Текст книги "Кредо жизни"

А в Чечне такой звездопад Героев, так много потрачено драгметалла на правых и неправых, что в пору сказать: «Россия – щедрая душа!» Надо помнить, что «каждому – свое!» – по заслугам каждый награжден! За что?! Это узнают потомки… Некоторые «герои» в бегах – их уничтожают…

Почитайте Загоскина М. Н. («Юрий Милославский, или русские в 1612 году») – автор приводит запись летописца: «В войске князя А. Трубецкого: многое разорение христианами творяху (творят – разоряют христиане, это же и в Чечне произошло, длится с XVI века): и грабежи, и убийства содеваху. И кто может изреши злое то население, их сия беда последняя быть горще первыя (опять же в Чечне – вторая война была горше, изощренно жестокая), а смирити и унять их невозможно, – собрася бо казаков и быть мятеж сей и насилие по всей земли!» Правда, его!.. В этой книге обличена суть казаков-стервятников.

Поэтому всякое чтиво: вроде «Криминальной России», «Бандитской России», «Бандитского Петербурга», «Бандитской Москвы», «Крестного отца Кремля», «Оборотней в погонах» – и т. п. про изыски бандитизма и террора – самое популярное сегодня. И не случайно это: террор издревле был почитаем на Руси.

В начале 20 века чеченец Зелимхан Гушмазуко (Харачоевский) стал абрекам, защищая веры устои, честь семьи и Адаты предков. Он проникал через толщи гор и появлялся там, где враг был досягаем его зоркому глазу и снайперской сноровке. Однажды я в экспедиции в 1958 году, с Леонтовичем из Госземнадзора, в селе Харачой, увидели копну сена, движущуюся с гор вниз. Присмотрелись поближе – под копной ноги движутся, а сзади идет аварец, босой, в галифе, на поясе длинный кинжал. Вид страшный, злой. Леонтович робко спросил: «Почему не поможешь?!» Последовал ответ: «Чужой муж смотреть не будет, если занята трудом женщина».

Однажды казаки засели подкараулить Зелимхана – он их видел. Взял огромную булыгу, завернул в бурку и столкнул, она грохнула, как будто труп его упал. Трое суток казаки стояли в оцепенении, трусили подходить. А Зелимхан через (внутри) горы прошел на место, где легко мог врагов перебить – щелкал их, как семечки грыз, лузгу выплевывая.

Пристав Веденской крепости был им предупрежден, что в такое-то время Зелимхан его убьет. Сидел он под дубом огромным с адъютантами, охраной окружен. Вдруг рядом по дубу щелчок. Он оглянулся и замертво сник. Оказывается, выстрел первый, чтобы он (Пристав) висок подставил, а второй – в висок. Зелимхан говорил, если попал – то это Аллаhу (с.в.т.) угодно. В этой крепости была подземка – спуск, за водой солдаты ходили к речке. Я видел это место – выход былой. Зелимхан щелкал казачков этих. В селе Харачой – родине Зелимхана – жил надзиратель пристава, начавший вольничать, высокомерно себя вести. Зелимхан ему напомнил участь пристава. Однако тот не внял благоразумию. Тогда сообщил Зелимхан, что помешает его трапезе на террасе…

Смеялся, бахвалился упертый полицай и сел как-то пить чай из пиалы. В то время было модно пить чай из пиалы, прикусывая комковой сахар. Зелимхан выбил пиалу из его рук. Полицай не стал ждать решающей пули. Сбежал из села…

Вспомнил я эпизод 40-летней давности. Я – директор совхоза «Шалинский». Назначен в середине мая 1965 года, и некоторым шалопаям, упертым и вороватым, стал поперек горла костью… В канун 1966 года я отпустил шофера, и сам ездил за рулем. Ночью, где-то в 22–23 часа, 31 декабря 1965 года, возвращался из поселка животноводов – там жили фермеры, русские, армяне, болгары и др., обслуживали свиноводство. Я ездил их навестить, поздравить с новым годом, презенты их детям возил. При въезде в Аргун, со стороны Гудермеса, какой-то огонь ослепил, да так, что видимости никакой. Это двухстволка дуплетом пальнула. Целились в пассажирское сиденье, где директор сидит обычно. Я схватил свой «Марголин» – это пистолет, как маузер, спортивный, 10-ти зарядный, он всегда лежал в кармашке дверей, выскочил – и за стрелявшим. Благо снег – враг виден, убегает. Я кричу: «Стой, подлец, трус, стреляю!» Я пальнул два-три раза. Говорили, мол, напустит на них силовиков – представитель власти ведь, а я депутат горсовета, член РИК н/д, член пленума РК и т. д. Но не стал делать этого, умолчал. Слухи дошли до них, и они работали – это их долг, и работа. Вот так-то, хлеб директора горьковатый был… Я не помню случая, будучи директором совхоза, чтобы 4 часа подряд мне удалось поспать в сутки в мягкой постели, вечно в движении.

