Текст книги "Беседы о литературе: Запад"

Данте жил не в самую лучшую эпоху для Католической Церкви, для той Церкви, к которой он принадлежал. Данте жил в ту эпоху, когда католические епископы и прелаты и даже Римские Папы принимали активное участие в политике, боролись за политическое влияние, за церковное имущество, когда люди Церкви не скрывали своих страстей и земных пристрастий, когда поведением своим они отталкивали от Церкви людей, и действительно люди очень часто видели в Церкви вертеп разбойников, а совсем не Дом Божий. В эту эпоху Данте не отвернулся от Бога, не отвернулся от Евангелия, от веры. Наоборот, он сумел рассказать об опыте веры таким потрясающе личным образом, что книга его стала возвращать людей, ушедших было от Христа, в Церковь, в Дом Божий, который ни при каких обстоятельствах не должен превращаться в вертеп разбойников. Удивительная книга, которую читать радостно и больно. И я уверен, что спутником нашим Данте будет столько же веков, сколько еще будет существовать человечество. Как он рассказывает о том, что вели его сначала Вергилий, потом Стаций, святой Бернард и Беатриче, так и мы теперь можем рассказать о том, что нас по жизни, как спутник и провожатый, ведет Данте Алигьери.

Беседа четвертая
25 июля 1997 года

В Париже, напротив Собора Парижской Богоматери, только на другом берегу Сены, есть маленькая греческая церковь Saint-Julien-le-Pauvre – святого Юлиана Бедняка. Известно, что туда ходил Данте, когда он жил в Париже. В этой церкви он исповедовался, в этой церкви он причащался. И сегодня, продолжая разговор о творчестве Данте Алигьери, продолжая разговор о его «Божественной комедии», я бы хотел именно на церковную сторону жизни Данте, на литургическую сторону его жизни и творчества, обратить особое внимание.

Данте отправляется в Чистилище, потому что этого страстно желает Беатриче, прежде всего ради себя самого, чтобы там он – еще при жизни, еще до смерти – сумел очиститься от своих грехов. В XXX песни, уже в самом конце рассказа о Чистилище, он говорит об этом, только устами Беатриче. Она восклицает:

 
«Он устремил шаги дурной стезей,
К обманным благам, ложным изначала,
Чьи обещанья – лишь посул пустой.
Напрасно я во снах к нему взывала
И наяву, чтоб с ложного следа
Вернуть его: он не скорбел нимало.
Так глубока была его беда,
Что дать ему спасенье можно было
Лишь зрелищем погибших навсегда».[27]27
  Чистилище. XXX, 130–138.


[Закрыть]
 

Поэтому она отправляет его сначала в Ад, а потом дает возможность подняться в Чистилище. Значит, речь здесь идет о мысленном путешествии на крутую гору, ибо именно как гора изображается у Данте Чистилище. Это гора с крутыми склонами. Иногда наверх ведет лестница, иногда приходится карабкаться по почти отвесной тропинке всё выше и выше. Данте в этой второй части своей поэмы рисует нам путь наверх, путь, который живо напоминает «Лествицу» преподобного Иоанна.

В «Чистилище» у Данте во множестве присутствуют латинские литургические тексты. Первый из них – In exitu Israel – «Когда выходил Израиль»[28]28
  Пс 113.


[Закрыть] (из Египта). Напомню, что в одном из писем Данте приводит именно этот псалом, говоря, что здесь в аллегорической форме речь идет о том, как душа от тягости греха переходит к блаженному состоянию. Вот это путешествие души из страны греха к свободе и изображается в «Чистилище», во второй части «Божественной комедии». Это путь. Путь от рабства, из страны греха, который ведет на свободу. «Нет ничего дороже, чем свобода», – восклицает Данте в своем трактате «Монархия», быть может, вспоминая цицероновское O dulce nomen libertatis! – «О сладкое имя свободы!»[29]29
  Марк Туллий Цицерон. Речь против Гая Вереса. II, 5 (LXIII, 163).


[Закрыть], а быть может, просто от сердца, из глубины души.

