Текст книги "Беседы о литературе: Запад"
Автор книги: Георгий Чистяков
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 14 (всего у книги 32 страниц)
Я даже комментировать Ваше замечание не буду, потому что оно до предела ясно и до предела соответствует тому, чтó думаю об этом я. Один древний философ так и говорил: έχω, ουκ έχομαι – «Я имею, но я не должен сам быть предметом чьей-то собственности, чьей-то власти надо мной». Я не могу стать предметом собственности этого мира, который меня окружает. Я должен жить в нем, смотреть на него, но не быть его пленником. Вот об этом прежде всего говорит аскетика христианская, аскетика библейская начиная с Псалтыри, потому что первый наш учебник аскетики – это книга псалмов в Ветхом Завете.
Я бы хотела сказать, что если бы люди почаще смотрели на звезды, слушали птиц, хотя бы даже воробьев, просто смотрели на небо, смотрели бы на снег, как он падает, побольше видели и слышали того, что нас окружает, они, может быть, стали бы добрее.
Коль скоро Вы упомянули о воробьях, я не могу не вспомнить, что воробей, по-латински passer, – это один из постоянных героев псалмов. В Библии многократно упоминается эта маленькая птичка, которая в переводе блаженного Иеронима прямо превратилась в воробья, потому что как на еврейском, так и в греческой Псалтыри слово, которым обозначена эта птица, достаточно неопределенно, но Иероним решил употреблять слово passer. Так вот, когда смотришь на птиц, то прикасаешься к чему-то особому в нашем мире – к тем моментам, которые мы очень часто забываем, и, забывая о которых, мы становимся гораздо хуже. Кормить птиц всегда было особым досугом благочестивых людей: кормить птиц в городе, кормить птиц за городом, кормить воробьев, синиц, голубей…
Простите, пожалуйста, а вот произведения Маркиза де Сада – это тоже от Бога? А «Лолита» Набокова?
Мы с вами говорим не столько о художественном произведении, сколько о том мире, который в нем описывается. Поэтому, прекрасно зная, что в литературе очень много жестоких книг, страшных книг, что очень часто литературным талантом наделены люди, обладающие разрушительными чертами в своем характере, мы всё-таки не должны отрицать литературное творчество как явление, литературное творчество в целом. Не было бы художественной литературы – человек не стал бы таким, каким он стал сегодня. Человек никогда бы не сумел написать Евангелие, если бы не было литературного творчества, потому что опыт писателей древности всё-таки дал возможность евангелистам, простым людям, взять в руки пергамент или папирус, взять в руки кисточку и создать те тексты, которые мы с вами имеем. Человек, который никогда ничего не читал, который не знаком с литературой, никогда не сможет ничего написать.
Поэтому прав Сергей Сергеевич Аверинцев, когда говорит, что мир – это школа, но в этой школе невозможно обойтись без литературы. Не умея читать, вы никогда не сможете ни о чем и рассказать.
Преподобному Сергию явились однажды птицы в особом свете. Но, прежде чем это произошло, он много лет подвизался в пустыне, молился и постился. Я хочу сказать, что, вероятно, для того, чтобы увидеть Бога в природе, вначале нужно умереть для мира. Так, по крайней мере, было в истории христианства.
Не думаю. Я думаю, что те дети, которые сегодня, живя за городом на даче, ходят гулять в лес, или ходят в парк здесь, в Москве, или просто гуляют по улицам со своими мамами или бабушками, тоже видят Божье присутствие в природе. Значит, для этого надо не умереть для мира – для этого важно иметь в сердце сколько-то чистоты. Тогда мы с вами сразу увидим Божье присутствие в мире, тогда мы сразу в любом цветке, в любой птичке, в любом растении и в любом зверьке, пробегающем мимо, увидим красоту Божьего мира. Мне кажется, что именно так. Всё-таки давайте мы с вами не будем забывать прямой призыв Христов: «Сделайтесь как дети, будьте как дети». Детская чистота и детская непосредственность восприятия абсолютно необходимы нам, чтобы увидеть Божье присутствие в мире, а всё остальное – уже в зависимости от обстоятельств. И кажется мне, что Данте в тех сравнениях, с которых мы начали сегодня беседу и о которых говорили, показывает нам, что в нем это детское восприятие сохранилось и в те годы, когда он уже стал великим поэтом.
