Текст книги "Беседы о литературе: Запад"

Но всё-таки вслушивались, повторяю – вполуха, но вслушивались в то, чтó говорят их профессора. А при этом население города, тысячи и тысячи людей были вне этих споров и этих проблем, и их религиозность сводилась к простому магизму. Понимаете, очень бы не хотелось, чтобы сегодня повторилось Средневековье у нас на Руси.

Ваша мысль о XX веке, о тех страданиях, которые постигли людей… Но это похоже на Средневековье, которое, как Вы говорили, было одновременно и очень веселым. У нас ведь тоже было много веселых фильмов, веселой эстрады в двух шагах от страшных трагедий… Получается, что мы тоже переживали Средневековье?

Да, во всяком случае, ситуация очень похожая на средневековую. Действительно, очень хороший и очень глубокий вопрос, потому что с целого ряда точек зрения XX век напоминает Средние века. Но когда я говорил о каком-то особом опыте открытия Бога в XX веке, я приводил слова апостола Павла о том, что сила Божия в немощи совершается, и говорил, что именно в XX веке они стали понятны. Именно XX век помог их осмыслить. Потому что таких христиан, какие жили в XX веке, человечество ждало веками. Подвижники XX века будто бы пришли из апостольских времен. Такие замечательные люди были во всех веках, но только их было мало. В XIX веке, в XVIII, XVII их было много меньше, чем в XX. Может быть, у нас сегодня меньше христиан, чем было в прошлые века, но больше удивительных подвижников. XX век принес Церкви очень много святых, очень много праведников, удивительных, светлых и чистых людей. Вот поэтому я говорю о том, что в XX веке Церковь открыла нечто такое, что несла в себе, этого не зная, все столетия.

10 февраля 1998 года

Мне хотелось бы сегодня вернуться к гамлетовскому вопросу. Почему Гамлету так плохо, так трудно жить? Почему он так мучается и так мается?

Для древности и Средневековья характерно представление о Боге как о внешней силе – силе милующей или карающей, но во всяком случае действующей извне. Христос воспринимается как Царь, воскресший и сидящий на престоле, царствующий над человеческим родом. А вот Гамлет и, наверное, вообще человек на рубеже XVI и XVII веков понимает, что эта внешняя сила бездействует. Если Бог – это внешняя сила, значит, Его нет. В мире царит совсем не Бог, а зло. Понимает это и литературный современник Гамлета – Дон Кихот у Сервантеса. Оба пытаются восстановить правду в том мире, где царствует зло, но при помощи силы. И кончается это либо смешно, как в случае с Дон Кихотом, либо трагически, как в случае с Гамлетом.

В философии этого и позднейшего времени, XVII–XVIII веков, начинает утверждаться деизм. Бог принимается философами как Первопричина, как Тот, Кто дал всему толчок и затем «упокоился от дел Своих», опочил, скрылся из того мира, в котором теперь действуют лишь естественные законы. Такое упрощенное представление о Боге как о Царе, управляющем миром, досталось человечеству в наследство от древних религий. От того древневосточного и античного мира, который, уйдя из истории, всё-таки продолжает существовать в нас самих, уже не вокруг нас, а внутри нас. Это как раз то представление о Боге, о котором полушутливо-полусерьезно говорит Гумилёв в стихах, восклицая: «Бог восседает на троне, смотрит, смеясь, на подмостки. <…> Все мы – смешные актеры в театре Господа Бога»[204]204
  Строки из стихотворения «Театр».


[Закрыть].

Это упрощенное представление о Боге присутствует в нас несмотря на то, что у нас есть опыт встречи с Богом в молитве, несмотря на то, что у нас есть Евангелие, несмотря на то, что у нас есть Евхаристия. Тем не менее это упрощенное представление о Боге, Который всё видит, всем управляет и Которому мы все подчинены чуть ли не как марионетки (я имею в виду гумилёвский образ из того стихотворения, которое я вспомнил), всё-таки присуще нам, и не только простым людям, но и замечательным богословам, и иногда даже святым. Так, например, преподобный Иоанн Дамаскин в «Точном изложении православной веры» говорит: «Другое Христос делал для вида, как, например, спрашивал о Лазаре, где положили его, и подходил к смоковнице, молился. В этом и подобном этому Он не имел нужды. Ни как Бог, ни как Человек. Но поступал по-человечески применительно, где требовала нужда и польза. Так, например, Он молился, чтобы показать, что Он не противник Богу, почитая Отца как Свою Причину».