Путь его сейчас ведет наверх. Иногда этот подъем бесконечно труден, иногда он вдруг становится легким. И это значит, что еще один грех уже преодолен, что еще один грех уже побежден. Все тридцать три песни второй части его «Божественной комедии» как внутренний стержень пронизывает один текст. Это начало Нагорной проповеди из латинского Евангелия от Матфея – Заповеди блаженства, к которым Данте обращается с самого начала и практически вплоть до конца своего восхождения по горе Чистилища:

 
Так здесь к другому кругу тесный след
Ведет наверх в почти отвесном скате;
Но восходящий стенами задет.
Едва туда свернули мы: «Beati
Pauperes spiritu», – раздался вдруг
Напев неизреченной благодати.
О, как несходен доступ в новый круг
Здесь и в Аду! Под звуки песнопений
Вступают тут, а там – под вопли мук.[30]30
  Чистилище. XII, 106–114.


[Закрыть]
 

Beati pauperes spiritu – «Блаженны нищие духом», – «раздался вдруг напев неизреченной благодати». И дальше, через несколько страниц:

 
Уже мы подымались, и «Beati
Misericordes!» пелось нам вослед
И «Радуйся, громящий вражьи рати!»
Мы шли всё выше…[31]31
  Чистилище. XV, 37–40.


[Закрыть]
 

Beati misericordes – «Блаженны милостивые». Листаем текст «Божественной комедии» дальше:

 
                     …И мы вступили в тень
Высокой лестницы, свернув налево;
И я, взойдя на первую ступень,
Лицом почуял как бы взмах обвева;
«Beati, – чей-то голос возгласил, —
Pacifici, в ком нет дурного гнева!»[32]32
  Чистилище. XVII, 64–69.


[Закрыть]
 

«Блаженны миротворцы»… Хор по-латыни сопровождается оркестром итальянского стиха. И так звучит эта удивительная музыка Дантова «Чистилища», в основу которой положены Заповеди блаженства.

 
Вдруг раздалось: «Придите, здесь ступени», —
И ласка в этом голосе была,
Какой не слышно в нашей смертной сени.
Раскрыв, подобно лебедю, крыла,
Так говоривший нас наверх направил,
Туда, где в камне лестница вела.[33]33
  Чистилище. XIX, 43–48.


[Закрыть]
 

Всё выше и выше ведет путников – Данте и Вергилия – ангел:

 
Он, обмахнув нас перьями, прибавил,
Что те, «qui lugent», счастье обрели,
И утешенье, ждущее их, славил.[34]34
  Чистилище. XIX, 49–51.


[Закрыть]
 

Qui lugent – «кто плачет»… Плачущие из еще одного стиха Нагорной проповеди: «Блажени плачущии, яко тии утешатся». Дорога идет всё выше и выше:

 
Уже был ангел далеко за нами,
Тот ангел, что послал нас в круг шестой,
Еще рубец смахнув с меня крылами.[35]35
  Чистилище. XXII, 1–3.


[Закрыть]
 

Еще от одного греха очистился Данте.

 
И тех, кто правды восхотел святой,
Назвал блаженными, и прозвучало
Лишь «sitiunt» – и только – в речи той.[36]36
  Чистилище. XXII, 4–6.


[Закрыть]
 

Beati, «блаженны»… Дальше звучание латинской речи растворяется в итальянском оркестре, и слышно только одно слово: sitiunt – «которые жаждут». Разумеется, Данте здесь цитирует слова Иисусовы: «Блажени алчущии и жаждущии правды, яко тии насытятся».

 
И я, чье тело снова легче стало,
Спешил наверх без всякого труда
Вослед теням, не медлившим нимало.[37]37
  Чистилище. XXII, 7–9.


[Закрыть]
 

Дальше, выше и выше поднимается Данте:

 
                   …Меркнул день, сгорая,
Когда Господень ангел встретил нас.
«Beati mundo corde!» воспевая
Звучней, чем песни на земле звучны,
Он высился вне пламени, у края.[38]38
  Чистилище. XXVII, 5–9.


