Текст книги "Кредо жизни"

Бунт в Аргуне

В 1957 г. все чеченцы-возвращенцы жили под открытым небом. В основном под шатрами из бодылок кукурузы. К своему дому не подойдешь и на пушечный выстрел – жиган согреет. Нельзя и подумать даже. В Шалинском районе (тогда Междуреченском) начальником РОВД был Варварычев. Типичный казачий есаул: кубанка, шашка и маузер на боку, а в руках плетка (кнут сатаны). Этот разбойник налетал на базары, отбирал ценности (ковры), избивал кнутом чеченцев, независимо от возраста и пола, и все добро присваивал себе. Кутили они беспробудно с тогдашним прокурором Брызгаловым, по прозвищу Хромой, пьянчуги – нажми на посиневший нос, и сивуха потечет. Ведь тогда не было элиты власти, а был лишь сброд. Возглавлял весь этот бедлам секретарь Междуреченского РК партии Ревякин. Чтобы охарактеризовать его, достаточно привести цитату из газеты «Грозненский рабочий» (орган Обкома партии). Статья так и называлась «Междуреченский вельможа». Автор приводит слова Ревякина на бюро Райкома партии: «…Если я насеру на этот стол, вы все с пристрастием холуйским вылижете языками – отполируете его до ослепительного блеска!»

Через 13 лет наши с Ревякиным пути перекрестились в Госзаготинспекции республики. Я же говорил, что кадровый принцип был таков: чем ты глупее – тем умнее твое положение, и наоборот. Думаю, достаточно примеров, чтобы проиллюстрировать власть, которая была тогда в Чечено-Ингушетии. Точнее, безвластие. Я не преувеличиваю: на самом деле не было никакой власти. Были всякой твари по паре – сброд воров, мошенников и пьяниц, горстка безоружных чеченцев была готова ко всему.

Председатель РИК Чагаев, как мог, пытался предотвратить социальный взрыв, но с ним считались только чеченцы, а отнюдь не эти, облеченные властью, варвары. Вот тут-то и явился спаситель, легендарный Герой Великой Отечественной, кавалер высшей награды США «Легион чести», бывший командир кавалерийской дивизии Висаитов Мовлит Алироевич (читайте его книгу «От Терека до Эльбы») – Къоман Къонах стаг, он и навел порядок.

Во время очередной пирушки в чайной села Шали Висаитов застал изрядно подвыпивших Варварычева и Брызгалова. Задал им такую взбучку, что о ней долго еще ходили легенды. А позже вышвырнул обоих с их должностей. Но их вожак – Глотов – не сдавался. От тихого мятежа, игнорирований решений XX съезда, он с помощью Яковлева, перешел в открытое противостояние чеченцам. Отмороженные «черносотенцы», отморозки из ФЗО и ПТУ, вооруженные железными прутьями, арматурой, тесаками, кастетами, якорными шилами, финками – словом, всем, чем можно убить или ранить человека, стройными колоннами двинулись в Аргун. Там к ним примкнули казаки.

В центре Аргуна – первое отделение совхоза, к которому, на площадь, Глотов подогнал грузовик, раскрыл борта, поставил стол и громкоговоритель. Ораторы сменяли один другого. Но все заканчивали одним и тем же лозунгом: «Прекратить возвращение чеченцев, а приехавших выслать к белым медведям!» Нас, чеченцев, на площади было мало. Единицы. Да и что мы, безоружные, как Гаврош на баррикаде, могли бы поделать? В пик накала страстей на автомобиле «Победа» прибыли из Шали В. Донской – первый РК партии и Висаитов М. А. – председатель РИК. Сходу, вышвырнув из кузова эту свору, Висаитов встал у микрофона (см. фото, вся грудь в наградах СССР, США и других стран…):

– Наша конная дивизия – это чеченцы и русские! Мы вместе от Терека до Эльбы громили врага и разгромили. А вы взяли нацистские лозунги и восстали против решений XX съезда КПСС и советской власти! – громко начал он. – Вас ввели в заблуждение наши общие враги. Чеченцы не прятались от врага, а шли против него, как лавина с гор, обрушились на гитлеровцев и освободили Родину для вас, для вашего благополучия.

