Текст книги "Беседы о литературе: Запад"
Автор книги: Георгий Чистяков
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 27 (всего у книги 32 страниц)
Поль Верлен
24 июня 1998 года
Начну сегодняшнюю нашу беседу с небольшой цитаты. «Вот перед вами непредвзятый портрет знаменитейшего из вождей символизма. Лицо очевидного дегенерата, асимметрия черепа, черты монголоидного типа. Далее – патологическая страсть к бродяжничеству, дипсомания, распущенность, болезненные фантазии, слабость воли, неспособность обуздать инстинкты. И как следствие того – глубокая душевная тоска, рождающая проникновенные ламентации. В затуманенном мозгу этого слабоумного старика в минуты мистического экстаза возникают видения. Ему являются святые и сам Господь». Так жестко нарисовал портрет Поля Верлена Макс Нордау, известный публицист рубежа XIX и XX веков, человек, которым в свое время зачитывались, а теперь зачастую даже не знают его по имени. Он увидел в лице Поля Верлена тип «очевидного дегенерата». Другие говорили, что поэт был похож на Сократа. Именно как «Сократа парижских кафе» описал его Поль Клодель. Кто-то еще писал о том, что в лице Верлена была какая-то святость. Да и Нордау не отрицал того, что с Богом у поэта были особые отношения.
Действительно, Поль Верлен оставил очень небольшое завещание, в котором было всего лишь несколько слов: «Я ничего не оставляю бедным, потому что я сам бедняк. Я верю в Бога». Действительно, Верлену тогда, хотя он и был избран королем поэтов во Франции, было нечего кому бы то ни было завещать, у него и в самом деле ничего не было. «Я верю в Бога», – пишет этот поэт. Мы знаем об этом и из тех недоуменных реплик его биографов, которые можно найти рассеянными в разных книгах; мы знаем это из характеристики Макса Нордау; мы знаем это из его стихов и, наконец, из его публицистики.
Верлен сам описал свое обращение. Он сидел в тюрьме два года. «Я попросил книг. Мне позволили держать у себя целую библиотеку: словари, классики, Шекспир в подлиннике, прочитанный мною от корки до корки. Представьте себе, сколько у меня было времени. Драгоценные примечания Джонсона и прочих комментаторов – английских, немецких и других – помогли мне как следует разобраться в этом всеобъемлющем поэте. Хотя никогда я не променяю на него ни Расина, ни Фенелона с Лафонтеном, не говоря уже о Корнеле и Викторе Гюго, Ламартине и Мюссе. Никаких газет. Но как же удалось тебе уловить меня, Иисусе? Я позвал священника, попросил у него катехизис. Он тут же дал мне обычнейший катехизис преподобного отца Гома. Я литератор, я остро ощущаю точность, изысканность, словом, всю кухню стилистики. Это мое право и даже мой долг. Более того, эту самую точность и тонкость я дотошно проверяю, внюхиваюсь в них, если угодно. И мне отвратительны общие места любого толка. Но вопреки жалкой манере письма и чуть живому синтаксису преподобный отец Гом оказался для меня, развращенного гордыней, синтаксисом и парижской дурью, провозвестником истины».