Как-то заехал в совхоз мой знакомый Сатуев Сапфан, поинтересовался мнением коллектива обо мне: «Хороший человек, умело ведёт дело, при нём совхоз стал на крепкие ноги, заботится о нас, помогает в нужде. Вот только неспокойный, постоянно в движении, не ест, не спит, в любое время встретишься с ним в поле, на ферме, в пути. Он тебя видит первым, если ты что не так делааешь» Сапфан спросил: «А где я его могу увидеть?» – «Пойди воровать что-нибудь; например, сено, – тут он и появится сзади… Да вот он едет!» Я въезжал в гараж, все разошлись, и мой знакомый один стоит…

Когда мы ехали через Ведено, за селом Ца-Ведено, на нас хлынул поток и отбросил в пропасть, и автомобиль «ГАЗ-69» повис на деревьях. Это спасло от гибели бесславной. Машину вытащили попутчики.

И такое бывало. Жизнь на волоске висела. Аллаh (с.в.т.) нас сберег. Амин! Только не плошай впредь, знать природные катаклизмы места обитания обязан.

В том же, 1966, году на ГАЗ-63, бензовозе, Абиев Харон поехал с горючим в Хиндой, это урочище горных хребтов Садоя и Босхоя, на обратном пути упал в лощину – ров неглубокий, но опасный реверанс. Харон выпал из кабины и лежал под ее навесом – свисала, качаясь над ним. Сбежались животноводы и спасли – машина могла перевернуться и сплющить его, покатиться в пропасть. Ее вытащили двумя тракторами «Беларусь» с передними ведущими мостами, все обошлось. И так бывает.

Эти тракторы косили сено в горах и сволакивали в снопы. Один тракторист не сумел сбалансировать и совершил сальто-мортале на своем железном коне. Сам, юркий, успел спрыгнуть. Мы с тракторов сняли кабины, чтобы обзор иметь и в подобных случаях, «увильнуть» от плена.

Когда в 1958 году мы с Леонтовичем шли туда, в Чеберлой из Харачоя ехали на попутке, из Ботлихского анклава авто, и почти два часа под тобой это село, как на ладони. Харачой – серпантины с крутыми виражами. По пути, если взглянуть в пропасть, на каждом повороте этой дороги, за Харачоем, лежат каркасы грузовиков, как напоминание: «Будь осторожен, человек, место погибельное». Мы доехали до развилки дороги: на Анды – влево, а на Голубое Озеро – вправо, вниз по серпантину, в лощину. Здесь есть лоток, по которому из этой горы, изнутри, бьет родник, очень вкусная вода. Тут мы с Леонтовичем встретились с семьей, которая возвращалась в Макажой – центр Чеберлоя. Дети гурьбой, человек десять, скарб не хитрый. Зов родины их ведет. Мы спросили главу семейства: зачем, мол, ты везешь детей в эту глухомань? Он на нас вроде обиделся. Мы доказываем, им нужен телевизор, в крайнем случае, радио, школа общеобразовательная, а главное, свет и тепло очага уютного, которого здесь нет. Он доказывает, что здесь воздух хороший, трава высокая, родники почти целебные и т. д. и т. п., И добавляет, вы видели нашу картошку, лен-кудряш для вета (это масло из семечек, вкусная еда получается). И разводит руками: здесь мясо вкусное, молоко целебное, пчелы мед несут неповторимый из разнотравья.

