Текст книги "Полный курс зарубежной литературы. С древнейших времен до конца XX века"

Рыцарь в синем попытался пригвоздить Черного Рыцаря копьем к дереву. Шут воспользовался тем, что бойцы не обращали на него внимания, и успел предотвратить нападение Синего Рыцаря, покалечив ноги его лошади ударом палаша. На поляну высыпала толпа иоменов под предводительством Локсли и веселого отшельника. Вскоре разбойники полегли мертвые или смертельно раненные. Черный Рыцарь поблагодарил своих избавителей с величавым достоинством. Он бесцеремонно снял шлем с головы Синего Рыцаря. Это оказался Вальдемар Фиц-Урс. Он знал, что сражался с королем, скрывающимся под видом Черного Рыцаря. Фиц-Урс сознался, что это принц Джон подбил его на предательство. Ричард даровал Фиц-Урсу жизнь с условием, что в течение трех дней тот покинет Англию и никогда не дерзнет упоминать имя Джона в связи с этим вероломным преступлением.

Локсли и его сподвижники чутьем угадали, что обязаны повиноваться. Черному Рыцарю. Он объявил им свое настоящее имя – Ричард Английский. Но и предводитель иоменов попросил больше не звать его Локсли. Он – Робин Гуд из Шервудского леса.

В этот момент появились Уилфред Айвенго и Гурт. Айвенго не знал, как ему следует обращаться с Ричардом: как с королем или как со странствующим Черным Рыцарем. Король рассказал, что недаром скрывал свое пребывание. Некоторое время ему необходимо было оставаться в безвестности для того, чтобы дать время своим друзьям и верным вассалам собрать свои дружины. К тому времени, когда всем станет известно, что Ричард вернулся, он должен иметь такое войско, чтобы сразу подавить задуманный мятеж.

Ричард в сопровождении Айвенго, Гурта и Вамбы достиг замка Конингсбург. Большой черный флаг, поднятый на вершине главной башни, возвещал о том, что похоронные торжества по Ательстану все еще продолжаются и тело хозяина дома еще не предано земле. Появление рыцарей было довольно редким случаем на саксонских торжествах и считалось большой честью для покойника и его семейства. Уилфред постарался закутаться в плащ, чтобы скрыть свое лицо. Он считал неуместным показываться отцу, пока король не подаст ему знака.

Седрик проводил гостей в небольшую молельню, где они выразили свои соболезнования матери Ательстана Эдит. Обойдя с гостями все покои замка, где происходили погребальные торжества, Седрик провел их в небольшую комнату, предназначенную для почетных гостей. Там Черный Рыцарь напомнил гостеприимному саксу, что тот обещал ему подарок. В тот час, когда опустят в могилу Ательстана, гостю было бы желательно похоронить вместе с его останками некоторые предрассудки и несправедливые суждения. Рыцарь открыл Седрику свое настоящее имя и потребовал, в качестве подарка, чтобы Седрик простил рыцаря Айвенго и снова даровал ему свою родительскую любовь. Айвенго бросился к ногам отца. Седрик охотно выполнил требование короля.

Тут распахнулась дверь, и на пороге явился Ательстан в длинном саване. Он рассказал, что удар меча храмовника только оглушил его. Однако очнулся Ательстан в гробу, по счастью не заколоченном. Перед ним стояли пономарь с аббатом. Они очень удивились, но совсем не обрадовались, когда увидели живым человека, наследством которого собрались поживиться. Ательстан заснул, а когда пришел в себя, то обнаружил, что руки и ноги у него связаны веревками. В течение трех дней церковники скрывали, что Ательстан жив, подносили ему, обожающему вкусно покушать, ячменный хлеб и воду из канавы. Ательстан поклялся больше не оказывать благодеяний церкви, а «выкурить монахов аббатства из гнезда».

Седрик вновь заговорил, что готов «немедленно взяться за осуществление смелых замыслов, касающихся завоевания чести и свободы», т. е. поставить Ательстана во главе войска, которое займется «освобождением саксонского племени», вступить в борьбу с Ричардом Львиное Сердце и женить Ательстана на Ровене. Но Ательстан придерживался другого мнения. Хлеб, вода и тюрьма, по его словам, – великолепные укротители честолюбия. Он встал из могилы гораздо более разумным человеком, чем сошел в нее. Ательстан отказался от своих притязаний на престол. От всего сердца он засвидетельствовал Ричарду свою верность и готовность служить. Зная, что леди Ровена к нему совсем не расположена, Ательстан объявил, что отказывается и от брака с ней.

