Текст книги "Беседы о литературе: Запад"

Под стенами Трои появляется огромный деревянный конь, и жители, не понимая, в чем дело, хотят ввести его в город. Только один жрец Лаокоонт предупреждает их о том, что этого делать нельзя ни в коем случае.

 
  …Нетерпеньем горя, несется с холма крепостного
Лаокоонт впереди толпы многолюдной сограждан,
Издали громко кричит: «Несчастные! Все вы безумны!
Верите вы, что отплыли враги? Что быть без обмана
Могут данайцев дары? Вы Улисса не знаете, что ли?
Либо ахейцы внутри за досками этими скрылись,
Либо враги возвели громаду эту, чтоб нашим
Стенам грозить, дома наблюдать и в город проникнуть»,[182]182
  Энеида. II, 40–47.


[Закрыть] —
 

восклицает Лаокоонт, но его никто не слышит. Он хватает копье и бросает его в деревянный бок коня.

 
                     …И в утробе коня потрясенной
Гулом отдался удар, загудели полости глухо.[183]183
  Энеида. II, 52–53.


[Закрыть]
 

Сам стих этот гудит, как загудело пустое брюхо коня в тот момент, когда нанес по нему удар копьем Лаокоонт: «гулом отдался удар, загудели полости глухо».

Вот что представляет собой мастерство Вергилия как поэта. Действительно, второго такого поэта в Риме не было. Август выбрал автора для своей «Энеиды» верно. Ни Проперций, ни Тибулл, ни Гораций, никто другой не смог бы справиться с той задачей, с которой справился Вергилий.

Я напоминаю вам, что наша сегодняшняя беседа посвящена творчеству и философии Публия Вергилия Марона. Я сознательно употребил сейчас слово «философии», потому что сам Вергилий многократно говорил о том, что он хочет оставить поэзию и заняться философией. Но только Август не давал ему этого сделать. Август ждал от него «Энеиды» и требовал продолжать работу над поэмой.

И действительно, в «Энеиде» есть потрясающие места, прежде всего – история Лаокоонта, текст, фрагмент из которого я вам сейчас привел. Мы знаем о Лаокоонте не только по тексту поэмы Вергилия. Мы знаем о нем по замечательной скульптурной группе, которая дошла до Нового времени в довольно плохом состоянии, но была блестяще реставрирована Микеланджело Буонарроти.

 
                                                         …Змеи же прямо
К Лаокоонту ползут и двоих сыновей его, прежде
В страшных объятьях сдавив, оплетают тонкие члены,
Бедную плоть терзают, язвят, разрывают зубами;
К ним отец на помощь спешит, копьем потрясая,
Гады хватают его и огромными кольцами вяжут,
Дважды вкруг тела ему и дважды вкруг горла обвившись
И над его головой возвышаясь чешуйчатой шеей.
Тщится он разорвать узлы живые руками,
Яд и черная кровь повязки жреца заливает,
Вопль, повергающий в дрожь, до звезд подъемлет несчастный.[184]184
  Энеида. II, 212–222.


[Закрыть]
 

Так описывает гибель Лаокоонта Вергилий. В сущности, всё это мы знаем, даже те из нас, кто никогда не держал в руках Вергилиевой «Энеиды», потому что всё это изображено в мраморной скульптурной группе «Лаокоонт и его сыновья».

Итак, поэма дописана. Пусть она не дошлифована до конца, но она уже существует. Однако поэт не просто недоволен тем, чтó получилось. Он считает, что «Энеида» не должна увидеть свет. Он велит своему другу Варию сжечь поэму, если сам не успеет этого сделать. Из поездки на Восток он возвращается умирающим, требует «Энеиду», чтобы сжечь ее, но друзья не дают ему рукопись. Вергилий умирает, оставив завещание, в котором просит не публиковать ничего из того, что сам он не издал при жизни. Из всего этого ясно видно, что свою поэму Вергилий ощущает как неудачу.

