Текст книги "Беседы о литературе: Запад"

Вы говорите, что спастись можно и без крещения, даже вне Церкви. Тогда получается, что и Господь наш зря приходил на землю? И без Христа возможно спасение?

Я не говорю о том, что так и надо действовать. Я говорю о том, что это возможно, и напоминаю Вам о том, что митрополит Антоний Сурожский тоже говорил как-то, что мы с вами не знаем, кто спасется, мы с вами не можем быть судьями вместо Бога. Не нам с вами, людям, решать, кто спасется. Давайте посмотрим на себя, давайте возьмем в руки зеркало, увидим наши с вами грехи, пороки, слабости, увидим нашу с вами злобу и ненависть, нашу с вами раздражительность, нашу с вами лживость. А потом давайте посмотрим на кого-то из людей неверующих, на кого-то из язычников и вдруг увидим, что они, язычники или «неверы», безбожники, атеисты или заведомо верящие во что-то, очень далекое от того, во что верим мы, – по сравнению с нами лучше и чище, добрее и нравственнее. И что тогда сказать? Тогда можно будет сказать только одно: что тот, кто знал волю своего господина, но не творил ее, бит будет много, а тот, кто не знал, но творил достойное наказания – будет бит меньше[79]79
  Ср. Лк 12: 47–48.


[Закрыть]. И я, заканчивая ответ на вопрос, скажу: да, Вы православная христианка, да, Господь привел Вас к познанию Своей истины. Но ведь к Вам же Он обращается со словами: «Или глаз твой завистлив от того, что Я добр?..»[80]80
  Ср. Мф 20: 15.


[Закрыть]

В моей практике общения с заключенными я сталкивался с таким подходом, когда они оправдывают себя: «Ну, я тогда еще не был христианином». Этот вопрос хорошо исследован апостолом Павлом. У него точно сказано о судьбе нехристиан: «Те, которые, не имея закона, согрешили, вне закона и погибнут…»[81]81
  Рим 2: 12.


[Закрыть] Это значит, что те, которые вне закона не согрешили, оправданы. Ведь они, как говорит апостол Павел, имеют закон, написанный в сердцах[82]82
  См.: Рим 2: 15.


[Закрыть].

«В сердцах»… Да, спасибо Вам. Мне уже как-то приходилось писать в статье о совести (она называется «Еяже ничтоже в мире нужнейше»[83]83
  См.: Чистяков Г. С Евангелием в руках. М., 2015. С. 136–143.


[Закрыть]) именно об этом. Я специально взял в качестве заголовка формулу из Великого покаянного канона преподобного Андрея Критского, потому что в этом памятнике аскетической мысли, в этом покаянном взывании, которое, к счастью, до нас дошло и, к счастью, нами используется, прямо сформулирована такая важная доктрина, как отношения между нами и нашей совестью.

Вы сегодня подчеркиваете, в чем заключается смысл фарисейства. Можно считать себя крещеным, ходить в храм, соблюдать посты – и быть далеким от Бога и от людей.

Мне кажется, что наш постоянный слушатель и собеседник, человек, у которого действительно есть опыт диалога с заключенными, сегодня подчеркнул очень важную вещь: что часто мы, те, кто пришел ко Христу довольно поздно, оправдываем себя тем, что мы тогда были не христиане. Да, тогда мы, может быть, были еще не христиане, но мы тогда уже были люди, Богом призванные к жизни. И совесть в нас уже была, она в нас уже говорила, но мы только заглушали почему-то ее голос и теперь тоже пытаемся заглушать, подменяя совесть новым законом, которому следуем. Это очень опасно – заглушать голос совести, это приводит к страшному перерождению. Не случайно, когда думаешь о Данте, то, хочешь того или нет, называешь его поэтом совести человеческой.

Скажите, кто более наказуем: тот, кто много терпит и старается помогать людям, но по своим обстоятельствам, нагрузке не может часто посещать церковь, или люди, которые стараются поднять наше сознание до Бога, а сами грешат? И второй вопрос: как часто Христос спускается в ад, чтобы спасти такие вот невинные души?