Тут обнаружилось, что исчез Айвенго. За ним приходил какой-то еврей, и после короткого разговора с ним Уилфред позвал Гурта, потребовал свой панцирь и вооружение и уехал из замка. Король тоже скрылся. Он позвал того еврея, с которым разговаривал Айвенго, а затем сам вскочил в седло, заставил еврея сесть на другую лошадь и умчался в неизвестном направлении.

Гроссмейстер, чтобы «не помешать торжеству правды», согласился подождать прихода защитника Ревекки до наступления темноты. Де Буагильбер пытался поговорить с Ревеккой, в последний раз предлагал ей бежать с ним. Ограда, ристалище, вязанки хвороста казались ему страшным видением. В голове у него мутилось. На поле показался рыцарь, скакавший во весь опор по направлению к арене. Сотни голосов приветствовали заступника Ревекки. Айвенго объявил, что явился «оправдать мечом и копьем девицу Ревекку, доказать, что приговор, против нее произнесенный, несправедлив, объявить сэра Бриана де Буагильбера предателем, убийцей и лжецом».

Де Буагильбер отказался драться с Айвенго, пока тот не залечит раны и не достанет лучшего коня. Хотя он знал, что Айвенго всегда был врагом ордена храмовников, рыцарь всетаки хотел обойтись с ним честно. Даже несчастная Ревекка уговаривала Айвенго не биться с де Буагильбером. Он был так слаб, что исход состязания был предрешен.

Измученная лошадь Айвенго и сам ослабевший всадник упали, не выдержав удара меткого копья храмовника и напора его могучего коня. Однако и де Буагильбер упал на арену. Айвенго наступил ногой ему на грудь, приставил конец меча к его горлу и велел сдаваться, угрожая иначе немедленной смертью. Буагильбер не отвечал. «Не поврежденный копьем своего противника, он умер жертвой собственных необузданных страстей. “Вот поистине суд божий”, – промолвил гроссмейстер, подняв глаза к небу». Гроссмейстер признал победу за Айвенго и объявил Ревекку свободной и неповинной.

Тут примчался Черный Рыцарь, а за ним многочисленный отряд конных воинов и несколько рыцарей в полном вооружении. Ричард арестовал государственного изменника Альберта Мальвуазена. Ричард спешил самолично решить судьбу поединка и тем самым завершить историю еврейки и храмовника. Сам принц Джон принес ему известие о том, что заговорщики, им предводительствуемые, разбежались. Гроссмейстер, оскорбленный в лучших чувствах, предпочел не затевать сражения с королем, а увести своих доблестных храмовников прочь.

Ревекка умоляла отца покинуть это зловещее место. Исаак не понимал, как можно не поблагодарить мужественного человека, который, рискуя собственной жизнью, выступил с копьем и щитом, чтобы освободить ее из плена. Но Ревекка обещала сделать это позже, и они скрылись, никем не замеченные.

Морис де Браси бежал за море и поступил на службу к Филиппу, королю Франции. Филипп Мальвуазен и его брат Альберт были казнены. Вальдемар Фиц-Урс, являвшийся душою заговора, отделался изгнанием из Англии, а принц Джон, в пользу которого он был составлен, не получил даже выговора от своего добродушного брата. Седрик Сакс был приглашен ко двору Ричарда.

Ательстан занялся войной с местным духовенством. Седрик дал согласие на брак леди Ровены со своим сыном Уилфредом Айвенго. Сам король присутствовал на бракосочетании. Свадьба была отмечена присутствием множества знатных норманнов и саксонских дворян, приветствовавших в союзе этой четы залог будущего мира и согласия двух племен.

Через два дня после бракосочетания к леди Ровене пришла Ревекка «законно и достойно отдать долг благодарности, которой обязана Уилфреду Айвенго». Ревекка с отцом собрались навсегда покинуть Англию. Перед отъездом девушка попросила позволения посмотреть на лицо Ровены, «увидеть черты, столь прославленные молвою». Ревекка подарила жене Айвенго ожерелье и серьги из бриллиантов. Она сама больше не будет носить драгоценностей. «Среди дочерей Израиля всегда были женщины, посвящавшие свои мысли богу, а дела подвигам любви к людям. Они ухаживают за больными, кормят голодных, помогают бедным. Ревекка будет делать то же».

Айвенго долго и счастливо жил с Ровеной, ибо с ранней юности их связывали узы взаимной любви. Он успешно служил при Ричарде и пользовался милостью короля. Вероятно, он достиг бы самых высших почестей, если бы этому не помешала преждевременная смерть Львиного Сердца. С кончиной этого великодушного, но опрометчивого и романтического монарха погибли все честолюбивые мечты и стремления Уилфреда Айвенго.