[Закрыть]
 

Beati mundo corde! – «Блаженны чистые сердцем». Блаженства, евангельские блаженства, начало Нагорной проповеди – вот программа духовного роста. Не всякий читатель «Божественной комедии» это заметит. Но все, если сконцентрируют свое внимание, в конце концов увидят, что здесь, в «Чистилище», упомянуты все девять блаженств из Нагорной проповеди. Так или иначе, но процитировано всё ее начало, весь тот удивительный псалом, который нами поется в начале Божественной Литургии перед Малым входом. Это как раз тот текст, который задает тональность всему остальному, что есть во второй части «Божественной комедии», всему остальному, что есть в «Чистилище». Это тот стержень, вокруг которого вырос монолит центральной части Дантовой поэмы.

Есть еще одно несомненно литургическое место во второй части «Божественной комедии», в «Чистилище». Это начало XI песни, представляющее собой перевод молитвы «Отче наш» – Pater noster. Двадцать строк включают в себя практически весь текст молитвы Господней на итальянском, но близком к латинскому тексту языке. И текст этот сопровождается постоянным оркестром. К нему, к простому древнему тексту, Данте прибавляет свои молитвенные воздыхания уже на чистом итальянском:

 
О, наш Отец, на небесах царящий,
Не замкнутый, но первенцам Своим
Благоволенье прежде всех дарящий,
Пред мощью и пред именем Твоим
Да склонится вся тварь, как песнью славы
Мы Твой сладчайший дух благодарим!
Да снидет к нам покой Твоей державы,
Затем что сам найти дорогу к ней
Бессилен разум самый величавый!
Как, волею пожертвовав своей,
К Тебе взывают ангелы «Осанна»,
Так на земле да будет у людей!
Да ниспошлется нам дневная манна,
Без коей по суровому пути
Отходит вспять идущий неустанно!
Как то, что нам далось перенести,
Прощаем мы, так наши прегрешенья
И Ты, не по заслугам, нам прости!
И нашей силы, слабой для боренья,
В борьбу с врагом исконным не вводи,
Но охрани от козней искушенья!
От них, великий Боже, огради…[39]39
  Чистилище. XI, 1–22.


[Закрыть]
 

Это латинско-итальянское песнопение, эта в основе своей написанная почти на латыни молитва, включенная в итальянский стих, в удивительно звучные Дантовы терцины, звучит как голос на фоне мощного органа. Вообще, не только здесь, но в «Божественной комедии» в целом очень большую роль играет музыка. В другом месте Данте говорит:

 
Я поднял взор, когда она взгремела,
И услыхал, как сквозь отрадный гуд
Далекое «Те Deum» долетело.
И точно то же получалось тут,
Что слышали мы все неоднократно,
Когда стоят и под орган поют,
И пение то внятно, то невнятно.[40]40
  Чистилище. IX, 139–145.


[Закрыть]
 

Церковь во время Обедни. Все встают для пения, звучит орган, и латинские слова молитвы то слышны, то почти растворяются под звуки органа. Так слышится нам в стихах Данте и начало Нагорной проповеди, и молитва «Отче наш», и Gloria in excelsis – начало Великого славословия, которое, согласно римскому обряду, поется в начале Обедни, и Te lucis ante terminum – вечерний гимн, который звучит ежедневно во время вечернего богослужения, как наша молитва «Свете тихий»: Te lucis ante terminum – «Перед закатом солнечным Тебе, Создатель, молимся», и Agnus Dei, который поется в самом конце Литургии, уже после «Отче наш», перед причащением, и Salve, Regina – молитва, обращенная к Матери Божьей, которая обычно поется уже после отпуста, когда Литургия закончена, подобно тому как мы поем после Всенощной «Взбранной Воеводе победительная».

Итак, Данте и музыка, Данте и литургическое пение, Данте и этот звук органа, смешивающийся с латинским песнопением, которое он слышал в церкви Saint-Julien-le-Pauvre на берегу Сены, в Париже. Данте прокладывает дорогу не только для поэзии, но и для музыки, и для богословствования, свободного от наследия средневековой схоластики, и для философии. И еще – для живописи. Ни Джотто, ни Фра Беато Анжелико еще не родились, а их фрески уже существуют на страницах «Божественной комедии»! Только не в виде богословия в красках, а в словесной форме: в Дантовых терцинах, таких удивительных и таких ни на что другое не похожих.

