Текст книги "Остров. Роман путешествий и приключений"

Тогда была брошена в бой авиация. В один из дней словно туча закрыла солнце, это распростер пятидесятиметровые крыла гигантский бомбардировщик ТБ-3. Ревели все четыре мотора бомбардировщика, в бомболюках были наготове две бомбы, каждая весом восемьсот килограммов. Старший лейтенант Захарьев, приказавший экипажу называть его красным военлетом, и не иначе, уверял, что воронка от одной только бомбы будет такой, что шхуна в нее провалится, как в волчью яму. А от применения двух таких бомб образуется огромное озеро, чуть поменьше Байкала. Так что беглецу пришла амба!

На крыльях бомбардировщика сидели наготове десятка полтора парашютистов – они могли броситься к петляющей далеко внизу голубой ленте реки для зачистки территории от враждебного элемента, вражеского наймита, как перед сбросом бомб, так и сразу после того. Конечно, они предпочли прыгать после, но от них самих ничего не зависело; они ждали команды красного военлета Захарьева.

Гигантский бомбардировщик поточнее прицелился – прямо в рубку шхуны, чтобы и следов не осталось от наглого беглеца. Захарьев для надежности покрутил окуляры и нажал на рычаг открытия бомболюков и сброса бомб – сразу обеих. Что-то проскрежетало внутри бомбардировщика, люки открылись, но бомбы остались на месте. Заклинило восемьсоткилограммовые снаряды. Военлет Захарьев попытался закрыть люки, но ничего не получилось. Выходило так, что огромные бомбы больше не были закреплены и могли упасть в любую секунду, но пока не падали.

– У нас лом есть? – спросил красный военлет у подчиненного экипажа.

– Так точно! – отрапортовал очкастый молоденький младший лейтенант – Бомберг (это так над ним в эскадрилье смеялись – за очки, а настоящая фамилия у него была Светочкин). – Я его в бомболюк положил…

– В бомболюк?! Наверное, ты уже догадался, почему бомбы застряли? – выкатил глаза красный военлет.

– Никак нет! – четко, по-уставному ответил Бомберг-Светочкин.

Захарьев открыл рот, намереваясь сказать что-то язвительное, но не сказал, не сумел подобрать такого, чтобы смогло дойти до Бомберга, и поэтому ему пришлось рот опять закрыть.

– Та-а-а-к! – наконец произнес он. – Как садиться будем? Они ведь вывалятся под нас на аэродроме, как пить дать вывалятся! Выкидыши!

– Так точно, выкидыши! – подхватил младший лейтенант. – Неподготовленный экипаж, можно сказать, без года неделю в воздушном пространстве… Да и самолет дали списанный, сказали, пойдет для выполнения гражданских операций…

– Может, парашютисты что-то смогут? – вслух размышлял Захарьев. – Как-нибудь исхитрятся?..

– Должны исхитриться! – радостно сказал Бомберг и махнул рукой парашютистам. Те, не медля, посыпались с крыльев и, расцветая белыми цветками парашютов, стали растворяться в туманной дымке внизу, стараясь сразу убраться подальше от ТБ-3.

– Дурак! – закричал военлет. – Я имел в виду, чтобы они попытались проникнуть в бомболюк и вытащили оттуда ваш лом… Да что теперь говорить!..

– Я лично готов на выполнение этой задачи! – попытался щелкнуть каблуками унтов младший лейтенант. Военлет внимательно посмотрел на него: пусть выполняет, а если вывалится, так самолет при посадке только легче будет.

– Действуйте, Бомберг! – сказал он.

– Есть! – ответил отважный летчик. – Только моя фамилия Светочкин.

– Хорошо, Бомберг, – сказал военлет. И тот засучил рукава.

Задание было опасное: проникнуть в бомболюк, попытаться освободить бомбы или закрыть створки люка, в общем, сделать что-нибудь спасительное для самолета, если получится. А если не получится… если не получится… тогда разбегайся, кто куда может.

