Текст книги "Полный курс зарубежной литературы. С древнейших времен до конца XX века"

 
Пусть останется с тобой
Поцелуй прощальный мой!
От тебя я ухожу,
И тебе теперь скажу:
Не ошиблась ты в одном, —
Жизнь моя была лишь сном.
Но мечта, что сном жила,
Днем ли, ночью ли ушла,
Как виденье ли, как свет,
Что мне в том,– ее уж нет.
Все, что зрится, мнится мне,
Все есть только сон во сне.
 
 
Я стою на берегу,
Бурю взором стерегу.
И держу в руках своих
Горсть песчинок золотых.
Как они ласкают взгляд!
Как их мало! Как скользят
Все – меж пальцев – вниз, к волне,
К глубине – на горе мне!
Как их бег мне задержать,
Как сильнее руки сжать?
Сохранится ль хоть одна,
Или все возьмет волна?
Или то, что зримо мне,
Все есть только сон во сне?
 

(перевод К. Бальмонта)

 
Было царство июля
И время комет,
И с орбит своих звезды
Мерцали сквозь свет
Снежно-яркой луны,
Что плывет в небесах,
С ней планеты-рабы, —
Слабый отблеск в волнах…
Посмотрел я еще
На улыбку ее —
И холод меня пронзил:
Там, будто туман,
Облаков океан,
И я взгляд на тебя устремил,
О, ночная звезда!
Далека и горда,
Ты свой луч заветный на миг
Подарила мне вдруг,
И приблизился круг
Пространств, освещенных тобой,
Сделав ближе луны,
Ледяной белизны,
Твой далекий пожар неземной…
 

(перевод И. Родина)

 
Моим проклятьем с юных лет
Был дикий сон, ужасный бред.
Его мне сладко вспоминать…
То место можно отыскать
На диком озере, меж скал…
Его дремучий лес скрывал.
Когда же ночь вершила пир,
И лес был темен, и весь мир,
Там веял ветер неземной,
Он нес мелодии с собой.
И пробуждался ото сна
Я, чтобы ужас пить со дна —
Со дна озер. То был не страх —
Но озаренье, крыльев взмах…
Сказать точней не мог бы я…
Не кладов блеск сжигал меня
И даже не любовь твоя,
Но Смерть. В отравленных волнах
И в безднах мрачных, как в гробах,
Я видел тех в небытии,
Кому дано было найти
Покой. Чей дух не создает
Эдем из мрака этих вод.
 

(перевод И. Родина)

 
Когда в угрюмый час ночной,
Однажды, бледный и больной,
Над грудой книг работал я,
Ко мне, в минуту забытья,
Невнятный стук дошел извне,
Как будто кто стучал ко мне,
Тихонько в дверь мою стучал —
И я, взволнованный, сказал:
«Должно быть так, наверно, так —
То поздний путник в этот мрак
Стучится в дверь, стучит ко мне
И робко просится извне
В приют жилища моего:
То гость – и больше ничего».
 
 
То было в хмуром декабре.
Стояла стужа на дворе,
В камине уголь догорал
И, потухая, обливал
Багряным светом потолок,
И я читал… но я не мог
Увлечься мудростью страниц…
В тени опущенных ресниц
Носился образ предо мной
Подруги светлой, неземной,
Чей дух средь ангельских имен
Ленорой в небе наречен,
Но здесь, исчезнув без следа,
Утратил имя – навсегда!
 
 
А шорох шелковых завес
Меня ласкал – и в мир чудес
Я, будто сонный, улетал,
И страх, мне чуждый, проникал
В мою встревоженную грудь.
Тогда, желая чем-нибудь
Биенье сердца укротить,
Я стал рассеянно твердить:
«То поздний гость стучит ко мне
И робко просится извне,
В приют жилища моего:
То гость – и больше ничего».
 
 
От звука собственных речей
Я ощутил себя храбрей
И внятно, громко произнес:
«Кого бы случай ни принес,
Кто вы, скажите, я молю,
Просящий входа в дверь мою?
Простите мне: ваш легкий стук
Имел такой неясный звук,
Что, я клянусь, казалось мне,
Я услыхал его во сне».
Тогда, собрав остаток сил,
Я настежь дверь свою открыл:
Вокруг жилища моего
Был мрак – и больше ничего.
 
 
Застыв на месте, я впотьмах
Изведал снова тот же страх,
И средь полночной тишины
Передо мной витали сны,
Каких в обители земной
Не знал никто – никто живой!
Но все по-прежнему кругом
Молчало в сумраке ночном,
Лишь звук один я услыхал:
«Ленора!» – кто-то прошептал…
Увы! я сам то имя звал,
И эхо нелюдимых скал
В ответ шепнуло мне его,
Тот звук – и больше ничего.
 