Вот как рассказывает о своем чтении катехизиса Поль Верлен дальше, «довольно посредственные доводы в пользу существования Бога и бессмертия души, приводимые отцом Гомом, не очень-то меня увлекли, и признаюсь, не убедили, как ни старался капеллан подкрепить их своим добросовестным и проникновенным толкованием. И тогда капеллан, верно, осененный свыше, сказал мне: “Пропустите эти главы и перейдите сразу к таинству Святого Причастия”. Не знаю, представляют ли эти страницы стилистический шедевр. Не думаю. Но в моем тогдашнем состоянии духа, в той беспросветной тоске – хотя благодаря всеобщему доброму отношению мне тогда жилось не так уж плохо, – в том отчаянье от того, что меня лишили свободы, своего рода стыд за то, что я здесь, – всё это и произвело во мне ранним июньским утром, после ночи горькой и сладостной, проведенной в размышлении об истинности, вездесущности и бесконечности, множественности даров Причастия, отраженных в святом Евангелии преумножением хлебов и рыбы, – всё это, говорю я, и произвело во мне необычную революцию. Именно так. Уже несколько дней в моей камере висело на стене пониже маленького медного распятия (вроде того, что я описал) литографическое изображение Святого Сердца, тоже довольно скверное. Длинная голова Христа и большой изможденный торс под широкими складками одежды, узкие ладони, указующие на сердце, которое лучится и кровоточит, как я впоследствии написал в книге “Мудрость”. Не знаю, что или кто внезапно поднял меня ото сна и выбросил из постели неодетого, и я простерся в слезах, сотрясаясь от рыданий, перед распятием и картинкой, сверх всякого ожидания породившей самую странную для современного католичества, но в моих глазах самую возвышенную вспышку веры».
Итак, на заре очередного тюремного дня, когда-то в июне, ранним утром Верлен почувствовал Божье присутствие в мире после того, как он прочитал в катехизисе несколько страниц, посвященных таинству Евхаристии. После ночи, «проведенной в размышлении об истинной вездесущности и бесконечной множественности даров Причастия, отраженных в святом Евангелии преумножением хлебов и рыбы». Именно таинство Евхаристии привело Поля Верлена к Богу, вернула ему ту детскую веру, которую он давным-давно потерял, пропил, прогулял.
Поэт стал просить своего капеллана об исповеди, но тот говорил о том, что ему еще рано приступать к таинству и просил его думать, молиться, читать, размышлять, испытывать свою совесть. «Я повиновался ему и молился в смирении, молился сквозь слезы, улыбаясь, как ребенок, как искупивший вину преступник. О, я молился, стоя на коленях, воздевая руки горé, молился всем своим сердцем, всей своей душой, всеми своими силами, по всем правилам моего внезапно ожившего катехизиса. Domini, novere Te! Господи, я познал Тебя! Отныне я отринул всякую светскую литературу, даже Шекспира, читанного и перечитанного. Но всё же временами я размышлял, возражал капеллану, задавал вопросы: а что же будет с животными после их смерти? Об этом в святых книгах ничего не говорится. – “Дорогой друг, но ведь святые книги, – отвечал капеллан, – ничего не говорят и о дочерях Адама. Это совершенно излишне. Впрочем, беспредельна милость Господня. Он создал животных для их блага, так же, как и для нашего”. – “А вечный ад”? – “Беспредельна справедливость Господня. Если Он и осуждает на вечные муки, то у него есть причины, заключенные в первооснове вещей, и единственное наше право – склониться перед ними, не пытаясь познать их. Ибо воистину вечные муки являются своего рода тайной. Хотя нет, догмат веры не причисляет их к таинствам”, – и далее в том же роде. Богословские споры шли под сводами старой бельгийской тюрьмы. И вот наконец наступил великий день, день исповеди. Долгой была она и подробной до бесконечности. Моя исповедь, первая после первого причастия. Прежде всего проступки чувственные, проступки во гневе, проступки невоздержанности, также многочисленные проступки лганья по пустякам, ленные проступки как бы неосознанных нечаянных обманов. Опять-таки, чувственные проступки, настаиваю на этом. В ожидании отпущения грехов по совету своего духовного руководителя обратился я к привычным трудам: к разнообразному чтению и, главным образом, к своим стихам». В этот период написана почти вся «Мудрость» – книга, которая по-французски называется «Sagesse», «Господь сказал» и многие другие стихи, по большей части удостоенные признания.
Итак, период первоначальной аскезы, когда поэт отринул всякую светскую литературу, прошел очень быстро. Он возвратился к чтению и читал в то время на английском и на латыни не только святых отцов, например, Августина, но и Вергилия: «Я прочитал все Эклоги, Георгики и большую часть Энеиды». Читал он в это время и французских авторов и был, как говорит поэт дальше, счастлив. Так совершилось его обращение, о котором он очень просто и очень откровенно рассказал, хотя в это время религия во Франции была не в моде, – над ним потом смеялись.