Я напоминаю, что сегодня мы говорили о тех сравнениях, которые присутствуют в поэме Данте «Божественная комедия» – странных, на первый взгляд, сравнениях. Данте рассказывает о своем путешествии сквозь Ад – сквозь мрачные пространства, куда почти не достигает свет солнца, где воздух густой и мглистый, где иной раз не только на большом расстоянии не видно, кто идет впереди, но и в двух шагах человек теряется, как в тумане, где находятся страшные и озлобленные люди, где царят ненависть и грех. Проходя через эти страшные земли, через этот отталкивающий мир, Данте неожиданно вспоминает то о лягушках или ящерице, то о скворцах, которые прячутся от холода, то о журавлях, которые по осени клином улетают в теплые страны, то о других птицах, которые, во всяком случае – в этом мире, являются свидетелями его красоты, его чистоты, его уязвимости и беспомощности…
Беседы о европейской литературе
Поэзия Гомера
6 декабря 1997 года
Мне хочется сегодня поразмышлять с вами о гомеровской поэзии. О тех двух поэмах, на которых выросла греческая цивилизация, на которых в течение тысячи лет греки учились читать и писать, о поэмах, без которых сегодня почти невозможно представить себе европейскую культуру. Но, разумеется, говорить о Гомере, когда в запасе у нас только сорок минут, было бы бессмысленно, если бы мы с вами не взяли какой-то одной проблемы, одного момента и не сосредоточились на нем.
Этим моментом, мне кажется, может стать описание вещей в гомеровских поэмах. И в «Илиаде», и в «Одиссее» очень часто встречаются места, посвященные подробному описанию какой-нибудь вещи. Так, например, в «Илиаде», в 18-й песни описывается щит Ахилла, а в 11-й – кубок Нестора с голубками, которые изображены на его ручках. И в том, и в другом случае дается очень подробное описание предмета. Но не только в этих двух местах мы сталкиваемся с такими текстами. Они у Гомера есть повсюду. Так, например, в 21-й песни «Одиссеи» описывается лук Одиссея, который достает из кладовой Пенелопа:
Вверх по ступеням высоким поспешно взошла Пенелопа;
Мягкоодутлой рукою искусственно выгнутый медный
Ключ с рукоятью из кости слоновой доставши, царица
В дальнюю ту кладовую пошла (и рабыни за нею),
Где Одиссеевы все драгоценности были хранимы:
Золото, медь и железная утварь чудесной работы.
Там находился и тугосгибаемый лук, и набитый
Множеством стрел бедоносных колчан…
<…>
Близко к дверям запертым кладовой подошед, Пенелопа
Стала на гладкий дубовый порог (по снуру обтесавши
Брус, тот порог там искусно уладил строитель, дверные
Притолки в нем утвердил и на притолки створы навесил);
С скважины снявши замочной ее покрывавшую кожу,
Ключ свой вложила царица в замок; отодвинув задвижку,
Дверь отперла; завизжали на петлях заржáвевших створы
Двери блестящей…
…Царица, поднявшись на цыпочки, руку
Снять Одиссеев с гвоздя ненатянутый лук протянула;
Бережно был он обвернут блестящим чехлом; и, доставши
Лук, на колена свои положила его Пенелопа…[138]138
Одиссея. XXI, 5–12; 42–49; 52–55. Здесь и далее тексты «Одиссеи» приводятся в переводах В.А.Жуковского; имя автора в ссылках опускается.