 
Я снова в комнату вошел,
И снова стук ко мне дошел
Сильней и резче, – и опять
Я стал тревожно повторять:
«Я убежден, уверен в том,
Что кто-то скрылся за окном.
Я должен выведать секрет,
Дознаться, прав я или нет?
Пускай лишь сердце отдохнет, —
Оно, наверное, найдет
Разгадку страха моего:
То вихрь – и больше ничего».
 
 
С тревогой штору поднял я —
И, звучно крыльями шумя,
Огромный ворон пролетел
Спокойно, медленно – и сел
Без церемоний, без затей,
Над дверью комнаты моей.
На бюст Паллады взгромоздясь,
На нем удобно поместясь,
Серьезен, холоден, угрюм,
Как будто полон важных дум,
Как будто прислан от кого, —
Он сел – и больше ничего.
 
 
И этот гость угрюмый мой
Своею строгостью немой
Улыбку вызвал у меня.
«Старинный ворон! – молвил я, —
Хоть ты без шлема и щита,
Но видно кровь твоя чиста,
Страны полуночной гонец!
Скажи мне, храбрый молодец,
Как звать тебя? Поведай мне
Свой титул в доблестной стране,
Тебя направившей сюда?»
Он каркнул: «Больше-никогда!»
 
 
Я был не мало изумлен,
Что на вопрос ответил он.
Конечно, вздорный этот крик
Мне в раны сердца не проник,
Но кто же видел из людей
Над дверью комнаты своей,
На белом бюсте, в вышине,
И наяву, а не во сне,
Такую птицу пред собой,
Чтоб речью внятною людской
Сказала имя без труда,
Назвавшись: Больше-никогда?!
 
 
Но ворон был угрюм и нем.
Он удовольствовался тем,
Что слово страшное сказал, —
Как будто в нем он исчерпал
Всю глубь души – и сверх того
Не мог добавить ничего.
Он все недвижным пребывал,
И я рассеянно шептал:
«Мои надежды и друзья
Давно покинули меня…
Пройдут часы, исчезнет ночь —
Уйдет и он за нею прочь,
Увы, и он уйдет туда!..»
Он каркнул: «Больше никогда!»
 
 
Такой осмысленный ответ
Меня смутил. «Сомненья нет, —
Подумал я, – печали стон
Им был случайно заучен.
Ему внушил припев один
Его покойный господин.
То был несчастный человек,
Гонимый горем целый век,
Привыкший плакать и грустить,
И ворон стал за ним твердить
Слова любимые его,
Когда из сердца своего
К мечтам, погибшим без следа,
Взывал он: «Больше никогда!»
 
 
Но ворон вновь меня развлек,
И тотчас кресло я привлек
Поближе к бюсту и к дверям
Напротив ворона – и там,
В подушках бархатных своих,
Я приютился и затих,
Стараясь сердцем разгадать,
Стремясь добиться и узнать,
О чем тот ворон думать мог,
Худой, уродливый пророк,
Печальный ворон древних дней,
И что таил в душе своей,
И что сказать хотел, когда
Он каркал: «Больше никогда?»
 
 
И я прервал беседу с ним,
Отдавшись помыслам своим,
А он пронизывал меня
Глазами, полными огня —
И я над тайной роковой
Тем глубже мучился душой,
Склонившись на руку челом…
А лампа трепетным лучом
Ласкала бархат голубой,
Где след головки неземной
Еще, казалось, не остыл,
Головки той, что я любил,
И что кудрей своих сюда
Не склонит больше никогда!..
 
 
И в этот миг казалось мне,
Как будто в сонной тишине
Курился ладан из кадил,
И будто рой небесных сил
Носился в комнате без слов,
И будто вдоль моих ковров
Святой, невидимой толпы
Скользили легкие стопы…
И я с надеждою вскричал:
«Господь! Ты ангелов прислал
Меня забвеньем упоить…
О! дай Ленору мне забыть!»
Но мрачный ворон, как всегда,
Мне каркнул: «Больше никогда!»
 
 
«О, дух иль тварь, предвестник бед,
Печальный ворон древних лет! —
Воскликнул я. – Будь образ твой
Извергнут бурею ночной
Иль послан дьяволом самим,
Я вижу – ты неустрашим:
Поведай мне, молю тебя:
Дает ли жалкая земля,
Страна скорбей – дает ли нам
Она забвения бальзам?
Дождусь ли я спокойных дней,
Когда над горестью моей
Промчатся многие года?»
Он каркнул: «Больше никогда!»
 