Впрочем, он уехал к цели. На следующий год был там один. Мне таких не жаль: ума нет – считай калека, говорят русичи…

В октябре 1963 года, я первый заместитель начальника Сельхозуправления четырех районов (Гудермесский, Шалинский, Курчалоевский и Веденский с анклавом зоны Чеберлоя, где раньше были три района). Я за рулем «ГАЗ-69» возвращаюсь с Макажоя – Чеберлоя, проверив готовность к зимовке, откорм скота. Около Харачоя, почти внизу, мне дорогу запрудила отара колхоза Ленина. Я по тормозам, а авто ускоряет бег – нет тормозов! – и влетает в гущу овец. Чабаны с кинжалами, берданками и с криком на меня летят… Не успел я опомниться, кто-то мчится на коне и кричит им, мол, стоять, трогать нельзя… Оказался Ваха Баймурзаев – их председатель. Это был, ныне покойный, как Буслай, здоровяк, плотный, высокого роста, очень энергичный красавец, умница, руководил умело и много пользы принес России…

Меня спас.

Я почти плачу от досады, задавила машина, искалечила четырех овец, под колеса попали, их успели прирезать. Извинялся я дико, обидно очень. Ваха успокоил меня, (чабаны простили) и помог отремонтировать тормоза, и проводил достойно гостя, хорошо накормив. Мы с ним дружили до этих войн, почти 30 лет. Его забыть невозможно – это был трудоголик до самозабвения…

Таких, вряд ли, встретишь сейчас…

Вот еще случай. В 1949 году в Аягузе (Казахстан) иду ночью поздно из клуба железнодорожников. Буря снежная, мглою небо кроет, как сказал А. Пушкин. Именно так, не видно ни зги, мысленный ориентир до дому. Вдруг на меня что-то, огромное и черное, налетело и сбило на снег. Я успел ухватиться обеими руками за незваную «гостью», обняв ее. Оказалась козья шкура лохматая, солнечной сушки, с длинной лохматой шерстью. Она нам долго служила подножьем.

С того года я работал шофером автобазы (директор Дуганцов). Очень радовался моему выезду ГАИ, Габитов «доил меня» или прокалывал талон. Идя по этому пути, он хорошо жил, все его боялись. Однако вскоре его не стало, говорят, что приезжие его «сгладили» межбортами. Если это так, то заслужил сознательно, говорили.

Однажды зимой на ГАЗ-51 я вез «литерный» груз в Бахты по Совсинторгу и при проезде от Чубарбайтала в Таскескент машину занесло – в цепком капкане снега, ни с места. Благо, примус – с собой, да канистра солдатская с бензином, да еды на неделю хватит, особенно мяса сушеного. В Чубарбайтале жили наши друзья Акаевы, Изнаур и Макка, – изумительно добрые и щедрые люди. Они узнали, что я в плену снежном и два СНОГа (снегоочистители из местного «Дорстроя») на 3-й день, к исходу, вызволили меня оттуда. И я с горем пополам съездил все-таки, и рейс состоялся.

Снежные вьюги, заносы были нашим бичом, многие гибли. В 1945 году около нас приютилась в хибаре-мазанке семья Мяскортаевых, Саид и Аминат (она была родней нашей мамы). Их так занесло, что было впечатление такое, как будто это барханы снежные, и мы, узнав об этом, вышли их откапывать. Еле откопали, они угорели, и с большим трудом их удалось оживить (в снегу валяли). Они живут в с. Комсомольское, в Урус-Мартановском районе. Саид был хорошим плотником…

В 1963 году, в сентябре, мы вместе с председателем Комитета народного контроля района Алиевым Султаном и Валентиной Коробкиной – начальником ОК Сельхозуправления – отправились в горы Чеберлоя для проверки подготовки скота к зимовке. Остановились в Макажое. Завершив работу, решили поужинать. Баймурзаев Ваха выделил нам хорошего барана, съели его, осталась овчина, содержимое желудочно-кишечного тракта и осколки костей. Эта экзотика и сейчас ясно стоит перед нами при встрече: фары и керосинки подсвечивают, на лоне горного ландшафта, на свежем воздухе родниковая вода, лаваши мягкие и мясо мы запивали еще бульоном…

Что было, то было, хоть 44 года прошло – незабываемо это гостеприимство горцев, орлов Кавказа.