Еще минуту назад бесновавшаяся толпа затихла и слушала Висаитова. Он продолжал:

– Вы поверили в байки о том, что чеченцы подарили коня Гитлеру. Запомните раз и навсегда: никому и никогда чеченцы не дарили не только коня, даже ишака! А мне вот М. А. Шолохов подарил умного рысака (см. фото), и я на нем дошел от Терека аж до Эльбы! А президент США наградил высшей (выше у них нет) наградой. Мы с их генералом обменялись: он мне свой джип – я ему коня. Чеченцы всегда во времена лихолетья, как никто другой, защищали Россию. Нашу общую Родину. Потрудитесь вникнуть в историю правдивую, а не мифологическую…

Речь Висаитова подействовала на людей. Постепенно их ряды начали редеть. Когда же он заявил, что имеет карт-бланш очистить площадь силой, однако дает шанс собравшимся разойтись подобру-поздорову, иначе, мол, не ручается за благополучное их возвращение домой в город, на площади остались лишь единицы зевак…

И подобных случаев было немало. Я уже говорил, что нашему возвращению на Родину из ссылки весьма сильно препятствовали местные националисты, шовинисты во главе с 1-м секретарем ОК партии Яковлевым. Как-то на заседании партактива республики он, исчерпав словесные доводы, пытаясь в очередной раз обосновывать нежелательность возвращения чеченцев и ингушей из Казахстана, налил воду в стакан и спросил: «Кто дольет?», – указав на полный стакан. Имелось в виду, что республика и так перенасыщена. Тут вскочил Мальсагов Зияуддин и, выплеснув воду на пол, поставил стакан перед ним: «Наливайте!». Яковлев был возмущен и зол. Один из партвассалов – «вайнах»-ингуш (их зять) – высказался в том духе, что ХХ съезд поторопился с восстановлением ЧИАССР, «ещё не созрели условия для этого!» И только лишь двое: ингуш – Гойгов Рустем – заведующий отделом ОК партии и чеченец – Индербиев Магомед – министр здравоохранения резко возразили и потеряли работу. Вот так «вай – нах». Он боролся с исламом и святыми (см. фото – статья Зиярат шейха).

А Власов – первый секретарь ОК партии ЧИАССР из-за тщеславия ни за что снял ингуша Героева, зав. отделом, и Магомадова Лечи, чеченца, второго секретаря ОК партии (он похоронен в Мекке во время Хаджа)… И так поступали с лучшими кадрами республики, настоящими Къонахи-Къоман, джигитами, и набирали блудливых плутов «своих». Власов, уезжая в Москву, забрал всех своих фавориток, а точнее, блуд – шайку-лейку. А когда он стал главой МВД РСФСР, в полной генеральской амуниции приехал. Как в вотчину, на гужбан. И гужбанил. Начал в Надтеречном районе, а оттуда, объезжая с охотой «царской» горные зоны, проехал почти по всем районам. Говорят, даже бурый топтыгин из цирка его «осчастливил», попав под жиган. Тут же освежили память прошлого, ведь блуд здесь торжествовал, его фавор…

Меня назначили государственным инспектором ЧИАССР по вопросам заготовок, закупок, производства, переработки, реализации, хранения кожсырья, шерсти, мехсырья, пушнины, молочных и мясных продуктов. Под моим контролем оказался и мясокомбинат. Кроме того, ежегодно по приказу МСХ РСФСР я проверял заготовку-приемку, закупку и переработку жив-сырья в различных регионах страны: в Дагестане, на Невинномысском шерстяном комбинате и других производствах. Однажды был командирован в Казань проверять (аудит) закупки шубно-мехового сырья в Татарстанском объединении. Выявил серьезные нарушения. Наш мясокомбинат получил хороший зачет сырья и оплату недоданной большой суммы. Таково мое кредо жизни.