А кто такой Поль Верлен? Это поэт, мемуарные тексты которого мы с вами вместе прочитали сейчас. Поэт, которого обычно называют первым импрессионистом в поэзии, сравнивают с такими художниками, как Клод Моне или Уистлер. Поэт, которого неслучайно избрали королем, назвали его «roi des poètes». Король поэтов, поэт, которому стремились подражать практически все русские авторы рубежа XIX и XX веков, поэт, которого переводили десятки лучших мастеров перевода как начала века, так и нашего времени, поэт, которого не перевели до сих пор, потому что его невозможно перевести.
В сборнике, который был написан в тюрьме и называется «Sagesse», то есть «Мудрость», есть замечательное стихотворение, посвященное Матери Божьей, или Пречистой Деве, как называет, естественно, Ее сам Поль Верлен, поскольку он читал французский катехизис, поскольку он был католиком и учился молиться по старым латинским молитвенникам, по тем молитвенникам, которые иногда до сих пор встречаются даже в наших букинистических магазинах. Paroissien romain, «Латинский молитвенник» называются эти маленькие книжки с гравюрами. Вот именно по одной из них учился молиться Верлен.
Я сознательно прочитал начало этих стихов по-французски, потому что даже, как мне кажется, лучший из русских переводов, сделанный Валерием Брюсовым, всё-таки не передает вполне музыку этого стихотворения:
Прекраснее море,
Чем наши соборы,
На вольном просторе
Немолчные хоры
Могучей стихии —
Гимн Деве Марии!
То яростный гром,
То нежный напев,
Сливаются в нем —
Прощенье и гнев.
В безмерности вод
Ни дум, ни забот.
О! ты терпеливо
И в буре мятежной!
Поешь ты призывы
Так вкрадчиво-нежно:
«Кто чужд упований,
Умри без страданий!»
Средь песен земных
Нет песни милей
Стальных, голубых,
Зеленых зыбей.
Твое торжество —
Прекрасней всего!
La mer est plus belle que les cathedrals. Море прекрасней, чем соборы, средневековые готические храмы… La mer sur qui prie la Vierge Marie! Море, над которым молится Дева Мария. Читаешь эти стихи – и сразу вспоминается средневековый латинский гимн, который во времена Верлена звучал еще в храмах, который был в его молитвеннике и который он, безусловно, знал:
Ave, Maris Stella,
Dei Mater alma,
Atque semper virgo,
Felix coeli porta.
Sumens illud «Ave»
Gabrielis ore.
«О, звезда над морем, Бога Мать благая, Ты вовеки Дева» – так начинается этот гимн. Сергей Сергеевич Аверинцев когда-то сделал прекрасный его русский перевод. Звезда над морем… Матерь Божья, которая молится над морскими волнами. Образ этот готического Средневековья как-то удивительно попал в поэзию Верлена и заставил его читателя по-новому взглянуть на почитание Богородицы, которую называют по-латыни Stella Maris, «Звезда над морем».
Верлен вообще был удивительный поэт именно в своем просторечии. Он явно предпочитает настоящее время, у него почти нет прошедших времен, которых во французском языке немало. Верлен в своих стихах почти всегда рисует какой-то пейзаж, но это пейзаж, как у Клода Моне: в нем почти нет линий, в нем всё размыто, в нем господствует светотень, в нем одни только полутона. Поэзия Верлена – это поэзия втихомолку. Поэзия, впервые в истории французской литературы заговорившая не языком блестящей риторики, не языком, где задействованы живописные, изобразительно-выразительные возможности слова, а языком совершенно иной природы, где слово обретает какую-то внутреннюю силу и воздействует на нас не своим прямым предметным значением, а каким-то ореолом, навевающим и подсказывающим те или иные настроения. Верлен научился вплетать в свои стихи слова из просторечия и уличного жаргона, слова из провинциальной речи, из французского языка, на котором говорили в Бельгии крестьяне и торговцы. Он научился вплетать в свои стихи фольклорные архаизмы и просто неправильные формы слов и грамматические конструкции, которых нет в литературном языке. И это приводило не только к неожиданным, чисто поэтическим звуковым эффектам, нет, – это создавало в его стихах атмосферу абсолютной доверительности и разговорной спонтанности.