Благовещение, X песнь «Чистилища»:

 
Тот ангел, что земле принес обет
Столь слезно чаемого примиренья
И с неба вековечный снял завет,
Являлся нам в правдивости движенья
Так живо, что ни в чем не походил
На молчаливые изображенья.
Он, я бы клялся, «Ave!» говорил
Склонившейся Жене благословенной,
Чей ключ любовь в высотах отворил.
В Ее чертах ответ Ее смиренный,
«Ессе ancilla Dei», был ясней,
Чем в мягком воске образ впечатленный.[41]41
  Чистилище. X, 34–45.


[Закрыть]
 

Вот всего лишь четыре терцины, но в этих терцинах так изображается Благовещение, что ясно: не было бы этой странички в «Божественной комедии» – не было бы и того Благовещения Сандро Боттичелли, которое теперь мы можем видеть в Москве, в Музее изящных искусств, не было бы того удивительного Благовещения Фра Беато, которое, к счастью, часто публикуется в книгах, посвященных его творчеству, не было бы, наверное, и многих других фресок итальянского Возрождения. Данте и тут оказывается первопроходцем.

Очень большое место в размышлениях Данте во время его восхождения по горе Чистилища занимают молитвы об усопших. Король Манфред, который правил в Неаполе, просит поэта передать его дочери Констанце, чтобы она молилась о своем отце. «От тех, кто там, вспомога здесь большая», – говорит Манфред Данте. Это какая-то очень важная тема, тема, которая проходит в качестве ключевой через всю кантику, посвященную Чистилищу. Один из усопших, одна из теней, говорит:

 
Я, первый здесь взывая к состраданью,
Прошу тебя: когда придешь к стране,
Разъявшей землю Карла и Романью,
И будешь в Фано, вспомни обо мне,
Чтоб за меня воздели к небу взоры,
Дабы я мог очиститься вполне.[42]42
  Чистилище. V, 67–72.


[Закрыть]
 

Так что же такое молитва об усопших? Нужна она или нет? Данте сам еще не может окончательно ответить на этот вопрос и спрашивает Вергилия:

 
Я начал так: «Я помню, светоч мой,
Ты отрицал, в стихе, тобою спетом,
Что суд небес смягчается мольбой».[43]43
  Чистилище. VI, 28–30.


[Закрыть]
 

Данте имеет в виду стих из VI песни «Энеиды» Вергилия, где римский поэт говорит: «Властную волю богов преклонить не надейся мольбами»[44]44
  Вергилий. Энеида. VI, 376.


[Закрыть]. Итак:

 
«Ты отрицал, в стихе, тобою спетом,
Что суд небес смягчается мольбой;
А эти люди просят лишь об этом.
Иль их надежда тщетна, или мне
Твои слова не озарились светом?»
Он отвечал: «Они ясны вполне,
И этих душ надежда не напрасна,
Когда мы трезво поглядим извне.
Вершина правосудия согласна,
Чтоб огнь любви мог уничтожить вмиг
Долг, ими здесь платимый повсечасно».[45]45
  Чистилище. VI, 29–39.


[Закрыть]
 

Горение живых – foco d’amor, горение сердец, – это то главное, чего ждут от нас усопшие. К такому выводу приходит в VI песни «Чистилища» Вергилий. И эта мысль становится особенно дорогой для Данте. В поэтической форме, доверяясь своей интуиции поэта и верующего, поэта и христианина, Данте объясняет нам, людям XX века, смысл нашей панихиды, смысл заупокойного поминовения усопших – молитвы, которую они там так ждут и которая так необходима как усопшим, так и живым.

Во второй кантике «Божественной комедии» огромное место занимает латинский литургический стих, латинская литургическая поэзия и вообще латинская молитва. Если же мы откроем третью кантику, о которой говорили в прошлый раз, если мы обратимся к терцинам Дантова «Рая», то увидим, что там латыни уже почти нет. Там слова наших молитв уже не нужны – там нет ни цвета, ни слова: там только свет.

Что такое Чистилище при жизни и как Вы лично представляете себе, что такое Чистилище в конфессиональном плане?