Ну, во-первых, решать, кто спасется – не нам с Вами. Я только вспоминаю сейчас маленькую притчу: люди между собой говорили, что как-то раз православные женщины собрались поехать помыть больную и вдруг вспомнили, что сегодня Казанская. И не поехали. Вот нам бы не оказаться в такой ситуации. Это первое. И второе: Христос спускается в Ад для того, чтобы нас оттуда выводить. Не умерших, а прежде всего еще живых. И Данте тоже написал свою поэму, чтобы мы это поняли: что выйти из Ада желательно всё-таки при жизни. Чтó будет после смерти – мы с вами пока не знаем. Подождите. Каждому будет открыто в свой черед.

Конечно, хорошо, когда человек живет по совести, даже если он неверующий, но этого недостаточно. Многие интеллигенты ведь ушли в секты, уклонились, потому что не знали христианства.

Никто не утверждает, что этого достаточно. Секта, как мне кажется, отторгает от себя интеллектуала, выплевывает, выбрасывает его; секте не нужен интеллектуал. Это с одной стороны. А с другой стороны, человек, защищенный своей культурой, на эту сектантскую проповедь просто не поддастся. Я уже неоднократно говорил об этом и по телевидению, и здесь, в нашем радиоэфире, что, на мой взгляд, главный рычаг в нашем противостоянии сектантству – это всё-таки культура. Человек, воспитанный на классической литературе, на классической музыке; человек, который привык ходить в Третьяковскую галерею, в Русский музей, на выставки; человек, который привык смотреть альбомы по искусству и читать книги, привык ходить в консерваторию и вдумываться в стихи поэтов, повторяя их про себя, иногда даже вместо молитвы, – такой человек, который читал Пушкина и Данте, Лермонтова и Ахматову, Шекспира и Гёте, никогда не поддастся ни на какую сектантскую проповедь. И если мы с вами хотя бы раз в жизни не спали до утра, потому что читали «Гамлета» Шекспира, или «Доктора Живаго» Пастернака, или Пушкина, или Тургенева, или Данте, или Гомера, или того же Вергилия, о котором мы всё время вспоминаем, когда говорим о Данте, – если мы хотя бы раз в жизни не спали ночь из-за того, что читали такую книгу, то нам никакая секта не страшна. Культура – это один из самых удивительных рычагов в руках Божьих, рычагов, которыми Господь от многого нас защищает. Конечно, культура не может заменить всё. Культура – это не окончательное и не полное противоядие, но очень важный компонент, который помогает нам не сломаться, не упасть, не попасть в яму, не забрести в какой-нибудь грязный тупик. Давайте об этом будем помнить.

Сегодня, продолжая разговор о «Божественной комедии» Данте, мы попытались поговорить о том, как видит поэт судьбу человека, который не был христианином по той причине, что не слыхал о евангельской проповеди. Подчеркиваю: не в силу того, что он сознательно ее отверг, а в силу того, что о ней не слыхал. Мы говорили о том, что свет Христов, просвещающий всех, проникает и туда, куда не достигают ноги благовестника. Свет Христов, который просвещает всех, проникает через любые стены, включая тюремные, касается самых неожиданных сердец – сердец людей, еще вчера закостенелых в своем грехе и своей злобе, людей, казалось, абсолютно безнадежных. Данте – поэт, который удивительно почувствовал, чтó такое свет Христов, и описал этот свет в третьей кантике своей поэмы – в «Рае». Здесь он говорит о том, что свет, который исходит от Христа, может преобразить самое мрачное и вернуть жизнь самому закостеневшему в пороке.

Беседа восьмая
12 декабря 1997 года

Среди античных писателей есть автор по имени Аполлодор. Как обычно, мы не знаем, кем был этот человек. До нас дошел только текст его сочинения «Мифологическая библиотека». Здесь изложены в краткой форме, но очень обстоятельно все греческие мифы. Действительно, фактически все, без исключения. Кончается «Мифологическая библиотека» рассказом об Одиссее. Одиссей – последний герой этой книги: он умирает – и на этом заканчивается греческая мифология. Начинается история с ее трудными дорогами и перепутьями, со множеством самых разных событий, но, подчеркиваю, не мифология, а история.

Одиссей – человек, который, как говорится в начале гомеровской поэмы, «многих людей городá посетил и обычаи видел»[84]84
  «Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который / Долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою, / Многих людей города посетил и обычаи видел». Это начальные строки «Одиссеи». Цит. по: Гомер. Одиссея / Пер. В.В.Вересаева. М., 1953. С. 3.


[Закрыть]. Одиссей – это путешественник, это мореплаватель, который посетил все острова и земли тогдашнего мира. Действительно, когда читаешь «Одиссею», то понимаешь, что ее авторы или автор хотели представить нам мир во всей его полноте.