Раньше, в 1956 году я был на производственной практике в селе Сергиополь, в колхозе. Это от нашего дома в Аягузе 2–3 км пешком. До ХХ съезда КПСС сюда попасть было невозможно. Там я присутствовал, как председатель колхоза, на спор за один присест съел огромного барана. Остались только курдюк и овчина. Он запивал это бульоном, и съел – и ни в одном глазу. Через 2–3 часа обедал. Вспомнил заключение известного хирурга Пирогова: его принимали в 1929 г. чеченцы. И там хозяева поглощали много мяса – в смертельных почти дозах (шашлык, вареное и т. п.). Пирогов удивлялся, пока не увидел, что мясо запивают горцы бульоном. Это нейтрализовало.

На той практике я ездил по степям-бурунам (по-казахски «джяйлау») на огромные, до 300 км, расстояния верхом. Там на равном расстоянии жили кочевые казахи со скотом. Стоит в степи одинокая юрта и загон из кизяка – дувал. Принимали очень хорошо – мялдаргер (по-казахски значит ветврач), барашек молодой твой, ешь не хочу – так вкусно готовили. А там и кумыс – кобылье молоко для запивки, вместо бульона. Я без привычки в первый раз перепил кумыса (он – алкоголь) и сразу на коня. Через 1–1,5 часа упал с седла в песчаник. Конь как вкопанный встал и меня вынюхивает – мордой голову теребит. Воинская выучка, вероятно. Через некоторое время мы уехали. Так что кумыс казахский надо уметь пить.

В 1955 году по учебной практике, оказывается, мы были там, где взорвали водородную бомбу. Здесь, в зоне Семипалатинского полигона, в Чекамане, жили в кошарах с овцами три месяца. Я долго не мог понять, почему мои родители до самой смерти не поседели, а я в 1958 году уже был седой весь, и дети мои сызмальства седеют. Теперь я понимаю, что мою генную структуру разрушили, ослабили атомом… А таких, как мы, семей сколько!? А сколько их страдает другими неизвестными болезнями? Теперь в Чечне говорят, что радиация кобальта в 100 раз (!) превосходит чернобыльскую опасность. Люди мрут. Вот сегодня хоронят молодого человека от этого. А сколько будет таких гемофиликов с метастазами?! 29.09.08 г. Евроньюс: «В Чечне рождаются калеки их спасают иностранцы, а где Россия?!

Я в 1951 году на ЗИС-50 (это ЗИС-5 с деревянной кабиной), мотор ЗИС -120 (это как у ЗИС – 150) – с пятью передачами скоростей, ровные крылья, быстроходная, легкое весом и мощное авто, – поехал во 2-й совхоз Аягузского района (Казахстан) за зерном ячменя. На обратном пути ночью залетел в болото под ось – мосты погрузли – кузов держит на плаву, и ни с места. Я вынес мешки на сушу, сложил в штабеля и с монтировкой в руках уселся, а домой «захабарил». В полночь явились «светлячки» – волки степные, злюки. Начался жуткий концерт завыванья, мне не до сна, мандраж одолел от ветра холодного и страха… И только на рассвете они ретировались. Проезжий ЗИС – 150 с грузом не смог вытащить мой пустой автомобиль. Наши вскоре подъехали, два ЗИСа с тросами длинными, вытащили…

Вспомнил еще: казахи очень заинтересованы в нацкадрах, и в нашем институте был конкурс для спецпереселенцев: 7 человек на одно место, а казахов буквально за уши втянули в него, и они мучились из-за незнания русского языка. За мной – комсомол с деканатом закрепили двоих: Шаймардинова и еще одного (фамилию, к сожалению, уже не помню). В 1953 году прибыл чеченец – Дикаев Бексолт – ни в зуб ногой по-русски. И его тоже за мной закрепили. Он прошел, как казах, окончил школу на их языке с первого класса, из глубинки. Они трое на моей совести. Дикаев хотел уехать домой, к семье, да и учеба была сложная. Я его отстоял, помог ему, и он вышел из этого притяжения, вошел в колею и окончил ВУЗ, теперь он кандидат ветеринарных наук, толковый и полезный спец…