Бомберг на удивление быстро попал в бомболюк, только ужасно мешал парашют, в котором нельзя было ни повернуться, ни развернуться. Младший лейтенант снял его, стараясь не смотреть на пропасть, разверзшуюся у него под ногами. Но когда он иногда бросал взгляд вниз, то видел, как там рассекает волну дерзкая шхуна, не боящаяся нисколько первого в мире четырехмоторного самолета. А парашютисты все промахнулись, наверное, снесло их ветром, а может, струсили.

Огромные бомбы занимали все пространство люка, поэтому пришлось снять и запасной парашют. Неисправность оказалась незначительной – лом попал в какую-то зубчатку, которая застопорила весь прицельно-бомбометательный механизм. Нужна было обыкновенная кувалда, универсальный инструмент русских самородков. И она нашлась здесь же, в бомболюке, куда без нее?

Младший лейтенант с размаху ударил кувалдой по лому, тот вылетел из зубчатки, та, в свою очередь, провернулась, как ей и полагалось, сработала какая-то авиационная пружина, и бомбы, еле слышно свистнув, должно быть на прощанье, полетели вниз, а вслед за ними и парашюты Бомберга, зацепившиеся лямками за стабилизаторы бомб.

– Эй, постойте! – непонятно кому вслед крикнул Бомберг. В ответ раздались два хлопка, это сами собой раскрылись парашюты, притормозив полет восемьсоткилограммовых сестер (мы отлично знаем, что само по себе ничего не случается, но вот поди ж!).

А дальше чистый фокус произошел. Одна бомба, которая летела на запасном парашюте, повисла над речной гладью – на огромной ветке могучего осокоря. Черный тополь только закряхтел всем стволом под тяжестью снаряда, но удержал смертоносный подарок с неба – надолго ли? Вторая бомба – на основном парашюте – опустилась точно на палубу шхуны. Григ произнес:

– С таким вооружением у нас теперь не шхуна, а почти крейсер. Впрочем, мы мирные люди, а гонку вооружений нам навязывают сверху. Пусть будет тайный крейсер и явная шхуна… Кораблю негоже без имени… Пусть будет «Дашка»… Не солидно, однако. Лучше – «Дарья». Тогда так: тайный крейсер «Дашка», но шхуна «Дарья»!..

Он задрал голову к небу, в котором по-прежнему ревел четырьмя моторами облегчившийся бомбардировщик.

– Еще бомбы есть? – крикнул он воздушной громаде и показал кукиш.

– Что еще ожидать от врага? – обиделся красный военлет. – Ас другой стороны – мы задание выполнили, произвели прицельное бомбометание, точность – пятьдесят процентов, положили одну бомбу точно в цель. Кто нас укорит за это? Тогда курс – на аэродром!..

И ТБ-3, цельнометаллический самолет, чудо техники и боевой мысли, совершил разворот на 180 градусов и направился на место базирования.

Но на месте базирования нашлись люди, которым не понравилось, как отбомбился экипаж Захарьева.

– Под трибунал вас надо отдать! – кричал самый высший начальник того, где следует. – Простого дела – ликвидировать всего одного человека – не осилили! Я сам за вас все должен делать? Так, да?

– Так точно! – закричал Захарьев.

– Никак нет! – одновременно с ним подал голос Бомберг-Светочкин.

– По пять суток домашнего ареста! – приказал самый высший начальник. И спросил у подчиненных:

– Кто у нас самый меткий снайпер?..

Все стали переглядываться, потому, что те, кто знали этого специалиста, не были уверены, что о нем можно говорить в присутствии такого количества подчиненных, а тем, которые о нем понятия не имели, и говорить было нечего.

– Так есть у нас настоящие стрелки или у нас нет на стоящих стрелков? – потерял терпение начальник.

И только тогда его первый заместитель осмелился:

– Так точно! Есть! Одна из его кличек – Фиолетовый. Правда, в последнее время у него не было работы по специальности.

– Что ж, он примусы чинил?..

– Никак нет, законспирирован под бомжа, обитает где-то в полуподвалах, известен как мастер стрельбы из винтовки Мосина.

– Найти! Поручить ликвидацию беглеца! Потом нейтрализовать самого! О выполнении доложить! – рассыпал начальник короткие приказы, и подчиненные бросились выполнять их.

