лодку, отвалившую от дебаркадера, и шхуна сбавила ход, готовясь принять на борт нежданных пассажиров.

«Дарья» вблизи не казалась такой благополучной: на корпусе ее было полно вмятин от осколков, на палубе – огромная авиационная бомба, а кроме того видимо-невидимо рваного металла, с мачты свисали перекрученные канаты, обрывки проводов.

Шхуна подошла к бударе правым бортом, и путешественники поднялись на потрепанный в бою корабль.

– Приветствую вас на борту «Дарьи», располагайтесь, в каютах места хватит всем! – сказал капитан судна по радио. – Конечно, это не пассажирское судно, стюардов у нас нет, но запасов воды, провианта достаточно…

Судно набрало полный ход. Узлов, наверное, двадцать пять, а может быть, и больше. Ходкий кораблик оказался.

Обреченный дебаркадер все больше кренился на левый борт, вот-вот, и отправится на дно. Люди на берегу затаили дыхание, наблюдая за трагедией плавучей пристани. Одинокий милиционер уговаривал всех собравшихся разойтись, потому что дебаркадеру не дадут утонуть умные люди. Скоро подойдет буксир, и дебаркадер отправится на старицу «Теплую», там его поставят на вечный прикол, и он послужит рестораном, буфетом, домом для развлечений; пароходы к нему больше не будут причаливать, но главное – он останется цел, и даже выкрашен голубой краской.

…Заскорузлый устало закрыл глаза и опять оказался в купе поезда; мужик с судаком перебирал карты.

– Валет бьет шестерку, – сказал он. – А вообще надоело все. Какой уж год едем, а до сих пор даже ни одной станции не было…

– Одна, кажись, была…

– Это полустанок был, стояли там целый день… Кто-то ядром разбил рельсы, ждали, пока починят…

– А я опять под канонаду попал, – сказал заскорузлый. – Но зато людей там хороших встретил.

– Счастливчик! – позавидовал ему кто-то, кажется судак. – А мне никак не удается перенестись куда-нибудь к солнышку поближе – погреть застарелый радикулит, заработанный в подземных лабиринтах…

– Может, ты внезапности недодаешь этому процессу? – подал голос тот, который с судаком. – Фиолетовый говорил вроде, что как раз нужна неожиданность; ты возьми да обернись резко, посмотри, что у тебя за плечом, да только тогда, когда этого от тебя никто не ожидает, – может, и перейдешь в семьсот первое измерение. Только зачем оно тебе, там, сдается, тоже бесконечные дожди?

…А в кают-компании огромного дирижабля собрались все, оказавшиеся на его борту. Тамара Михайловна любовалась красотами, проплывающими внизу, рядом с ней стояла Лизавета.

– Добро пожаловать! – еще раз поприветствовал новых пассажиров Динозавр. – Пожалуй, с вашего разреше ния я встану за штурвал этого судна. Пора в путь.

…Оставшиеся в железнодорожном купе переглянулись: не вагон, а проходной двор! Не пора ли уже прибиваться хоть к какому-нибудь измерению?

– Пора! – согласился заскорузлый и оказался в каюте «крэссера».

А мужик с судаком остался в купе, он не верил в эти шутовские переходы, а сойти на первой станции не мог: давно забыл, куда едет.