 
И я сказал: «О, ворон злой,
Предвестник бед, мучитель мой!
Во имя правды и добра,
Скажи во имя божества,
Перед которым оба мы
Склоняем гордые главы,
Поведай горестной душе,
Скажи, дано ли будет мне
Прижать к груди, обнять в раю
Ленору светлую мою?
Увижу ль я в гробу немом
Ее на небе голубом?
Ее увижу ль я тогда?
Он каркнул: «Больше никогда!»
 
 
И я вскричал, рассвирепев:
«Пускай же дикий твой припев
Разлуку нашу возвестит,
И пусть твой образ улетит
В страну, где призраки живут
И бури вечные ревут!
Покинь мой бюст и сгинь скорей
За дверью комнаты моей!
Вернись опять ко тьме ночной!
Не смей пушинки ни одной
С печальных крыльев уронить,
Чтоб мог я ложь твою забыть!
Исчезни, ворон, без следа!..»
Он каркнул: «Больше никогда!»
 
 
Итак, храня угрюмый вид,
Тот ворон все еще сидит,
Еще сидит передо мной,
Как демон злобный и немой;
А лампа яркая, как день,
Вверху блестит, бросая тень —
Той птицы тень – вокруг меня,
И в этой тьме душа моя
Скорбит, подавлена тоской,
И в сумрак тени роковой
Любви и счастия звезда
Не глянет – больше никогда!
 

(перевод С. Андреевского)

 
Между гор и долин
Едет рыцарь один,
Никого ему в мире не надо.
Он все едет вперед,
Он все песню поет,
Он замыслил найти Эльдорадо.
 
 
Но в скитаньях – один
Дожил он до седин,
И погасла былая отрада.
Ездил рыцарь везде,
Но не встретил нигде,
Не нашел он нигде Эльдорадо.
 
 
И когда он устал,
Пред скитальцем предстал
Странный призрак – и шепчет:
«Что надо?»
Тотчас рыцарь ему:
«Расскажи, не пойму,
Укажи, где страна Эльдорадо?»
 
 
И ответила Тень:
«Где рождается день,
Лунных Гор где чуть зрима громада.
Через ад, через рай,
Все вперед поезжай,
Если хочешь найти Эльдорадо!»
 

(перевод К. Бальмонта)

 
Многие, многие годы назад,
У моря родной мне земли,
Жила одна девушка, звали ее
Красавицей Аннабель-Ли,
И, кроме любви, ни о чем
И думать мы с ней не могли.
 
 
Оба мы были простыми детьми,
Детьми той приморской земли;
Но выше земной была эта любовь,
Любовь к моей Аннабель-Ли, —
Настолько, что даже завидовать ей
И ангелы в небе могли!
 
 
Многие, многие годы назад
Осенние тучи пришли,
И ветром холодным убили они
Красавицу Аннабель-Ли.
Родные зарыли в могилу ее
У моря родной ей земли.
 
 
Знаю – завидовать нашей любви
И ангелы в небе могли!
И вот где причина (про то говорят
Все люди приморской земли),
Что ветер осенний унес от меня
Красавицу Аннабель-Ли.
 
 
Да, наша любовь была выше земной!
Ни взрослые так полюбить не могли,
Ни мудрые так не могли, —
И кто разлучит ее душу со мной
Ни ангелы неба, ни духи земли —
Не в силах никто меня с ней разлучить
С любимой Аннабель-Ли!
 
 
Мне при свете луны в душу крадутся сны
О красавице Аннабель-Ли;
И в мерцаньи ночей вижу свет я очей
Дорогой моей Аннабель-Ли…
Я расстаться с моей дорогой не могу
И всю ночь провожу на морском берегу,
На могиле родной мне земли,
Возле Аннабель-Ли.
 

(перевод Д. Садовникова)

В. Скотт

Вальтер Скотт (1771—1832) родился в Эдинбурге. Он был сыном состоятельного шотландского юриста и с детства получил хорошее образование. Окончив школу, а затем Эдинбургский университет, Скотт выдержал все положенные испытания, надел судейскую мантию, а в 1799 году даже стал шерифом Селкиркшира. К этому времени в Литературном и Философском обществах Эдинбурга он был известен как книголюб, антиквар-любитель, начинающий поэт и собиратель народных шотландских баллад. В 1802 году Скотт издает два тома баллад – «Песни шотландской границы». Баллады были благожелательно встречены публикой, и Скотт стал все больше времени уделять поэзии. Жизнь его была весьма насыщена. Он исполнял обязанности квартирмейстера корпуса королевских легких драгун и секретаря Высшего Суда в Эдинбурге, основал фирму «Джон Баллантайн и К°, книгопродавцы и издатели», кроме того, занимался обустройством приобретенного в 1811 году поместья. На своей земле он высадил тысячи деревьев и возвел грандиозный дом, похожий на замок, с отличной библиотекой, коллекцией оружия, доспехов и геральдики, но с газовым освещением, системами отопления и вентиляции. Все это, включая семью (к этому времени у Скотта было уже четверо детей), требовало немалых средств. Скотт выпускал книгу за книгой. Однако в истории литературы он остался не как поэт, чего вполне могла ожидать читающая публика, но в первую очередь как автор знаменитых исторических романов.