[Закрыть]
Итак: описывается и ключ в замке, которым заперта кладовая – ключ, «искусственно выгнутый медный… с рукоятью из кости слоновой»; описываются и двери этой кладовой, и дубовый порог – его Гомер называет гладким и подчеркивает, что строитель, «по снуру обтесавши брус, тот порог там искусно уладил… притолки в нем утвердил и на притолки створы навесил».
Речь идет не просто о вещи, которая существует, которой пользуются. Подчеркивается, как и кем она была сделана, и особое внимание обращается на мастерство, с которым сделана эта вещь. Так же описывается, скажем, и супружеское ложе Одиссея, в устройстве которого заключалась тайна. Одиссей говорит:
«…И я, не иной кто, своими руками
Сделал ее. На дворе находилася маслина с темной
Сению, пышногустая, с большую колонну в объеме;
Маслину ту окружил я стенами из тесаных, плотно
Сложенных камней; и, свод на стенах утвердивши высокий,
Двери двустворные сбил из досок и на петли навесил;
После у маслины ветви обсек и поблизости к корню
Ствол отрубил топором, а отрубок у корня, отвсюду
Острою медью его по снуру обтесав, основаньем
Сделал кровати, его пробуравил, и скобелью брусья
Выгладил, в раму связал и к отрубку приладил, богато
Золотом их, серебром и слоновою костью украсив;
Раму ж ремнями из кожи воловьей, обшив их пурпурной
Тканью, стянул. Таковы все приметы кровати. Цела ли
Эта кровать и на прежнем ли месте, не знаю; может быть,
Сняли ее, подпилив в основании масличный корень».[139]139
Одиссея. XXIII, 189–204.
[Закрыть]
Итак, Одиссей рассказывает нам не только о самой тайне, которая заключалась в этой кровати, – что сделана она на пне огромной маслины. Одиссей рассказывает нам и о том, как он делал эту кровать и как строил дом, окруживши дерево стенами из тесаных, плотно слаженных камней; как он утвердил на стенах высокий потолок, сбил из досок «двустворные» двери, навесил их на петли. Так же описывается еще в одном месте «Одиссеи», в 19-й песни, плащ Одиссея и вообще вся его одежда, в том числе – медная булавка, которой закреплялся этот плащ на груди. В «Илиаде» описываются чаши, из которых пьют вино, и в том числе – сидонский кратéр:
Опять-таки, подчеркивается, кем был сделан этот сосуд, и особое внимание обращается на то, что сделан он был действительно мастерски. Старушка Евриклея, воспитательница Одиссея и его кормилица, приносит таз для того, чтобы неизвестный по имени путник, каким-то непонятным путем попавший на Итаку, вымыл в этом тазу ноги. Пока еще никто не знает, что этот неизвестный путник и есть сам Одиссей. И вот она, Евриклея, приносит таз для мытья ног:
Гомер рассказывает нам не только о том, как взяла она этот сосуд, но подчеркивает, что этот отполированный таз так хорошо сделан из меди, что он сияет. Итак, вещи, о которых говорится в гомеровских поэмах, всегда обладают какой-то особенной красотой и даже божественностью, потому что, с точки зрения грека – с точки зрения и самого Гомера, и носителей языка гомеровской поэзии – красота всегда божественна. Возьмите еще одно описание – описание того меча, который дарит Одиссею на острове феаков Эвриал:
«Меч с рукоятью серебряной в новых чудной работы ножнах из слоновыя кости» – нам сообщается и о материале, из которого сделаны меч и ножны. Нам сообщается и о том, что эта вещь была сделана чудесно, производила самое лучшее и отрадное впечатление на всякого, кто на нее смотрел. У Гомера описывается не только вещь сама по себе, сообщается не только о том, как она хорошо сделана, но зачастую и о том, как делал ее мастер. Так, например, когда Одиссей строит плот, чтобы отплыть с острова Огигия, где жила нимфа Калипсо, и постараться попасть домой, Гомер нам подробнейшим образом рассказывает, как строит свой плот Одиссей:
Начал рубить он деревья и скоро окончил работу;
Двадцать он бревен срубил, их очистил, их острою медью
Выскоблил гладко, потом уровнял, по снуру обтесавши.