Спасибо Вам за вопрос. Во-первых, я подчеркну еще раз, хотя в течение последних недель мы говорили об этом неоднократно, что Дантово «Чистилище» – это не отчет о реальном путешествии поэта в то Чистилище, догмат о котором признает Западная, Католическая Церковь. Нет, Дантово «Чистилище» – это своего рода лестница, по которой поднимается он, живой еще человек, для того чтобы преодолеть свою греховность, для того чтобы победить свои слабости и пороки. Дантово Чистилище – это та гора, подняться на которую зовет он нас, своих читателей, каждого и каждую, еще при жизни, еще до того момента, когда нашим родным и нашим друзьям придется за нас молиться как за усопших и просить нам «ослабы». Это первое. Что касается второго, то Вы прекрасно знаете, что я священник Русской Православной Церкви, Вы прекрасно знаете, в каком храме я служу и к какой епархии принадлежу, поэтому Ваш вопрос мне кажется просто-напросто нелепым.

Что же касается темы нашего сегодняшнего эфира, то Данте больше, чем Италия и итальянская культура. Да, он католик по рождению и крещению, по формальной своей принадлежности, но Данте, конечно, больше, чем католическая культура и чем мировоззрение любого из его современников. Такие люди, как Данте или Шекспир, такие люди, как Достоевский или Пушкин, уже не принадлежат ни своему народу, ни своему исповеданию. Они становятся, в лучшем смысле этого слова, гражданами Вселенной. Поэтому я думаю, что очень важно то, что мы с вами начали беседовать о Данте. Что же касается тех латинских текстов, которые я сегодня цитировал, то – правда, не на латинском, а на славянском языке, – вы можете найти их все без исключения в том молитвослове, которым, как я надеюсь, вы пользуетесь.

Я человек в возрасте и читала Данте не полностью: я читала его по детской школьной книге с сокращениями. Сейчас я держу ее в руках, и тут в предисловии пишется, что произведение Данте бросает вызов сильным мира сего: «Римским Папам место в аду». Вы прекрасно знаете произведение Данте: есть ли там это? Рассматривается ли это так? Или это старое коммунистическое мышление?

Я могу сказать, что Римские Папы в «Божественной комедии» есть и в «Аде», и в «Чистилище», и в «Рае». Данте очень смело, как настоящий христианин говорит о том, что епископский сан не спасает от греховности, ошибок и пороков автоматически. И поэтому среди тех, кто были первосвященниками Рима, есть те, которые попали в Ад, есть те, которые поднимаются по горе Чистилища, и есть те, которые пребывают в Рае. Один из Пап, которого встречает Данте в Чистилище, Папа Адриан, говорит поэту, когда тот из благоговения перед его саном становится на колени:

 
«Брат, встань! – ответил этот дух безликий. —
Ошибся ты: со всеми и с тобой
Я сослужитель одного Владыки.
Тому, кто звук Евангелья святой,
Гласящий “Neque unbent”, разумеет,
Понятно будет сказанное мной».[46]46
  Чистилище. XIX, 133–138.


[Закрыть]
 

Мы все братья и сослужители – вот о чем говорит здесь Папа Адриан поэту, который упал было перед ним – в прошлом Папой, а теперь тенью – на колени. Если мы, христиане XX века будем больше вспоминать о том, что мы все, вне зависимости от того, кто мы: священники или миряне, епископы или митрополиты, – прежде всего братья и сестры, то мы с вами станем только более православными, чем сегодня.

Вот Вы упомянули Достоевского и Пушкина, но мне кажется, что они всё-таки были православными, а не гражданами Вселенной, то есть они не были космополитами. Это уж наверняка.

Давайте не будем приватизировать Пушкина, Достоевского и многих других. Мы, русские, по счастливому стечению обстоятельств оказались соотечественниками этих людей. Наша земля их вырастила, и наша земля подарила их всему миру, подарила всему человечеству. Так же как подарила всему человечеству Данте или Петрарку, Джотто или Фра Беато Анжелико Италия. Так же как Англия подарила всему миру Шекспира. И мне кажется, что сегодня мы больше должны думать о том, чтобы подарить хоть что-то другим, чем пытаться определить свою собственную идентичность, сохранить ее и не дать от нее другим ничего. А в Вашем вопросе вот эта мысль как-то прослеживается: он наш, он православный, не отдадим его другим. Нет, это всё-таки ложная логика.