Появление этих романов и вся история публикации сопровождалась мистификацией, затеянной самим Скоттом. Дело в том, что все исторические романы публиковались не под именем автора, а под псевдонимом: «автор “Уэверли”» («Уэверли» – так назывался первый роман серии). Публика же окрестила автора «Великий Неизвестный». В мгновение ока ставшие чрезвычайно популярными романы расходились огромными по тем временам тиражами, а анонимность автора лишь подогревала интерес публики: все с энтузиазмом пытались разрешить загадку – кто скрывается под странным псевдонимом. Надо сказать, что сам Вальтер Скотт был чрезвычайно доволен своей мистификацией, поэтому даже тогда, когда большинство читателей уже «вычислило», кто автор знаменитых романов, многие люди при личной встрече с писателем предпочитали делать вид, будто ничего не знают.

В серию знаменитых романов входит множество произведений – Скотт писал их с поразительной скоростью (не более трех месяцев на роман). При этом он делал это ночами, соблюдая «конспирацию», чтобы окружающие не смогли заподозрить, кто истинный автор этих книг. В конечном итоге это привело к тому, что здоровье Скотта сильно ухудшилось.

Помимо «Уэверли» Скотт написал такие романы, как «Роб Рой», «Айвенго», «Пуритане», «Квентин Дорвард», «Гай Мэннеринг», «Антиквар», «Пертская красавица», «Пират» и многие другие.

Кроме художественных произведений, Скотт публиковал другие сочинения на исторические и историко-литературные темы: «Жизнь Наполеона Бонапарта» (в 9 томах), «История Шотландии» (в 3 томах), «Жизнеописания романистов» (в 4 томах) и другие. Помимо того, что Вальтер Скотт был очень плодовитым писателем, он по сей день остается и одним из самых знаменитых английских романистов.

 
Ворон к ворону летит,
Ворон ворону кричит:
Ворон, где б нам отобедать?
Как бы нам о том проведать?
 
 
Ворон ворону в ответ:
Знаю, будет нам обед;
В чистом поле под ракитой
Богатырь лежит убитый.
 
 
Кем убит и от чего,
Знает сокол лишь его,
Да кобылка вороная,
Да хозяйка молодая.
 
 
Сокол в рощу улетел,
На кобылку недруг сел,
А хозяйка ждет милого,
Не убитого, живого.
 

(перевод А. Пушкина)

 
Брэнгельских рощ
Прохладна тень,
Незыблем сон лесной;
Здесь тьма и лень,
Здесь полон день
Весной и тишиной…
 
 
Над лесом
Снизилась луна.
Мой борзый конь храпит..
Тая замок встал,
И у окна,
Над рукоделием,
Бледна,
Красавица сидит…
 
 
Тебе, владычица лесов,
Бойниц и амбразур,
Веселый гимн
Пропеть готов
Бродячий трубадур…
 
 
Мой конь,
Обрызганный росой,
Играет и храпит,
Мое поместье
Под луной,
Ночной повито тишиной,
В горячих травах спит…
 
 
В седле
Есть место для двоих,
Надежны стремена!
Взгляни, как лес
Курчав и тих,
Как снизилась луна!
 
 
Она поет:
– Прохладна тень,
И ясен сон лесной…
Здесь тьма и лень,
Здесь полон день
Весной и тишиной…
 
 
О, счастье – прах,
И гибель – прах,
Но мой закон – любить,
И я хочу
В лесах,
В лесах
Вдвоем с Эдвином жить…
 
 
От графской свиты
Ты отстал,
Ты жаждою томим;
Охотничий блестит кинжал
За поясом твоим,
И соколиное перо
В ночи
Горит огнем, —
Я вижу
Графское тавро
На скакуне твоем!..
 
 
– Увы! Я графов не видал,
И род
Не графский мой!
Я их поместья поджигал
Полуночной порой!..
Мое владенье —
Вдаль и вширь
В ночных лесах лежит,
Над ним кружится
Нетопырь,
И в нем
Сова кричит…
 
 
Она поет:
– Прохладна тень,
И ясен сон лесной…
Здесь тьма и лень,
Здесь полон день
Весной и тишиной!..
 