Тою порою Калипсо к нему с буравом возвратилась.
Начал буравить он брусья и, все пробуравив, сплотил их,
Длинными болтами сшив и большими просунув шипами;
Дно ж на плоту он такое широкое сделал, какое
Муж, в корабельном художестве опытный, строит на прочном
Судне, носящем товары купцов по морям беспредельным.
Плотными брусьями крепкие ребра связав, напоследок
В гладкую палубу сбил он дубовые толстые доски,
Мачту поставил, на ней утвердил поперечную райну,
Сделал кормило, дабы управлять поворотами судна,
Плот окружил для защиты от моря плетнем из ракитных
Сучьев, на дно же различного грузу для тяжести бросил.
Тою порою Калипсо, богиня богинь, парусины
Крепкой ему принесла. И, устроивши парус (к нему же
Все, чтоб его развивать и свивать, прикрепивши веревки),
Он рычагами могучими сдвинул свой плот на священное море.[143]143
Одиссея. V, 243–261.
[Закрыть]
Итак, перед нами полностью разворачивается картина работы. Есть еще только одна книга, где с такой же любовью описываются вещи и сам процесс их изготовления: Ветхий Завет. И если мы сравним описание из 5-й песни «Одиссеи», где рассказывается, как строит плот Одиссей, с рассказом о том, как строит ковчег Ной (об этом говорится в 6-й главе книги Бытия), то мы увидим, что эти два описания очень похожи.
В 10-й главе Второзакония так же подробно описываются ковчег Завета и скрижали, а в Третьей книге Царств – сначала Храм и дворец Соломона, потом его золотые щиты и трон, на котором восседает царь. Указывается, из какого материала и при помощи каких инструментов, и при каких обстоятельствах, и каким мастером, и с каким искусством делается та или иная вещь, строится то или иное здание. Думается мне, что эти совпадения не случайны. Смотрите: «И сделал царь Соломон двести больших щитов из кованого золота; по шестисот сиклей пошло на каждый щит; и триста меньших щитов из кованого золота, по три мины золота пошло на каждый щит; и поставил их царь в доме из Ливанского дерева. И сделал царь большой престол из слоновой кости, и обложил его чистым золотом. К престолу было шесть ступеней; верх сзади у престола был круглый, и были с обеих сторон у места сиденья локотники, и два льва стояли у локотников; и еще двенадцать львов стояли там на шести ступенях по обе стороны. Подобного сему не бывало ни в одном царстве»[144]144
3 Цар 10: 16–20.
[Закрыть].
Кстати, это описание из 10-й главы Третьей книги Царств очень похоже на описание кресла, в котором сидит царь Алкиной на острове феаков в гомеровской «Одиссее». А мне хотелось бы сравнить это описание с еще одним описанием кресла, которое есть в «Одиссее», в 19-й песни. Это кресло, на котором сидит Пенелопа:
Абсолютно та же картина: здесь упоминается и материал, из которого сделана вещь, и мастер, который делал ее, и мастерство, с которым он работал. Если мы посмотрим в Третьей книге Царств немного выше, то увидим, как много здесь говорится о Хираме – о том мастере-меднике, который трудился в Соломоновом Храме для того, чтобы изготовить все предметы, которые затем украсили сам Храм и всё, что его окружало. Обтесывали же «камни большие, камни дорогие, для основания дома, камни обделанные» «работники Соломоновы и работники Хирамовы и Гивлитяне, и приготовляли дерева и камни для строения дома»[146]146
3 Цар 5: 17–18.
[Закрыть].