Впервые я прочитал Верлена по-французски, наверное, лет двадцать пять тому назад. И на меня как-то совершенно особо подействовала именно эта доверительность. Я понял тогда, что в жизни этого странного человека, который, сильно подвыпив, бродил по парижским бульварам и был похож то ли на Сократа, то ли на недоумка (отчасти прав безжалостный Макс Нордау), действительно огромное место занимал Бог. «Сверхъестественной естественностью» назвал атмосферу, которая царит в стихах Поля Верлена, Борис Пастернак.
Верлен добился чрезвычайно многого и в области ритмики. Он взял шестистопный ямб – александрийский стих, которым всегда писали французы, и с помощью непривычных пауз и неожиданных переносов, из-за которых иногда создается даже впечатление, что это не стихи, а проза, каким-то образом взломал всю классическую французскую версификацию и создал абсолютно новый, еще никогда не звучавший французский язык, язык абсолютной доверительности.
Чем больше я читаю Верлена, тем больше понимаю, что огромную роль в становлении его поэзии сыграл французский молитвенник. Та самая книжечка, о которой я уже упоминал: Paroissien romain. Дело в том, что в таких молитвенниках, которые в эпоху Верлена издавались в основном в Туре, все тексты напечатаны на двух языках: по-латински и во французском переводе, в два столбца на каждой странице. Латинский текст – псалмы в переводе блаженного Иеронима и средневековые гимны, написанные особыми средневековыми латинскими стихами, – были даны с одной стороны. А во второй, правой колонке текста находился их французский перевод, дословно. Перевод, который временами неожиданно напоминал стихи, временами был корявой прозой. Перевод, который при чтении нараспев вдруг обретал какие-то неожиданные поэтические формы. Перевод, в который его авторы иногда сознательно вводили элементы французского стихосложения. Какие-то отголоски александрийского стиха действительно чувствуются в этих старых французских переводах псалмов и средневековых гимнов. Эта книга – я абсолютно уверен – оказала огромное влияние на становление Верлена как поэта, на становление языка новой французской поэзии.
В книге «Мудрость», как и в других поэтических книгах Верлена, есть, конечно, удивительные стихи: стихи о чувстве Бога и о Божьем присутствии. Одно из таких стихотворений я прочитаю по-русски:
Покинувши Париж, приходишь в Notre-Dame,
Там шумы улицы слились в аккорд чуть слышный,
И солнце яркое в тени немеет там,
Пройдя цветных окон узор чудесно пышный.
Спокойной тишиной исполнен этот дом:
В нем явно властвует единый царь – Всевышний.
Вечерни отошли; над черным алтарем
Лишь шесть мерцает свеч; но веет ароматом,
Где с фимиамом слит воск, капавший дождем.
Вот прочтены часы; во мраке синеватом,
Как добрая гроза, звучит суровый хор:
И своды древние ответствуют кантатам.
И полон пением весь сумрачный собор,
Где день, ослабленный Святыми, Королями,
Колеблет в высоте свой теневой узор.
И все здесь говорит о мире, о, словами
Святыми прогнанных, ночных страстях; с колонн
Надежда тянется незримыми руками.
О неземной восторг! сияет светом он,
Сосредоточенным в луче единой Правды!
Да, бесконечно прав экстаз твой, Симеон!
Так предадим же дух мы в руки Бога Правды![220]220
«После Вечерни», из сборника «Сокровенные обедни» (1892). Перевод В.Я.Брюсова.
[Закрыть]
Вот одно из последних стихотворений Поля Верлена, написанных о Соборе Парижской Богоматери. «Сокровенные обедни» – так называется сборник, из которого взято это стихотворение. Я прочитал его в переводе Валерия Брюсова.