 
О, счастье – прах,
И гибель – прах,
Но мой закон – любить…
И я хочу
В лесах,
В лесах
Вдвоем с Эдвином жить!..
 
 
Веселый всадник,
Твой скакун
Храпит под чепраком.
Теперь я знаю:
Ты – драгун
И мчишься за полком…
 
 
Недаром скроен
Твой наряд
Из тканей дорогих
И шпоры длинные горят
На сапогах твоих!..
 
 
– Увы! Драгуном не был я,
Мне чужд солдатский строй;
Казарма вольная моя —
Сырой простор лесной…
 
 
Я песням у дроздов учусь
В передрассветный час,
В боярышник лисицей мчусь —
От вражьих скрыться глаз…
 
 
И труд необычайный мой
Меня к закату ждет,
И необычная за мной
В тумане смерть придет…
Мы часа ждем
В ночи, в ночи,
И вот —
В лесах,
В лесах
Коней седлаем,
И мечи
Мы точим на камнях…
 
 
Мы знаем
Тысячи дорог,
Мы слышим
Гром копыт,
С дороги каждой
Грянет рог —
И громом пролетит…
 
 
Где пуля запоет в кустах,
Где легкий меч сверкнет,
Где жаркий заклубится прах,
Где верный конь заржет…
 
 
И листья
Плещутся, дрожа,
И птичий
Молкнет гам,
И убегают сторожа,
Открыв дорогу нам…
 
 
И мы несемся
Вдаль и вширь,
Под лязганье копыт;
Над нами реет
Нетопырь,
И вслед сова кричит…
 
 
И нам не страшен
Дьявол сам,
Когда пред черным днем
Он молча
Бродит по лесам
С коптящим фонарем…
 
 
И графство задрожит, когда,
Лесной взметая прах,
Из лесу вылетит беда
На взмыленных конях…
 
 
Мой конь,
Обрызганный росой,
Играет и храпит,
Мое поместье
Под луной,
Ночной повито тишиной,
В горячих травах спит…
 
 
В седле есть место
Для двоих,
Надежны стремена!
Взгляни, как лес
Курчав и тих,
Как снизилась луна!
 
 
Она поет:
– Брэнгельских рощ
Что может быть милей?
Там по ветвям
Стекает дождь,
Там прядает ручей!
 
 
О, счастье – прах,
И гибель – прах,
Но мой закон – любить…
И я хочу
В лесах,
В лесах
Вдвоем с Эдвином жить!..
 

(перевод Э. Багрицкого)

Глава I

События, описанные в романе, относятся к концу царствования английского короля Ричарда I. В ту пору английский народ находился в достаточно печальном положении. Король Ричард Львиное Сердце был в плену у коварного и жестокого герцога Австрийского. Место заключения Ричарда было неизвестно. Принц Джон, брат Ричарда, вербовал себе сторонников, намереваясь в случае смерти Ричарда оспаривать престол.

На поляне в лесу сидели двое простолюдинов. На шее у каждого виделось наглухо запаянное кольцо. На этом своеобразном воротнике у одного из них, свинопаса, было начертано саксонскими буквами: «Гурт, сын Беовульфа, прирожденный раб Седрика Ротервудского». У другого на руках виднелись серебряные браслеты, а на шее серебряный ошейник с надписью: «Вамба, сын Безмозглого, раб Седрика Ротервудского». К его шапке были прикреплены колокольчики. Вамба был шутом своего господина.

К тому месту, где стояли шут и свинопас, подъехала группа всадников. Первый всадник был, судя по его облачению, духовное лицо высокого ранга. Первый всадник – широко известный всей округе аббат Эймер. Его веселый и вольный нрав и постоянная готовность даровать отпущение мелких прегрешений делали его любимцем всех местных дворян. Эймер и его спутник поинтересовались, как им проехать в замок Ротервуд, к хозяину Вамбы и Гурта, Седрику Саксу. Эймер представил своего спутника «наполовину монахом, наполовину воином», рыцарем Ордена Храма (Орден Храма (или орден Тамплиеров) возник в 1119 г. Обладал не только значительными земельными владениями, но и большим политическим влиянием). Но шут указал всадникам неверную дорогу, чтобы они не побеспокоили его любимого хозяина и его воспитанницу, красавицу леди Ровену.

Всадники поскакали в направлении, указанном Вамбой. По пути Эймер рассказал своему спутнику, рыцарю Бриану де Буагильберу о Седрике Саксе. Седрик «похваляется своим кровным родством с тем самым народом, от которого многие из его соплеменников охотно отрекаются, чтобы избегнуть бедствий, выпадающих на долю побежденного. Леди Ровена поистине чудо красоты. Седрик ей не отец, а только дальний родственник, он изгнал из дому единственного сына только за то, что тот дерзнул поднять влюбленные глаза на эту красавицу».

Встреченный незнакомец вызвался проводить всадников. Ему дали лошадь, и он привел своих спутников к величественному замку Ротервуд.

Вся обстановка Ротервуда отличалась суровой саксонской простотой, которой гордился хозяин. Седрик «человек прямодушный, нетерпеливый и вспыльчивый. Он отличался крепким телосложением человека, привыкшего переносить суровые лишения на войне или усталость на охоте. Широкое лицо с большими голубыми глазами дышало смелостью и прямотой и выражало такое благодушие, которое легко сменяется вспышками внезапного гнева. В его глазах блистали гордость и постоянная настороженность, потому что этот человек всю жизнь защищал свои права, посягательства на которые непрестанно повторялись». Слуга доложил, что аббат Эймер и рыцарь Бриан де Буагильбер, командор ордена храмовников, с небольшой свитой просят оказать им гостеприимство и дать ночлег на пути к месту рыцарского турнира.

Имя де Буагильбера было хорошо известно Седрику. По слухам, он зарекомендовал себя как один из храбрейших рыцарей ордена Храма, но погряз в обычных для храмовников пороках. Де Буагильбер был горд, дерзок, злобен и сластолюбив.

Помимо аббата Эймера и рыцаря де Буагильбера в зал вошел и их проводник в одежде пилигрима. Чуть позже появилась леди Ровена. «Ровена была прекрасно сложена и высока ростом. Цвет ее кожи отличался ослепительной белизной. Ясные голубые глаза, опушенные длинными ресницами, смотрели из-под тонких бровей каштанового цвета, придававших выразительность ее лбу». В присутствии посторонних Ровена, как правило, прикрывала лицо в соответствии с обычаями того времени.

Гости заговорили о предстоящем рыцарском турнире. Разговор был прерван появлением слуги, который доложил, что у ворот стоит странник и умоляет впустить его на ночлег. Это еврей, он назвал себя Исааком из Йорка.

Вошел Исаак, худощавый старик высокого роста. «Исаак стоял в стороне от всех, тщетно ожидая, не найдется ли для него местечка, где бы он мог присесть и отдохнуть. Наконец пилигрим, сидевший на скамье у камина, сжалился над ним и встал с места».

По просьбе Ровены пилигрим рассказал о доблести рыцарей короля Ричарда в Палестине. При этом де Буагильбер выглядел злым и растерянным. Пилигрим перечислил поименно пятерых наиболее храбрых саксонских рыцарей. Шестой, по его словам, был совсем юный рыцарь, малоизвестный и менее знатный. Бриан де Буагильбер объявил, что его звали рыцарь Айвенго.

Ночью по требованию пилигрима Гурт выпустил его и Исаака из замка. При этом пилигрим прошептал ему что-то на ухо по-саксонски. Гурт неожиданно поцеловал его руку с величайшим почтением. Пилигрим проводил Исаака в безопасное место – город Шеффилд.

Награды за спасение жизни старика пилигрим не требовал. Но Исаак догадался, что тот больше всего хотел иметь коня и вооружение. Под странническим одеянием молодого человека были спрятаны рыцарская цепь и золотые шпоры. Исаак написал записку, по которой богатый еврей Кирджат Джайрам выдал неизвестному рыцарю в долг доспехи и великолепного боевого коня.

На рыцарском турнире сражались рыцари-зачинщики Бриан де Буагильбер, Реджинальд Фрон де Беф, Филипп де Мальвуазен, Гуго де Гранмениль и Ральф де Випонту.

Появился принц Джон. Исаак, богато разодетый, протискивался сквозь толпу, стараясь найти место в переднем ряду нижней галереи для своей дочери. «Прекрасная Ревекка могла с честью выдержать сравнение с самыми знаменитыми английскими красавицами. Она была удивительно хорошо сложена, и восточный наряд не скрывал ее фигуры». Исаак неосторожно толкнул норманского дворянина. Готова была вспыхнуть ссора, но вмешался Джон. Принц решил, что его «денежный вельможа и его хорошенькая еврейка получат места на верхней галерее». Он пытался выгнать «саксонских мужланов – Седрика Сакса и Ательстана Конингсбургского, который, как потомок последнего короля саксонской династии, пользовался величайшим почетом со стороны всех саксов, уроженцев северной Англии». Шут Вамба предотвратил несчастье: он выскочил вперед и, став между своим хозяином и Исааком, выхватил из-под полы плаща большой кусок свинины и поднес его к самому носу Исаака. Тот резко попятился назад, оступился и покатился вниз по лестнице. Ссора окончилась всеобщим хохотом.

Правила турнира были таковы. Пять рыцарей-зачинщиков вызывают на бой всех желающих. Каждый рыцарь, участвующий в турнире, имеет право выбрать себе противника из числа пяти зачинщиков. Если рыцарь прикоснулся к щиту острием копья, это значило, что он желает биться насмерть. На другой день состоится всеобщий турнир; в нем смогут принять участие все присутствующие рыцари. Королева любви и красоты увенчает рыцаря, которого принц признает наиболее доблестным из всех, лавровым венком из чистого золота. На третий день были назначены состязания в стрельбе из луков, бой быков и другие развлечения для простого народа.

Победа долгое время оставалась на стороне рыцарей-зачинщиков. Принц Джон со своими приближенными начал толковать о присуждении приза Бриану де Буагильберу. В это время подъехал новый рыцарь. На его щите было написано: «Лишенный наследства». Во время схватки сразу стало ясно, что преимущество на стороне неизвестного рыцаря. Де Буагильбер был повержен. Тысячи радостных голосов приветствовали решение принца, присудившего приз этого дня Рыцарю Лишенному Наследства.

Рыцарь Лишенный Наследства провозгласил леди Ровену королевой любви и красоты.

Гурт самовольно ушел от Седрика и стал оруженосцем Рыцаря Лишенного Наследства. Тот передал ему мешок с золотом для Исаака за коня и доспехи, которые он достал рыцарю в долг. Исаак несказанно удивился, что рыцарь вернул ему деньги. На обратном пути на Гурта напали лесные разбойники. Им показалось странным, что победитель турнира не взял доспехи и коня храмовника Бриана де Буагильбера. Гурт объяснил, что его хозяин и храмовник находились в смертельной вражде, и потому между ними не могло быть мира. Атаман разбойников объяснил своим сподвижникам, что разбойники не вправе обирать оруженосца столь благородного рыцаря. Он отпустил Гурта невредимым и посоветовал помалкивать о том, что с ним приключилось.

На второй день турнира вновь храмовник с Рыцарем Лишенным Наследства сошлись лицом к лицу. Когда на Рыцаря Лишенного Наследства набросились, кроме того, и сподвижники де Буагильбера, рыцарь в черном пришел ему на помощь. Разметав Фрон де Бефа и Ательстана в стороны, Черный Рыцарь скрылся, предоставляя своему предводителю самому расправиться с Брианом де Буагильбером. Лошадь храмовника свалилась. Бриан де Буагильбер скатился на землю. Его противник соскочил с коня и, занеся меч над головой поверженного врага, велел ему сдаваться. Джон бросил на арену свой жезл и положил конец состязанию.

Рыцарь Лишенный Наследства был провозглашен героем дня. Распорядители велели ему обнажить голову. Ровена узнала своего возлюбленного – Айвенго – и возложила на его голову великолепный венок. Израненный Айвенго упал в обморок, и его унесли прочь.

Принцу передали записку, которая гласила, что король Ричард получил свободу. Принцу требовалось срочно связаться со всеми своими союзниками внутри страны и получить их поддержку. Он распорядился, чтобы состязание в стрельбе из луков состоялось в тот же день.

Выступая один за другим, стрелки уверенно посылали в цель свои стрелы. Лучше других стрелял иомен Локсли, смело и открыто разговаривавший с самим принцем Джоном. Принц пригласил Локсли на службу в свою дружину. Но тот вежливо отказался, так как дал обет, что если когда-либо и поступит на службу, то не иначе, как к королю Ричарду.

Принц Джон задал роскошный пир в замке Ашби. Принц намеревался обойтись со своими гостями-саксами с непривычной любезностью. «Не было человека, который мог бы с такой готовностью, как принц Джон, подчинять свои чувства корыстным интересам, но свойственные ему легкомыслие и вспыльчивость постоянно разрушали и сводили на нет все, что успевало завоевать его лицемерие».

Седрик и Ательстан присутствовали на пиру. Джон спросил о причине изгнания Айвенго из родительского дома. Седрик не считал сыном непокорного юношу, который отрекся от нравов и обычаев предков. Джон попросил Седрика поднять кубок за здравие какого-нибудь, по мнению Седрика, достойного норманна. Седрик произнес здравицу в честь Ричарда Львиное Сердце.