На Буйнакском (Дагестан) мясокомбинате не могли погасить распри. Уволили заведующего холодильником, и тяжба длилась более 7 лет. ЦК КПСС поручил Обкому партии ЧИАССР помочь разрешить эти противоречия. Направили меня. Я разобрался за три дня, и жалоб не стало. Получил благодарность от руководства. Ничего сложного – надо просто иметь высокую честь и чистую совесть – и все в порядке.

В 1967 г. я вручал Дагестану переходящее Красное знамя ЦК КПСС. Моих же извечных завистников и ненавистников эти успехи лишь раззадоривали с еще большей силой. Их действия координировались уже небезызвестным Дороховым, секретарем ОК партии, типичным Ермоловым. Это он заманил в январе 1973 года протестующих ингушей на площадь Ленина перед Обкомом партии. Через два дня митинг за Пригородный район был сметен водометами. В тогдашние морозы мало никому не показалось. И мне тоже, ведь я поддерживал их…

Еще раньше, в 1958 году, казацкая верхушка организовала самый громкий в истории погром против возвращения чеченцев и ингушей. Невзирая на чины и должности, были избиты спровоцированной на массовые беспорядки толпой руководящие работники, представляющие коренное население. Спаслись лишь те, кто вовремя успел покинуть свои кабинеты в Обкоме партии. И только Гайрбекову М. Г. удалось своим авторитетом утихомирить толпу и ее вдохновителей. Я там был, и это было так…

Ранней весной 1959 г. я, тогда главный ветврач совхоза «Шалинский», на «ДУКе» с шофером Межидовым Хамидом ехал в 4-е отделение (с. Белгатой). Издалека, со стороны Аргуна, донесся плач и зов о помощи. Я приказал водителю притормозить и повернуть на Аргун. Тогда половодье буйствовало. Вижу, в реке два существа хватаются друг за друга, кричат. Быстро скинул с себя одежду, пробежал по берегу вниз по течению, чтобы встретить их там и перехватить, и бросился в бурлящий буйный Аргун.

– Стой! Куда ты! – кричал мой шофер. – Утонешь!

Но я не думал о том, что могу погибнуть. Сам погибай, а других выручай – мой жизненный принцип. К тому же буйный Иртыш меня выпестовал в студенческие годы в Семипалатинске (Казахстан).

– Хватайте мою руку и держите покрепче! – кричу тонущим. Они (а это, оказалось, были женщины) схватились за меня и тянут на дно. Кое-как удалось выбраться вместе с ними на берег. Выяснилось, что женщины из Чечен-Аула. Они были в с. Белгатой, в гостях, и перешли сюда вброд, когда не было половодья. А при возвращении тем же путем их сбило течение. Гибели было не избежать, если бы Аллаh (с.в.т.) не помог.

Мы не спросили их имен, но корреспондентам газет каким-то образом стало об этом чп известно. Пришлось еще отбиваться и от них, жаждущих поведать городу и миру о чудесном спасении и отважных спасителях. Я же решил, что буду в одиночестве гордиться тем, что спас жизни двух женщин – матерей чьих-то…

Не могу не рассказать об одной подлости Глотова. Настолько при этом изощренной, что дьяволу и не снилось. В 1958 году Глотов с парторгом бросили клич помочь собрать полегшее зерно. В поле оставалось много колосьев. Вышло на поле почти все село, от мала до велика. И вот на месте я заметил одну особенность: откликнулись почему-то только чеченцы. Ну, никого, ни одного человека из казаков и представителей других народов, которых в то время было даже больше, чем коренных жителей, – мы ведь только-только начали возвращаться. Это как было во время эйфории с Дудаевым – все сховались – хоронягой стали. И вдруг, откуда ни возьмись, набежала целая ватага корреспондентов и фоторепортеров. Они делали снимки, говорили с людьми, «восхищаясь верными ленинцами-чеченцами» и записывая что-то в свои блокноты.