Одиссей, последний герой греческой мифологии, через две с лишним тысячи лет после того, как «Одиссея» была написана, становится героем еще одной поэмы, опять-таки чрезвычайно известной, может быть, самой знаменитой и самой блестящей поэмы, но уже не древности, а Нового времени. Я имею в виду «Божественную комедию» Данте Алигьери. В XXVI песни «Ада» Данте встречает Одиссея, которого он называет по-итальянски Улиссом. Это имя, Улисс, взято из латинского языка. Так называли Одиссея римляне. Данте встречает Улисса, и как некогда в гомеровской поэме Одиссей рассказывал о своих странствиях царю Алкиною на острове феаков, так теперь он рассказывает о своих дальнейших странствиях Данте и Вергилию:

 
                                                      …«Когда
Расстался я с Цирцеей, год скрывавшей
Меня вблизи Гаэты, где потом
Пристал Эней, так этот край назвавший, —
Ни нежность к сыну, ни перед отцом
Священный страх, ни долг любви спокойный
Близ Пенелопы с радостным челом
Не возмогли смирить мой голод знойный
Изведать мира дальний кругозор
И всё, чем дурны люди и достойны.
И я в морской отважился простор,
На малом судне выйдя одиноко
С моей дружиной, верной с давних пор.
Я видел оба берега, Моррокко,
Испанию, край сардов, рубежи
Всех островов, раскиданных широко.
Уже мы были древние мужи,
Войдя в пролив, в том дальнем месте света,
Где Геркулес воздвиг свои межи,
Чтобы пловец не преступал запрета;
Севилья справа отошла назад,
Осталась слева, перед этим, Сетта.
“О братья, – так сказал я, – на закат
Пришедшие дорогой многотрудной!
Тот малый срок, пока еще не спят
Земные чувства, их остаток скудный
Отдайте постиженью новизны,
Чтоб, солнцу вслед, увидеть мир безлюдный!
Подумайте о том, чьи вы сыны:
Вы созданы не для животной доли,
Но к доблести и к знанью рождены”.
Товарищей так живо укололи
Мои слова и ринули вперед,
Что я и сам бы не сдержал их воли.
Кормой к рассвету, свой шальной полет
На крыльях вёсел судно устремило,
Всё время влево уклоняя ход.
Уже в ночи я видел все светила
Другого остья, и морская грудь
Склонившееся наше заслонила.
Пять раз успел внизу луны блеснуть
И столько ж раз погаснуть свет заемный,
С тех пор как мы пустились в дерзкий путь,
Когда гора, далекой грудой темной,
Открылась нам; от века своего
Я не видал еще такой огромной.
Сменилось плачем наше торжество:
От новых стран поднялся вихрь, с налета
Ударил в судно, повернул его
Три раза в быстринé водоворота;
Корма взметнулась на четвертый раз,
Нос канул книзу, как назначил Кто-то,
И море, хлынув, поглотило нас».[85]85
  Ад. XXVI, 90–142.


[Закрыть]
 

Такова «Одиссея» внутри «Божественной комедии» Данте. Надо сказать, что Данте, который не знал греческого языка, не читал Гомера. Не читали Гомера в большинстве своем и его современники ни в Италии, ни в других странах Европы. Данте знал содержание гомеровских поэм из двух книг позднего времени, написанных об истории Троянской войны на латинском языке. Данте знал сюжет гомеровских поэм, в частности историю с троянским конем, из «Энеиды» Вергилия. Данте знал начало гомеровской «Одиссеи» из «Беседы об искусстве поэзии» Горация, в которой Гораций приводит несколько первых строк из «Одиссеи» в своем латинском переводе. Данте знал какие-то фрагменты гомеровских историй из элегий Овидия.

Таким образом, информация о том, что же нам рассказывают поэмы «Илиада» и «Одиссея», у Данте была, но взята она из вторых рук. И когда читаешь эту часть «Божественной комедии», вот эти терцины, только что мною прочитанные, то замечаешь буквально в каждой строчке скрытую цитату либо из Вергилия, либо из Горация, либо из Овидия. Данте очень хорошо помнит эти стихи, всё, что говорится об Одиссее у римлян, потому что, не зная греческого языка, он мог читать только римлян и не был в состоянии познакомиться с тем, что же говорили об Одиссее греки и, прежде всего, сам Гомер.

