Текст книги "Кредо жизни"

Дорога домой

…Когда я получил документы об окончании ВУЗа в Казахстане, мне была предложена престижная должность. О карьере можно было не думать – она была просто неизбежна. Но я поблагодарил, заявив, что, как это ни патетически звучит, но зов Родины, земли незабвенных предков, вынужденно покинутой мной в детстве, превыше любой карьеры. Тем более что республика – ЧИАССР – восстанавливается, и такие, как я, там будут нужнее и полезнее, чем где-либо.

Я упаковал свой бесхитростный скарб в свою спутницу – «балетку», чемоданчик, с которым приехал когда-то в Семипалатинск, сев в вагон углевоза с одной-единственной мыслью – учиться… и в путь снова, но в общем вагоне, притулившись к трубе отопительной, ведь впереди Родина ждет.

В Чечню обетованную, былинную!

Сначала заехал в Аягуз. К семье. Аягуз – это небольшой городок, куда холодной зимой 44-го нас, «врагов народа», детей защитника России от 3 – до 11-летнего возраста, на долгие тринадцать с половиной лет вышвырнуло государство. Как мусор, – в глубокий снег на окраине Аягуза! Помните, Пушкина: «Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, то, как зверь, она завоет, то заплачет, как дитя!» Я, когда слышу эти строки, вспоминаю именно ту зиму, тот город, себя того и мой народ со слезами на глазах…

Когда кто-то из моих сверстников говорит, что они не знали этого – лишений, голода, холода, страданий, унижений – так и хочется плюнуть ему в лицо. Ложь! Циничная, неприкрытая! Все страдали. Весь народ. От мала до велика. От чабана до министра. Не делали для нас исключений! Ни для кого! И только холуи, верные сатанинскому режиму, жалкие временщики-блюдолизы, повязанные службой, чинами и деньгами, могут говорить так. И в эти две войны, кстати, встречаются такие мрази жалкие. Они все живы, они все уберегли, им все нипочем! А кругом – разгром, хаос, пустота, руины, братские могилы сограждан, трупы сородичей, потопленные в море крови, беспризорные сироты копаются в мусоросборниках, изуродованные инвалиды – на дорогах России «заснеженной»…

– Не будь Каином, Иудой, лучше промолчи, – бросил я одному такому. – Не будь первым среди предателей, не выставляй своей гнилой душонки на люди, вспомни, что требует от мусульманина Аллаh (с.в.т.), если, конечно, ты можешь, имеешь право считать себя оным, в чем я сомневаюсь…

Мысль о встрече с Родиной не покидала меня на всем пути. Я ехал в прокуренном вагоне, по студенческой цене, на багажнике плацкарта. И так семеро суток. Через Урбах (где не было питьевой воды) на Астрахань – Гудермес – Грозный.

На первом же полустанке, уже в ЧИАССР, как ошалелый, я выскочил из вагона и сходу распластался лицом к земле.

Целую ее…

Плачу…

– Марша йогIийла сан хьомийн Нохчийн Чьо! Ва декъалла дойла вай Аллаhа (с.в.т.)!

– В чем дело? Что с ним?! Почему он так рыдает?! – мои попутчики удивленно спрашивали друг друга.

– Тебе плохо? – склонился надо мной один из встречавших наш поезд.

– Мне хорошо, мне очень хорошо! – ответил я, мысленно простив этих людей. Откуда им, случайным попутчикам и пришлым встречающим, знать, что мы с моей матерью-родиной были насильно разлучены и не виделись долгих 13 лет. Они не слышали и не знают моего языка. Они впервые видят чеченца.

Я встал, когда объявили посадку, и только в вагоне перевел дыхание, а потом рассказал, кто я, что и к чему. Они не готовы были меня понять, да и я не ждал их участия. Мы, чеченцы, и сегодня не ждем ни от кого ни милости, ни сантиментов, ни сочувствия, ни сострадания. Да и вообще нас жалеть не следует! Мы – гордые сыны Кавказа, орлы былинной Отчизны, мы сотни, тысячи раз восстанем, как феникс из пепла. Потому, что знаем главное: все в этой жизни, суетной, грешной и бренной, предопределено – и на все воля Аллаhа (с.в.т.)…

На станции Гудермес чувства нахлынули вдвойне сильнее. Чтобы совладать с ними, я подбежал к водопроводной колонке и что было сил надавил на рычаг. Жадно хватая студеную струю, пытался утолить этим жарким летним днем не жажду, а сладость самой возможности испить ее, обжечь ею свою голову и тело! Что может быть слаще свидания с Родиной? Тем более после столь угнетающе длительной – да не по своей воле – разлуки!. И сейчас, спустя почти пятьдесят лет, не могу без слез, без комка в горле вспоминать, а тем более описать все это…

Грозный – столица Чечни

Наконец, Грозный. Такой родной, долгожданный и такой… чужой. Грязный. Встречей с родным городом я жил во все время разлуки с ним. Но никогда не мог себе и представить, что она будет столь грустной: всюду грязь, мусор, серые, замызганные, заплеванные стены вокзала и… милиционеры на перроне. Да, первыми на Родине меня встретили именно они.

– Кто, откуда, как, куда и зачем? – молоденький лейтенант, закурив папиросу, стал сыпать вопросами, вероятно, предчувствуя «сладкую дичь», добычу, за которой когда-то в дикий период охотились ермоловцы в этих краях.

– А что там не написано? – кивнул я на свои документы, что лежали перед ним.

Все это время я изучал здание милиции. Оно было гораздо грязнее и невзрачнее вокзала. Одно слово – зиддан для возвращенцев из ссылки. Так «заботились» тогда о нас, как нынешние «зачистщики» в Грозном, Москве и далее, везде в России (я о чеченофобии национал-шовинистов, а по сути нацистов). И снаружи и изнутри – даже хуже, чем в Урбахе, не говоря уж об Аягузе. Но, к моему удивлению, такими же оказались и все другие дома, серые, раскуроченные, мрачные, как и сами городские улицы, как и сам город. Десять лет как война закончилась, думал я, а тут, как будто Мамай только что прошелся.

Часа через полтора я кое-как выбрался из этого «Дна» и через ямы, рытвины, лужи и грязь побрел к своему дому, не зная, что даже там, в стенах, где родился и вырос, никто меня не ждет. Как изгоя, вечного скитальца, которого везде – и в ссылке, и по возвращении оттуда – ждут только штыки, картечь и оскорбления.

Наш дом, как и весь квартал улицы Безымянная (ныне им. Саида Бадуева), представлял серое, жалкое, сиротливое зрелище. Обветшал, накренился, как полуподвал: потрескавшиеся стены, разбитая крыша. Было видно, что все 13 с лишним лет «варяги», которые жили в нем, и не думали обустраиваться тут по-человечески. Знали, вероятно, что мы, хозяева дома, вернемся все равно.

– Что надо!? – вышла навстречу мне женщина. Это была Надежда Шифман. Она жила в нем еще с тех пор, как отец купил этот небольшой дом в 1938 году. Бывшие хозяева владения, чеченцы, попросили нас оставить одинокую женщину квартировать. И вот теперь наша квартирантка гонит меня на правах хозяйки.

– Я тут жил, – только и нашелся я ответить.

– Ишь ты, жил он тут! – она как будто не понимала, кто перед ней. – Проваливай, пока милицию не вызвала.

– Хоть посмотреть можно?

– Нельзя…

Я перешел на другую сторону улицы. Сел на камень. И стал ждать, когда женщина скроется из виду, чтобы наглядеться вдоволь на «хижину дяди Тома», как мы с сестрами называли отчий дом.

Ждать мне пришлось долго. Без малого – сорок пять лет! Только в конце восьмидесятых выкупил у «родственника» той «квартирантки» обитель, которую построил для меня мой отец. Выложил неплохие по тем временам деньги. Выстроил новый дом – небольшой, но терпимый для жилья. Но не прожил здесь и пяти лет – явились новые сатанисты, подобные, если не хуже, ермоловцам и сталинистам. Опять разграбили, разрушили. И я – снова изгой. Но уже не один, а с семьей. И в столице России.

Вот такие они, круги чеченского ада!

Надежду Шифман и ее «Проваливай!» я вспомнил в январе 1995 года, когда на пути в Москву, у города Буденновска, меня остановил «казачок», без сути таковой, а попросту – мент. Спросил, как тот милиционер, что первым встретил меня на грозненском вокзале полвека назад: кто ты (именно на «ты», хотя по возрасту он мне во внуки годится), откуда, зачем и куда?

– Бежим! Бежим от вас! И к вам! – гневно ответил я.

Убедившись, что я не боевик, а старик, истерзанный злым роком, он с желчью, присущей только бездушным и безмозглым животным, выдал:

– Ну, и рожа у тебя бандитская!

– Тебе повезло, что я не в твоих годах, – ответил я. – Хотя, будь я немного помоложе, ты бы и сам не рискнул провоцировать меня.

Интересно, где был этот казачий разъезд и этот конкретный «страж закона» и как он себя чувствовал, когда, как «дорогого гостя», принимал Басаева и когда Черномырдин доставлял того с комфортом домой. Наверное, Терек загадили – ведь туда и обратно Басаев шел спокойно. А в чьих руках были вожжи, всем известно. Вероятно, не случайно кто-то изрек: «Из двадцати правителей России девятнадцать оказались неудачными». Наверное, знал наших властелинов. А мы убедились в этом на практике – да так, что мало никому не показалось: истреблены и изувечены, изморочены все и всё…

Ветотдел

13 июля 1957 года я был в Оргкомитете по восстановлению ЧИАССР. Меня направили в Областное сельхозуправление. Вчерашнего школяра сразу же назначили старшим ветеринарным врачом ветотдела республики! Мне было неловко: помнил худо-бедно теорию (хотя учился на «отлично»), не знал, с какой стороны подходить к корове, но никогда не приходилось работать по специальности. Разве что на производственной практике. Терзал себя вопросом: ну, и о чем ты будешь говорить с опытными врачами от имени республиканского Ветеринарного отдела – ведь на местах, наверняка, «окопались» зубры ветеринарии?

Встретили меня в ветотделе, мягко сказать, прохладно. Неприятие шло с самого верха – от начальника отдела Петра Дерипаско. Он показал мне рабочее место. Рядом располагался стол верзилы Анпилова – скорее типичного баскетболиста, чем ветврача! Здесь же работали «матерые» профессионалы: Ковалев и Дмитриевский. Это они помогли мне найти себя в ветеринарии. Ковалев работал в должности с 1930 года (начинал, значит, за два года до моего рождения!). Дмитриевский – шаржист и весельчак, тоже был не молод.

– Дмитриевский Леонид вечно пьяный и небрит! – шутил он, когда выпивал. А выпивал он очень редко, можно даже сказать, что не пил, был трезвенник. Или вот еще из его нетленок: «Всякие Танги-Чу, Рошни-Чу, Чу-Чу-Чу – не хочу!». Не боялся, язвил Дмитриевский и на политические темы.

– Отдали море, пышки и вино, забрали горы, шишки и Ведено! – в этой шутке была горечь чеченцев по поводу национальной политики партии и правительства, которые передали наш Кизляр вкупе с благодатным районом Прикаспия Дагестану, а взамен отдали ЧИАССР Ведено. Более 60 % плодородных земель отняли от Чечни, включая и Сунженский район, якобы взамен Пригородного, изъятого и переданного под юрисдикцию Осетии. Об этой политике разорения этноса нохчи подробно написал в своих «Записках» (1991 г.) сам проводник этой жестокой политики царизма на Кавказе генерал А. П. Ермолов. Россия всегда питала к чеченцам не материнские чувства. Но об этом впереди.

Ровно через месяц работы в ветотделе, 13 августа 1957 года, я подал в отдел кадров заявление с просьбой направить меня на работу по специальности в самое сложное и бедное хозяйство республики. Хотелось работать, а не руководить, контролировать. Попал в село Колхозное (ныне Аргун), от которого к тому времени осталось только название – варяги-ворюги буквально разграбили его. Унесли все ценное и дорогое, оставив нам только хлам по принципу: «На тебе убоже, чего мене не гоже!» Хлам, разруху да бюсты и памятники идолов своих и кумиров – Ленина, Сталина и Ермолова. Словно нам в назидание, оставили. Чтобы мы помнили узурпаторов своих.

Что ж, помним и никогда не забудем…

Бывший директор первой чеченской (названной без сути) МТС Глотов Петр Никитович, казак урожденный, стал руководить создаваемым на этой базе совхозом «Шалинский». Район назывался Междуреченским – стал Шалинским. А в селе Шали был центр совхоза Джалка. Он отвечал своему названию.

– Не Джалка, а жалко, – шутили мы. Нищим был совхоз. Причем под носом у партийных боссов, сумасбродов.

Глотов руководил МТС с первых дней коллективизации – с 1929 года. И только когда я стал директором, дела совхоза резко пошли в гору. Как-то он, уже далеко не молодой, приехал на попутках за 100 километров из Карабулака.

– Ну, как дела? – спросил Петр Никитович.

– По-разному, – сухо ответствовал я, прекрасно зная, что Глотов не будет делить со мной радость моих успехов. – Выбрались, наконец, из пропасти. И поднимаемся потихоньку в гору. Жаль только, что казаки, ваши ставленники, почти все сбежали.

Это была правда. Казаки, которые приехали сюда вместе с Глотовым, действительно, бросили свои места, чеченские дома и ушли восвояси. Надменные, заносчивые, они не могли смириться с тем, что руководить ими будет ненавистный им чеченец. К тому же я был для них, как кость в горле: требовал, контролировал, отчитывал. И даже их покровителей из РК партии нет-нет да отшивал. Спасибо, первый секретарь Обкома партии Титов Ф. Е. всячески меня поддерживал. Он насквозь всех видел и запросто мог отличить, когда кто-то из казаков жаловался на меня, какие в том чувства играют, национальные (точнее, нацистские) или же профессиональные.

Долго проговорили мы с Глотовым в тот день. А потом он вдруг склонил голову к столу и заплакал. Навзрыд. Я опешил. Не знаю, что это с ним. То ли от обиды плачет, что после него совхоз преобразился. То ли из-за того, что в душе взыграли опять же национальные чувства. Чего греха таить, Глотов, как и многие его соплеменники, противился возвращению чеченцев на Родину и потому не мог принять моих успехов. Вот так всегда. Враги наши злобствуют извечно, а мы им назло и, переступая через их «Я», идем вперед. И нас никому не остановить на этом высоконравственном пути, хотя и неимоверно трудном. Это о нас сказал В. В. Путин, Президент России: «Такой народ невозможно не уважать и запугать!» Нам дорога такая оценка, потому что – это правда. И потому, что никогда до Путина ни один правитель не приветствовал чеченцев такими искренними словами. Это и есть признание чести и достоинства этноса нохчи. А по большому счету, Президент РФ не нас восславил, а утер нос злобствующим в своей ненависти к нам многим депутатам Госдумы и прочим национал-шовинистам…

Когда я был ветврачом в совхозе «Шалинский», не было даже обычной бумаги для ведения документации. Все канцелярские принадлежности я приобрел за свои деньги. А о лекарствах и инструментах, необходимых для работы ветврача, и говорить нечего. Ходил, выпрашивал на ветеринарных участках. На мои просьбы у Глотова был дежурный ответ:

– Май выдержку, пчелы гудуть, а меду немае! – это означало, нет денег на счету.

Все приходилось создавать с нуля – никакого базиса ветслужбы. Все или унесли, или ничего не было вообще. Стоит ли удивляться тому, что не было и специалистов? Нашел я двоих санитаров-самоучек: Малеева А. и Зайцева П. На обоих – две ноги и два протеза. С войны инвалидами вернулись. Но были очень смышленые, напористые и обязательные в работе. Просто умницы! Вот вместе с ними мы и создали ветеринарную службу совхоза. Втроем мотались на двуколках – так назывались бедарки, запряженные одной старой клячей, – по совхозу. Неоценимую помощь оказал нам Сулумов Абдурахман из Новых Атагов. Набожный и такой же старательный в работе, он в районном ветпункте обслуживал сразу три села: Новые Атаги, Чири-Юрт и Дубай-Юрт. И нам помогал.

Но мы упорно создавали условия более-менее сносные для работы. Во всех животноведческих помещениях создали аптечки, типа походной «скорой помощи». Мои помощники старались, не считаясь со временем и трудностями, – военная закалка сказалась.

Но были у некоторых и слабости. Малеев, например, не мог проехать мимо чайной. Даже лошадь приучил останавливаться у дерева на углу, у закусочной. Бросит в бедарке вожжи, идет завтракать. Ясное дело, что завтрак у него не в «сухомятку». Возвращается, садится, берет вожжи – лошадь трогается, а хозяин всю дорогу дремлет. Вечером возвращается тем же путем. Через чайную. На этот раз – ужинать. И опять повторяется «курс лечения». Любопытно, но лошадь берегла моего Малеева. У автомобильной дороги останавливалась, прямо-таки, как человек перед переходом, и, только убедившись в безопасности, переходит…

В 1958 году меня и Леонтовича, специалиста из Земкадастра, Оргкомитет по восстановлению ЧИАССР направил на высокогорные, «альпийские» луга в Чеберлое. На горных пастбищах – за Голубым озером, это более 150 километров от нас, с центром в Макажое – скот хорошо нагуливал жир. Автомашины легковые, «ГАЗ-69», еле добирались туда. Соль для скота я возил через Ботлих и в Ансалте вьюками на ишаках.

Однажды, когда мы устроили привал у Голубого озера, к нам подъехал «ГАЗ-69». Из него вышел Халим Рашидов – директор «Старо-Юртовского» совхоза. Там, кстати, некогда жил с красавицей чеченкой Зазой (цветком) и двойняшками-дочерьми, ею рожденными, великий писатель и человек Л. Н. Толстой – 23-летний русский граф, а для чеченцев – новообращенный мусульманин. В свое время Халим в Чеберлое возглавлял организацию ВКП (б), потом стал вторым секретарем Обкома партии ЧИАССР. Рашидов, как оказалось, был знаком с Леонтовичем еще с 30-х годов XX века. С того дня началась и наша с ним дружба.

Когда мы шли в Макажой, над пропастью у Голубого озера, часто теряли след Халима и вглядывались вниз с опаской и тревогой за него. Когда же встретились – уже в Хиндое, – обнимались крепко, восхищаясь его мужеством. А его водителя почти обожествляли. Халим по сути – Къоман Къонах Стаг. Его любили и уважали чеченцы за мужество и человечность. Он оставил в Надтеречной зоне достойных наследников.

Халим встретил нас как дорогих гостей. Благодаря ему, нашли мы в горах надежных людей для работы. И позже, когда я стал директором совхоза «Шалинский», мы постоянно выводили сюда все дойное стадо, со шлейфом и телочками, и скот для откорма. Почти 6 месяцев в году наш скот находился в этих горах. Мы построили здесь коровник на 450 голов, подвели электричество от двигателей 2ЛСТ-400, танки для молока в родниковой воде закопали. Круглые сутки работали сепараторы. Был у нас и свой мини-завод по производству комбикорма с микроэлементами и витаминной, из люцерны и клевера, мукой для молодняка. Продукция (молоко и мясо) были высокопитательные, очень вкусные и почти в 10–12 раз дешевле, чем на равнине. За этот период мы готовили помещения к зиме и экономили на всем: сохраняли посевы кормовые, и корма высокого качества заготавливали по 2,5 нормы зимней потребности, и продавали соседям за большие деньги.

В Герменчуке, в коровнике, за рекой Джалка, выращивали цыплят – более 100 тысяч взрослой птицы породы «леггорн яйценоской» получали в год. И более 1600 тысяч яиц. Это вне плана, на собственных кормах, при минимуме затрат. Такая предприимчивость поощряется. Мы при уборке хлебов срез стерни вели на весьма низком уровне, медленно, без потерь. А солома с трухой-мякиной тоже в большом плюсе была… В корм скоту. Зерно сдавали только мельничной кондиции – втридорога. Совхозу оплачивало государство в три цены.

Об этом опыте написано мною впереди. Но о некоторых существенных моментах при освоении гор счел уместным напомнить еще раз. Выгода очевидна, но не используют ее власти. А вот соседи используют и обогащаются. Так было, кстати, и тогда. В 1958 году в Чеберлое хозяйничали дагестанцы. Помню, в Макажое жил тогда с сыновьями один аварец из Ансалты – его смело можно было называть капиталистом. У себя дома ему не позволили бы иметь столько всего: 47 хороших коров, высокопродуктивных, более 100 голов откормленного молодняка крупного рогатого скота, тучная отара овец, целый табун резвых, как мустанги, лошадей, очень много индюков и разных пород кур, целый птичий базар, много ослов… Мясо сушеное, курдюки, колбасы сырокопченые, шерсть, овчина, пух-перо, кожсырье разное, даже меха зверей разных, вплоть до медвежьей шкуры; сыры, сметана, масло. Много посеяно было у него и льна кудряша (кто не ел халву из его маиса, тот не ел ничего стоящего). Словом, не перечислить просто всего добра, что нажил этот аварец в чеберлоевских горах. И весь этот товар не успевали вывозить на продажу его сыновья.

Мы с Леонтовичем с большим трудом избавились от этих варягов…

Медленно, но уверенно погибала и природа. Многих трудов и сил нам пришлось затратить, чтобы возродить, очистить от скота (от потоков мочи и испражнений) и пастбищ места вокруг знаменитого Голубого озера. Наш почин был поддержан, в конце концов, Москвой. Было принято решение построить здесь спорткомплекс для подготовки олимпийских сборных. Местность ожила звонкими, радостными голосами не только одних спортсменов, но и туристов со всех концов страны. Здесь расстреляны беженцы из Грозного – асы России постарались… Кому они мешали? Они же миряне. Более 100 уничтожено.

Здесь я принимал космонавта Алексея Комарова. Он был нашим зятем – женился на казачке. Его именем названо село Комарово в Надтеречном районе. Мы с Комаровым плавали наперегонки в озере Казеной (КIезен-IАм – чеч.). Здесь водится форель, которой я потчевал дорогого гостя. Особенно Комаров почитал тройную уху из царской рыбы, причем, он любил сам ловить ее на крючок. Как-то он приехал вместе с Предсовмина ЧИАССР М. Г. Гайрбековым. Прием удался, как всегда, на славу. Форель озерная выручила, да барашки были молодые в соку. Гайрбеков называл меня чеченским Гарстом. Комаров воду здешнюю очень высоко ценил. Она даже превосходит Байкал, сказал он однажды. В тот приезд космонавт, прощаясь, пообещал, приезжать к нам каждое лето. Но, к сожалению, тот прием оказался последним. Комаров погиб во время посадки после полета в космос его аппарата.

Так же, как Голубое озеро, за время нашего выселения в 1944-м году (девятого и тотального) пострадала практически вся природа, и не только флора и фауна. Даже святые места были осквернены или вовсе уничтожены: кладбища, музеи, древние башни, – словом, все, что могло напоминать о культуре и быте этноса нохчи. Чурты (надмогильные стелы с арабской вязью) вырывали и увозили. Из них делали тротуары, основы досок почета и показателей результатов труда, фундаменты под свинарники, дома, конторы, туалеты, склады, мехмастерские, фундаменты ограды. Я считаю это варварством, кощунством, мародерством, глумлением над усопшими (читайте об этом также: «Ночевала тучка золотая» А. Приставкина; «Так это было», 1993 г. Светлана Алиева, 3 тома).

Все мои старания вразумить пришлых казаков были тщетными. Меня обозвали националистом, заслушивали даже на парткоме. Однажды один из моих, мягко говоря, вечных оппонентов, завзятый шовинист и сталинист Томилин, поручил трактористу Дорофееву стащить на С-100 купол мечети в селе Майском (Новые Атаги).

Ну, не варвар ли!?

Я не позволил свершиться этому богохульству, и красавица-мечеть в Атагах стоит по сей день. Когда же меня назначили директором совхоза «Шалинский», первым делом я распорядился вернуть чурты на свои места. Со всех сел мы свозили их на кладбища. Люди благодарили нас. А многие шовинисты из казаков, поняв, что прошлого, откровенно террористического и варварского, уже не вернуть, попросту сбежали.