Если мы внимательно вчитаемся в этот текст, то я думаю, что он нас очень сильно озадачит. Итак, согласно Иоанну Дамаскину, Христос молился для того, чтобы показать, что Он не противник Богу. А как же тогда та молитва до кровавого пота, о которой говорит евангелист Лука? А как же тогда эти ночи, проведенные в молитве, о которых рассказывает всё Евангелие от начала до конца? Вспомните, как поднимается Иисус на гору и всю ночь проводит в молитве в полном одиночестве. Зачем всё это написано в Евангелии, если здесь утверждается, что Он молился, всего лишь чтобы показать, что Он не противник Богу; что Он для вида спрашивал о Лазаре, где положили его, и подходил к смоковнице для вида, зная всё наперед? Нет, увы, приходится признать, что здесь, в труде Иоанна Дамаскина, проявляется монофизитство, хотя, разумеется, в качестве частного богословского мнения, и это не делает преподобного еретиком, потому что ошибаются все без исключения, и нет человека, который бы не ошибался. Более того, Дамаскин, излагая эту свою точку зрения, не навязывает ее, не настаивает на том, что его взгляд единственно правильный, он просто ее излагает. А коль скоро он не объявляет врагами веры всех, кто с ним не согласен, значит, он и не является еретиком. Смешно, конечно, было бы видеть в преподобном отступника от веры, но, тем не менее, Дамаскин не свободен от взглядов, в которых проявляется его принадлежность к тому времени, когда он жил. Дамаскин хочет видеть во Христе, ибо в Нем пребывает телесно полнота Божия, как раз тот образ Божий, который навеян древневосточными и античными преданиями. Образ Бога, Который видит всё и Который может всё в любой момент, но только «всё» с точки зрения человека, а не с точки зрения Бога. Потому что «Мои мысли – не ваши мысли», как сказано у пророка Исайи.

А вот Гамлет живет уже совсем в другую эпоху. И он понимает, что далеко не всё совершается в мире по тем законам, по которым бы хотел, чтобы это совершалось, Христос. Гамлет понимает, что такого всемогущества, какого ждали от Бога люди в древности, ждать напрасно. Но Гамлет еще и не человек XX века. Он не видит главного: он не видит смысла в той беззащитности, в которой предстает перед нами Иисус. Он не понимает, что Бог являет нам Себя не в силе, а в беспомощности Человека.

Бог являет нам Себя в беспомощности Иисуса, схваченного и арестованного, ведомого на Крест, в беспомощности Иисуса на суде перед Пилатом, а затем на Кресте в беспомощности умирающего. Та Божия беспомощность, которая открывается нам во Христе, есть мощнейший призыв Божий к нашей личной ответственности, мощнейший призыв Божий к церковности. Действительно, до какого-то времени Иисус мыслится в массовом религиозном сознании (а иногда элементы этого религиозного мышления массы проникают и в писания великих подвижников, замечательных церковных авторов и отцов Церкви) как Царь, как Сверхчеловек, Который может всё и всё знает наперед. В какой-то момент становится ясно, что это не так, становится ясно, что «Царство Мое не от мира сего»[205]205
  Ин 18: 36.


[Закрыть]. Это действительно ключевые слова Евангелия. Да, Он Царь, но как-то совсем по-другому. Если цари, как древние, так и современные, царствуют в своей силе, то Он, Христос, царствует в Своей беспомощности.