У Данте Одиссей не просто путешественник, у Данте Одиссей – это человек, главным содержанием жизни которого становится стремление постигать новое, жажда открывать неизведанное. Если мы просто вчитаемся в те слова, которые здесь употребляет Данте, то окажется, что речь постоянно идет о задаче человека размышлять, раскрывать, постигать новое, помнить, что в отличие от животных мы, люди, рождены, вернее, сотворены – Данте так прямо и говорит «сотворены» – для добродетели и познания. Мы, люди, всё время горим жаждой нового. Разум – вот чем отличается человек, и этот разум заставляет идти всё дальше и дальше. Если в древности Одиссей путешествовал где-то в восточной части Средиземного моря, то теперь Данте отправляет его на запад, заставляет его выйти через Гибралтарский пролив из Средиземного моря в Атлантический океан и двигаться куда-то по направлению к Новому Свету.

Напомню, что «Божественная комедия» написана в начале XIV века, задолго до Колумба, задолго до великих географических открытий, но тот порыв, который потом поведет корабли Васко да Гамы, Магеллана, Колумба и других великих путешественников эпохи Возрождения, уже чувствуется на страницах «Божественной комедии». И этот порыв объяснить можно не экономикой, не околополитическими причинами и не колонизаторскими идеями. Нет, этот порыв можно объяснить только жаждой постигать новое, стремлением открывать неизвестное – стремлением, которое носит чисто религиозный характер. Очень важно осознать тот факт, что рассказ об Одиссее, Улиссе, как называет его Данте в «Божественной комедии», теснейшим образом связан с целым рядом мест Дантова трактата «Пир» – трактата, в котором речь идет как раз о том, чем отличаются люди от остальных живых существ. «Все люди, – говорит Данте, – по природе своей стремятся к познанию. И поскольку человек имеет склонность к собственному совершенству, а знание есть высшее совершенство нашей души, то в нем заключено наше высшее счастье. И поэтому все мы от природы стремимся к нему»[86]86
  О. Георгий переводит с итальянского первые строки, с которых начинается трактат Данте «Пир». В опубликованном на рус. яз. переводе А.Г.Габричевского это место выглядит так: «…Все люди от природы стремятся к познанию. Причина этому та, что каждое творение, движимое предначертанием своей первоначальной природы, имеет склонность к собственному совершенству; и так как познание есть высшее совершенство нашей души и в нем заключено наше высшее блаженство, все мы от природы стремимся к нему» (Данте Алигьери. Божественная комедия. Новая жизнь. Стихотворения, написанные в изгнании. Пир. М., 1998. С. 563).


[Закрыть]. Итак, в знании Данте видит ultima perfezione – высшее, или последнее, совершенство нашей души. Высшее, или последнее, счастье, ultima felicitade, Данте видит в том, чтобы открывать – и не просто открывать новое, но открыть мир во всей его полноте. Увидеть мир не частями, не во фрагментах, а во всей его целостности.

Именно человеку показывает Бог сотворенный мир и человека призывает дать в этом мире имена животным, зверям, птицам и рыбам. Человек как открыватель мира появляется перед нашими глазами уже на первых страницах Библии. Человек именно как открыватель мира становится одним из центральных объектов философии Данте. Одиссей, Улисс – это, если хотите, символ той жажды открывать новое, о которой постоянно размышляет великий итальянский поэт. «Человека отличает от животных разум», – читаем мы в русском переводе Дантова трактата «Пир» (Convivio). Но если мы прочитаем эту совершенно удивительную книгу на итальянском языке, то увидим, что там употреблено не слово ragione, а другое итальянское слово – mente. Оно, как практически любое слово итальянского языка, пришло сюда из латыни. Это латинское существительное mens. И надо сказать, что его действительно нельзя перевести на русский язык. «Рассудок», «разум», «ум» – ни одно из этих значений не подходит. Mens, или итальянское mente, – это нечто большее: это и рассудок, и сердце, и ум, и разум, и душа в одно и то же время. Эквивалента этому слову нет в русском языке. Эквивалента этому слову нет и в греческом языке. Быть может, эквивалентом его в языке Нового Завета является выражение апостола Петра «внутренний человек» или «сокровенный сердца человек»[87]87
  См.: 1 Петр 3: 4.


[Закрыть]. Наше «Я» в его целостности и неразделимости – это и есть mente дантовского «Пира», то, что отличает человека от животных. Mente – это то в человеке, что ведет его вперед, что заставляет его не останавливаться, а двигаться всё дальше и дальше.