Мы жили в комнате без окон и двери, «общежития на 7 ветрах». Это бывшая контора Верхнеиртышского пароходства, в теплой верхней одежде не могли зимой здесь быть. А мы, бессеребреники, вынуждены были. Окна закрывали, натянув простыни. На дверь – одеяло шерстяное. Сидели в одежде, и ложились в ней, укутавшись в трубочку стеганым одеялом. Была одна лампа в 500-ватт, она подогревала. Зато лето с весной – это сплошной рай, в 10 шагах течет Иртыш Ермака, недалеко полуостров – красотища. Вспомнил Семибаламута – заведующего кафедрой русского языка и литературы, который в нашем совместном заплыве утонул. Иртыш – сверху гладь, а внизу бурлит, как наш Терек…

Однажды у нас собрались 6–7 человек, это те, что съели стипендию и вышли покормиться в общаге. А у нас не лучше. Я предлагаю пойти в кино. Удивлению нет предела – думали, что спятил. Я повторил предложение и сказал, кто со мной – за мной, и пошли 8–9 человек. Проходим мимо железного забора, я говорю, у меня в кармане 10 копеек, я их об забор, и чтобы никто не подбирал. В кинотеатре нас посадили на подставную секцию скамейки деревянной. Принесли мороженое. Нас так уважили.

Как-то в день стипендии, 22–23 дня месяца, мы решили кайфануть и наелись пломбира (мороженого). Наутро я не могу говорить, гланды набухли. Я втихаря пошел туда и взял две порции съел, как русские говорят: «Клин клином вышибают». К обеду горло стало «луженым», и я запел. С 1952 года я не знаю ангины, пью талую воду со льдом. Вероятно, я гланды заморозил навсегда. Вот так, хоть поверьте, хоть проверьте.

Кто-то предложил, чтобы хватило денег, готовить себе еду. Все четверо согласились, и мы закупили дюралевую кастрюлю, вилки и ложки, лапшу, постное масло, разливное, частного производства. На импровизированной кухне была печь-мазанка, с чугунной плитой, на дровяной топке. Мы, «коки-повара», вступили в новую жизнь. В кастрюлю засыпали лапшу, в кухне залили ее водой из крана и поставили на плиту. Спокойно сидим, учим задания. Пришел один и говорит: «Ваша кастрюля пыхтит». Посмотрели, лапша разлетается комками и горит на дне. Сняли, залили водой, и так у крана осталась. Обед сорвался, «сорвалась коковая идея».

Моя мама Калисат Хадж в эмалированном ведре с крышкой присылала мед с маслом свежим, и это нас здорово выручало. А Дикаеву присылали мясо сушеное. Это было не плохое подспорье. Наши присылали мне курдюк сушеный, сало – вкуснятина!

Во время учебы на 3-м курсе я завершил в научном кружке два доклада на темы: «О нерушимой дружбе народов СССР» и «О путях постепенного перехода от социализма к коммунизму». Они стали моими лекциями в обществе «Знание», членом которого я был. Иногда я получал платные путевки, чтобы читать свои лекции в Затоне, Жанасемее и в городе Семипалатинске (Казахстан). На каникулах ездил с ними в Аягуз, и там секретарь РК КПСС Бородин мне поручал их платно читать. Особенно приятно их было читать там, где я работал. Смирнов, директор авторемзавода, где в марте 1944 года он меня приютил, обнимал меня, как тогда и, по-моему, был горд за своего воспитанника.

Дуганцов, директор автобазы, где я из рамы ржавой собрал «ГАЗ 51» и работал шофером с 1949 по 1952 годы, сказал: «Сынок, ты как работал хорошо, так и лекцию хорошую преподнес. Молодец! Так держать, рули свою судьбу, пусть знают наших!»

Наш отец Усман-Хадж там работал шофером, но уже на ЗИЛ-150 и по два прицепа возил зерно, и был передовиком-стахановцем, флаг передовика всегда реял над кабиной его авто, а отцовой фотографии не снимали с доски почета. Дуганцов тогда подошел к нему и поблагодарил его за меня, за сына. Он участвовал в вывозе зерна из Кустаная с этим автопоездом и имел награды стахановские, за освоение целины. Привозил кипу газет из них, где фото его с автопоездом, и весьма убедительные лестные отзывы, и призыв «Берите с него пример!» Так мы жили в Казахстане, помогали своим братьям-казахам стать такими, какими они стали.