Можно проводить параллели между «Одиссеей» и Третьей книгой Царств бесконечно долго, и параллели эти будут достаточно глубокие. Я напомню, что две эти книги, в сущности, современны одна другой. Авторы Царских книг, и Гомер, и его предшественники аэды – те поэты-певцы, творчество которых легло в основу гомеровской поэзии, действительно были современниками.
Речь и в Ветхом Завете, и у Гомера идет о труде, который воплощается в нечто материальное, в нечто вещественное. Кресло Пенелопы или трон Соломона, щит Ахилла или меч Эвриала, подаренный им Одиссею, ложе Одиссея или его лук, дверь в кладовую и дубовый порог – всё это не просто вещи. Нет, это вещи, в которых воплощается труд человеческий, труд изнурительный, труд тяжелый и вместе с тем радостный. И, главное, изнурительностью своей и тяжестью – и радостностью одновременно – формирующий человеческую личность, делающий человека человеком. Одиссей строит плот сам. До этого он сам соорудил ложе у себя в доме на Итаке. Грек гомеровского времени, в частности Одиссей, хотя он царь у себя на острове, не боится физического труда. Он трудится много и упорно. Труд этот воплощается в вещи, и благодаря этому жизнь каким-то образом изменяется, преображается.
Думается, что об этом мы еще недостаточно размышляем, читая Гомера, читая Священное Писание, Ветхий Завет. И кажется мне, что если мы читаем Писание, забывая о Гомере, и, наоборот, читаем Гомера, забывая о Третьей книге Царств и других местах Ветхого Завета, где описываются какие-то вещи и сам процесс работы над ними, то мы не можем оценить всей важности описаний, которые здесь даются. Когда же мы делаем попытку прочитать один текст на фоне другого, Гомера на фоне Библии или, наоборот, Библию на фоне Гомера, тогда вдруг становится предельно ясно, что речь и там и здесь идет о чем-то бесконечно важном.
В этом библейском тексте подробнейшим образом описывается то, как сооружается храм, из какого материала, из каких камней, из каких досок, какие отделочные материалы для этого используются. И оказывается, что этот текст введен в Писание не просто для информации, не просто потому, что он сохранился и поэтому должен был быть освящен, что он именно от древности своей стал священным. Нет. Он божественен по своей сути, потому что здесь речь идет о божественности труда, о том совершенно особом Божием даре человеку, о котором мы нередко забываем: об умении трудиться и воплощать свой труд в вещь. Вещь, как бы давно она ни была сделана, всегда сохраняет на себе тепло человеческих рук, которые над ней трудились. И вот об этом тепле человеческих рук говорят и «Одиссея», и Священное Писание – две книги, современные одна другой, две книги, оказавшие максимально возможное влияние на людей. Вся античность выросла из гомеровских поэм; вся современная цивилизация выросла из Библии, не без влияния гомеровских поэм и античности. И вот здесь фокусируются в одной точке гомеровская поэзия и правда Библии. А точка эта – труд человеческий, упорный, тяжелый и в то же время радостный. По слову псалмопевца, «изыдет человек на дело свое и на деланье свое до вечера»[147]147
Пс 103: 23.
[Закрыть].
Я взял Первое послание Коринфянам апостола Павла (глава 2, стихи с 5 по 10). Он ведь обращается к эллинам. И нам нужно читать то, что лежит в основе культуры – наследие эллинов, которое им самим было непонятно.
Вдумайтесь еще и в то, что апостол Павел, такой ученый человек, такой блестящий проповедник и серьезнейший богослов, постоянно подчеркивает: все, что я заработал, все, что я на себя истратил, – все это было заработано вот этими моими руками. Сегодня мы с вами читали, как строил плот царь Одиссей, как до этого сооружал он свой дворец и ложе свое. А ведь точно так же, своими руками, трудился и апостол Павел, который почему-то считал необходимым совмещать свой апостольский труд с чисто физической работой. В этом смысле он шел вслед за своим греческим предшественником, философом-стоиком Клеанфом, о котором Плутарх восторженно пишет: «Одной и той же рукой он носил воду и поливал ею огород ночью, работая у какого-то богатого человека, месил тесто и пек хлеб; и той же самой рукой он писал свои трактаты о небе и о звездах, о луне и солнце».