У Данте удивительное вúдение Земли, которую он воспринимает как-то всю в целом, как что-то абсолютно внутренне единое и на самом деле очень небольшое. Сегодня, в XX веке, стало ясно, что Земля действительно очень маленькая, и мы с вами должны помнить, что если мы в середине века были одни русскими, другие французами, третьи итальянцами, четвертые немцами, пятые голландцами и т. д., то сегодня мы прежде всего земляне, мы прежде всего – все вместе, все без исключения – внуки Адама и Евы, выходцы из одной семьи и жители одной маленькой планеты.

Спасибо Вам за эти передачи. Вы видите, как у нас многие еще хотят железного занавеса!

Вы понимаете, ведь железный занавес невозможен не только сегодня, он не был возможен даже и в сталинские времена, потому что, между прочим, Данте Лозинский переводил в сталинские времена. Он не был возможен и в XVIII, и в XVII, и в XVI веке. В конце концов, о католической Флоренции рассказывал православным людям на Руси Максим Грек в Средние века, и если мы будем внимательно читать русскую литературу всех времен, то мы увидим, что никогда изоляционистская идея не была единственной, не была доминирующей. Да, всегда были среди нас изоляционисты, но всегда были среди нас и люди, абсолютно открытые миру, мировой культуре и мировому духовному опыту. Если человек не открыт, то он и Богу не открыт тоже. Это надо иметь в виду, это очень важно понять и почувствовать. Повторяю, что если человек не открыт Другому и опыту Другого, то такой человек не открыт и Богу, и тогда его можно только пожалеть, тогда ему можно только посочувствовать.

Непонятно, зачем православному священнику вводить в обиход православного прихожанина Православной Церкви понятие о Чистилище, которое Православная Церковь отвергает.

Да, спасибо Вам, но я всё-таки думаю, что православный священник может и должен говорить не только о том, как надо зажигать свечи и как надо говорить ектении. Я думаю, что православный священник может и должен размышлять и о мировой культуре, и о мировом духовном опыте, и о поэзии, и о музыке, и об искусстве. Понимаете, очень важно, чтобы мы имели возможность с Вами на достаточно серьезном уровне говорить абсолютно обо всём. Очень опасно загнать себя в гетто. А у Вас есть такая направленность в мысли, что лучше загнать себя в гетто: ничего не слышать, ничего не видеть, а только пытаться размышлять о том, что дозволено. Хотя совершенно неясно, кем и когда и при каких обстоятельствах дозволено. Потому что, как Вы знаете, отец Сергий Булгаков и отец Павел Флоренский, отец Василий Зеньковский и отец Александр Шмеман и многие, многие другие тоже были православными священниками. Но в своих книгах, в своих статьях они размышляли на самые разные темы, подчас абсолютно неожиданные. И никто им этого не запрещал, ни один из их правящих архиереев, ни один из их читателей. Ни митрополит Леонтий (Турке-вич), который был правящим архиереем у отца Александра Шмемана, ни владыка Евлогий (Георгиевский), который был архиереем у отцов Сергия Булгакова и Василия Зеньковского, никто другой! Поэтому давайте и мы не будем друг другу запрещать говорить на самые разные темы. И прежде всего говорить, конечно, о тех, которых можно назвать вечными спутниками и вечными учителями человечества, потому что именно таким был Данте Алигьери.

Современная молодежь читает совсем другие книги, и ее совсем другое интересует. Как вести разговор с молодежью, чтобы она Вас слушала?

Я думаю, что просто-напросто надо больше говорить, говорить друг с другом, говорить по радио, говорить без радио. Насколько я знаю, за последние две недели в Москве очень многие взялись за Данте после той первой передачи, в которой я заговорил о «Божественной комедии», поэтому будем стараться просто-напросто больше говорить на эти темы, больше размышлять на эти темы.

Кончается наш сегодняшний эфир, и, завершая разговор, я бы хотел подчеркнуть, что речь шла не о том, как представляет себе Чистилище катехизис Католической Церкви. Речь сегодня шла о том, что Данте написал нам в своей поэме о той горе, которую он, в общем, условно, назвал Чистилищем, о той горе, рассказ о подъеме на которую составляет вторую часть его поэмы. Рассказ о восхождении, которое Данте совершил не после смерти, а при жизни. Рассказ о восхождении, которое он зовет нас совершить вместе с ним и его наставником Вергилием. Совершить опять-таки уже сейчас, пока мы с вами живы.