Мне хочется обратить ваше внимание на несколько фрагментов из Дантова «Пира». «…У животных жить – значит ощущать <…> а у человека жить – значит пользоваться разумом, способность же пользоваться разумом и есть сущность человека. Итак, если жизнь есть сущность живущих, если жить для человека значит пользоваться разумом и если пользование разумом есть сущность человека, то и отказ от этого пользования есть отказ от своей сущности, иными словами, смерть»[88]88
  Пир. IV, 7. Данте Алигьери. Божественная комедия. Новая жизнь. Стихотворения, написанные в изгнании. Пир. М., 1998. С. 689–690.


[Закрыть]. Итак, говорит Данте, «мертв тот, кто не становится учеником, кто не следует за учителем»[89]89
  Там же. С. 690.


[Закрыть]. Мертв тот, добавим мы с вами, комментируя этим фрагментом Дантова «Пира» Дантову «Одиссею», которую мы с вами обнаружили внутри «Божественной комедии», – кто не стремится к открытию нового. Данте говорит выше, на страницах того же трактата «Пир», о том, как важно увидеть мир в целом – увидеть и осмыслить мир как целое: не какую-то его часть, а именно весь мир.

В следующем из своих трактатов, в «Монархии», написанной на латинском языке, Данте размышляет о том, как важно осознать себя принадлежащим к человечеству. И, может быть, кто-то из вас помнит, что именно Данте первым ввел в язык философии, в язык науки, в язык человечества само это слово – «человечество», humano universitas. Итак, если мы сможем увидеть мир как целое, устремившись вслед за Улиссом, и открывать всё новое и новое в этом мире, то тогда мы осознаем себя не греками и не римлянами, не итальянцами и не французами, не русскими и не филиппинцами – мы осознаем себя людьми, принадлежащими человечеству. Христос, как говорит Данте, приходит к человечеству: не к какому-то одному народу, а ко всем людям, принадлежащим к этой самой humano universitas – к человеческой всеобщности, так же, как и Бог сотворил мир в целом, а не по частям. Эта истина открывается для человека через то стремление постичь новое, через ту жажду нового, о которой говорится в XXVI песни Дантова «Ада».

Вот так Одиссей, по-латыни и по-итальянски Улисс, последний герой греческой мифологии, становится для новой Европы символом стремления открывать, стремления познавать новое и осмыслять мир в его целостности, как говорит об этом Данте на страницах «Божественной комедии», и как напряженно размышляет он об этом в своем трактате Convivio – «Пир».

Беседа девятая
16 декабря 1997 года

Оказавшись в Аиде, среди тех, кто умер, был убит, погиб, Одиссей узнаёт, что дома, на Итаке, у него уже умерла мать. Он встречает здесь ее тень. Он разговаривает с теми тенями, которые видит здесь.

Здесь же встречает он и Ахилла, тень которого спрашивает Одиссея:

 
                                                                                           …«Зачем ты
Здесь, Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный?
Что, дерзновенный, какое великое дело замыслил?
Как проникнул в пределы Аида, где мертвые только
Тени отшедших, лишенные чувства, безжизненно веют?»[90]90
  Гомер. Одиссея. XI, 472–476. Здесь и далее «Одиссея» Гомера цитируется в переводе В.А.Жуковского.


[Закрыть]
 

Одиссей поражается тому, что в то время, как он сам никак не может вернуться домой – «отчизны милой еще не видал; я скитаюсь и бедствую»[91]91
  Там же. 481–482.


[Закрыть], Ахилл царствует над мертвыми, «столь же велик <…> как в жизни некогда был»[92]92
  Там же. 485–486.


[Закрыть]. А Ахилл на это отвечает Одиссею:

 
«О Одиссей, утешения в смерти мне дать не надейся;
Лучше б хотел я живой, как поденщик, работая в поле,
Службой у бедного пахаря хлеб добывать свой насущный,
Нежели здесь над бездушными мертвыми царствовать, мертвый».[93]93
  Там же. 488–491.


[Закрыть]
 

Здесь, в мире теней, всем очень грустно, ибо тут нет жизни. Такой вывод можно сделать из чтения XI песни гомеровской «Одиссеи», в которой рассказывается, как Одиссей спускается в Аид, в царство мертвых, и в полумраке находит здесь безжизненные тени тех людей, которых он некогда знал на земле.