Дон Кихот уже чувствует что-то, о чем потом заговорят во весь голос святые и богословы. Он уже понимает, что такое беспомощность Бога, но только не может выразить это в словах. В словах это выразят христиане уже нашего, XX века. И если для рубежа XVI и XVII веков типичной фигурой был принц Гамлет или ламанчский идальго, то для XX века такой фигурой станет Альберт Швейцер или мать Мария. Блестяще образованный богослов, великолепный органист, музыкант и музыковед, писатель и врач, он оставляет блестящие возможности, которые открывались перед ним в Европе, и уезжает в Африку лечить негров. Поэтесса, философ, ученый, по-настоящему ученый и невероятно талантливый человек, мать Мария надевает монашескую рясу для того, чтобы кормить бедных и мыть за ними полы; для того, чтобы, неизвестно каким образом доставая продукты питания, готовить для парижских бездомных обед, а затем, во время войны, проникать тайными, одной ей известными путями в лагерь, чтобы принести туда воды и еды. Это в фашистский концлагерь! И для того надевает она монашескую рясу, чтобы затем в этом лагере умереть. Глядя со стороны, можно назвать путь Швейцера или матери Марии донкихотством. Но только в отличие от пути героя Сервантеса донкихотство матери Марии полно Божьего присутствия, полно благодатного действия Божьего, полно евхаристической благодати. Это уже не просто поиски, это настоящая жизнь в Боге. Она, Елизавета Кузьмина-Караваева, будущая мать Мария, она, вошедшая в историю литературы и философии и настоящая святая, открывает как раз те пути, на которых гамлетовским вопросам даются ответы. Нет, Бог не исчез из мира. Нет, не зло, а именно Бог царствует здесь. Но только «Царство Мое не от мира сего». Царство это открывается не наблюдателю, который, горестно и трагически, как Гамлет, взирая на мир, видит его ужасность и море несправедливости. Нет. Царство это открывается тому, кто, отвергаясь себя, выбирает путь любви не берущей, а дающей, тот путь, который выбрала мать Мария.

Не так давно в «Вестнике русского христианского движения», в его 176-м номере, который вышел месяца два тому назад, была опубликована прежде не печатавшаяся статья матери Марии «Типы религиозной жизни»[206]206
  Мать Мария. Типы религиозной жизни // Вестник русского христианского движения. [Париж; Нью-Йорк; Москва.] 1997. № 2–3 (176). С. 5–50. Статья была написана в 1937 году.


[Закрыть]. В этой статье содержится очень много, как мне представляется, чрезвычайно важных для нашего времени размышлений. «О трагичности психологии современного человека, – пишет мать Мария, – говорить не приходится. И всякий огненный пророк, всякий проповедник придет в недоумение: с какой стороны подсесть к этому столику в кафе, как осветить сегодняшний курс биржи, как проломать, продавить, уничтожить эту клейкую тягучую массу вокруг души современного обывателя? “Глаголом жечь сердца людей”? Но в том-то и дело, что они покрыты толстым-толстым слоем огнеупорного вещества. Не прожжешь! Рисовать им картины будущего суда и вечного блаженства праведных? Но они, во-первых, в это не очень верят, а во-вторых, с них совершенно достаточно блаженства этого века. Что делать, как быть, где выход? Христов путь на земле. Вот он, выход. Стало ясно: плотью Бог воплотился, Слово стало плотью, Бог родился в Вифлеемских яслях. Этого одного было бы достаточно, чтобы говорить о беспредельной, жертвенной, самоотрекающейся и самоуничижающейся любви Христовой. В этом заложено всё дальнейшее. Всего Себя, всё Свое Божество, всё Свое Божественное Естество и всю Свою Божественную Ипостась низвел Сын Человеческий под своды Вифлеемской пещеры. Нет двух Богов и двух Христов: одного, пребывающего в блаженстве в недрах Святой Троицы, а другого —“приявшего зрак раба”. Единый Сын Божий стал Человеком, умалил Себя до человечества, и дальнейший путь Его: проповедь, чудеса, пророчества, исцеления, алкание и жажда вплоть до суда у Пилата, до Крестного пути, до Голгофы, до смерти – это путь униженного человечества Его и вместе с Ним снизошедшего к человечеству Божества».

Итак, Христос абсолютно внутренне един и в Божестве Своем, и в Человечестве. И поэтому нельзя, наверное, говорить, как говорил некогда Иоанн Дамаскин: «Не человеческое естество воскрешает Лазаря и не Божественная Сила проливает слезы». В этом тексте он пытается как бы отделить человеческое во Христе от Божественного. Конечно, из этого ничего не получается. Божественное во Христе от человеческого неотделимо. И в этом, наверное, разгадка тех мучительных вопросов, которые задавали себе принц Гамлет и его современники на рубеже Нового времени. Именно Бог являет нам Себя в Своей беспомощности, и именно Бог рыдает вместе с нами, спустившись в мир. Как важно, как необходимо это понять, потому что иначе мы окажемся в плену ложных представлений о Боге, о мире, о смысле евангельской проповеди. Но для того, чтобы понять это, необходимо услышать Христов призыв и быть не просто слушателями Его слов, но именно соработниками, как мать Мария, как Швейцер, как многие и многие другие.