Проходит неделя, другая, и мы узнаем, что из Обкома партии в Москву, с грифом «лично Н. С. Хрущеву» ушла, иллюстрированная снимками с места, жалоба о массовом расхищении хлеба в Шалинском районе. Естественно, не трудно догадаться, в каком образе предстали в глазах главы государства чеченцы в этой информации – «ворюгами по природе».

Какова подлость!?

Организовали ее, как выяснилось, те же «друзья чеченцев» первый секретарь Яковлев и его подручные. Так что сегодняшние политтехнологи, мастера по пиару и антипиару, могут поучиться у вчерашних. К чести Хрущева, он сразу понял, в чем дело. Эта клевета на чеченцев, как и постоянные козни, бумерангом вернулись и ударили по Яковлеву и его приспешникам. Очищающий ветер перемен вымел их из начальственных кресел. А Чечено-Ингушетия годом позже, в 1959-м, получила Орден Ленина…

Наша ссылка и жизнь спецпереселенцев…

Вспомнил я судьбу свою и чеченцев, сосланных в суровую зиму 1944 года, в связи с 64-летием депортации – какими мы были тогда и какими стали после. Это было в день Международного женского праздника – вся страна празднует, а наши женщины, девушки, молодежь погибают в глубоком снегу, изведенные голодом и болезнями разными. 8 марта 1944 года изверги РККА нас вышвырнули из скотовозов в снежные сугробы Аягуза, в тупике железной дороги, на территории местной нефтебазы. Многие чеченцы остались в плену снежного сугроба, вниз головой, и так замерзли. Вымерли целыми семьями! Спаслись немногие, кто, как и мы, дополз до клуба железнодорожников. Никому из местных мы не были нужны. В клубе навалом плотно лежали опухшие живые трупы и трупы настоящие. Смрад, плач, жуткая картина. Это был жестокий удел, уготованный коммунистами и Совдепией. Об этом В. В. Путин говорил в Огареве. При этом находятся манкурты – поздравляют с праздником варваров!!!

Я к тому же заболел в дороге сыпным и брюшным тифом. Был крайне слаб, истощен. И в таком состоянии 13 марта 1944 года бабушка Ану Хадж повела меня на Аягузский авторемонтный завод. Она поняла, что я единственный, кто может помочь, опухшим от голода троим сестрам и маме. Сама же бабушка оказалась стойкой, хоть тоже была истощена. Кое-как мы доковыляли с ней до завода. Я робко приоткрыл дверь с табличкой «Смирнов». Заглянул – директор разговаривал в кабинете со стариками-чеченцами. Он посмотрел на приоткрывшуюся дверь, а я спросил:

– Дядя, можно войти?!

Директор соскочил с места и почти подбежал ко мне.

– Сынок, что тебя привело ко мне? – присел он на корточки напротив меня. Я заплакал и выдавил:

– Дядя, наша мама, мои сестры голодные опухли, умирают, помогите! Наш отец Усман Хадж с первых дней войны бьет фашистов! Только я могу им помочь, возьмите меня на работу.

– Что же ты можешь делать?

– Отец – шофер, и я постоянно бывал с ним на работе, помогал, – и я стал называть номера слесарных ключей: 10×12; 12×14 и т. д. ряд. Смирнов сначала рассмеялся, а потом, еще крепче стиснув меня, вшивого оборванца, затрясся от резко нахлынувших слез. Он плачет, а я и так хнычу. Прослезились и присутствовавшие во время нашего разговора старики. Чтобы плакал чеченец!? Я был свидетелем этого нонсенса.

Смирнов вызвал главного инженера по фамилии Аксельрод и еще завскладом и магазином Марию.