В. Гюго

Виктор Мари Гюго (1802—1885) родился в семье наполеоновского генерала. Мать-роялистка стремилась привить сыну свои политические взгляды, что сказалось на его раннем творчестве (напр., первом сборнике «Оды и различные стихотворения», где воспевалась династия Бурбонов). Довольно скоро супруги Гюго стали жить врозь. Виктор Мари с двумя старшими братьями находился то при отце, то при матери, переезжая из одного города в другой, из Франции в Италию и Испанию. С пяти лет Виктор был приписан к отцовскому полку и считал себя солдатом. В отрочестве Виктор Гюго заполнил стихами и переводами латинских поэтов десять тетрадок, которые сжег. Мечты о литературной славе скоро начали осуществляться: на конкурсе, объявленном Французской академией, юный Гюго получил почетный диплом за поэму, а Тулузская Академия цветочных игр наградила его Золотой лилией за оду «Восстановление статуи Генриха IV».

Братья Гюго попробовали издавать журнал – «Литературный консерватор». За полтора года Виктор под одиннадцатью псевдонимами напечатал в нем 112 статей и 22 стихотворения. Старший из братьев, Абель, издал на свои средства первую книгу Виктора – «Оды и другие стихотворения».

В третье десятилетие жизни Гюго стал автором стихотворных сборников «Восточные мотивы» (к теме Востока Гюго влекла не только живописная экзотика, излюбленная романтиками, но и сочувствие национально-освободительной борьбе греков против турецкого ига) и «Осенние листья», романа «Ган Исландец» (в манере В. Скотта и под влиянием английского готического романа), повести «Последний день приговоренного к смерти», драм «Кромвель» (предисловие к ней считается манифестом романтизма), «Марион Делорм» (запрещенной к постановке цензурой) и «Эрнани» (ее премьера превратилась в битву романтиков с классицистами). Образ вступившего в единоборство с королем Эрнани, благородного разбойника, объявленного вне закона, воспринимался как живое воплощение бунтарских идей. Драмы «Марион Делорм», «Король забавляется», «Мария Тюдор», «Рюи Блаз», написанные в 1830-е годы, также были проникнуты духом свободолюбия.

В начале 1831 года Гюго завершил роман «Собор Парижской Богоматери». Гюго говорил, что эта книга, прежде всего, «плод воображения, причуды и фантазии», хотя материалы для него писатель собирал в течение трех лет. В романе Гюго воскрешал жизнь Парижа XV века. Созданный под впечатлением Июльской революции, роман был пронизан новой для Гюго антиклерикальной (т. е. антицерковной) тенденцией. Сумрачный образ собора выступает в романе как символ католицизма, веками подавлявшего человека. Демократические симпатии автора проявились в том, что высокие нравственные качества он находит только в низах средневекового общества – в уличной танцовщице Эсмеральде и звонаре Квазимодо. Рукопись романа Гюго сдал издателю в крайний назначенный срок. Гюго уже имел дом и семью и надеялся зарабатывать литературным трудом, самое меньшее, пятнадцать тысяч франков в год. Скоро он начал зарабатывать значительно больше, но каждый вечер неуклонно подсчитывал все расходы, вплоть до сантима.

Между двумя французскими революциями (июльской 1830 года и февральской 1848 года) Гюго написал несколько новых поэтических циклов, несколько драм, книгу очерков о Германии («Рейн») и приступил к созданию романа «Нищета», позже переименованного в «Отверженные».

В 1841 году Виктор Гюго был избран в Академию «бессмертных», а в 1845 году возведен в пэры Франции (после того, как Гюго в 1848 году встал на сторону революции, его пэрство было отменено).

Во время революции Гюго встает в ряды защитников республики. В печати и с трибуны Национального собрания он разоблачает Луи Бонапарта, который после контрреволюционного переворота 1851 года был провозглашен императором Наполеоном III. Вскоре Гюго, под угрозой ареста, с чужим паспортом приходится покинуть Париж и перебраться в Брюссель, а затем удалиться в многолетнее изгнание. Он поселился на Джерси, острове Нормандского архипелага, на вилле Марин-Террас, где прожил три года. Позже, будучи выслан с Джерси вместе с другими французскими эмигрантами, переехал на соседний остров Гернси, где на сумму гонорара за поэтический сборник «Созерцания» купил, перестроил и обставил по своему вкусу дом, Отвиль-Хауз.