Но они могли бы не торопиться, потому что ничего у них не получится. Зря произнесли вслух, при всех, кличку Фиолетового, он узнал об этом раньше, чем бросились его искать. Не торопясь, он достал из темного угла винтовку, замотанную в мешковину, убедился, что оружие вычищено, смазано, не подвержено предательской коррозии – хоть сейчас в дело. Так же, без суеты, он накинул старый брезентовый плащ, сменил портянки на свежие, надвинул на глаза фуражку и покинул полуподвал. Только его и видали.

Но если бы и нашли его, а с ним и еще сто тридцать три снайпера и они бросились бы по следу шхуны, то и тогда ничего бы не вышло. Шхуна «Дарья» набрала такой сумасшедший ход, что догнать ее стало невозможно.

Время от времени ее видели на утренней зорьке рыбаки, однажды она подходила к Бударину, где Григ в местном магазине купил ящик соли и мешок муки высшего сорта, а ближе к осени «Дарья» показалась у Коловертного: шкипер, нисколько не таясь, сошел на берег, осенил себя крестом у церкви Рождества Христова, стал разговаривать с местными мужиками на предмет видов на урожай овса, проса и других злаков. Распил с ними четверть-другую чистой хлебной водки, а когда коловертновские души распахнулись навстречу добру, спросил:

– Мужики, краской у вас не разживусь? И кое-какими обделочными материалами? Вот перед вами судно, а ни названия на нем, да ни одного целого стеклышка не осталось – все постреляли супостаты!..

– Разживешься, почему не разжиться, если постреляли… А как зовут твой корабль?

– Дарья… – дрогнул голос у шкипера. – Даша… Доченьку мою так зовут…

– И мою женку так кличут…

– У меня племяшка – Дашута…

В общем, шхуна поправила такелаж, обзавелась новыми стеклами в иллюминаторах, издалека теперь было заметно корабельное имя. Дарья.

Конечно, кто-то известил догонялыциков: мол, так и так, преступник разгуливает на свободе, глумится над властями, пьянствует с несознательным элементом. Бойцы с ружьями наперевес тут же примчались, да скорость у них оказалась не та. Они, конечно, арестовали тех, кто хмелен был, но потом пришлось выпустить: попался и свой собственный сексот.

Хотели даже выписать катер с торпедными аппаратами, чтобы все-таки настичь и покончить с этой белоказачьей сволочью. Но не нашли средств, а пока их искали, средства эти, прошли недели, месяцы и годы, и проблема потеряла свою остроту, и про Грига подзабыли. Плавучий кран СУ-31 благополучно списали, и вообще, что упало с воза, то и пропало. Напечатали портреты Грига, какие-то мутные и размазанные, развесили их на вокзалах, станциях, станционных буфетах степного края, как будто шхуны теперь ходят по железным дорогам. Правда, сигналы стали поступать, а сигнализировали в основном старушки, торговавшие на вокзалах подсолнечными семечками, да и не по своей воле они сигнализировали, а по воле инспектора по делам поимки беглых преступников, который грозился убрать старушек с вокзалов, если не будут сообщать обо всем подозрительном.

– Только за сегодняшний день сообщать? – спросила как-то одна старушка. – Или за прошедшее время тоже?

– За все времена! – отрезал инспектор. Не подумавши.

В тот же день все девятьсот тридцать семь старушек доложили о подозрительном. Одна уверяла, что в июле 1891 года прибывшему сюда цесаревичу громче всех кричал «долгие лета» человек музланского корня, а фамилие его такое – Грищак. Надысь она его видела, как будто он на должности стоит. Разве ж можно по нынешним временам такого на должности содержать?..