И так же апостол Павел: он одними и теми же руками пишет свои послания и трудится и подчеркивает это, разговаривая со своими братьями и сестрами, со своими учениками.
В книге Бытия (глава 2, стих 15) написано: «И взял Господь Бог человека и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать его и хранить его». Мне представляется, что после грехопадения этот труд стал непосильным, изнуряющим, а Господь создал человека не для того, чтобы он бездельничал.
Вот молодец! Вот прекрасно! Глубочайшая и очень серьезная реплика. Потому что, наверное, именно эта способность к труду и жажда трудиться во многом и отличает человека от животного и противопоставляет человека животному миру.
Известна ли догомеровская поэзия?
Ну, еще Михаил Васильевич Ломоносов написал в каком-то из своих стихотворений: «Поэты были до Гомера, но древность скрыла их от нас»[148]148
Следует: «Герои были до Атрида, но древность скрыла их от нас». Эти строки из четвертой оды Горация Ломоносов поместил, в своем вольном переводе, в работе «Предисловие о пользе книг церьковных в российском языке» (1758).
[Закрыть]. Ломоносов написал эти слова, цитируя Цицерона, который воскликнул: «Говорят, что и до Гомера были поэты!» Вот именно, «говорят». Но до нас не дошли никакие тексты догомеровских поэтов. До нас дошли только имена поэтов, которые либо действительно жили, либо были вымышлены уже в позднейшие времена. Трудно сказать, мифологические ли это фигуры или исторические, хотя об этом есть очень большая литература. Другое дело, что, конечно же, до того поэта, в творчестве которого «Илиада» и «Одиссея» приобрели свой окончательный вид, тот вид, в котором мы их сегодня читаем, – до этого, конечно, десятки и десятки поэтов, талантливых и очень ярких поэтов, трудились над этими текстами, из которых потом родятся «Илиада» и «Одиссея». То есть поэзия догомеровских времен как бы вся вошла в две гомеровские поэмы и в них была переплавлена как в горниле. Вся догомеровская поэзия переплавилась в творчестве Гомера в эти две нами читаемые с вами сегодня поэмы.
В Музее антропологии при университете показано, как Бог создавал человека, причем обезьяна была промежуточным продуктом. Сначала создал руку, способную держать орудие труда, а потом накинул на головной мозг восьмой слой клеток, т. е. дал способность к абстрактному мышлению. Это так?
Я, честно говоря, побоялся бы такой схематизации. Мы уже как-то говорили о том, что еще Сократ размышлял по поводу человеческой руки, что Сократ, а после него Аристотель говорили на эту тему, что писал Овидий, а потом и святитель Василий Великий. Так что эта тема разрабатывается лучшими умами человечества уже не первое тысячелетие. Как видите, от Сократа до святителя Василия очень большая дистанция, а от святителя Василия до нас еще больше. Но, тем не менее, до сих пор этот вопрос – как Бог создавал человека – всё-таки не решен, и думается мне, что еще не скоро он решится. Думается мне, что вообще, когда речь идет о чуде, слово «как» неуместно.
Очень жаль, что Гомера не проходят у нас в школе. Может быть, было бы меньше разбитых подъездов, сломанных деревьев, и хамства, возможно, было бы меньше. Спасибо Вам.