– Вот этого парня, – распорядился он, – пристроить к Фомичу в инструментальный цех. А вы, Мария, ежедневно выделяйте из моего фонда по одной буханке хлеба семье мальчика.

Я был на седьмом небе от счастья. Целая буханка хлеба! Поясню, что буханка – это огромная круглая сдоба. Ох, дорого она стоила в те голодные времена! Одновременно нам выдали хлебные карточки на всю семью – еще одна такая же буханка хлеба! Кроме того, Смирнов распорядился разрешать мне ежедневно со склада брать бесплатно копченую рыбу (завод шефствовал над Алакульским рыбзаводом).

– Пусть берет, сколько сможет унести, – так прямо и приказал.

С этими дарами мы с бабушкой вернулись в клуб – нашу обитель. Наша мама собралась с силами и тихо произнесла:

– Хаважи (так она меня звала), дашь мне немного хлеба?..

Я заплакал навзрыд. Положил все перед ней и сказал:

– Бери, мама. Это все тебе!

Отломив кусок хлеба маме, бабушка раздала всю нашу провизию, поровну поделив между всеми, кто был в клубе. И так продолжалось до тех пор, пока эти бедолаги не стали зарабатывать сами и не отказались от нашего пайка. Аллаh (с.в.т.) спас.

Мы выжили. Выжили, несмотря на то, что шансов на это было немного. Да что там, их не было совсем. Как только чуть-чуть ожили, мы первым же делом позаботились о захоронении трупов. Собирали их и свозили. Бабушка Ану Хадж и Лугни Али из Урус-Мартана обмывали, готовили их на упокой, а мы свозили в траншеи. Закапывать отдельно, каждого в одну могилу, были не в силах. Да и не было там кладбищ для чеченцев.

Ни земли, ни кладбища…

…Многие чеченцы использовали для еды отходы из кухни воинской части, что стояла на окраине Аягуза. В Аягузе пленные японцы строили электростанцию. На их кухне и в столовых отходы были поприличнее. Кожура картофеля, овощей, кости – все шло в наше скудное меню. Их переваривали и делали бульон. Ходили на мясокомбинат, подбирали и там отходы. Даже кожу животных варили! На зерновом элеваторе доставали зерноотходы с трухой. Так и выживали. Так и выжили. В любом случае, за все время я не видел чеченца-попрошайки. И потому вдвойне горько видеть сегодня чеченских бедолаг, которые из-за войны, развязанной Ельциным, унижены до такой степени, что вынуждены, забыв о чести, просить подаяния… Этого требовали янки… (См. доктрину А. Даллеса здесь впереди.)

На Аягузском авторемонтном заводе работал дружный многонациональный коллектив. В основном, беженцы от войны (ВОВ). Благодаря Аксельроду, Фомичу и Клепикову – специалисту на все случаи жизни – я быстро освоил профессию слесаря-ремонтника. Выучился, как когда-то мой отец, ремонтировать ходовую систему грузовика «ГАЗ-51». Кроме того, научился токарному делу (шлифовал блоки моторов на фрезерном станке, нарезал пазы для колец в поршнях и кольца для них).

Когда нас вышвыривали из Чечни, я учился в 4-м классе 22-й школы г. Грозного. Осенью 1944-го меня приняли в 3-й класс школы рабочей молодежи. На весь класс была одна книга. Да и та – у учителя по предмету. Учились с 19. 30 до 23-х часов. А в восемь утра, как штык, без опоздания должен стоять у станка. Опоздал на 5 минут – лишают премии. На 10 минут – товарищеский суд. А если больше десяти минут – суд народный: могли посадить к параше, а могли уволить с работы за прогул и записать в трудовую книжку. Дисциплина была военного времени. На работу я добирался почти час – далеко жили.