Другая доложила, что, кажись, в двадцать девятом годе приезжал странный человек со странной фамилией. Он отправился с дружками своими вниз по реке на двух бударах, по пути стреляли дичь, рыбалили, заезжали в станицы – меняли дичь на каймак, айран. Была с ними женщина, она часто проливала слезы – ростечку небольшого, а сама, небось, из татар, звали ее Лидией. А муж ее прозывался Валериан, его в Каленовской да Сахарновской станицах признали за своего, уральной породы человек. И все бы ничего, и до них сплавлялись люди – и на бударках, и на плотах. А эти все особенные были, с карандашами, тетрадками, блокнотами – чуть что, сразу берут на карандаш. Разве не подозрительно? У нас каждого, кто с карандашом или тетрадкой, на учет надо брать. А может, догадались – уже берут? Да, фамилию смешную вспомнила – Толстый, кажись. И вот еще чего, называли его иногда промеж себя графом. Какие-такие теперь у нас графья?

Третья старушка видела, как огненное колесо по улице каталось, а было это в Кирсановской станице в одна тысяча двенадцатом годе, незадолго перед войной…

А одна рассказала, что больше всего надо опасаться одноногого когтистого чудища, которое всегда находится за спиной у человека. Чудище состоит из одного огромного глаза, ухо у него тоже, кажется, одно, но очень чуткое. Чудище все видит и все слышит, и если люди где маху дают, не по душе поступают, то тотчас все записывает на записывальный граммофон. А нужны ему эти промахи для того, чтобы подготовить и осуществить полную погибель человечества. Чудище давно уже пакостит людям, а попало оно сюда по нашей же человеческой небрежности: кто говорит, что много стрельбы было и грохот привлек этого урода, который до этого дремал не то в подводной пещере, не то в пирамиде египетской, не то на Луне. А кто уверяет, что стратоскафы, монгольфьеры и дирижабли пробили дыру в небе, да уж и не одну, и оттуда полезла всякая нечисть. А в нашем городе такая дыра аккурат над самым центром пробита, цельная воронка в небе – от Карева-дома до самой улицы Буянной, что прямо в Чаган упирается. Там же и Буян-остров…Через эту воронку чудовище, а на вокзале она слышала от уборщицы Зины, что оно от рождения называется Ку-Эн-Зим, передает все свои шпионские сведения, причем, использует для этого силу наших простых подсолнухов… Подключает проволокой свои передатчики прямо к подсолнухам – и начинает пищать азбукой Морзе.

Конечно, все сообщения старушек были тщательно проверены, и кое-что (насчет Грищака) даже и подтвердилось (подтвердился и магнетизм подсолнухов), но инспектору по делам беглых преступников было строго указано: старушек опрашивать только в случае острой государственной необходимости – и только по конкретным делам, не давать им погружаться во времена царя Гороха и забивать следствию голову разной ерундой.

В общем, времени утекло – прорва. Григ уверенно вел «Дарью» – ни коварные речные мели, ни морские тяжелые валы не страшили его. Иногда он брал на борт путешественников, торопящихся в неведомые земли, иногда беглых каторжников, а чаще всего ему попадались простые бродяги – веселые ребята из прошлого, пробивающиеся в будущее, – все они добирались до своих берегов, кивали на прощание и, не оглядываясь, уходили в свои неведомые жизни; пойди за каждым из них и попадешь в новый роман, новую судьбу.

У Грига была своя судьба, и он верил в нее. Пусть не сегодня, пусть не через пять лет, но все сбудется.

Шхуна шла, и годы шли.

Глава семнадцатая
Тайны…

Вдруг охотник выбегает,

Прямо в зайчика стреляет.

Пиф-паф! Ой-ой-ой!

Умирает зайчик мой.

Привезли его в больницу

Он украл там рукавицу

Привезли его в палату

Он украл там шоколаду.

Привезли его на крышу

Он украл там дядю Мишу.

Привезли его домой,

Оказался он живой.

Сорок семь витков вокруг земного шара сделала к нынешнему утру тележка Данилы, начался сорок восьмой виток. На рассвете нашлось в придорожных кустах кожаное кресло: кожа оказалась натуральной, мегалодоновой; кто же сидел на этом кресле полтора миллиона лет назад, а теперь взял да выкинул его в кусты? Через полчаса прямо на дороге попалось на глаза дивное шелковое знамя – чистого мышиного цвета с кроваво-красными бантами, валявшееся в пыли; так и не удалось определить, какая держава осталась без стяга. А уже ближе к обеду в тележке была обнаружена – а ведь доселе ее не было – счастливая книжка с хорошим концом, именно такая, какую просила Даша. На обложке так было и написано: «Все самое счастливое в конце, начало можно не читать». «Вот уж Даша обрадуется!» – радовался сам Данила, что сможет выполнить ее заказ.

– Как будто из воздуха соткалась эта книга, – сказал Егорий, – а ведь точно такой здесь не было… Ведь не было?

Егорий так и прибился к путешественнику, полюбил тонкое ремесло старьевщика, да и не так скучно с ним было. Хотя иногда Данила просил соратника не говорить хотя бы пару часов кряду про Беловодское царство. Хохлов не обижался, понимал, что перебор губителен для любой идеи. Умный был мужик.

– Наверное, к дому Даши подъезжаем, – сказал Данила. – Поэтому и книга появилась… Для нее появилась… Вообще в мире спрос на книги, кажется, растет… кругом нужны хорошие книги, особенно ищут волшебные, магические книги, а случается – ищут умные книги, такие тоже попадаются…

– Сколько всего помещается в этой тележке! – восхитился Егорий. – Прорва…

– Если бы все находилось, что теряется, так и этой тележки было бы мало, – сказал Данила. – Хотя чисто теоретически (есть и у старьевщиков свои теории) все, что когда-то потеряно, обязательно будет найдено…

Он строго посмотрел на Егория:

– Только не говори мне об этом самом царстве, его никто не терял, поэтому и найтись никак не может.

– Оно найдется, – ответил Егорий и замолчал, любуясь странно знакомыми ему местами.

– Речка в просветах между деревьями виднеется, я как будто когда-то бывал здесь, – сказал Егорий.

– Это, наверное, Чаган, – сказал Данила. – Мировая речка… В этих краях все такое…

– В смысле – мировое? – спросил Егорий.

– Да, мировое… Твои предки из этих мест…

– Мой отец коловертновский, – сказал Егорий.

Откуда-то из-за деревьев вылетел пес и побежал рядом с тележкой. Данила узнал его – это был Пес.

– Здравствуй! – прокричал ему старьевщик.

– Привет! – молча ответила собака.

Даша, улыбаясь, вышла из своего дома им навстречу. «Как она постарела! – огорчился Данила. – Даже седина посверкивает… Милая, милая…»

– Что нового в мире? – спросила она. – Чего нынче больше – находок или, как обычно, – потерь?

– Искать стали меньше, – уклончиво ответил он, – легче теперь расстаются со всем – вещами ли, людьми ли… Помнишь, как прежде провожали хозяина на хутор, до которого чуть больше десяти верст?

– Хоть и седина в голове, а не помню, – улыбнулась Даша.

Данила нахмурился, не понравилось ему про раннюю Дашину седину, но он продолжил:

– Провожали с поклонами, как навек, с наказами, с ожиданием гостинцев… А теперь в Америку, как на хутор… Расстояний больше не стало, а с ними и расставаний. Да бог с ними, с расставаниями, – потерпели бы без них, да вот вместе с ними не стало и встреч.

– Да, почти не стало, – сказала она и смахнула с ресниц слезинку.

Исправляя свою оплошность, он бросился представлять Егория как всемирного искателя заповедной страны, знатного путешественника.

– Саша мне много рассказывал об этой стране, – сказала она. – Он не то чтобы был уверен в ее существовании, он был уверен, что она не может не существовать.

– Точно! – сказал Хохлов. – Не может быть, чтобы в мире зло перевешивало добро… Не так в мире задумано было, не так…

– Мы вряд ли знаем, как задумано было, – поправил его Данила, – но надеемся, что справедливо…

– Дорогие гости! – сказала Даша, протянув к ним руки. – Добро пожаловать. Сейчас чай будем пить…

Стол она накрыла во дворе. Угощала Данилу и Егория жареной рыбкой, некрупной, но сладкой. Теперь она время от времени ходила к тому самому мостику, там все еще лежали на берегу Сашины удочки, и ловила карасей, насаживая на крючок хлебные катышки. Она быстро научилась этой нехитрой науке. А во дворе у нее были грядки с редисом, морковкой, росли огурцы, помидоры. Так что угощение получилось на славу. И погода в этот вечер удалась – тихая, теплая, какая-то светлая и спокойная.