Меня всегда поражает один факт. С одной стороны, гомеровские поэмы очень древние, они написаны во времена, о которых в XIX веке говорили, что они лежат на грани между дикостью и цивилизацией. Но эти поэмы, в которых очень много дикого, потому что, например, люди там едят руками полусырое мясо, – до какой степени эти поэмы нравственны. До какой степени в них глубоко раскрыт образ человека трудящегося, человека, любящего этот труд, человека, который дорожит миром, бережет мир по одной только причине: он чувствует, что в этом мире повсюду разлита красота. Красота, которую он, этот древний человек, называет божественной. И в этом смысле гомеровские тексты, особенно тексты о мире, о природе, о красоте мира, внутренне близки первым главам книги Бытия, первым главам Библии. Они и современны друг другу, и по духу они друг другу очень близки. Не случайно, наверное, поэтому святитель Григорий Назианзин (Григорий Богослов), который был очень большим и ярким поэтом, лирические свои стихи о жизни, о смысле жизни, о своей душе писал не только гомеровскими гекзаметрами, но и языком Гомера, используя и лексику, и грамматику этого древнейшего и ко времени святителя Григория уже наполовину забытого эпического греческого, который к тому времени насчитывал уже почти полторы тысячи лет истории.
Сегодня я читал Библию о строительстве Вавилонской башни. Видимо, не всякий труд так благодатен. И Храм ведь был разрушен. Нельзя тоже в крайности впадать.
Да, не только Храм был разрушен, но были разрушены и те сооружения, о которых говорится у Гомера, были разрушены и десятки, сотни, тысячи, наверное, других храмов. Другое дело, что нельзя поэтому говорить, что труд их строителей был безблагодатен. Нет, конечно же. Что же касается труда строителей Вавилонской башни, то в основе этого строительства лежала гордыня и желание возвеличить себя. Значит, здесь труд оказался жертвой человеческого разума. Понимаете, здесь, в этом событии, в Вавилонском столпотворении, диктатура разума над трудом исказила благодатность труда.
Герои Гомера вовсе не нравственны, а ведут себя как развратники и мошенники. Как это согласуется с ветхозаветной нравственностью?
Ну, одни герои ведут себя плохо, другие герои ведут себя лучше. Но ведь и в жизни кто-то ведет себя плохо, кто-то ведет себя лучше, но мы уже как-то говорили с вами о том, что у поэзии есть совершенно удивительная особенность. Поэт – даже когда он рассказывает о чьем-то дурном поступке – очень часто выступает как врач, потому что та поэзия, та красота, которая становится между поэтом и его читателем, та красота, которая преобразует сюжет, рассказанный нам поэтом, делается лекарством. Она исцеляет нас даже от тех безобразий, о которых рассказывается в книге. Быть может, мы еще не натворили всего того, что уже натворили герои этой книги, но в потенциале мы могли бы быть способны на то же самое. А вот благодаря поэзии мы исцелились. Аристотель назвал этот механизм словом «катарсис», очищение. И думается мне, что из читателей Гомера никто не стал безнравственнее, но многие стали много нравственнее. Призываю Вас прислушаться к мнению святителя Григория Назианзина, которого мы почитаем как великого вселенского учителя и святителя. А любимым поэтом святителя Григория был Кéркид, древнегреческий философ-киник.
Что же касается сегодняшней темы, то напоминаю, что мы с вами говорили о гомеровском эпосе, в основном об «Одиссее» и, в частности, о вещах в гомеровских поэмах. О том, как показывает нам греческий поэт красоту вещи и труд, вложенный в эту вещь, ту любовь и мастерство, с которым она сделана. Эти описания, напомню вам, подводя итог, роднят гомеровские поэмы с Ветхим Заветом, где тоже очень часто мы находим такие же описания строительства, труда и того вещественного результата труда, который сохраняется потом на века после того, как люди, мастера, художники умирают.
9 декабря 1997 года
Так рассказывается о Лаэрте в самом начале «Одиссеи» у Гомера. А в самом конце поэмы к образу Лаэрта поэт обращается вновь:
Прибывший после двадцатилетнего отсутствия домой,
…Подошел Одиссей богоравный к Лаэрту.
Голову он наклонял, деревцо подчищая мотыгой.