Гюго придерживался строгого распорядка дня: вставал на заре, обливался ледяной водой, пил черный кофе, при солнечном свете работал над рукописями в стеклянном бельведере, в полдень завтракал, потом гулял по острову, работал до сумерек, обедал с семьей и гостями, в десять вечера неукоснительно ложился спать. Каждый понедельник приглашал на обед сорок детей местных бедняков.

В Отвиль-Хаузе Гюго закончил роман «Отверженные» (1862), в котором изобразил жизнь разных слоев французского общества. Повествуя о судьбе безработного, попавшего на каторгу за кражу булки (Жан Вальжан), и швеи, вынужденной продавать себя, чтобы спасти своего ребенка, Гюго доказывал, что преступления и нищета – неизбежное порождение существующих порядков.

Здесь же он написал множество стихотворений и поэм для задуманной грандиозной эпопеи «Легенда веков» и два новых романа – «Труженики моря» (о рыбаках Гернси) и «Человек, который смеется» («драма и история одновременно»). В сентябре 1870 года, как только во Франции была провозглашена республика, Гюго выехал в Париж. На Северном вокзале его встретила толпа с пением «Марсельезы» и криками «Да здравствует Франция! Да здравствует Гюго!» Он был избран депутатом Национального собрания и выступал за Республику и Цивилизацию, но против Коммуны и революционного террора.

Свой последний роман – «Девяносто третий год» – он писал по-прежнему в Отвиль-Хаузе, возвратившись для этого на Гернси, а после издания романа снял в Париже квартиру для себя, снохи и внуков. К этому времени он пережил жену, сыновей и старшую дочь. Его младшая дочь находилась в клинике для душевнобольных. Гюго был очень нежен с внуками – Жоржем и Жанной – и посвятил им сборник стихов «Искусство быть дедом».

Слава Гюго к концу его жизни была неслыханной. Его семьдесят девятый день рождения Париж и вся Франция отметили как национальный праздник. На авеню Эйлау воздвигли триумфальную арку. Сквозь нее, мимо дома Гюго, прошествовало шестьсот тысяч парижан и провинциалов. Через полгода авеню Эйлау переименовали в авеню Виктор-Гюго. На своей собственной улице Гюго прожил еще четыре года.

Творчество Гюго оказало влияние на мировую и, в частности, русскую литературу. Его высоко оценивали А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский, М. Е. Салтыков-Щедрин, Ф. М. Достоевский. Гюго был одним из любимых писателей Л. Н. Толстого.

 
Над нивой жизненной я видел эту жницу.
Схватив блестящий серп в костлявую десницу,
Она, повсюду страх и ужас разнося,
Шагала, тем серпом махая и кося.
И триумфаторы под взмахом этой жницы
Мгновенно падали с победной колесницы;
Тут рушился алтарь, там низвергался трон,
И обращался в прах и Тир и Вавилон,
Младенец – в горсть земли, и в пыль – зачаток розы,
А очи матери – в источник вечный – в слезы.
И скорбный женский стон мне слышался: «Отдай!
Затем ли, чтоб терять, мне сказано: „Рождай!”»
Я слышал общий вопль неисходимой муки.
Там из-под войлока высовывались руки
Окостенелые, и все росло, росло
Людских могил, гробов и саванов число.
То было торжество печали, тьмы и хлада.
И в вечный мрак неслась, как трепетное стадо
Под взмахом грозного, нещадного серпа,
Народов и племен смятенная толпа;
А сзади роковой и всеразящей жницы,
С челом, увенчанным сиянием зарницы,
Блестящий ангел нес чрез бледных лиц толпы
Сей жатвой снятых душ обильные снопы.
 

(перевод В. Бенедиктова)

Однажды, осматривая Собор Парижской Богоматери, автор романа обнаружил в темном закоулке слово «рок», написанное по-гречески, и задался вопросом, «чья страждущая душа не пожелала покинуть сей мир без того, чтобы не оставить на челе древней церкви этого стигмата преступлений или несчастья».

6 января 1482 года в Париже проходило празднество, объединявшее праздник Крещения с праздником шутов. На Гревской площади зажглись потешные огни, у Бракской часовни происходила церемония посадки майского деревца, а в здании Дворца правосудия давалась мистерия. Толпы горожан и горожанок с самого утра потянулись отовсюду к одному из этих трех мест.