Джон позвал своего советника Вальдемара Фиц-Урса для беседы с глазу на глаз. Принц крайне обеспокоился тем, с какой готовностью дворяне поддержали тост за Ричарда. Фиц-Урс, обращаясь к рыцарю де Браси, заметил, что и сам принц порядком струсил. Фиц-Урс понял, как плохо быть советником принца, которому не хватает твердости и постоянства как в добрых, так и в худых делах.

«Никогда паук не затрачивал столько усилий на восстановление своей разорванной паутины, сколько затратил Вальдемар Фиц-Урс, чтобы собрать разбежавшихся сторонников клики принца Джона. Немногие из них присоединились к нему, разделяя его стремления, и никто из личной привязанности. Оратор выставлял доводы, стараясь приспособиться к воззрениям каждого. Большинство из дворян согласилось явиться в Йорк, где они должны были окончательно договориться о короновании принца Джона».

О принце Джоне рыцарь де Браси и Фиц-Урс одного мнения. Джон «слишком слабый человек, чтобы стать решительным монархом, слишком деспотичен, чтобы быть приятным монархом, слишком самонадеян и дерзок, чтобы быть популярным монархом, и слишком неустойчив и труслив, чтобы долгое время оставаться монархом. Но это тот монарх, в царствование которого Фиц-Урс и де Браси надеялись возвыситься и процветать», а потому Фиц-Урс помогал ему своей политикой, а де Браси копьями своих вольных дружинников.

Де Браси отметил, что таких знатных саксов, как Седрик и Ательстан, в стране совсем мало, а чтобы довершить дело завоевания, нужно, чтобы ни одного не осталось. Он задумал напасть на них по дороге с турнира под видом разбойника и отнять у них красавицу Ровену.

Черный Лентяй, оказав помощь Айвенго, покинул арену и углубился в лес. Рыцарь подъехал к хижине отшельника. Рыцарь попросил его проявить милосердие и гостеприимство. Отшельник оказался человеком высокого роста и крепкого телосложения. Он назвался причетником из Копменхерста. Черный Рыцарь быстро выведал, что на самом деле у мнимого отшельника полно еды и оружия в закромах. Заметив в шкафу арфу, рыцарь решил, что на ней состязаться с хозяином сподручнее, чем на мечах.

Черный Рыцарь очень выразительно спел балладу «Возвращение крестоносца» – о том, как рыцарь был «подвигнут на славный бой» прекрасными очами своей возлюбленной. Когда баллада была пропета до конца, пустынник решительно заявил, что песня хороша и спета отлично. Затем он сам взял арфу и позабавил гостя песенкой «Босоногий монах». Содержание ее сводилось к следующему: монах «счастливее всех», потому что «если дама в слезах, утешит ее босоногий монах», «чужое добро он сочтет за свое, за ужином пьет он отменнейший эль, и мягкую стелют монаху постель, хозяина выгонят вон впопыхах, чтоб сладко поспал босоногий монах».

Когда Седрик Сакс увидел, как его сын упал без чувств на турнире, он вначале хотел послать своих людей позаботиться о нем, но затем передумал. В присутствии такого общества Седрик не мог заставить себя признать сына, которого изгнал из дома и лишил наследства.

Седрик возвратился с пиршества у принца в плохом настроении, и ему нужен был повод, чтобы выместить на ком-нибудь свой гнев. В этот момент беглый Гурт (который ушел от хозяина. чтобы стать оруженосцем Айвенго) в первый раз попался на глаза Седрику. Седрик приказал заковать беглого раба в кандалы.

«Между тем Седрик и Ательстан, ехавшие впереди, беседовали о состоянии страны, о несогласиях в королевской фамилии, о распрях и вражде среди норманских дворян; они обсуждали, возможно ли во время приближавшейся междоусобной войны избавиться от норманского ига или по крайней мере добиться большей национальной независимости.

Говоря о подобных предметах, Седрик всегда воодушевлялся. Восстановление независимости саксов было кумиром его души, и этому кумиру он добровольно принес в жертву свое семейное счастье и судьбу своего сына. Но для того чтобы осуществить этот великий переворот в пользу коренных англичан, необходимо было объединиться и действовать под водительством вождя, и этот вождь должен был происходить из древнего королевского рода». На роль такого вождя Седрик прочил Ательстана, прямого потомка последнего саксонского короля. «Но каковы бы ни были достоинства Ательстана, многие из саксов склонны были признавать первенство за леди Ровеной. Она происходила от короля Альфреда, а ее отец настолько прославился своей мудростью, отвагой и благородным нравом, что память его высоко чтили все его соотечественники.