В школе писал в «тетради» – сложишь газету «Прииртышская правда» и между строк пишешь. Ручки нет, достанешь карандаш или тростинку карагача (низкорослое степное дерево), привяжешь к ней перо нитками, а карандаш с одной стороны отстругаешь для рисования или чертежей. Чернил тоже не было: берешь сажу из трубы печной в пузырек, заливаешь керосином, подогреваешь. Из тряпок сделана сумочка, снаружи кармашек для пузырька чернил. Весь немудреный скарб положишь туда – и в школу. И все это берег как зеницу ока.

И так 8 лет работы и учебы одновременно…

В 1949 году я окончил курсы шоферов, как мой отец в 1929 году, 20 лет спустя, и получил права. Пришел на автобазу. Директор Дуганцов поручил меня главному инженеру. Тот повел в какие-то заросли – там еле нашли раму «ГАЗ-51», старую, ржавую.

– Вот твоя машина, – говорит главный инженер. – Соберешь, сделаешь и будешь ездить.

Выбора, естественно, не было, да и не могло быть в тех-то условиях. Здесь же на автобазе работал шофером мой отец Усман Хадж. У него тоже был «ГАЗ-51», старенький такой. Отец помогал мне. Да и ребята в коллективе подобрались дружные – каждый считал нужным подсобить мне, чем кто мог. Через 3–4 месяца моя «Антилопа-Гну» пошла в первый рейс. Со мной, конечно, «верхом». Мы с отцом на двух коломбинах этих возили зерно из Урджара и Маканчи. Это 200–300 км в один конец.

Зимой бывало совсем «весело». Кабины деревянные, с сифоном на семи ветрах, а метель-пурга капитально студила даже в тулупе. Дистанцию между авто держали не более 3 метров, а то мигом занесет снегом, и ты в холодном плену. Тогда зажигаешь примус и греешься, пока СНОГ (снегоочистительная машина) не придет. А она могла идти на выручку иногда два-три дня. Много было случаев, когда шоферы коченели, замерзали намертво.

Однажды, ранней весной, наш отец поехал за зерном в с. Караагач. Это 100–120 км от Аягуза. Нагрузили ему 63 мешка ячменя. Когда туда ехал, ледостав выдержал автомобиль без груза. А вот обратно… Словом, машина отца провалилась под лед. Благо, это недалеко случилось, километров 25–30. Повезло и в том, что вовремя узнали. Я взял длинный трос и на «ЗИС-150» поехал выручать отца. Со мной отправились двое шоферов.

Отец, в промокшем насквозь тулупе, сидел на грузе. В руках – монтировка на случай, если местные уркаганы захотят отбить груз. А таких случаев было много. Кроме этих ворюг, были звери пострашнее – волки. Голодные, они кружили вокруг машины, скалили зубы на отца и выли ночь напролет. Я голышом залез в воду, окунулся и закрепил трос за буксирный крюк. Вылез – и сразу в тулуп. «ЗИС» тотчас же вытащил авто. Отец сел в теплую кабину «ЗИСа», а я с другом, по-моему, Петром его звали, из Львова – в авто отца. И на буксире дотянули до гаража автобазы.

Мы часто возили в Бахты, на границу с Китаем, грузы, вроде для «Совсиньторга» (Советско-Синьзянский торговый консорциум). Там за руль наших машин садились пограничники и – на Китай. Оттуда «навьюченные» доверху уже китайским грузом наши авто вручали нам. С пакетом, запечатанным сургучом.

Три года длилось моя шоферская эпопея. В 1949-м, как передовика производства, при поддержке руководства авторемзавода меня приняли в комсомол. Эта было невероятно! Ведь спецпостановлением ЦК партии нас, «врагов народа», было запрещено принимать в ряды Ленинского союза молодежи. Однако часто в жизни случается и невероятное… Это было выстрадано трудовым потом, лишениями…

Мои будни наполнились новыми, общественными, обязанностями, повысилась ответственность, и течение понесло меня в большую бурную жизнь. Было странное ощущение свободы. Как у Пушкина, помните: «Оковы тяжкие падут, темницы рухнут, и свобода вас примет радостно у входа…» Мы эту свободу выковали…