– Это вы такую погоду привезли с собой, – сказала Даша.

– Мы книжку со счастливым концом привезли, – сказал Егорий.

– Спасибо! – поблагодарила она, полистала книжку, положила ее на самый краешек стола.

– Вы не обижайтесь, пожалуйста, – произнесла она, – но пока читать ее не буду… Боюсь, что в ней счастье книжное, придуманное… И еще я поняла, что сами слова «счастье» и «конец» несовместимы. Бывает или счастье, или конец… Хотя с этим мне надо еще разобраться…

За столом сидели допоздна, до звезд, а потом она поставила раскладушки для Данилы и для Егория здесь же, во дворе, а сама ушла в дом. Лежала и слушала, как тикают ходики, и ей казалось, что после полуночи они замедляют ход, чтобы как можно дольше не наступало утро. Одинокие ночи ее были очень длинны.

И вдруг послышался короткий злой смешок, хриплая усмешка.

Уже не раз и не два слышала она этот звук, может, так скрипят, коробятся высыхающие половицы, а может, завелся какой-то особенный голосистый сверчок. Однажды она даже встала с постели, включила электричество и осторожно осмотрела дом. Никого и ничего не обнаружила, вспомнила про таинственный подвал, но не решилась туда спуститься ночью.

Но сегодня она почему-то поверила, что это не половицы скрипят, не ветер завывает в трубе, не ночная птица кружит над крышей, а кто-то недобрый радуется ее одиночеству. Она для чего-то негромко позвала:

– Саша!..

Усмешка повторилась. Даша с головой укрылась одеялом, сжалась в клубок: страшно, очень страшно, если в доме заводится какая-то нечисть, а ты одна… И тут она почему-то вспомнила про необычный компас с обманным зеркальцем; его металлический бок тускло посверкивал на подоконнике. Она зажгла светильник, взяла странный прибор. В его окошечках из отдельных букв сложилось: «не гляди назад».

Она подумала, что все-таки этот компас показывает какие-то случайные слова. В приборе что-то защелкало, и появилась новая фраза: «мы не одиноки».

«Сколько в мире всяких аппаратов, машин, устройств, – пришло ей в голову, – какие-то из них становятся известны всем, пробираются в каждый дом, как стиральные машины, радиоприемники, телефоны, а другие, даже более сложные, в которых, быть может, наиболее полно проявился человеческий гений, остаются в тени, люди о них не знают и не узнают никогда. Вот этот диковинный аппарат, похожий на компас с зеркальцем, – кем и для чего он был создан? Может, это какой-то ингибитор мировой коррозии или самонаводящийся эмулятор межличностных отношений, и в нем работает сто миллиардов невидимых глазу транзисторов? А может, эту безделушку полвека назад от нечего делать собрал в радиотехническом кружке под руководством Анатолия Семеновича Скворцова расторопный кружковец Юра Фоменко, золотая голова, серебряные руки, но в угаре конструирования, в желтом канифольном чаду он забыл придумать, для чего этот прибор нужен. Как только найдется к аппарату инструкция, нобелевский миллион ему гарантирован».

И опять ей пришло в голову, что этот компас-часы-эмулятор она видела когда-то давным-давно и даже держала его в своих руках. Точно держала!

Самонаводящийся эмулятор вновь издал щелкающие звуки, и в окошечках появилось: «Секрет в тайнике!». Даша задумалась: что это может значить?.. Кто напоминает ей о тайнике? И вдруг как будто кто-то подтолкнул ее: кто, кроме Саши знает о подвале, о двух одинаковых часах с разными циферблатами, о ключе-пластинке? Эмулятор опять защелкал: «Пять минут, не забудь!»

Это, конечно, Саша посылает ей весточку. Кто, кроме него?.. Но где он, где? Милый!.. Любимый!..

Она едва дождалась утра. Когда солнце осветило вершины старых осокорей, она растолкала Данилу и Егория.