Кто только не пытался переводить Верлена! Кто не пытался работать с его странными стихами! Стихами, казалось бы, очень простыми. Даже для тех, кто только начинает еще изучать французский язык, эти стихи зачастую не представляют никаких трудностей. И тем не менее перевести их на русский язык почти невозможно. Прежде всего это касается знаменитого его стихотворения из цикла «Romances sans paroles», «Романсы без слов».
Il pleure dans mon coeur
Comme il pleut sur la ville —
многие люди, даже которые не знают французского языка, знают, во всяком случае, начало этого стихотворения по-французски.
И Федор Сологуб, и Валерий Брюсов, и Иннокентий Анненский, и Илья Эренбург, и Борис Пастернак, и Георгий Шенгели, и Александр Ревич, и многие, многие другие переводили эти стихи. И получались у них в результате прекрасные стихотворения, как, например, у Бориса Пастернака:
И в сердце растрава,
И дождик с утра.
Откуда бы, право,
Такая хандра?
О дождик желанный,
Твой шорох – предлог
Душе бесталанной
Всплакнуть под шумок.
Откуда ж кручина
И сердца вдовство?
Хандра без причины
И ни от чего.
Хандра ниоткуда,
Но та и хандра,
Когда не от худа
И не от добра.
Прекрасные стихи, но всё-таки это не то. Это не то, что по-французски. Это не перевод, это какая-то вариация на тему. Это свое собственное стихотворение написал Пастернак, используя мысли и метрику верленовского. И брюсовское:
Небо над городом плачет,
Плачет и сердце мое.
Что оно, что оно значит,
Это унынье мое?
Это тоже прекрасные стихи, но тоже не перевод. Повторяю, что практически все поэты рубежа XIX и XX веков и в большинстве своем поэты-переводчики нашего времени работали над Верленом, а настоящий его перевод пока еще не получился, несмотря на потрясающую простоту… Здесь нет ничего сложного ни в смысле грамматики, ни в смысле слов. Если вы неполный год учите французский, вы уже можете брать Верлена. Начнете его читать – и в общем всё поймете, и почувствуете и глубину, и красоту, и тонкость, и это особенное просторечие, создающее между читателем и поэтом, между читателем и стихами атмосферу абсолютной доверительности. Всё это так. А перевести эти стихи абсолютно невозможно.
Поэты говорят подобно пророкам. У поэтов есть свой опыт Бога. И вот этот свой, очень личный, очень не укладывающийся в рамки конфессиональности и в рамки французского католицизма второй половины XIX века опыт Бога оставил нам в своих стихах Поль Верлен. Поэт, которому все подражали, которого все переводили. Поэт, которого повторить невозможно. Не в силу ли его абсолютно личных отношений с Тем, славе Которого он открылся в июньское утро в бельгийской тюрьме, упав на колени перед маленьким распятием и зарыдав, как ребенок?
Я с юности помню другой перевод: «Тихо плачет сердце, точно дождик мелкий». И конец: «И ни зла, ни боли, только плачет сердце, плачет оттого ли, что ни зла, ни боли». Это чей перевод?
Я помню этот перевод, но не могу сказать, чей он. «Тихо плачет сердце, точно дождик мелкий». Нет, честно говоря, не соображу… Во всяком случае, это не Сологуб. У Сологуба – «в слезах моя душа». И Пастернака я читал – «и в сердце растрава, и дождик с утра». И у Шенгели – «весь день льет, словно сердце слёзы»… Нет, не знаю, честно говоря. Но попытаюсь найти.