Мое вступление в комсомол стало ударом ниже пояса коменданту Щупову. Этот наш надзиратель, невежда и конченый отморозок, слыл очень жестоким человеком. Ненавидел чеченцев. Забегая вперед, скажу, позже, в 1957-м, он был за ненадобностью «разжалован» до помощника слесаря Аягузского вагоноремонтного депо. И я специально ходил в депо, чтобы лично засвидетельствовать живучесть этноса нохчи, а заодно и посмотреть на его ничтожное падение. Что он был мерзавцем и заслуживал своей участи, видно хотя бы из следующего эпизода.

В 1952 году в Аягуз из Семипалатинска приехали члены приемной комиссии во главе с начальником отдела кадров вновь открываемого Зооветинститута Копыловой. Ранее, в 10 классе, я написал в Сталинград о своем желании поступить в автомобильный институт и получил оттуда согласие на допуск к экзаменам. Оставалось только получить от коменданта Щупова разрешение. Но он мне даже и надежды не оставил. А без его ведома, выехать нельзя было даже в соседний город! 25 лет каторги, считай, обеспечено за самовольную отлучку даже на один день в соседнее (в двух-трех километрах!) село Сергиополь. Стал добиваться разрешения на выезд хотя бы в Семипалатинск. Все-таки областной центр, недалеко – 337 км всего лишь. Но Щупов был неумолим.

– Нет, и все, – отрезал он, когда я к нему в третий раз пришел. – А будешь, Шахбиев, надоедать – посажу…

Разрешения нет, а экзамены приближаются. Что делать? Я по природе своей рискованным был, не боялся. И вот оделся потеплее – телогрейка, свитер – и сел в предпоследний вагон-углевоз ночного поезда на Караганду. Почему предпоследний вагон? В последнем на тамбуре сидел проводник – страж, а предпоследний все же в хвосте. Пока дойдет мент, успеешь спрыгнуть, а дальше – идешь леском. Так и поступил в предрассветье.

В институте договорился с Копыловой, что она «заначит» мои документы от «полицаев» из сыска НКВД (МГБ), пока я не сдам всех экзаменов. Надо мной висел дамоклов меч: в случае поимки – каторга. Жил на чердаке института и, когда поступил, получив справку об этом, пошел в ГУВД. За разрешением. Там очень обрадовались. Что… сам пришел. Оскорбления и мат многоступенчатый, изощренный, сыпались, как грязь из помойного ведра. Получил сполна и «пинкарей». А потом бросили меня в камеру-одиночку. Словом, крысы в подвале НКВД только и обрадовались моему поступлению в институт. Исследовав меня со всех сторон, но, поняв, что так просто им со мной не справиться, они отступили.

Я сидел в камере и представлял прыгающего от счастья Щупова: как он радовался, что наконец-то смог упечь меня, упертого мальчишку, на 25 лет каторги. Но чаще всего я думал о матери. Только бы не узнала, что я здесь, – умрет ведь от горя. Через трое голодных и бессонных ночей (суток) меня выволокли из сырого подвала и поставили перед каким-то ожиревшим вельможей. Он долго читал мне нотации, а потом вручил… разрешение на учебу.

Я выпорхнул из здания НКВД птицей!

…В институте меня избрали секретарем бюро комсомола факультета и членом комитета комсомола. Однако слабый базис образования (все-таки ШРМ, нас называли шарамыжниками) давал о себе знать: кое в чем не успевал. На что не имел морального права и часто стоял у стенда со словами: «В науке нет широкой столбовой дороги, и только тот достигнет ее сияющих вершин, кто без устали карабкается по ее каменистым тропам!» Да и материально, без стипендии, я не смог бы учиться, пока на первом курсе ее назначат. Скажу прямо, казахи в обучении-образовании национальных кадров – молодцы. Они буквально за уши тянули своих в ВУЗы и курировали их во время всей учебы. А мне надо было преодолеть пробел в образовании – переступить через себя. Иначе крах впереди. Ведь без специальности не выжить в то время на спецпоселении.