Этим гомеровским рассказом навеяна шестая песнь «Энеиды» Вергилия. Вергилий писал через целую тысячу лет после того, как появилась гомеровская «Одиссея», и описал Аид совсем по-другому. У него в царство мертвых спускается Эней, герой и странник, спасшийся из Трои и ищущий берегов новой родины. Этой родиной станет для него Италия. Эней спускается в мир усопших, чтобы встретить там своего отца Анхиза. У Вергилия в Аиде одни страдают, другие пируют и «хором пеан распевают веселый». И, наконец, третьи. Они «прегрешенья в муках своих искупают и грех омывают постыдный»[94]94
  Вергилий. Энеида. VI, 739–742. Здесь и далее цитаты из «Энеиды» Вергилия приводятся в переводе В.Я.Брюсова и С.М.Соловьёва.


[Закрыть], чтобы затем перейти в Элисий, а после сделать шаг к какой-то лучшей доле. Итак, здесь, в царстве мертвых, Эней у Вергилия встречает грешников.

 
Здесь – кто, пока оставалась жизнь, ненавидели братьев,
Руку подъял на отца иль запутал в обмане клиента,
Также и те, кто на кладах в земле отысканных спали,
Близким доли не дав, – таких великие сонмы, —
В прелюбодействе кто был убит, кто пошли за безбожным
Войском и в верности кто господам изменить не боялись, —
Заперты, все они ждут наказаний. Узнать не пытайся,
Что им за казнь и какие дела иль судьбины их ввергли.
Камень огромный вращают одни; на спицах колесных
Пригвождены, те висят; сидит и сидеть будет вечно
Фесей несчастный; и самый из всех злополучнейший Флегий
Увещевает и гласом клянется великим меж теней:
«Не презирать богов на примере учитесь и правде!»[95]95
  Там же. 608–620.


[Закрыть]
 

Итак, здесь, у Вергилия, мы уже видим, как наказываются за свои грехи люди, совершившие при жизни зло. А дальше говорится о том, что в блаженстве пребывают те, например,

 
За отечество кто, сражаясь, раны прияли,
Кто непорочны остались <…>
Кто – благочестны <…>
Изобретеньям искусным кто жизнь свою посвятили,
Память оставили кто в других о себе по заслугам;
Всем белоснежная им виски обвивает повязка.
<…>
Души блаженные![96]96
  Вергилий. Энеида. VI, 660–669.


[Закрыть]
 

Так восклицает, говоря об этих людях, Вергилий. Здесь же у Вергилия описывается Харон, который перевозит усопших на своей ладье в царство мертвых через Стикс:

 
Лишь перевозчик, уже со Стиговых волн, их заметил,
Шедших по роще безмолвной и к брегу стопы обративших,
Первым он так приступил, говоря, и сам укорял их:
«Вооруженный, ты кто, что к нашим рекам стремишься?
Молви, зачем ты пришел, уж оттуда и шаг удержи свой.
Теней здесь область и Грёз и Ночи снотворной;
В Стигийском челне возить тела беззаконно живые».[97]97
  Там же. 385–391.


[Закрыть]
 

Харон говорит это, предполагая сначала оттолкнуть Энея, но потом всё же помогает ему попасть в царство усопших.

Практически одновременно с «Энеидой» Вергилия в Евангелии от Луки появляется рассказ, который мы все очень хорошо помним: притча о богатом и Лазаре. Ее рассказывает нам Иисус. Умер Лазарь, нищий, который лежал в струпьях у ворот богача, умер и богач, который одевался в порфиру и виссон и каждый день пиршествовал блистательно. И вот этот богатый человек «в аде, будучи в муках, поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сем»[98]98
  Лк 16: 23–24.


[Закрыть]. Одних, по Евангелию, ожидает после смерти одна участь, страшная, такая, как участь богатого, других – пребывание на лоне Авраамовом, участь бедного Лазаря. Естественно, что этот евангельский рассказ с той поры, как появилось Евангелие, оказался, как и все остальные евангельские тексты, в центре внимания христиан.

И вот уже в VI веке Папа Григорий Великий, которого мы называем по-славянски Григорий Двоеслов, в своей книге «Диалоги», или «Собеседования», описывает историю некоего воина, который сначала скончался, пораженный внезапной болезнью, и потом, пока тело его лежало непогребенным в течение следующей ночи, низведенный в разные части Ада, увидел многое, о чем раньше слышал, но не верил. Потом, по прошествии суток, он вернулся к жизни и рассказал вот что[99]99
  См.: Григорий Двоеслов. Собеседования: О жизни италийских отцов и о бессмертии души. Глава 36.