Это и понятно. Лирик и поэт, в начале своего пути именно как лирик утверждавший ценность индивидуальности, теперь он вынужден отстаивать категорический императив над-индивидуальности. Он призван воспеть власть Рима над миром и власть принцепса, а именно Августа, над Римом и миром. Религиозная философия великого поэта сталкивается с притязаниями политической власти на особую духовную роль в мире будущего. Именно для этого Август поручил написать «Энеиду» Вергилию, а не кому-то другому. Поэт, обладающий таким потрясающим мастерством, человек такой скромности, застенчивости и такого лиризма должен обоготворить государство, его идеологию и личность его главы.

О проблеме Вергилия блестяще написал в одной из немногочисленных своих статей Сергей Ошеров, поэт-переводчик, который кроме переводов почти ничего не издавал. Всё-таки одну статью о Вергилии он написал. Она называется «История, судьба и человек в “Энеиде” Вергилия». Итак, Ошеров говорит о том, что перед Вергилием встает проблема Великого Инквизитора. Чем дальше работает он над «Энеидой», тем лучше понимает неспособность политического мессианизма, обоготворяющего государство и правителя, решить проблемы личности и свободы. Вергилий попадает в тупик. Идеология давит на личность. В результате личность человека, его индивидуальность, его внутренний мир, его свобода – всё окажется раздавленным идеологией. За двадцать веков до тоталитарных систем XX века, в которых всё это было реализовано, Публий Вергилий Марон увидел, до какой степени страшна такая идеология, понял, до какой степени больно за личность, за живого человека, который призван быть свободным. Отсюда – бесконечная боль последних книг, там, где описывается единоборство между Энеем и Турном, там, где описывается война, которую ведут эти два героя друг с другом. Эти тексты, эти книги, эти страницы больно читать. И когда их читаешь с болью, то хочешь не хочешь, а задумываешься над тем, как больно было их писать поэту. Я приведу всего лишь несколько строк из текста, который, повторяю, читать больно.

 
Вытащить хочет Паллант копье из раны – но тщетно:
Кровь из тела и жизнь одним путем утекают.
Раною вниз умирающий пал; загремели доспехи;
К вражьей земле он приник обагренными кровью губами.[185]185
  Энеида. X, 486–489.


[Закрыть]
 
 
Полон радости Турн и горд прекрасной добычей.
О человеческий дух! Судьбы он не знает грядущей,
Меры не может блюсти, хоть на миг вознесенный удачей!
Время настанет – и Турн согласится цену любую
Дать, лишь бы жив был Паллант, и добычу и день поединка
Сам проклянет. Аркадцы кладут, стеная и плача,
Юноши тело на щит, и друзья уносят героя.
Вновь ты вернешься домой, о родителя горе и гордость!
Тот же унес тебя день, который в битву отправил,
Но и короткий свой путь ты устлал телами убитых.[186]186
  Энеида. X, 500–509.


[Закрыть]
 

Вот как описывается война у Вергилия. Прав, несомненно прав был Михаил Гаспаров, когда воскликнул: «Война у Вергилия много страшнее, чем у Гомера!» Трагизм «Энеиды» – пределен. Читаешь эти строки – и руки дрожат, и сердце болит. И не может не быть больно от этого текста. Поэт зашел в тупик, он оказался перед той самой проблемой, перед которой в XIX веке окажется Достоевский. Счастье, которое создается для миллионов, счастье, которое куется для всех мудрым правителем при помощи мудрой идеологии, обрекает на катастрофу живого человека, живую личность, живую индивидуальность. Все вместе счастливы и пребывают в полном восторге, но каждый человек в отдельности бесконечно несчастен, потому что лишен своего «Я», обезличен и растоптан.

«Именно потому, – говорит Сергей Ошеров, – что Вергилий потерпел неудачу, именно потому, что он не сумел выполнить тот заказ, который был дан ему Августом, он написал поэму, которая не умерла, поэму, которую вот уже два тысячелетия читают и будут еще читать долго». Написал поэму, в которой сумел рассказать совсем не о той миссии, к которой призван Рим, и не о той славе, которую стяжает вождь нового Рима Август, а о бесконечности человеческой боли, о том, как больно бывает живому человеку, когда он оказывается раздавлен государством и идеологией, раздавлен тем самым счастьем, которое создается для всех без исключения. Именно потому, что Вергилий потерпел неудачу, выполняя заказ Августа, он вошел в историю, а «Энеида» его сохранилась.

Надо сказать, что был у Вергилия один современник – поэт, которого звали Рабирий. Он написал еще одну поэму на заказ, в которой рассказывал о войнах, что вел Август. До нас от этой поэмы не дошло ни строки, о поэте мы знаем только его имя. Но вот его-то работа увенчалась успехом. Он сумел выполнить заказ принцепса, заказ Октавиана. Но зато не сумел ответить хотя бы частично на те «проклятые» вопросы человечества, на которые дал ответ Вергилий в своей действительно «навсегда живой», как говорит Сергей Александрович Ошеров, поэме.

Я напоминаю вам, что сегодняшняя наша передача была посвящена творчеству Публия Вергилия Марона, поэта и мыслителя, «религиозного мыслителя», как сказал Сергей Ошеров, последний из трех переводчиков «Энеиды» на русский язык. До Сергея Александровича «Энеиду» перевел сначала Афанасий Фет, а потом Брюсов. И надо сказать, что скромнейший Сергей Ошеров оказался много тоньше как переводчик, чем два знаменитых его предшественника.

Вергилий работал над своей поэмой одиннадцать лет. У Ошерова на «Энеиду» ушло пятнадцать, а на самом деле гораздо больше, потому что перевести поэму Вергилия он решил, еще будучи школьником, а завершил свой труд на рубеже 1960-х и 1970-х годов, почти тридцатилетним человеком. Правда, когда поэма была закончена, когда Ошеров принес текст в издательство, и он уже должен был публиковаться, в «Художественной литературе» собрался специальный совет по поводу того, разумно ли публиковать работу такого молодого человека. К счастью, кто-то всё-таки понял, что разумно.

Я посвятил последние несколько минут нашего с вами разговора личности переводчика по той причине, что вчера, 28 апреля, исполнилось пятнадцать лет со дня его безвременной кончины. Ошеров сумел познакомить русского читателя с «Энеидой» Вергилия, с поэмой, которая даже после Брюсова, великого мастера и по-настоящему большого поэта, всё еще казалась непереводимой. Я надеюсь, что сумел в сегодняшнем нашем разговоре довести до вас основные тезисы Сергея Ошерова, разумеется, снабдив их собственными примерами и оттолкнувшись от собственного опыта чтения гексаметров Вергилия, которого я читаю уже тоже тридцать примерно лет и мастерству которого все эти тридцать лет поражаюсь.

Вергилий не только потрясающий поэт, не только удивительный лирик, но и очень серьезный и очень трагичный мыслитель. Личность, раздавленная идеологией. Война, которую идеология объявляет человеческой свободе, – вот главная тема «Энеиды», поэмы, которая не устарела за две тысячи лет.

Марк Аврелий: «К самому себе»
9 июля 1998 года

В Риме, на Капитолийском холме стоит конная статуя. Сохранилась она по той причине, что в Средние века думали, что это Константин. На самом деле это статуя другого императора – Марка Аврелия. Недавно оригинальная статуя была спрятана в музей для того, чтобы там она, находясь в лучших условиях, не страдала от дождей и прежде всего от загрязненности воздуха. На ее месте установлена копия. Но копия внешне мало чем отличается от оригинала, поэтому Марк Аврелий по-прежнему восседает на своем коне над лестницей Капитолийского холма.

Император, философ, мыслитель… Странный и печальный человек. Автор одной из самых глубоких и вместе с тем одной из самых грустных книг, которые были написаны за человеческую историю. Τὰ εἰς ἑαυτόν называется эта книга по-гречески. Писал ее римский император на греческом языке. Τὰ εἰς ἑαυτόν – это значит «К самому себе», «Наедине с самим собой».

«Люди ищут уединения, – пишет Марк Аврелий, – стремятся к деревенской тиши, к морским берегам, в горы. И ты также привык более всего желать этого. Всё это, однако, говорит лишь о крайнем невежестве. Ибо в любой момент ты можешь удалиться в самого себя. Ведь самое тихое и безмятежное место, куда человек может удалиться, – это его душа». Так размышляет Марк Аврелий. «В особенности же человек, который найдет внутри себя то, вглядевшись во что он тотчас преисполнится спокойствием. Под спокойствием же я разумею здесь не что иное, как сознание своей добропорядочности. Почаще же разрешай себе такое уединение и черпай в нем новые силы».

Уход вглубь своей души, путешествия в глубины своего «Я» – вот тот выход из сложных жизненных ситуаций, который предлагает Марк Аврелий и самому себе, и своим читателям. При этом, однако, этот странный человек иногда пишет такие вещи, что думаешь, будто бы он знал Священное Писание. «Никогда, – говорит Марк Аврелий, – не считай полезным для себя то, что когда-либо побудит тебя преступить обещание, забыть стыд, ненавидеть кого-нибудь, подозревать, проклинать, лицемерить, пожелать чего-нибудь такого, что прячут за стенами и замками». Читаешь этот фрагмент из его книги и вспоминаешь Декалог, десять заповедей в 20-й главе книги Исход или тот фрагмент из 19-й главы книги Левит, который называется обычно Кодексом святости: «Не крадите, не лгите и не обманывайте друг друга… Не обижай ближнего твоего, и не грабительствуй. Плата наемнику не должна оставаться у тебя до утра. Не злословь глухого… Не делайте неправды на суде; не будь лицеприятен к нищему, и не угождай лицу великого; по правде суди ближнего твоего. Не ходи переносчиком в народе твоем, и не восставай на жизнь ближнего твоего… Не враждуй на брата твоего в сердце твоем…» – и так далее. Все эти и другие библейские стихи напоминают, в общем, по-настоящему близкий к ним тезис, который выдвигается здесь, в книге Τὰ εἰς ἑαυτόν Марком Аврелием: «Никогда не считай полезным для себя то, что когда-либо побудит тебя преступить обещание, забыть стыд, ненавидеть кого-нибудь, подозревать, проклинать, лицемерить, пожелать чего-нибудь такого, что прячут за стенами и замками».

Однако не только это место заставляет нас вспомнить Священное Писание, когда мы читаем книгу Марка Аврелия. Есть и другие, не менее поразительные совпадения между римским мыслителем и апостолом Павлом. «Мы созданы, – пишет Марк Аврелий, – для совместной деятельности, как ноги, руки, веки, верхняя и нижняя челюсть. Поэтому противодействовать друг другу противно самой природе». Читаешь эти слова – и вспоминаешь Послание к Римлянам, где в 12-й главе апостол говорит: «…Мы, многие, составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены». И дальше, в 12-й главе Первого послания к Коринфянам продолжает: «Если нога скажет: “я не принадлежу к телу, потому что я не рука”, то неужели она потому не принадлежит к телу? И если ухо скажет: “я не принадлежу к телу, потому что я не глаз”, то неужели оно потому не принадлежит к телу? Если все тело глаз, то где слух? Если все слух, то где обоняние? Но Бог расположил члены, каждый в составе тела, как Ему было угодно». Так говорит апостол Павел. А Марк Аврелий восклицает: «Мы созданы для совместной деятельности, как ноги, руки, веки, верхняя и нижняя челюсть. Поэтому противодействовать друг другу противно природе». Так говорит Марк Аврелий, римский философ, император, человек, который очень остро переживает чувство Божьего присутствия в мире и рассказывает об этом своему читателю.

«Всё сплетено друг с другом, всюду божественная связь. И едва ли найдется что-нибудь чуждое всему остальному, ибо всё объединено общим порядком и служит украшением одного и того же мира. Ведь из всего составляется единый мир, и всё проникает единый бог, едина сущность всего, един закон, един и разум во всех одухотворенных существах, едина истина, если только едино совершенство для всех существ одного и того же рода, причастных одному и тому же разуму». Читаешь это место – и поражаешься. Оказывается, и язычник может приблизиться к Богу вплотную, если он внутренне чист и внутренне честен. А именно таким был император Марк Аврелий. Не случайно апостол говорит о том, что многие из язычников познали Бога через рассматривание творений.

Однако из этого совсем не следует, что Марк Аврелий был почти христианином или приблизился к христианству. Нет. Рассуждает он в рамках совсем другого мировоззрения, чем то, которое может быть порождено верой во Христа. Πάντα ρεῖ, «всё течет» – этот принцип Гераклита Эфесского то и дело встречается на страницах книги Марка Аврелия. «Всё, что видишь, – пишет он, – скоро рушится. А вслед за ним подвергнутся той же участи и наблюдающие это разрушение». И в другом месте: «Чаще размышляй о том, с какой быстротой проносится и исчезает из виду всё сущее и происходящее. Ибо сущее подобно непрерывно текущей реке: действия беспрестанно сменяют друг друга, причины подлежат бесчисленным изменениям. И нет, по-видимому, ничего устойчивого. А рядом с нами безмерная бездна прошедшего и грядущего, в которой исчезает всё».

Так, в очень яркой литературной форме и используя по-настоящему сильные зрительные образы, трактует Марк Аврелий гераклитовский принцип «всё течет». Гераклит ведь тоже говорил о реке, которая течет, не останавливаясь ни на мгновение. Поэтому в одну реку нельзя войти дважды: тем же останется только ее имя, а вода будет другой. «Еще немного времени, – продолжает Марк Аврелий, – и ты исчезнешь, равно как и всё то, что ты видишь, и все те, кто живет сейчас, ибо всё подлежит изменению, превращению и исчезновению». И мы, каждый из нас без какого бы то ни было исключения – мы тоже, с точки зрения «философа на троне», вовлечены в этот поток. «Подумай о том, сколько людей вовсе не знают и твоего имени, сколько забудут тебя в самом непродолжительном времени, сколько сейчас, быть может, хвалят тебя, а очень скоро станут порицать, и о том, что нет ничего значительного ни в памяти, ни в славе, ни в чем-либо другом». И дальше, буквально через несколько страниц: «Подумай о том, в каком состоянии будут твои тело и душа, когда тебя настигнет смерть: о краткости жизни, о зияющей бездне вечности за тобой и перед тобой, о бессилии всего материального. Всё течет, всё исчезает…»

Однако вывод из этого наблюдения Марк Аврелий делает какой-то нетипичный. В древности ответ на изложенную только что точку зрения о бренности всего сущего был практически всегда один и тот же: раз жизнь так быстро кончается – значит, надо есть, пить и веселиться. «Если мы завтра умрем, то сегодня нужно есть и пить. Третьего не дано. Веселись и предавайся развлечениям, потому что завтра ты умрешь». Так учили в древности очень многие, так считали и по-настоящему блестящие люди вроде Квинта Горация Флакка, великого римского поэта, тончайшего лирика и большого философа. Ведь Гораций считал именно так: Carpe diem, quam minimum credula postero[187]187
  Строка из «Оды к Левконое» Горация.


[Закрыть] – пользуйся нынешним днем, как можно меньше доверяя грядущему. Carpe diem – срывай цветы удовольствия, срывай сегодняшний день, как сладкий плод с ветки дерева.

А Марк Аврелий из рассуждения о том, что всё бренно и всё исчезает, делает совсем другой и, повторяю, неожиданный для язычника вывод. «Не живи так, – говорит он, – точно тебе предстоит еще десять тысяч лет жизни. Уже близок час: пока живешь, пока есть возможность – старайся быть лучше». Старайся быть лучше – вот та рекомендация, которую дает своему читателю, и прежде всего самому себе, Марк Аврелий. Всё следует делать, обо всём говорить и помышлять так, как будто каждое мгновение может оказаться для тебя последним. В несколько иных словах выражает он это требование к самому себе: «Совершенство характера выражается в том, чтобы каждый день проводить как последний в жизни. Быть чуждым суетливости, бездеятельности и лицемерия». Отказаться от трех пороков: суетливости, бездеятельности и лицемерия. Помнить, что каждый день может оказаться последним, и поэтому спешить делать доброе. Не лениться и не делать ничего дурного, потому что, быть может, времени на исправление этого дурного уже не будет. Принцип этот сформулирован в записках «К самому себе» у Марка Аврелия до предела жестко, четко и бескомпромиссно.

Когда вне контекста смотришь на эти высказывания, думаешь, что взяты они из книги какого-нибудь христианского аскета – настолько они близки по духу к нашему, христианскому взгляду на жизнь. А вместе с тем, повторяю: Марк Аврелий – это человек, который оценивает мироздание как-то совсем по-другому, очень далеким от христианской веры способом.

Однако, призывая человека к ответственности за всё, что он делает сегодня, потому что завтрашнего дня в жизни, может быть, просто не будет, он делает иногда совершенно удивительные выводы. «Приносят плод, – говорит Марк Аврелий, – и человек, и бог, и мир. Всё приносит плод в урочное время». Это почти цитата из 1-го псалма[188]188
  «И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет» (Пс 1: 3).


[Закрыть]. Если же по привычке это выражение применяется преимущественно к виноградной лозе, то это ничего не значит. Всё приносит плод в урочное время: и человек, и бог, и мир… И дальше вдруг вспоминается виноградная лоза. Здесь, в этом высказывании, всё теснейшим образом связано с Евангелием. Даже непонятно, как до такой степени по-евангельски мог Марк Аврелий выразить в своей книге призыв приносить плод.

И один из последних выводов, который он делает: «Куда бы я ни попал, я могу быть счастлив. Счастлив же тот, кто уготовал себе благую участь. Благая же участь – это благие склонности души, благие стремления, благие дела». Вот она – формула счастья. «А что касается пути, идя по которому можно достичь этого счастья, то ты должен уподобляться кулачному бойцу, – говорит Марк Аврелий, – а не гладиатору. Ведь стоит только гладиатору лишиться меча, которым он сражается, – и конец ему. Тогда как у первого руки всегда при себе, и ему нужно только сжать их в кулак». Напомним, что в 9-й главе Первого послания к Коринфянам апостол Павел тоже сравнивает себя с кулачным бойцом. Напомню и притчу о десяти девах Евангелия от Матфея и ее аскетические толкования. Отцы-пустынники говорили о том, что в притче речь идет о тех добродетелях, которые всегда остаются при человеке вне зависимости от того, где он находится, вне зависимости от того, есть у него какие-то финансовые или властные возможности.

И последнее, что, мне кажется, нельзя упускать из виду, когда размышляешь о Марке Аврелии и его философии. Да, всё исчезает и уходит в небытие. Да, «река времен в своем стремленьи», как скажет потом Державин, неостановима, и действительно она «топит в пропасти забвенья народы, царства и царей»[189]189
  «Река времен в своем стремленьи / Уносит все дела людей / И топит в пропасти забвенья / Народы, царства и царей» – начало последнего (неоконченного) стихотворения Г.Р.Державина.


[Закрыть]. Да, жизнь проходит настолько быстро, что иной раз не успеваешь даже опомниться. Да, о каждом из нас забудут. Да, жизнь – это только тень от тени. «Но, человек! – говорит вдруг Марк Аврелий, причем на последней странице своего сочинения. – Человек, ты был гражданином великого града. Не всё ли тебе равно: пять лет или десять? Что же ужасного в том, если из града отзывает тебя не тиран и не судья неправедный, а та самая природа, которая тебя в нем поселила?»

Человек, ты был гражданином великого града… Чувство человечества как чего-то внутренне целого (после Марка Аврелия об этом заговорит только Данте Алигьери в своем трактате «Монархия») – это удивительное чувство было присуще Марку Аврелию. Тому римскому императору, что оставил нам странную, печальную и мудрую книгу Τὰ εἰς ἑαυτόν, «Разговоры с самим собой». Тому самому императору, чья статуя украшает римский Капитолий и сегодня.

В каком веке жил Марк Аврелий и как к нему относился римский народ?

Марк Аврелий жил во II веке нашей эры. Как относился к нему римский народ, конечно же, сказать трудно, потому что народ римский, как и всякий народ, не очень любил своих императоров, своих принцепсов. Положение его как принцепса Сената, как главы римского государства было не всегда простым. В личном плане он был крайне несчастлив, потому что сыном его был человек по имени Коммод, очень похожий на своего отца внешне, но ставший полной его противоположностью. Коммод считал, что он очень похож на Геракла, и требовал, чтобы его изображали в виде Геракла. Это был человек, который гордился своей физической силой, гордился тем животным началом, которое в нем присутствовало. И, конечно же, оставлять государство такому наследнику для Марка Аврелия – философа, интеллектуала и в высшей степени ответственного человека – было очень трудно.

Герой Вашего вчерашнего эфира и Марк Аврелий – это как раз примеры того, почему самых любимых и верных Своих Господь награждает крестом неверия.

Что касается героя моего вчерашнего эфира, то имеется в виду дон Мануэль Добрый из повести Мигеля де Унамуно[190]190
  См.: Чистяков Г.П. Беседы о литературе: Восток. М.; СПб., 2018. В печати.


[Закрыть] «Святой Мануэль Добрый, мученик». Повесть эта была написана в 1931 году, и я говорил уже о том, что герой Унамуно наделен той самой печалью, которая проявляется и в жизни Марка Аврелия. Той печалью, которая не разрушает, а возвышает, той печалью, через которую, без сомнения, ведет дорога к Богу. Потому что печаль эта связана с огромной личной ответственностью.

Мне кажется, что одной из потрясающих черт в философии Марка Аврелия является именно его учение об ответственности. Я думаю, можно говорить о том, что Марк Аврелий был одним из удивительных и самых чистых младших современников Нового Завета. И, не зная апостольских писаний, он во многом – в силу, повторяю, присутствовавшей в его сердце веры в единого Бога, Которого он не знал, но чувствовал, – говорил именно о том, о чем уже написал к тому времени апостол Павел. Вспомните 17-ю главу Деяний апостолов. Павел выходит на берег Пирея поблизости от Афин и видит жертвенник, на котором написано: «Неведомому богу». На другой день, проповедуя в Ареопаге, он восклицает: «Сего-то, которого вы, не зная, чтите, я проповедую вам!» О Марке Аврелии можно говорить, применив к нему именно эти слова апостола Павла. Он почитал невидимого Бога, единого и скрытого, не зная, но чувствуя Его.

Книга «К самому себе» (Τὰ εἰς ἑαυτόν) – это книга без начала и конца, это книга без единого плана. Это дневниковые записи, только не датированные, разрозненные. Постоянно в них возвращается их автор, римский император Марк Аврелий, к тому, чтó было сказано выше, повторяя по два, по три, а иной раз и по четыре раза одни и те же мысли. Это, может быть, одна из первых в истории человечества книг, в которых автор пытается размышлять на бумаге, не останавливая хода своей мысли и не придавая ему какой-либо стройности, завершенности, композиционного единства. Книга эта внутренне едина – но не в силу своего композиционного единства, а в силу внутреннего единства личности ее автора.

[Вопрос, касающийся взаимоотношений гражданина и власти]

Я, честно говоря, совсем не понял Вашего вопроса. Тем более что слышимость была не очень хорошей… Но мне кажется, что пример Марка Аврелия – это свидетельство того, что власть – это прежде всего ответственность. Сын его, Коммод, рассуждал совсем по-другому. Для него власть стала возможностью тратить неограниченные средства, устраивать праздники и жить, как ему хочется. Ничего подобного не было в жизни Марка Аврелия, который видел, что власть – это груз, власть – это тяжелая ноша, власть – это бремя, и прежде всего, повторяю вновь – ответственность.

Книга Марка Аврелия была написана на греческом языке, хотя автор был римлянином. И связано это, наверное, с тем, что он считал себя принадлежащим прежде всего к той культуре, которая дала миру греческую философию. Книга была написана как дневник. Если бы Марк Аврелий писал ее как наставление своим подданным, как трактат для чтения современниками, он бы, конечно, избрал латинский язык, потому что тогда бы его лучше поняли. Нет. Он писал эту книгу, фиксируя тот диалог со своей собственной душой, который он вел. Это одна из самых личных книг в истории человечества. Это даже не исповедь, а что-то другое, еще более личное и интимное.

Книга Марка Аврелия сначала была забыта, как в большинстве своем книги античных авторов. Затем ее стали издавать, переводить на новые языки, комментировать… Сегодня она принадлежит к числу самых известных книг, написанных в Древнем Риме. Если говорить о суммарном числе переводов, изданий, комментариев, то в этом смысле Марк Аврелий является одним из лидеров. Книга эта звучит особенно современно в XX веке. Поэтому я не случайно связал ту глубокую скорбь, о которой рассказывает нам Марк Аврелий, с внутренним состоянием своего героя, о котором говорит Мигель де Унамуно, и, на самом деле, с внутренним состоянием самого испанского писателя.

Древние римляне были для всего мира образцом дисциплины и организованности, а потом они эти качества потеряли. Например, современные итальянцы – самый безалаберный народ в Европе. Отчего это происходит? Грозит ли это другим народам?

Мне кажется, что римляне совсем не были уж очень дисциплинированным народом. Другое дело, что у римлян была профессиональная армия, а профессиональные воины в отличие от ополченцев (а греческая, скажем, армия была всегда армией ополченцев) были дисциплинированнее. Что же касается римского народа, то он всегда требовал хлеба и зрелищ! И я думаю, что по характеру своему взрывные, очень горячие и очень легко зажигающиеся римляне мало чем отличались от сегодняшних итальянцев. Когда читаешь римских писателей, поэтов, в частности, римскую сатиру, то в героях Ювенала, Персия или других писателей того времени узнаёшь сегодняшнего человека.

Святые отцы писали о стоиках как об окаменевших в бесчувственном самобытии. Не проповедуете ли Вы то же самое, проповедуя стоицизм на христианском канале?

Во-первых, я не проповедую стоицизм. Я говорю о книге только одного мыслителя. Во-вторых, я подчеркиваю, что Марк Аврелий во многом очень не похож на нас с вами. В-третьих, что касается Марка Аврелия, то я уже говорил вам о том, что это человек величайшей ответственности и призывающий своего читателя к ответственности. В-четвертых, если мы возьмем святых отцов, то очень многие из них цитируют философов-стоиков. А блаженный Иероним прямо говорит: стоики очень близки к нам, христианам. Повторяю и подчеркиваю: и Василий Великий, и Златоуст, и западные церковные писатели (Амвросий Медиоланский или блаженный Иероним) стоиков знали, стоическую философию использовали и отдельные элементы ее включали в свои рассуждения и в свои концепции, но, конечно же, в чем-то они со стоиками не соглашались.

Переведена ли эта книга на русский язык?

Книга Марка Аврелия «Наедине с самим собой» была переведена на русский язык два или три раза. Если не говорить о тех фрагментах из этой книги, которые встречаются в сочинениях святителя Димитрия Ростовского или у Тихона Задонского, то в дореволюционное время появился перевод Роговина, который был издан в издательстве Сабашниковых со вступительной статьей и комментариями, так же как Фукидид и его «История», трагедии Софокла, так же как книга, подготовленная в свое время Вячеславом Ивановым, «Алкей и Сапфо» и многие другие. Я думаю, что те из вас, кто постарше, помнят эти книги чуть большего формата, чем обычный: в серых обложках, напоминающих кожу. Они сделаны из бумаги, но внешне напоминают холстинку. Итак, в этом издании Марк Аврелий появился на русском языке впервые. А уже в наше время его вторично перевел и блестяще прокомментировал петербуржский ученый Александр Константинович Гаврилов, и работа Александра Гаврилова была издана в «Литературных памятниках» – тоже серия достаточно известная и популярная. Если же оценивать успехи этой серии, то я бы отнес гавриловское издание Марка Аврелия к одним из самых блестящих трудов «Литературных памятников».