Мой сокурсник, симпатичный умница, отличник учебы, Лопухов Алексей по распределению попал в глухомань и «сорвался». По пьяни сделал роженице «кесарево сечение», она от потери крови умерла. Его заточили и лишили диплома. Так мне рассказывали в институте, когда я был там на юбилее. Очень жаль, отличный друг был. А другой, Омаров (казах) стал большим руководителем МВД Казахстана. Кондратьев Николай был врожденным лидером и, по-моему, в Совдепии был на высоте их иерархии. Степанов Виктор – тоже. А Степучева, Коровина и Хамидуллина остались в нашем институте и вышли на прочную научную стезю, преподавали там, пользовались авторитетом у коллег и студентов.

Зимой 1973 года в колхозе «Красное Знамя» (Наурский район) на молочно-товарной ферме, когда я работал госзаготинспектором республики, ко мне подошел, прихрамывая зооветврач (зоотехник и ветврач в одном) Саид-Али. Извинившись, спросил: «Ваше лицо мне знакомо, скажите, вы учились в СЗВИ? (Семипалатинский зооветинститут)». Я говорю: да. Ваше фото, отличника 1-го выпуска 1957 года, было на первом месте, хотя ваша фамилия начиналась с буквы «Ш». А руководитель производственной практики студентов, доцент Филимоненко, давал нам ваши «доклады-отчеты» и дневник перед выездом на практику для ознакомления (а мы списывали, канву составляли эскиз). А я его сдал в 1956 году после практики производственной. Филимоненко его носил, как талисман оберегая, и всем хвалил вас». Я послал привет – адрес, благодарил казахов.

Это через 17 лет после моего выпуска! В 2007-м году 50 лет!

В 1977 году я был приглашен туда на 25-летие ВУЗа и 20-летие первого выпуска. Меня обнимали Садыков, бывший директор, Коханина Мария Ивановна, заведующая кафедрой нормальной физиологии, мои сокурсницы: Хамидуллина Ляля, Степучева и Коровина. А ректор выделил свою «Волгу», для поездок «по гостям». Мне подарили первый сборник научных работ студентов, где две мои работы опубликованы: «О нерушимой дружбе народов СССР» и «О путях постепенного перехода от социализма к коммунизму». Только вот не дошли… А Саид-Али оказался прав.

Говорят, что с 1929 года скитался в горах Магомадов Хасуха, по неосторожности став кровником, никого не тревожил, только бежал от вендетты. Он был весом 45 кг, очень ловок и обитал в урочище Дай Шатоя. Однажды, уходя от преследования ЧК, вроде, прыгнул в весьма глубокую пропасть. Лечился в Грозном. Однажды в трамвае его узнал чинуша-мент, в бок которому Хасуха ткнул свой маузер. Тот быстро ретировался, так поговаривали. Когда семья вернулась из ссылки, он навестил их. А дятлы, тук-тук, куда достучатся. Был мне знаком Георгий Салько – бывший второй секретарь в Веденском РК партии. Он перешел потом в КГБ, знал чеченский язык, но не говорил на нем. Решил он взять Хасуху, этим и погиб. Говорили, что тогда Хасуха демонстративно покинул свою семью, дабы отвести от нее беду, ушел на кладбище ночью, вырыл себе окоп-могилу и ждал развязки. Один «Морозов», чеченский стукач, комсомолец (помните, в Совдепии Павлик Морозов настучал на отца своего и получил Героя Союза, а отца безвинно убили) спустил на его сторону с высоты горящую шину. Хасуха стукача обезвредил. Тогда, говорят, атаковали кладбище, перебили мертвецов с их чуртами, а Хасуха не отстреливался, лежал в могиле своей, упокоив себя. Говорят, он просил Салько не делать глупостей, чтобы не было крови, и что не хочет грех на душу свою брать, даже гяура, русского стало быть, так в народе говорят.

По-моему, это было в 1939–1940 годах, говорят, что в чащобе лесной, в одном из горных районов, скрывался кровник. Начальник Урус-Мартановской милиции Павлюк со своим замом Исаевым Кюри из Герменчука решили его поймать. Кстати, за Павлюком замужем была Кодзоева Марьям, что в последнее время в гостинице «Чайка» буфетчицей работала. Эта ингушка в моих глазах тогда красавицей была. И пела хорошо. А мы жили через дорогу, напротив РОВД. Когда Павлюк, увешанный саблей и маузером, высокого роста и в кубанке набекрень, как Варварычев в Шалях, вошел, его конь заржал. Чеченцы называют это «улыбкой», по-моему. Но спорить не намерен, в любом случае ему не советовали ехать в тот период. Говорят, абрек этот просил Кюри не подходить: не хочет крови чеченской, а гяур пусть идет. За непослушание он ему шапку сбил, и, конечно, тот «смылся», а Павлюк погиб. Тогда Марьям с балкона своей квартиры, с которого раньше соловьем заливалась, вылила на чеченцев свою ненависть, изощренные проклятия. Когда Кюри Исаев в Аргуне работал, в ЖКХ, мы с ним предавались воспоминаниям старины. Я знал его семью, его родню в Герменчуке с 1957 года.