Мистерия давалась в зале, один конец которого был занят гигантских размеров мраморным столом, выполнявшим роль сцены. Многочисленная толпа народа дожидалась представления с самого утра. Начало мистерии откладывалось уже на пятнадцать минут, потому что ждали прибытия кардинала. Перед толпой появился автор мистерии поэт Пьер Гренгуар. Он взял на себя ответственность за то, что представление начнется без высокопоставленных особ. «Гренгуар принадлежал к числу тех возвышенных и твердых, уравновешенных и спокойных людей, которые умеют во всем придерживаться золотой середины высокопреосвященного слуха. Но отнюдь не корысть преобладает в благородной натуре поэтов. Если сущность поэта может быть обозначена числом десять, то какойнибудь химик нашел бы в ней одну десятую корыстолюбия и девять десятых самолюбия».

В самый разгар действия, за которым внимательно следили зрители, дверь почетного возвышения распахнулась, и звучный голос привратника провозгласил, что прибыл кардинал Бурбонский. «С той минуты как появился кардинал, Гренгуар не переставал хлопотать о спасении своей мистерии, но все было напрасно, ни одна из красот пьесы никем не была понята и оценена… Вот он, вечный закон прилива и отлива народного благоволения!»

Карл, кардинал Бурбонский, был связан родственными узами и с Людовиком XI, и с Карлом Смелым. Отличительными, коренными чертами его характера были гибкость царедворца и раболепие перед власть имущими. Он был человек добродушный, вел веселую жизнь, охотно попивал вино из королевских виноградников Шальо, охотнее подавал милостыню хорошеньким девушкам, нежели старухам, и за все это был любим простонародьем Парижа.

Среди тех, кто сопровождал кардинала, один выделялся тонким, умным, лукавым лицом дипломата. Это Гильом Рим, человек редкого ума, мастер подпольных интриг, нередко прилагающий руку к секретным делам короля и пользующийся особым уважением кардинала.

Рим представил кардиналу мэтра Жака Копеноля, чулочника в Генте. Рим сказал, что Копеноль – секретарь совета старшин города Гента, но Копеноль, не смущаясь присутствием кардинала, категорически отверг «несвоевременное назначение» и подчеркнул, что он простой чулочник. «Парижане умеют сразу понять шутку и оценить ее по достоинству. Вдобавок Копеноль был простолюдин, как и те, что его окружали. Высокомерная выходка фламандского чулочника, унизившего придворных вельмож, пробудила в этих простых душах чувство собственного достоинства, столь смутное и неопределенное в XV веке. Он был им ровня, этот чулочник, дающий отпор кардиналу».

Копеноль дружески приветствовал нахального нищего, который вскарабкался на карниз кардинальского помоста. Это Клопен Труйльфу, глава парижских отверженных – бродяг и преступников. Копеноль, не смущаясь ходом представления, предложил начать празднество шутов и избрание шутовского папы. Кардинал, не менее ошеломленный, чем Гренгуар, под предлогом неотложных дел и предстоящей вечерни, удалился в сопровождении своей свиты. Мигом все в зале было готово для осуществления затеи Копеноля.

Маленькая часовня, расположенная против мраморного стола, была избрана сценой для показа гримас. Соискатели должны были просовывать головы в каменное кольцо в середине окна-розетки над входом. Наконец в окне показалась рожа, бесспорно заслуживающая присуждения первого приза. «Трудно описать этот четырехгранный нос, подковообразный рот, крохотный левый глаз, почти закрытый щетинистой рыжей бровью, в то время как правый совершенно исчезал под громадной бородавкой, кривые зубы, напоминавшие зубцы крепостной стены, эту растрескавшуюся губу, над которой нависал, точно клык слона, один из зубов, этот раздвоенный подбородок… Но еще труднее описать ту смесь злобы, изумления и грусти, которая отражалась на лице этого человека. Гримаса была его настоящим лицом. Громадная голова, поросшая рыжей щетиной; огромный горб между лопаток, и другой, уравновешивающий его, на груди; бедра настолько вывихнутые, что ноги его могли сходиться только в коленях, странным образом напоминая спереди два серпа с соединенными рукоятками; широкие ступни, чудовищные руки. И, несмотря на это уродство, во всей его фигуре было какое-то грозное выражение силы, проворства и отваги, необычайное исключение из того общего правила, которое требует, чтобы сила, подобно красоте, проистекала из гармонии. Таков был избранный шутами папа. Казалось, это был разбитый и неудачно спаянный великан – Квазимодо, звонарь Собора Парижской Богоматери!» Помимо всего прочего, Квазимодо глух. Он говорит, если захочет. Он оглох оттого, что звонил в колокола.

Внезапно один из молодых озорников, примостившихся на подоконниках, кричит, что на площади перед Дворцом Правосудия появилась Эсмеральда. Зал мигом опустел. