Текст книги "Кредо жизни"

Козни

Работать ветврачом, а главным – тем более, в период возрождения республики было очень трудно. Смена жителей, движение, хаос, полный разброд. Отъезжавшие грабили все, что попадалось под руку. Территория была огромная, 58 километров по периметру. Это села: Колхозное, Мескер-Юрт, Герменчук (Мостовое), Курганное (Белгатой), Майское (Новые-Атаги) и Дубай-Юрт с Чирь-Юртом. И проконтролировать вовремя все села сразу не было возможности. Служебного, скоростного, транспорта не было. В Дубай-Юрт, Чир-Юрт и Новые-Атаги я добирался через Грозный на попутках. Из села Чишки голышом через Аргун-реку в Дубай-Юрт. Оттуда перекладными – вниз, порою пешком – в Чир-Юрт, Новые Атаги и Белгатой. Уходило минимум три дня. В любое время года мне приходилось лезть в быстрый и студеный Аргун. Сейчас это накопление стрессов сказывается: простужен, ноги и руки слабеют, остеохондроз, ишемия. Я в шутку называю это «букетом 58-года».

Вспомнил эпизод: в селе Чир-Юрт зимовал молодняк крупного рогатого скота – откормочный. Бригадир по заказу «хозяев» послал весеннюю «телегу» на меня сразу по двум адресам: в РК КПСС и в прокуратуру: «Ветврач не лечит больной молодняк, из-за этого в совхозе большой падеж скота». В то время начальником Райсельхоза был Клименко – бывший секретарь парткома нашего совхоза. Он еще с Глотовым работал. Они дружили семьями. И, естественно, меня терпеть не мог. Первый секретарь РК КПСС тоже был из их круга. Словом, обрадовались недруги мои: повод нашелся, чтобы осадить меня. Вызвали «на ковер». Выслушав внимательно выступивших, я попросил слова.

– К чему эти разговоры? – начал я, глядя в лицо первому секретарю. – Создайте комиссию и возглавьте ее. И прошу вас подключить специалистов из Обкома партии, КГБ и МВД.

Первый был вне себя от такой наглости. Он-то ждал, по партийной привычке, наверное, что я лебезить буду, прощения просить. Видя его пунцовое от ярости лицо, я добил его, сказав:

– Да, кстати, можете и из ЦК партии комиссию пригласить, – улыбнувшись, и довольный своим маленьким триумфом, я вышел.

Уверенность мне придавал тот факт, что я знал все до мелочей, что происходило в моем хозяйстве. Да, был падеж. Но пало всего лишь 14 голов. И вина в этом была как раз бригадира-жалобщика. По меркам других совхозов и районов, это был мизер. Хотя, если бы этот «накат» появился лет на пятнадцать раньше, Лаврентий Берия всех расстрелял бы, не иначе. Так или по-другому, но комиссию создали. Возглавил ее Клименко. Кроме которого, в нее вошли инструктор РК КПСС и инспектор из ОБХСС, прокуратуры и КГБ, главный ветврач района Б. Шадиев, главный зоотехник нашего совхоза Атарщиков.

Приехав на место, мы (члены комиссии и я) увидели огромный, тонны на три комбикорма, обитый железом амбар. Рядом были привязаны буйвол и бык. Частные. Прямо лоснятся от жира, ворчат. Перед ними к тому же глубокие, с комбикормом, индивидуальные корыта. Тут же – вода. А вот чуть поодаль стоит грязный и тощий молодняк, уже совхозный. Невдалеке навалена гора трупов. Однако «автор» всего этого, он же – жалобщик, стоит в позе обвинителя, самодовольный такой.

– 14 штук, – сказал Клименко. Он не оговорился – не головы, а именно штуки, хотя в животноводстве принято считать скот по головам. Такой вот был грамотей мой начальник сельхозуправления! На глазах всей комиссии и на выбор самого Клименко, я вскрыл один труп. Строго следуя всем принципам патологоанатомии. Члены комиссии морщились, брезгливо укутывая рты и носы. Затем вскрыл и другие. Всю картину: от внешнего обзора и до каждого органа трупов – я детально заносил в протокол. Потом попросил всех подписаться. Последним поставил свою роспись. Но все документы, кроме того пасквиля, оставил при себе. Так надежнее, решил я, зная повадки своих врагов. Позже райком и РИК требовали их. Но я не отдал – в моем сейфе они сохранятся надежнее. А контрольные органы и так знали, что к чему. Тем не менее, я сам обратился письменно к Глотову и потребовал принятия мер, твердо, при этом, зная, что «ворон ворону глаз не выклюет» (слово вор-он, какого корня!?). Сам же я никому никаких личных амбиций не выдал – не мстителен. Собственная честь и совесть мне дороже. Все остальное – суета сует…

Через пару лет мои недруги из того же, 6-го, отделения совхоза совершили еще одну подлость по отношению ко мне. В 1960 году Глотов сосредоточил почти весь скот, подлежащий выводу на альпийские луга в горы (около 1700 голов молодняка крупного рогатого скота), в районе сел Дубай-Юрт и Чир-Юрт. И, как водится, ответственным назначил меня, а не главного зоотехника – того, кто по долгу службы и по закону обязан. Они оберегаемы были – элита! А мы – трудоголики, подумаешь, какие-то чеченцы, их судьба предрешена. Они боялись этих гор, да и привыкли чужими руками жар загребать, как та муха, сидевшая на рогах быка, что хвалилась: «Мы пахали!»

Из Дубай-Юрта мы шли через Улус-Керт впервые, по неизвестному нам пути, причем против течения реки Ваштарка. Горная вода изводила наши силы. А каково скоту? В селе Сельмен-Таузен (Веденский район) я объявил привал. Сам прилег под дубом. И тут ко мне украдкой подошла женщина в возрасте.

– Вас ждут, и беды вам не миновать! – только и сказала она и скрылась из виду. Я вскочил, забежал в сельский совет и потребовал срочно связать меня с председателем Совета министров ЧИАССР Гайрбековым М. Г.

– Разрешите изменить маршрут и выйти через посевы на известный мне путь, – попросил я главу Совмина.

– Действуйте по обстоятельствам, – ответил мне Гайрбеков. – А всю ответственность за изменение маршрута я беру на себя.

Мы перешли под Махкеты. Дождь лил как из ведра. Промокли изрядно. Переночевали, и уже к закату поднялись на высоту Лени-Лерг. Там и заночевали. Утром – снова дождь. Вообще, ливень, грозы, молнии сопровождали нас на всем пути. Лишь на седьмые сутки дошли мы до места. Но главное, без потерь…

Нечто подобное случилось и в июле 1966 года. Мне, как директору совхоза, сообщили, что в горах ожидается большой снегопад. Это было ближе к вечеру. Срочно погрузили 4 грузовика комбикормов, плотно их накрыли и выехали. Были там, в этой снежной круговерти, в 11 часов ночи. Я впереди на «ГАЗ-69». Мы оказались в шаге от гибели. Волки, как ни странно, спасли. Мой водитель, бдительный Имран Завриев, заметил их светящиеся глаза в ночи. Прямо впереди. Оказалось, там была пропасть. И волки, услышав гул моторов, вышли из ущелья навстречу добыче. Имран резко свернул в другом направлении – словом, спас. И нас, и совхозный скот.

Спасли мы и стада совхоза «Джалка». Там директором был мой большой друг Межидов Гаиб Эльмурзаевич. Но в тот раз его не было с нами. Он был мужчиной в полном смысле слова, успешно руководил в свое время многими районами, Респотребсоюзом. Гаиб импонировал мне деловой хваткой, к тому же он всегда имел свое мнение. Правдоруб, умница незаурядный, он не лебезил, не заискивал, не пресмыкался перед начальством (в этом плане мы были схожи с ним). У Гаиба Межидова сложилась хорошая семья, все имеют высшее образование, преуспевают в научной деятельности, по сути, наукодвигатели. Так что он не умер, а воплощен в своих, достойных его, потомках. Я же горжусь тем, что знал его хорошо и что оставил он такое наследство, весьма полезное этносу нохчи. Если бы все были такими, высокой чести и совести безупречной, то чеченцы не были бы в положении изгоев. Впрочем, вероятно, что Аллаhу (с.в.т.) так угодно и, может быть, вразумит заблудших, а падших ждет Суд Всевышнего!

Поняв, что я, как конкурент, набираю силы, и голыми руками меня не взять, директор совхоза Глотов и его «казачье лобби» в Обкоме партии направили меня в ВПШ при ЦК партии. Я отказывался ехать в Москву, но власть и Устав победила…

Говорят, если человек создает проблемы потери-перехвата власти, зная, что его место занимает или же его кишки в Гордиев узел связал невмоготу, то его повышают или награждают орденом, чтобы другой его вышиб из седла из зависти или боясь его подлости: перехвата власти – хлебного места. Тому примеров не счесть сплошь и рядом, и мы это проходили. Вот тому еще факты.

Я успешно окончил двухгодичное обучение, получил Справку ф-2 для защиты диссертации по теме: «Советская экономика и передовой опыт в промышленности». Экзамен сдал на «отлично» требовательной комиссии под председательством члена ВАК (Высшей аттестационной комиссии АН СССР) профессора Васютина и заведующего кафедрой экономики, а впоследствии долгие годы заведующего отделом ЦК партии профессора А. Ф. Румянцева.

Выполнить свою программу мне помешали в ЧИАССР олигархи, которые даже решения Бюро Обкома партии, согласно которому я должен был возглавить Чечено-Ингушский мясокомбинат, не выполнили. Вот что делают деньги. Я же бессребреник был, а иуды из партийных органов поэтому и не выполнили воли А. Трофимова (первого секретаря Обкома партии) и его Бюро, направив меня 1-м замом начальника Сельхозуправления четырех районов: Ведено, Гудермес, Курчалой и Шали. А там, в Шалях, меня уже «ждали» те самые олигархи, которые входили в разветвленную систему «Спрут», структурированную сверху донизу начиная от ЦК, и грабили, не мелочась. Они-то и предрешили мою судьбу, путаясь в ногах у меня…

В 1963 году, через три месяца после назначения, я получил «строгача» – приклеили ярлык, как льву на хвост, что я «карьерист». Это точно так, как по воле Ельцина чеченцы прозваны террористами, без сути таковой. Настоящие же, изощренные террористы и узурпаторы, сидели в парторганах – в изначальной епархии Ельцина, а его кумир подпирает Кремль – «его пантеон».

Почему изгадили мою учетную карточку? Причина этого – боязнь моего становления, конкуренция за хлебное место двигала ими. И ничего более. Свой замысел провели «круто» – круть-верть по блудной политике: предложили возглавить колхоз в селе Бачи-Юрт, где за 5 лет сменилось 7 председателей! Так называемых председателей: все – сплошь бывшие учителя начальных классов. Под руководством РК КПСС растащили колхоз. Я согласился пойти туда ветврачом: животные везде, и в совхозе и в колхозе, животные, а я их лечить умею. Систему колхоза не знаю – это особая организация демократии, требует знаний…

– Поработаю ветврачом, – сказал я в райкоме партии, – с коллективом познакомлюсь, может быть, пойму их систему, а народ, если захочет, изберет меня своим руководителем. Вот это по справедливости и разумно, и вас приглашу на должности парторга и профорга, ведь вы виновны в провале экономики этого колхоза, да и района.

Вот тут-то первый секретарь РК КПСС со своим сородичем выплеснули на меня всю желчь, надменно заявив, что я должен покинуть должность. Я засмеялся и сказал:

– Зря стараетесь, не тот орешек, я своим трудом живу и не завишу, слава Богу, от вас.

А уже выходя, бросил на прощание:

– Мы еще встретимся, где я буду победителем! Честь имею!

Надо знать тот период: коммунистические боссы подбирали кадры по принципу: «Чем ты глупее, тем умнее твое положение» – и наоборот. Они выдвигали в руководители себе подобных. Эти мрази, иного слова не подберу, и состряпали на меня донос в Обком партии – клевета была изощренная. А в это время там сменился первый – пришел Ф. Е. Титов. Вот в его первое выступление на активе и вклинили эту клевету. С лихвой удалась подлость. Но не зря говорят: у лжи век короткий.

Я постарался… Самостоятельно устроился ветврачом во вновь создаваемый совхоз «Автуринский», где были собраны «живые трупы» – крайне истощенный скот. Коровы лежали, уткнувшись головами в пол, не в силах даже жевать корм – их обворовали в совхозе «Джалка». Корма, предназначавшиеся животным, нещадно разворовывали эти «мусульмане», а на самом деле гяуры во главе с главным зоотехником совхоза Шавлоховым. Главное для пришлого из Осетии временщика было урвать как можно больше, с чем он успешно справлялся.

Моя работа заключается в том, чтобы проводить профилактику и лечить болезни. Но голод – это не болезнь, а следствие ограбления бессловесной твари. Голод – это безответственность руководителей и варварство грабителей. Представляю, как они чувствуют кару Аллаhа (с.в.т.), поедая Харам! Я, увидев последствия их жестокости, ужаснулся, но не растерялся, понял, что Аллаhом (с.в.т.) мне предопределено спасти несчастных животных и такую же тощую экономику совхоза «Автуринский».

Эта трагедия не волновала РК и РИК н/д, их безответственность меня возмущала, а им все сходило с рук, коммунисты эти были твердолобые, имели отдувавшихся за них козлов отпущения.

Я же сказал себе: «Если не ты, кто их спасет?» и, засучив рукава и штанины, взялся за дело. В Зооветснабе закупил широкие ремни – шлеи конские, резиновые бутылки, необходимые лекарства для стимуляции желудочно-кишечной деятельности. Нашел чистые 300-литровые железные бочки. В совхозе «Шалинский» мы приобрели люцерно-клеверную муку, комбикорм. Все это дозировано засыпали в бочки с лекарствами, способствующими перевариванию корма, заливали горячей водой и тщательно перемешивали…

Скот подвешивали на шлеях, чтоб поза стоячая была. В бутылках резиновых брали пойло, и через беззубый край заливали в горло по 3–4 порции. И так в сутки 3 раза, с промежутками 2,5–3 часа. Я на фермах буквально дневал и ночевал. И так 1,5–2 месяца, пока у коров появилась жвачка, и скот уже сам начал брать корм, поданный в ясли. А вскоре и на ноги встал. Фермы ожили в Цацан-Юрте и Гельдыгене. (В скобках замечу, что это те места, где когда-то Деникин свирепствовал, мне об этом местные старики рассказывали).

За все время моего пребывания на фермах (и в совхозе) никто так и не приехал из района. Меня же коммунисты, с подачи председателя КНК района Алиева Султана, избрали секретарем парткома совхоза. Вопреки мнению РК КПСС, с висячим «строгачом» за «карьеризм». Алиев дал им отповедь. Да, он был таким всегда на бюро, пленумах и партактивах – настощий Къоман Къонах. У нас с ним была бескорыстная дружба с 1963 года, продолжавшаяся почти полвека. К великому сожалению, он умер. Он обязательно в раю. Иншаа Аллаh (с.в.т.). Меня в райкоме просили подать заявление о снятии упомянутого выговора.

– Я его не просил у вас и не заслуживал. Моя карточка у вас, и делайте, что хотите, я беспартийным проживу и не хуже сверстников. А под конец процитировал «НицкIа но некI бьутта хьекIална!» («Сила уступает дорогу уму!») – слова из постановки «Храбрый кикила» – грузины создали эту пьесу в которой шла речь о подобных подлостях.

Вот так-то.

Дело – табак

Совхоз «Автуринский» специализировался на табаководстве – это очень коварное производство. Весной табак распускал множество широких длинных листьев. Однажды едем на «ГАЗ-69». Впереди – директор, я – сзади. Он, показывая на табак, пышно растущий на полях 1-го отделения (с. Автуры), произносит:

– Комиссар, это наши деньги!

– Не говори гоп, пока не перепрыгнешь! – напомнил я ему русскую пословицуу. – В шелководстве так бывает. Из грены – а это зернышки, меньше икринок осетровых, вылупляются в инкубаторе гусеницы, им дают листья тутовника, и они растут как на дрожжах, огромные по сравнению с греной. Прожорливые, лоснятся. Ну, думаешь, быть большому шелку. Ан – нет. Тля их съедает! Гибель массовая – до кокона доходят иногда всего 10–15 %. Так и с табаком. Осенью лист табачный покрывается плесенью, скручивается и зачастую гниет. Это очень вредное для здоровья производство… Осенью директор уже отворачивается от табака и говорит:

– Комиссар, что будем делать? Табак на корню гниет, люди не хотят убирать!

– Соберем актив села Автуры, проведем расширенное заседание парткома с сельским исполкомом и спросим с вас и других исполнителей, руководителей бригад и звеньев. Все зависит от вас, надо повысить материальную заинтересованность.

Директор вскоре «заболел», и мне пришлось бороться с этим. Я часто оставался в руководстве совхоза, как швец, и жнец, и на дуде игрец (директор, секретарь парткома, главный ветврач и главный зоотехник).

В этих условиях кто-то доложил Ф. Е. Титову обо мне, и в мае 1965 года я стал директором совхоза «Шалинский». Вопреки РК партии, клеветникам, всякой твари из ОК партии, злопыхателям, врагам моим…

Несмотря на перманентную борьбу, в этих сложных условиях мне, тем не менее, удалось сформировать базовый материал и защитить диссертацию на соискание степени кандидата сельскохозяйственных наук. Оппонентов из республики, жаждущих, чтобы моя защита не состоялась, хватало – что и говорить, боялись они моего становления. Даже Вениамин Королев, ранее работавший в ВУЗе, где я учился, был моим оппонентом. Я ему в студенческие годы не очень импонировал, мешал блудить. Но и Королев, и все прочие опростоволосились. На 73 вопроса мной были даны безупречные ответы, а ученый секретарь Толпаров (Северо-Осетинский сельхозинститут) запротоколировал все это добросовестно и отправил в ВАК.

Моя диссертация и протокол были утверждены на первом заседании нового ВАКа в 1971 году. А через полгода после защиты мне вручили диплом кандидата наук, в отличие от их аспирантов-очников, что со мной в день защиты шли (им задано было всего лишь по 1–2 вопроса). Экспертиза задергала их. И дипломы им вручили со скрипом через 1–1,5 года. Я благодарен за помощь: Джанаеву Г. Г. – ректору, Тменову И. Д.; моему помощнику Хутиеву К. Е. и руководителю Дзанагову Хасанбеку Бахоевичу, своему дяде по матери Ахмадову Бай-Али и матери Калисат Хадж за поддержку и участие в заседании в день защиты.