В начале ВОВ в горах Урус-Мартана какой-то Натал-Хаси увидел фашиста, и «органы» того застрелили – везли на рыдване труп, накрытый бодылками (стебли кукурузы), а на них восседали победители.

В эти войны в Чечне, бессмысленной междоусобной схватке россиян, в первый период до августа 1996 года, я жил там и был свидетелем этой трагедии… Мои домочадцы существовали в селе Новые-Атаги. Однажды нанял авто из Грозного и еду туда, через деревянный мост, названный именем Сугаип-муллы Гайсумова. Водила испугался. В небе две «Сушки» виражируют, как ястребы «гладят» их… Расстреливают мирян, много трупов. Я ему говорю: «Давай я сяду за руль, надо уйти отсюда». Он рванул вперед на бешеной скорости, и мы сбежали за дома, мимо кладбища, спустившись в село. Обратно он поехал через Чир-Юрт.

В другой раз я ехал туда на своей «чернушке», «Волге – 3102», по автостраде Ростов-Баку, мимо Чечен-аула, там мост капитальный, а тот деревянный был поврежден. Когда к нему подъезжал, мое авто отбросило вправо, ближе к кювету, как будто колесо спустило. Вышел я посмотреть, а там все цело. Слышу шум, вижу над головой «СУшку», набирающую высоту. Я понял, волна бомбардировщика меня «ласкает». А он идет, набрав высоту, повторить удар, конечно, по мосту – в первый раз не попала бомба… Маху дал этот ас, на мое счастье. Я рванул, колеса завизжали. И только я проскочил, этот мост рухнул именно там, где я «апле» совершил. Повезло пока. «СУ» тем временем снова набирает высоту. Я же тем временем «смылся» и в глубоком карьере гравия спрятался. Поискал он меня и ушел. Аллаhу (с.в.т.) было так угодно, я сызмальства, как и мои сородичи, верил Ему и был верен Его заветам и жил Им. Амин!

Вспомнил наводнение в селе Колхозное (город Аргун) в 1958 г.: река вырвалась из берегов, заливала село, наш коллектив вышел на борьбу со стихией. Мост прогнулся в центре, как «V», и в это время летит «победа» – авто Бекмурзаева Абдул-Азима, и он проскочил этот излом, хотя все кричали «стой»… Таковы Къонахи-джигиты нохчи. К сожалению, мало таких в среде чеченцев. Еще раз убедился я в этом здесь, в ссылке, в Москве, и особенно в Мекке, на Хадже. Там, как ни скрывайся, нагота твоя как на ладони. Но эти манкурты не боятся даже суда Божьего! Они и дома, и в Мекке, и в Москве зомбируют сородичей-чеченцев, которые не сведущи в исламе, спекулируют, Кораном прикрываясь. Как имам Шамиль в свое время именем его вел чеченцев на секиру царизма, на убой. А оставшихся в живых ограбил вчистую, увез их богатства, казну Чечни, сокровища, с помощью продажных и верных ему мулл – таких же невежд, и, что интересно, они преуспевают.