[Закрыть]: испустив дух, он лежал бездыханный, но вскоре очнулся и увидел мост. Под этим мостом «протекала река, черная и мрачная, источавшая невыносимо зловонный пар». «На противоположном же берегу расстилались луга приятные и зеленеющие, испещренные благовонными полевыми цветами; на них виднелись сонмы людей, облаченных в белые одежды. Такое было в этих местах сладостное благовоние, что самый аромат сладостью своею насыщал расхаживающих там и живущих. Там же были отдельные жилища, исполненные сильным сиянием; там воздвигали некий дом изумительной роскоши, который, казалось, строился из золотых кирпичиков. <…> Были и на берегу означенной реки некие обиталища, но до одних доходили поднимавшиеся оттуда зловонные пары, других же источаемое рекой зловоние вовсе не касалось. Мост сей служил для следующего испытания: если бы кто из неправедных хотел перейти по оному, он падал в мрачную и зловонную реку, праведные же, на коих не было вины, могли свободным и спокойным шагом проходить по нему в места приятные»[100]100
  Цит. по: Ярхо Б.И. Из книги «Средневековые латинские видения» // Восток – Запад. Исследования. Переводы. Публикации. М., 1989. Вып. 4. С. 44–45.


[Закрыть]. Видел он, как рассказывает святитель Григорий Двоеслов, разных людей, которых он знал при жизни, видел, как одни мучились, а другие, наоборот, не испытывая никаких мучений, переходили через этот мост «с уверенностью, соответствовавшей чистоте их земной жизни»[101]101
  Там же. С. 45.


[Закрыть]. Так писал святитель Григорий Великий, живший в VI веке.

В первые годы революции известный филолог и историк Б.И.Ярхо подготовил замечательную книгу «Средневековые латинские видения». Книга эта была уже полностью готова и даже набрана, но по разным причинам – я всё же полагаю, что это были причины цензурного характера, ведь уже наступила революционная эпоха, – не увидела света. Полностью она не опубликована до сих пор, но фрагменты ее лет, наверное, десять тому назад увидели свет в сборнике «Восток – Запад», изданном Институтом востоковедения РАН. Ярхо собрал в своей книге самые разные свидетельства о видениях загробного мира и тексты, содержащие рассказы о такого рода видениях. С VI и вплоть до XII века они довольно часто появлялись в самых разных странах Европы. И весь этот материал, начиная с видений, которые описывают святитель Григорий или Беда Достопочтенный, и вплоть до XIII века, он собирает в своей книге. В XIII веке жила блаженная Матильда из Хакеборна, которая в своем видении рассказывает о Чистилище как о высокой горе, на которую поднимаются грешники и мало-помалу избавляются от своих грехов. Я подчеркиваю, что, говоря о Чистилище, имею в виду не позднейший римский догмат, а поэтический образ средневекового народного сознания, тот поэтический образ, который присутствует в «Диалогах» святителя Григория Двоеслова.

Итак, к рубежу XIII и XIV веков сложилось то представление о посмертной судьбе человека, которое в своей «Божественной комедии» переосмысливает Данте Алигьери. Гомер, Вергилий, Евангелие, святитель Григорий и многочисленные видения посмертной судьбы человека – огромная литература – были перед глазами у Данте и в его памяти, когда он взялся за «Божественную комедию». И не случайно именно тот поэт, который некогда подарил человечеству «Энеиду», именно тот поэт, который рассказал о том, как в Царство мертвых спускался Эней, становится провожатым Данте через его Ад.

Данте был не только блестящим поэтом, Данте был очень внимательным читателем книг своих предшественников. И если мы начнем вчитываться строчка за строчкой в «Божественную комедию», то увидим, как здесь обретают новую жизнь отдельные места из VI песни «Энеиды» Вергилия, из Овидия, Альбия Тибулла и других античных и средневековых поэтов, как здесь обретают новую жизнь рассказы из средневековых видений. Причем надо сказать, что Данте не первый, кто излагает такого рода видения в стихах. Стихотворных видений было довольно много написано также в IX–XI веках и даже несколько раньше. Данте рассказывает нам о том страшном путешествии, которое он совершил через Ад, о восхождении на гору Чистилища – совсем как у Матильды из Хакеборна, о путешествии по Раю. У святителя Григория в его книге «Диалоги» есть такое замечание: «Когда показуются [людям] адские казни, это совершается над одними для предупреждения, над другими для сведения: дабы те увидели зло, которого должны опасаться…»[102]102
  Цит. по: Ярхо Б.И. Из книги «Средневековые латинские видения» // Восток – Запад. Исследования. Переводы. Публикации. М., 1989. Вып. 4.