Отец Георгий, мы Вас с удовольствием слушаем, но неужели Вы не чувствуете времени, набата не чувствуете? Ведь среди нас эстетов очень мало, мы в основном образованцы. Сейчас Робеспьера, Марата надо читать нам, Апокалипсис…
Да нет, с какой стати? Ни Робеспьера, ни Марата я вам читать не буду, с этого начнем. А во-вторых, мне кажется, что мы с вами говорим на все темы и не боимся никаких проблем. А Поль Верлен – это человек, который своими стихами очень хорошо помогает нам заглянуть в наше собственное сердце. Знаете, есть книги, которые напоминают зеркало. Начинаешь их читать – и понимаешь, что всматриваешься в самого себя и видишь в себе то, чего прежде не видел. Было время, когда я носил книгу его стихов – к счастью, тогда на улице Качалова, неподалеку от храма Большого Вознесения (другое название этой улицы – Малая Никитская) в магазине букинистических книг продавалось много французской литературы. И вот там за три рубля я купил книгу стихов Поля Верлена, в матерчатом переплете, которую очень долго таскал с собой и зачитал чуть ли не до дыр. Мне кажется, что всё-таки Верлен – это именно такой поэт, которого сегодня очень важно нам читать, потому что он помогает понять читателю самого себя.
Верлен сам вышел на свободу, нас выпустил, написав это, или нас с собой в тюрьму затащил?
Верлен сидел в тюрьме за хулиганство, за убийство, которого он, к счастью, не совершил. Но такой был это человек. Я не пытаюсь из него сделать святого. Я подчеркиваю, что был он и пьяницей, и дебоширом, и человеком во многом аморальным. Но ведь и мы с вами не ангелы Божии. Ведь и мы с вами тоже далеки от идеала. Так вот, этот человек, просидев положенные ему два года, вышел из тюрьмы. А что касается его стихов, мне кажется, что они нас выводят на совсем другой уровень свободы, чем та свобода, которая открывается за дверями тюрьмы. На значительно более высокий, важный и необходимый уровень свободы выводят нас стихи Поля Верлена.
В тюрьме сидел и другой великий французский поэт, Гийом Аполлинер, по очень экзотическому поводу: его обвиняли в краже «Джоконды» из Лувра. Так что в тюрьме многие сидели. А уж в нашей стране многие сидели в тюрьме без всякого повода.
Да, спасибо Вам, совершенно верно. Кто только не сидел в тюрьме за тысячелетия человеческой истории… Другое дело, что та тюрьма, в которой сидел Верлен, отличалась от российских тюрем и XX, и XIX века. Библиотека там была такой, какой, я думаю, позавидует сегодня иной университет в провинции или педагогический институт. Как видите, там был не только весь Шекспир по-английски, но и разные к нему комментарии, включая самые ценные. И святые отцы на языке оригинала, и весь Вергилий по-латыни, и вся французская классика, и много что еще. Я вам читал эти фрагменты, где Верлен перечисляет те книги, которые он читал не где-нибудь, а в тюрьме.
Меня вовсе не беспокоит то, что Верлен сидел в тюрьме. Я о другом спрашиваю: о символике. Это всё очень напоминает Высоцкого, который, правда, слава Богу, в тюрьме не сидел…
Спасибо Вам. Это очень хорошее замечание, действительно по-настоящему интересное и серьезное. Высоцкий сумел сказать в своих, в общем, не похожих на стихи его старших современников песнях очень многое из того, что высказали бы люди его времени, если бы могли. Это же самое сделал Верлен. Он заговорил от имени тех своих современников, которые не обладали этой возможностью. И может быть, именно поэтому его стихи зачастую воспринимаются как зеркало души, как зеркало, в которое может посмотреться каждый из нас.
Верлен пришел к католичеству, пришел ко Христу и к религии. Но та плеяда поэтов, которую он породил, никуда не пришла, она так и осталась без Христа и без религии. Не является ли его приход ко Христу его индивидуальной, личной заслугой?