– Я поеду с вами! – объявила она им. – Сашу искать…

В это время ингибитор-эмулятор напомнил: «Тайник!». Даша о нем и не забывала.

– Но прежде нужно заглянуть в подвал дома, там, думаю я, ожидает нас много интересного, – сказала она.

Старьевщики загорелись, хотя видели уже на своем веку такие чудные вещи, как карманная доменная печь, примус, работающий на чистой родниковой воде, кстати говоря, запрещенный во многих странах мира, где ощущается нехватка воды, зато полно керосина. Часто им попадались автомобили на квадратных колесах, валявшиеся на обочинах; видимо, все-таки постепенно в мире начинало преобладать движение на круглых колесах. Не редкостью были гвозди, с обеих сторон которых были шляпки, географические карты «сделай сам», на которых не было нанесено ни городов, ни границ, ни гор, ни морей – размещай их где душе угодно, радиоприемники, которые говорили на языках, которые не понимал никто, словари для переводов с русского на русский, мясорубки наоборот – закладываешь в них фарш, а из них выходит грудинка, филей– что захочешь… Много удивительного попадалось им, но все равно, когда Данила и Егорий слышали «ожидает много интересного», им казалось, что вот именно сейчас, именно здесь они найдут такое, такое… такое, что ни в романе описать, ни в научных записках в Академию наук рассказать.

Даша открыла дверь в подвал, старьевщики за ней. Они сразу же обратили внимание на часы с маятниками, похожими на алебарды. Все остальное – сундуки, кресла, шкафы – тоже показалось им интересным.

– Как будто кто-то нарочно сохранял здесь век, – сказал Егорий. – Книги, посуда, мебель – все из того времени…

– Наверное, знаменитые у тебя были предки? – предположил Данила.

Даша задумалась: деда с бабушкой помнит хорошо, а дальше в памяти только отдельные эпизоды, а потом неясные картины, как вспышки, а еще дальше – туман, туман… Она огорчилась: почему ей почти ничего не запомнилось из того, что рассказывала ей бабушка. Она часто зимними вечерами у жарко натопленной печки заводила с ней разговор про старину, всегда начинала с какой-нибудь приговорки, наподобие этой: «Что будет, того никто не знает, а если и знает – никому не расскажет; что утром случилось – откроется не сегодня вечером – не раньше, чем обрастет быльем, как мхом, а вот прошлое – это то, что уже было, оставило след на земле, его и сегодня можно руками потрогать…» Помнится, она рассказывала о давнишнем-давнишнем наводнении, когда дома плыли по Чагану, как брошенные корабли, и эту уходящую эскадру провожали со слезами на глазах. Женщины бросались в воду вслед за уплывающими жилищами, казаки догоняли свое добро на бударах, и в их глазах был не страх, не гнев, а недоумение – неужели так может поступить с ними река, исстари их кормившая, а если надо – и оборонявшая?..

А на другой год случился страшный пожар – казалось, горел даже сам воздух. Чуть не весь город оказался в дымящихся руинах. «Вот тогда и решили ставить каменную избу, – говорила бабушка, – да и то Дядька-Санька всех уговорил… В те времена такой дом поставить– хороший достаток нужно было иметь… А дядька-то этот, говорили, был пришлым человеком, прибившимся к дому…»

«Постой, постой! – остановила свои воспоминания Даша. – Откуда взялся этот самый Дядька-Санька?.. Бабушка рассказывала про какого-то странного дядьку – это точно, но, кажется, имени этого никогда не называла?»

«Ну, как же, как же, – урезонила она сама себя, – она еще альбом показывала со старыми фотографиями, и там была фотокарточка какого-то человека…»

«Не было никакого альбома! – принялась она спорить сама с собой. – Если он был, то куда запропастился?.. Ведь с бабушкиных времен он на глаза ей не попадался… Или она не обращала на него внимания?»

– Даша, что случилось? – ее растерянность заметили Данила с Егорием.

– Подождите меня здесь, хорошо? – попросила она их. – Я кое-что забыла в доме…

– Хорошо, мы пока осмотримся, тем более что посмотреть есть на что, – сказал Данила.