Близко к нему подступивши, сказал Одиссей лучезарный:
«Старец, ты, вижу, искусен и опытен в деле садовом;
Сад твой в великом порядке; о каждом равно ты печешься
Дереве; смоквы, оливы, и груши, и сочные грозды
Лоз виноградных, и гряды цветочные – все здесь в приборе».[151]151
Одиссея. XXIV, 241–247.
[Закрыть]
Итак, Лаэрт трудится у себя в саду, в винограднике и на огороде. Одиссей сам построил дом, потом сам строит плот, ухаживает за кораблем. На острове феаков царевна Навсикая сама стирает платья – об этом тоже очень подробно рассказывается у Гомера, о том, как она
Своему отцу Алкиною царевна говорит:
А Пенелопа, верная жена Одиссея, вообще всё время занята хозяйством. Беспрерывно хлопочет по дому и старушка Евриклея, воспитательница сначала Одиссея, а потом и его сына Телемаха. В рассказе о том, как возвращается Одиссей на Итаку, есть еще один замечательный момент. Одиссей остается на ночь у своего свинопаса Евмея.
Все пастухи улеглися кругом. Но Евмей, разлучиться
С стадом свиней опасаясь, не лег, не заснул; он, поспешно
Взявши оружие, в поле идти изготовился. Видя,
Как он ему и далекому верен, в душе веселился
Тем Одиссей. Свинопас же, на крепкие плечи повесив
Меч свой, оделся косматой, от ветра защитной, широкой
Мантией, голову шкурой козы длинношерстной окутал,
После копье на собак и на встречу с ночным побродягой
Взял и в то место пошел ночевать, где клычистые свиньи
Спали под сводом скалы…[154]154
Одиссея. XIV, 524–533.
[Закрыть]
И на фоне всего этого потрясающего трудолюбия – женихи Пенелопы. Они во дворце Одиссея пьянствуют, обжираются и бесцеремонно расхищают чужое добро, добро исчезнувшего двадцать лет назад царя. И об этом тоже рассказывается в поэме в очень яркой форме:
Итак, все нормальные люди трудятся, а в это время женихи жрут до упаду, пьянствуют и разоряют дом Одиссея. Эта картина – картина бесцеремонного пьянства и обжорства, бесцеремонного хохота, который наполняет весь дом Одиссея, хохота пьяных, ленивых и бесцеремонных людей – дается в разных местах гомеровской «Одиссеи» неоднократно. Когда Одиссей возвращается к себе домой на остров Итаку и под видом нищего приходит в свой собственный дом, именно женихи, эти пьяницы и обжоры, пытаются его прогнать. Обжорству, которому предаются женихи, ежедневно пожирающие откормленных быков, баранов и коз, противопоставляется в «Одиссее» простая трапеза у свинопаса Евмея. Вот как описывает эту трапезу Гомер: «Сын Одиссеев возлюбленный сел на нее», на ту «прутьев зеленых охапку», которую принес Евмей и покрыл их овчиной.
…Деревянный
С мясом, от прошлого дня сбереженным, поднос перед милым
Гостем поставил усердный Евмей свинопас, и корзину
С хлебом большую принес, и наполнил до самого края
Вкусно-медвяным вином деревянную чашу. Потом он
Сел за готовый обед с Одиссеем божественным рядом.[156]156
Одиссея. XVI, 48–53.
[Закрыть]
Итак, трапеза эта вкусная и сытная, обстановка вокруг самая простая. Сидят сотрапезники на охапке покрытых овчиной зеленых прутьев и едят из деревянной посуды. Жизнь, по Гомеру, хороша тогда, когда в ней изобилие сочетается с простотой. Главное – когда ее доминантой является труд. Если мы посмотрим, какие сравнения употребляет Гомер в своей поэме, то обнаружим совершенно неожиданные и вместе с тем замечательные вещи. На острове феаков, сидя на пиру у царя Алкиноя, Одиссей с нетерпением ждет того момента, когда он покинет остров. Не потому, что ему здесь плохо, а потому, что ему хочется домой.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