Вместо повышения по службе, после защиты я по воле партократов был назначен заместителем генерального директора мясокомбината по снабжению и сбыту. Оказалось, здесь свили осиное гнездо расхитители госсобственности. Вор на воре сидит и вором погоняет. Управляли же всей этой шайкой-лейкой из… Обкома партии. А в РК осел чиновник, потомок из пришлых, завезенных, заброшенных сюда. Тогда я понял, что меня хотят столкнуть с этой сворой в надежде, что я либо сдамся, откажусь от борьбы, либо закончу свои дни в «объятиях» этого «спрута». С именем Аллаha (с.в.т.) я принял бой с этой зловещей сатанинской силой. И победил. Но какой ценой далась эта победа. Первый РК партии требовал от прокурора упрятать меня в СИЗО. Хотя бы на 3 суток. Тот отказался, и ему этого не простили. В Аргуне был вытрезвитель, и воры из мясокомомбината предлагали хорошие деньги за то, чтобы меня на ночь запрятали, а те знали, что я не пью и не курю, нет причины…

Тогда эти «воры в законе» решили подстроить мне аварию: ослабили крепления тяг моего «пирожковоза» («Москвича»), надеясь, что я разобьюсь насмерть. Благо, я имел привычку ездить осторожно и, когда тяги отказали, оказался на обочине кювета. Но не в кювете. Сам же вызвал завгара, вручил ему эту «Антилопу гну» да еще покрыл матом – за то, что не проверил своевременно машину, хотя был уверен в подвохе.

Я помог очистить мясокомбинат от этой своры во главе с Глушенко, бездарным директором-алкашем, и его холуем – секретарем парткома Ибрагимовым, этих недорослей, митрофанушек упертых, вышвырнули первыми. Потом власти взялись и за остальных воров в законе. Помощник прокурора ЧИАССР В. Постников зависел от них и помогал им – защищал этих воров… А У. Исмаилова прогнали из РК за это…

Как-то на бюро Обкома КПСС сняли с должности Председателя Горисполкома Малгобека Маскурова Шахангирея. И тут же Дорохов потребовал отобрать у него табельное оружие. Шахангирей предложил Дорохову самому сделать это: «Если ты мужчина, иди сюда и возьми его!..» Я, как многие сородичи, был с ним солидарен, он и такие, как он, къонахи-джигиты – образцы для подражания. Возможно, и по этой причине тоже Дорохов попытался расправиться и со мной, почил бесславно – из спецклиники прямиком в могилу угодил, семья не забрала его труп…

На одной лестничной площадке с ним жил директор треста «Скотопром» Тонгиев Ваха (Зураб). И вот они сговорились выжить меня из совхоза «Шалинский», где я был директором и назначить своего «покупателя». При этом сам совхоз переименовали. На меня же напустили свору из прокуроров, милиции, ревизоров КРУ Минфина и других карательных органов республики. В течение 7 месяцев длилась комплексная ревизия: 60 «борзых» копались в документах совхоза, при этом шла их ротация постоянно. А в самом тресте «Скотопром» были упертые бездари в предназначении – в должностях, они нагло врали, что заготовили скот, стригли купоны и воровали. Здесь осели воры в законе и по себе судили обо мне. И что же? Ничего не нашли. Я же добился отмены Постановления Совмина республики и восстановления совхоза в прежнем виде. При этом сам имел полное право вернуться на должность директора. Однако, уважив Гайрбекова М. Г., Председателя Совмина республики, не стал настаивать на этом. Но и Тонгиеву Зурабу не дали работать, его ставленнику «помогли» расстаться с партией и работой. Тогда этот Зураб уехал в Нальчик, и там, на Ингушской улице, жил. Почил, говорят. Богатство не спасло.

Таков конец зла. Иного не дано. Апряткин – секретарь Чечено-Ингушского ОК партии – заявил на Политбюро ЦК КПСС, что в ЧИАССР он ходит с заряженным пистолетом. Тогда Дин-Мухаммед Кунаев (1-й секретарь ЦК Компартии Каз. ССР) сказал Л. И. Брежневу: «Мы с вами знаем чеченцев – они хорошие, трудолюбивые и доброжелательные люди… Считаю, что он просто устал». Апряткина сняли, и он в приемной ЦК КПСС упал с инфарктом, попал в морг, а оттуда – в могилу, так говорили. Интересная штука – эта жизнь: мои враги давно сгнили и забыты, а я наслаждаюсь победой жизни, здравствую и в сердце России – Москве – пишу эти строки…