Я надеюсь, что сумел показать, что именно к XX веку человечество выходит из того кризиса, который переживало оно на рубеже Нового времени и все три как минимум последние века. Мать Мария (Скобцова) – одна из вестниц того выхода из кризиса, того открытия, подлинного открытия Божьего присутствия в мире, которое совершается, в общем-то, у нас с вами на глазах.

В пьесах Шекспира нет ни одного упоминания об Иисусе Христе. И я хочу Вам сказать, что после работ Данилевского, Леонтьева, Тойнби говорить о единстве культуры – просто провинциально.

Спасибо Вам. Я знаю, что Вы гораздо образованнее и шире мыслите, чем я. Так что, впредь, наверное, просто в начале передачи будем включать телефон, Вы будете звонить и вести с нами свои беседы. Что же касается единства культуры, то я всё-таки абсолютно убежден, что так же, как человечество едино, абсолютно едино и в Адаме и во Христе, так же и культура едина. Мы ни в коем случае не должны дробить человечество на какие-то маленькие анклавы, закрытые группы, в которых мы живем каждый своей культурой. Это дорога, которая ведет в тупик. Только на путях единения наших усилий, только на путях единения наших возможностей нам открывается будущее.

Когда мы смотрим спектакль «Гамлет», то всегда хочется преисполниться сочувствием к мучающемуся принцу. Вам нравился какой-нибудь Гамлет в театральном исполнении?

Мне очень трудно ответить на этот вопрос, потому что я читал трагедию о принце Гамлете, наверное, раз тридцать, читал ее в переводе К.Р. (Константина Константиновича Романова), в переводе Бориса Пастернака, Кронеберга, Михаила Лозинского, во многих других еще переводах, читал ее по-английски, и не один раз. Но – стыдно сознаться – я никогда не видел ее в театре. Поэтому на Ваш вопрос прямо я ответить не могу. Что же касается тех гамлетовских мучений, которые мы видим в шекспировском тексте, то эти мучения связаны с тем, что Гамлет видит, что Небо пусто. Мы с вами можем с ним не соглашаться. Я пытаюсь показать вам, почему он сделал такое открытие, чтó привело его к такому выводу, и говорю, что это ложное, не евангельское по сути представление о Боге – то философское представление о Боге, которое как-то вошло в христианство, хотя не является христианским по сути своей. Но мы видим, как ему трудно, мы видим, как он от этого мучается. И мы видим и другое: что с гамлетовских мучений, в общем-то, начались мучения европейской культуры, которые были подхвачены культурой русской. И весь русский XIX век промучился над гамлетовскими вопросами, пока наконец в такое тяжелое время, каким явился для всего человечества XX век, люди не начали один за другим в разных странах, в разных конфессиях, при разных абсолютно условиях жизни открывать присутствие Божие в мире, Его всеопаляющее присутствие, дающее нам силы, даже когда мы находимся в отчаянных обстоятельствах, как о том говорил апостол: «Мы в отчаянных обстоятельствах, но не отчаиваемся»[207]207
  2 Кор 4: 8.


[Закрыть].

Хочу сказать несколько слов в защиту Гамлета. Он сумел подняться над собой и над своим временем. Он мучился-то за истину. Поэтому он и стал героем.

Конечно же, Гамлет борется за истину. Конечно же, Гамлету трудно именно потому, что он видит, что мир совсем не так хорош, как бы ему хотелось, что мир не таков, как его учили из книг, как он об этом знал с детства. Он видит ужас мира и пытается ему противостоять, пытается найти выход. Но выхода-то не находит, поэтому Гамлета нечего защищать. Гамлет – это очень яркая и замечательная фигура, но от этого ему и тем, в ком Гамлет еще не совсем умер, не становится легче. Кроме того, одна из главных проблем Гамлета – в его огромной психологической незащищенности. Гамлет не вооружен, но он еще не открыл того, что такое невооруженная смелость. Та, которой нас учит Иисус.