Эти грабители, ненасытные, как пиявки, дурят наивных и бедных, несчастных беженцев повсюду. Они вооружены суперсовременной, вплоть до спутниковой, связью. На боках у них «Нокиа», «Моторолы», могут через «Мегафон», «Билайн» и Интернет, сидя в сортире, узреть конъюнктуру, определить конкурента. Между ними – непримиримая конкурентная борьба. Эти манкурты, шабашники на Коране, вхожи во вся святая святых клиента и назубок знают обстановку в его обители, и о семье, и родне, и делах в бизнесе, выбирают себе родню – женят сыновей, выдают дочерей замуж (корысть), решают свои проблемы финансовые, так что ФСБ и ГРУ и т. п. – им хорошее подспорье, помогут, обязаны. У одного из таких я как-то спросил, какова в их деле роль информации. «Неоценимая!» – однозначно ответил тот, мол, лучше даже, чем реклама в периодике: оперативно и эффективно. Даже Руслан Хасбулатов о нем написал в книге – якобы лучше всех!? Результат рекламы и зомбирования невежд в исламе. Ведь многие из них не учились исламу в учебных заведениях, и даже арабским языком не владеют. Я спросил как-то у такого: «Если человек – невежда в религии, имеет ли он право совершать ее ритуалы?» Он ответил: «Если я ему разрешил, да!» Нет у него такого права.

Они всегда назойливы, наглеют, в мечети занимают проход у дверей. Так, что, не коснувшись их, человеку не войти. Это такой рекламный ролик, говорят: «Не проходите мимо, мы к вашим услугам». В свое время в парикмахерской одной был, говорят, такой плакат: «Стрижем-бреем! Козлов-Баранов». И не всякий сразу догадывался, что Козлов и Баранов – фамилии двоих цирюльников. И вот как-то, не здороваясь, я прошел в мечеть мимо них. Это они разнесли по ушам. Спрашивается, почему их задевает то, что кто-то прошел мимо них и не заметил. Однажды после молитвы мы стояли в кругу. Смотрю, у одного из них на лбу тавро свежего выжига (мы таврировали скот так), след металлической пятирублевки. Я спрашиваю: «Что это у тебя?» Ответ: «От коврика-молитвенника». Улыбнулся я и потом говорю: «Если от коврика такое пятно, то у некоторых на лбу давно должна быть дыра (не дырка), а они известные богомолы!» Все – «Ха-ха-ха!», а тому хоть бы хны… А ведь тавро на лбу бывает у шиитов, от набалдашника с шипами, типа кастета. Не зря говорят: «Заставь дурака молиться, он и лоб расшибет». А здесь обжег лоб. Наверное, он знал, что египтяне таковы, даже целуют деньги страстно! Чтобы не встречаться с такими, боясь гнева друзей и Аллаhа (с.в.т.), я ушел в другую мечеть и сохранил себя для давних друзей и доброжелателей. Они оба создали свой семейный СОНМ на Мовлид – сыновей приобщили к халяве, навар налом хороший, и без напряга – трутни. Один старик из таких в Казахстане «пел Мовлид» в одной молодой семье, а там две дочери, одногодки, красавицы 7-летние. Он повадился к ним, а эти дети ему радовались и встречали, бросаясь в объятия. А он их щупал на свой аршин примеряя. И так, одна оказалась плотной, в соку – приглянулась к 12–13 годам. А у таких чеченцев притча: «Если девочку папахой не собьёшь, – это каракулевая шапка – корона джигита, значит, можно жениться!» Он послал почётных сватов и выпросил этого ребёнка у отца, в 4 раза моложе себя. Когда я был на каникулах, я «поздравил» этого ловеласа комсомольским матом. Об этом долго говорили, а он вскоре почил, а она вдовица растоптанная роком… беспощадным…

Однажды меня попросили помочь разрешить давний спор по проблеме долга. Гляжу, и тут – один из этого «дуэта». Я вплотную сел к нему, и сам впервые рассудил спор. А на требование одного невежды дать слово «ученому», вежливо промолчал о его невежестве. Не стал Шуддина Магомаева разоблачать, пожалел, а сам он не осмелился в этом признаться, ведь здесь более 50 человек, многие из них в авторитете у чеченской диаспоры Москвы. Так пусть знают, что невежды таковы среди беглецов. Рамзан Кадыров – президент Чечни изгнал такого советника от себя…

Иман и мужество вырабатываются с трудом, стать Къонахом в Имане, мужчиной, не всем дано. Брюки носят люди обоих полов. Вспомнил юмор из газеты «Аргун» (Чечня): «Остановился автобус, и сидящие в салоне сзади просят водителя открыть заднюю дверь: «Тут один Къонах (значит, джигит, мужчина) хочет выйти». А впереди, около водителя, сидит человек, оглядывается и просит, чтобы пассажир вышел через переднюю дверь: «Я так давно не видел Къонаха!»