[Закрыть] Итак, этим видением адских мук и посмертной судьбы человека, иногда страшной, говорит Папа Григорий, живой человек предупреждается о том, что надо как-то изменить жизнь. Между прочим, об этом говорит уже Вергилий, у которого Флегий

 
Увещевает и гласом клянется великим меж теней:
«Не презирать богов на примере учитесь и правде!»[103]103
  Вергилий. Энеида. VI, 618–620.


[Закрыть]
 

На нашем примере, говорит мертвый из Аида, обращаясь к живым, учитесь правде: сделайте выводы из нашей судьбы и постарайтесь жить по-другому. Но именно такова основная идея у Данте. Поэт обращает свою «Божественную комедию» к живым, предлагая читателю задуматься над его собственной жизнью. «Чистилище» Данте – это не столько рассказ о посмертной судьбе человека, сколько приглашение подняться по лестнице. Поскольку Данте не знал греческого языка, он не читал «Лествицу» преподобного Иоанна, но он, думаю, знал книгу Зенона Веронского, который написал на латинском языке о лестнице добродетели, по которой необходимо подняться каждому. Правда, этот церковный писатель у Данте ни разу не упомянут, но думается мне, что Данте мог знать его сочинения. Тем более что те усилия, которые приглашает нас предпринять Зенон Веронский, поднимаясь по лестнице добродетели, именно таковы, как рассказывает и Данте, карабкаясь всё выше и выше по скалам Чистилища.

В Евангелии богатый человек, обращаясь к Аврааму из Ада, восклицает: «Так прошу тебя, отче, пошли его [Лазаря] в дом отца моего, ибо у меня пять братьев; пусть он засвидетельствует им, чтобы и они не пришли в это место мучения»[104]104
  Лк 16: 27–28.


[Закрыть]. Богатый просит Лазаря рассказать живым о посмертной судьбе человека, чтобы они изменили свою жизнь, пока живы. В сущности, именно эту задачу выполняет Данте в своей поэме. Во II песни «Ада» Данте рассказывает нам о том, как объясняет ему Вергилий, почему он, поэт, при жизни оказался здесь, в подземном мире, и почему Вергилий сопровождает его теперь в путешествии по Аду. Вергилий говорит, что ему явилась Беатриче и сказала:

 
«Мой друг, который счастью не был другом,
В пустыне горной верный путь обресть
Отчаялся и оттеснен испугом.
Такую в небе слышала я весть;
Боюсь, не поздно ль я помочь готова,
И бедствия он мог не перенесть.
Иди к нему и, красотою слова
И всем, чем только можно, пособя,
Спаси его, и я утешусь снова».[105]105
  Ад. II, 61–69.


[Закрыть]
 

«Спаси его» – в русском переводе Михаила Лозинского. «Помоги ему», – восклицает Беатриче в итальянском тексте у Данте, обращаясь к Вергилию: помоги ему, живому поэту, увидеть посмертную судьбу человека и измениться, стать другим, выйти из Ада и начать восхождение по скалам Чистилища всё выше и выше. Именно в этом восхождении живого от греха к правде и состоит смысл поэмы Данте. Это не рассказ о посмертной судьбе человечества – это призыв измениться, призыв, который в силу красоты слова, его отличающей, может быть услышан очень многими, и прежде всего теми, кто никогда не брал в руки «Диалоги» святителя Григория.

Итак, мы размышляли сегодня о том, как у Данте появилась мысль о будущей поэме. Мы говорили об источниках Данте и о его предшественниках, начиная с Гомера, Одиссей которого тоже спускался в Аид так же, как впоследствии спускался в Ад Данте. Мы говорили об Энее, который спускался в Аид у Вергилия. И наконец о том путешествии в подземный мир и в царство усопших, о котором рассказал в своих «Диалогах» святитель Григорий Великий, или Двоеслов, как называем его мы по-славянски.