Особенно трудно шла нормальная анатомия животных. И Вера Михайловна Веретенникова с удовольствием ставила мне «двойки», и делать, казалось, было нечего…

Однажды спустился я в подвал института, где стояли огромные чаны с формалином, а в них – трупы людей и животных разного возраста и пола. Решил изучать анатомию на них. И так штудировал по 4–5 часов в сутки 7–8 дней подряд. В этом аду голова пухла. Уже во сне сам себе доказывал, где и какая мышца, связка крепится и какова ее функция – разборка по методике.

И вот пришел на занятие и тяну руку.

– Хотите выйти по нужде, Шахбиев? – Вера Михайловна была уверена, что ничего иного и быть не может. Ну, не может же Шахбиев знать предмет! Вон и вся группа понимающе ухмыляется.

– Нет, – ответил я спокойно. – Хочу раскрыть новую тему.

– Что!? – лицо Веры Михайловны вытянулось от удивления. И, обращаясь к группе, она сказала: – Вы представляете, что происходит!

Группа начала хихикать. Я же настаивал на своем, тем более что это не противоречило правилам обучения в ВУЗе.

– Ну, валяй, раскрывай, – смирилась Веретенникова, не скрывая глубокого сомнения.

И я, ни разу не запнувшись, раскрыл всю тему. Все умолкли, муху можно было услышать, никто не шевельнулся. Когда я закончил, Вера Михайловна спросила группу:

– Вопросы есть?

Все молчали. Она повторила вопрос. Молчит группа, притихла. Я победил их скептицизм.

– Ну, что ж, понятно, – сказала Вера Михайловна. – Тема раскрыта глубоко, методично и содержательно. И вот теперь я с удовольствием ставлю вам, Шахбиев, «отлично». Молодец!

Это была победа! Всегда и после этого случая в трудную минуту я так и поступал, без осечек. Главное – себя преодолеть, дурь вытравить и освободиться из плена дьявола. Учился я только на «отлично». Моя фамилия была первой на доске отличников, хоть и начиналась с буквы «Ш».

В институте я разработал две темы для докладов в студенческом кружке: «О нерушимой дружбе народов СССР» и «О путях постепенного перехода от социализма к коммунизму». Эти работы опубликованы в первом сборнике научных трудов института. Они вошли в лекционный фонд общества «Знание», членом которого я был. С этими лекциями я выступал в городе Семипалатинске и области (в районах), чем очень обрадовал не только родителей, но и коллектив родного завода, и директора Смирнова, своего воспитателя и наставника. Одновременно я был внештатным корреспондентом газеты «Прииртышская правда», из которой когда-то делал тетради. Будучи еще спецпереселенцем, в институте я был принят в партию. Благодаря доценту Филимоненко, целых двадцать пять лет (после выпуска моего было еще 25 выпусков) моим производственным отчетом и дневником пользовались студенты, составляя планы проведения практики и отчета по ней. В этом я лично убедился, когда ездил в ВУЗ на 25-летний юбилей выпуска – моя фотография все это время бессменно висела на доске отличников.

Я не случайно написал столь подробно об учебе. Это необходимо знать нынешней молодежи: как и в каких условиях, мы, старшие поколения, учились, стремясь к знаниям. Пророк Мухаммад (с.а.с.) говорил: «Наш путь – это путь Истины, а не отчаяния и тревоги». (Сахих Аль-Бухарий, 78). Наш путь – это путь ислама, путь правды и убеждения в этом. На нашем пути должны исчезнуть низменные чувства. Человек должен сам добровольно преодолевать трудности и усмирять свои желания, жить по заветам Аллаhа (с.в.т.), бороться со злобой, высокомерием и со спесью, вытравить из себя пса, сатану. Надо оставить себе возможность сказать в любую минуту: «Господь, не оставляй меня с самим собой»…