Я убеждена, что мучения Гамлета – это результат того, что ренессансный гуманизм, сохранив христианские ценности, отказался от Христа. И христианские ценности способны раздавить человечество, если человечество утратит Христа. У нас в Православной Церкви сейчас происходит то, что происходило в предренессансную эпоху в Католической Церкви. И мы, осуждая католиков, впадаем в то же самое. Я боюсь, как бы у нас не началось то же самое, потому что ненависть, агрессия как бы во имя Христа, которую мы слышим от так называемых ортодоксов, может вызвать очень нехорошую реакцию.

Спасибо Вам. Но я с Вами в чем-то согласен, в чем-то резко не согласен. Прежде всего, всё-таки я не согласен с Вами в том, что Ренессанс (ренессансный гуманизм) предложил людям христианство без Христа. Потому что именно в эпоху Ренессанса было прочитано Евангелие. В эпоху Ренессанса появляются издания Священного Писания на разных языках – и по-гречески, и на латыни, и, главное, на современных языках. Кроме того, число рукописей резко увеличивается, и на Руси именно в эту эпоху появляется Евангелие массовым тиражом, если можно так выразиться. Потому что в монастырях работают скриптории, где переписывается Евангелие, и оно начинает распространяться не только в виде служебного Евангелия по зачалам, начиная с первого, пасхального зачала Евангелия от Иоанна и кончая чтениями Великого Поста. Четвероевангелие начинает распространяться именно в это время, это во-первых. Во-вторых, в это время пишут свои книги и проповедуют такие мыслители, как, прежде всего, Эразм Роттердамский, которые как раз возвращают христианству Христа. Потому что всё-таки средневековое христианство – это было прежде всего обрядоверие, поклонение святыням и реликвиям, но в очень малой степени – чувство присутствия Христова в жизни и знание Евангелия.

Святой для Средневековья был важен в том смысле, что к его мощам можно было прикоснуться, но не в смысле ценности его пути, не в смысле ценности его духовного опыта. А вот в XIV, XV, XVI веках как раз начинается обращение людей к духовному опыту и открытие Евангелия. Причем везде: как в протестантском мире, начиная от Лютера и Кальвина, так и в католическом мире, и в мире православном.

Ведь мучается Гамлет оттого, что ему приходится играть по тем же правилам, по которым играет этот мир. И приходится вступать в эту игру, и он знает, что не победит в этой игре. И Гамлет, как и граф Монте-Кристо, в мести видит возможность победы. А ведь это и есть поражение.

Спасибо Вам. Что касается графа Монте-Кристо, то действительно это тоже человек, который открыл для себя, что решить любые проблемы можно только самостоятельно. Да, он мстит, но он еще чувствует себя немножко сверхчеловеком. Он обладает теми возможностями, которыми не обладают другие. Поэтому смелость графа Монте-Кристо никак нельзя назвать невооруженной смелостью. Это как раз смелость очень хорошо вооруженная. Другое дело – смелость матери Марии. Она была вооружена только Евангелием и только любовью.

Всё-таки то, что страдает Бог – это какой-то парадокс. Вы затронули вопрос о внутреннем самоощущении Христа. Внутри Себя Он ощущает Себя единой Личностью. Но ведь и у Него тоже было какое-то раздвоение?

К сожалению, слишком мало времени для того, чтобы всё, что Вы сказали, подвергнуть серьезному анализу. Но, конечно же, страдает Бог. И опыт христиан XX века всё больше и больше говорит об этом.

Об этом говорит мать Мария, об этом говорят в большинстве своем сегодняшние богословы. Именно в том и значимость этого послания Бога миру, что Он не взирает на жизнь откуда-то с небес. Он страдает вместе с нами, полностью разделяя нашу боль. Гамлету это было еще неведомо. Гамлету Бог казался либо царящим где-то высоко над миром и бесконечно далеким от людей, поэтому даже злым, – либо вовсе несуществующим. Мы с вами теперь знаем, что Бог страдает вместе с нами, среди нас и внутри нас. Мы с вами знаем, что Богу тоже больно. И это открытие, мне кажется, всё-таки XX века и того духовного опыта, которым делятся с нами уже наши современники.