Она поднялась наверх. Солнце еще не высветило все пространство большого дома; в горнице на подоконниках уже лежали яркие световые пятна, а в дальних углах еще таился ночной сумрак.

На подоконнике поблескивал чудной компас. Она взяла его, в окошечках значилось: «В комоде».

Ах, да, все тайны всегда должны находиться в старинном комоде или в кованом сундуке, где давно нафталин перемешался с пылью веков! Но как будто совсем недавно, точно – три дня назад, перебирала она ящики комода, и не помнит, чтобы ей попадался альбом. Она открыла первый ящик, на самом его верху лежало что-то завернутое в кашемировую шаль. Это «что-то» было довольно увесисто – то ли книга, то ли…

Да что там гадать, напускать туману– это был тот самый альбом. Потертый кожаный переплет, вместо закладки шелковая выцветшая ленточка, наверное, некогда бывшая голубого цвета.

– Я вспомнила теперь, ленточка была голубая, – прошептала потрясенная Даша, – точно – голубая. Когда бабушка мне его показывала…

Но ведь три дня назад в комоде альбома не было. Она уверена в этом. Но тут же Даша вспомнила, что на первой странице альбома было какое-то странное четверостишье.

Ее память как будто пробуждалась, это было странное и яркое ощущение – вдруг вспоминать то, что было давным-давно и тогда не имело ни малейшего значения, а сегодня оно может быть таким важным, таким!.. Самым важным в жизни… Впрочем, в самой глубине ее сознания пряталась сумасшедшая мысль: ее удивительная память о прошлом не просто пробудилась в ней, она заново родилась… И тут же она вспомнила об этом таинственном компасе-эмуляторе. Бабушка показывала его, как она могла забыть, тогда тоже щелкали плашечки с буквами, складывались в слова и просили: «Не забудь, не забудь…». Одно и то же просил компас тогда: «Не забудь!» А она забыла. Забыла? И как попал компас к старьевщику? А может, забытые вещи сами покидают тех, кто их забывает? Но возвращаются, когда в них настает нужда? Всегда ли возвращаются?..

Она открыла альбом и прочитала:

 
Кони-кони, кони-кони,
Мы сидели на балконе,
Чай пили, воду пили,
По-чабичарябски говорили:
Чаби, чаряби Чаряби, чаби-чаби.
 

А ниже шли цифры: 2–6; 2– 12; 3–3; 2–1; 2–2; 3–3; 1–3; 2–7; 3–3; 1–2; 2–6; 1–4; 1–3; 1–2; 1–1; 1–4!

Да это ведь одна из тех самых считалочек, которые они вместе с Сашей читали на старинных стенах в центре города в тот день, когда они познакомились. Странно… Очень странно… Чаби, чаряби…Как попала эта считалочка на те стены, почему она записана на первой странице старинного альбома?

Она еще раз пробежала глазами считалочку, что-то показалось в ней не таким, как в тот день, когда они читали ее с Сашей. Точно!.. Там тогда была вот эта строчка: «по-турецки говорили», а чабичарябский язык они потом придумали с ним – для смеха… Вдруг она поняла: если бы кто-то хотел обратить ее внимание на этот альбом, на что-то еще, связанное с этим альбомом, то вернее способа было не найти, чем эта считалочка. Даша принялась листать альбом. В нем было совсем чуть фотографий – бородатые старики, дети в матросских костюмчиках, барышни в парадных платьях да старинные открытки с видами города, но в основном пространство альбома занимали стихи, старательно вписанные чьей-то аккуратной рукой. Так пишут те, кто делает это не часто, а, скорее всего, кто не так давно постиг премудрость письма, и ему нравится писать, но он еще опасается помарок, клякс, ошибок:

 
Когда б не смутное влеченье
Чего-то жаждущей души,
Я здесь остался б – наслажденье
Вкушать в неведомой тиши.
 
 
Забыл бы всех желаний трепет,
Мечтою б целый мир назвал —
И всё бы слушал этот лепет,
Всё б эти ножки целовал…
 

1833 г.

Строчка с годом написания этого пушкинского стиха была подчеркнута. Случайно?