Приход ко Христу каждого человека – это что-то абсолютно личное. И мы можем помочь другим, но мы не можем привести других ко Христу насильно. Мы не можем привести ко Христу за собой всех вместе. Нет. Для каждого из нас это абсолютно личная встреча, это абсолютно личное чудо. Что же касается Вашего замечания о том, что поэты, которые пришли в литературу после Верлена и благодаря Верлену остались безбожниками, Вы абсолютно неправы. Потому что, если говорить о французской литературе, то вслед за Верленом в поэзию пришел Поль Клодель, великий христианский поэт XX века, и Шарль Пеги, и многие другие, в частности Франсис Жамм – об этом поэте мы тоже как-то с вами говорили. Если же говорить о русской литературе XX века, то среди поэтов, которые начинали как символисты, были и верующие, и неверующие. Были люди, которые переживали глубочайшие духовные кризисы и в результате потрясающим образом приходили ко Христу, и были люди, у которых при жизни этот путь не завершился. Но, во всяком случае, делать такие обобщения, как сейчас попытались сделать Вы, всё-таки мне представляется некорректным.
Напоминаю вам, что наша сегодняшняя беседа посвящена творчеству Поля Верлена, одного из самых необычных, непохожих на других французских поэтов XIX века. Поль Верлен вошел в историю литературы своими стихами, написанными не совсем по правилам искусства; стихами, в которых столько нарушенного ритма, странных простонародных выражений; стихами, в которых так удивительно присутствует атмосфера просторечия и полной доверительности; стихами, в которых действительно присутствует Бог. И надо сказать, что у меня в руках новое издание стихотворений Поля Верлена, осуществленное в Москве в 1998 году издательством «РИПОЛ классик». Надо сказать, что стихи молитвенного содержания, которые есть у Верлена, даже здесь почти начисто отсутствуют просто по той причине, что они не переводились. И если бы издатель захотел их включить в свой текст, то ему бы пришлось печатать их по-французски или срочно искать переводчика, который бы сделал этот перевод. Но перевести Верлена – это ведь не статью перевести из научного журнала или газеты. Иной раз работа над одним лишь стихотворением затягивается у поэта-переводчика на годы.
Перевод «Хандры», о котором спрашивал слушатель, – это перевод Бенедикта Лившица.
Спасибо. Теперь и я вспомнил даже ту книжечку Бенедикта Лившица, в которой я читал этот перевод. Вообще, замечательным переводчиком был Лившиц, к сожалению, так рано и не по своей воле ушедшим из жизни, так мало сделавшим, но, конечно же, блестящим. Спасибо Вам за это замечание.
Я пытаюсь сейчас сделать свой вариант «Осенней песни», и получается так: «Немолчный стон осенних виол мне монотонностью сердце извел». Как Вы думаете, стоит продолжать?
Это у Талова что-то похожее:
Осенний дол,
Долгих виол
Стон бессонный
Ранят мне грудь
Томностью, чуть
Монотонной.
Я собирался сегодня немножко почитать переводы и этого стихотворения. Но, вы знаете, я посмотрел переводы, которые есть здесь: и Брюсова, и Шенгели, и Талова, и Ревича. Надо сказать, при том что каждый из переводчиков действительно блестящий и в каждом переводе есть удивительные находки, но всё-таки это стихотворение до сих пор не переведено. Поэтому продолжайте. Мне кажется, что Верлена можно переводить всю жизнь, переводить годами.
Другой поэт, которого так же трудно переводить, – Гораций. И Горация тоже ведь переводили десятки переводчиков: и Фет, и Пастернак, и Шатерников (был такой преподаватель латинского языка, блестяще знавший и горячо любивший Горация). Я считаю, что лучше всего получился Гораций на русском языке у Андрея Петровича Семёнова-Тян-Шанского, знаменитого энтомолога, ученого и путешественника. Это сын того самого сенатора Семёнова, который осуществил великие открытия в Тянь-Шане. Так вот, Андрей Петрович Семёнов-Тян-Шанский путешествовал по Средней Азии с маленьким томиком Горация. Он читал и переводил его годами. Его не торопило ни одно издательство, он писал эти русские стихи, переводя Горация, только для себя. И у него получилось великолепно – небольшой томик его переводов был издан в конце 1930-х годов в издательстве «Academia».
Вот так и Верлен: его надо переводить годами, его надо переводить не потому, что этот перевод ждет то или иное издательство. Его можно переводить только по одной причине: потому что его стихи так или иначе, но звучат в сердце.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
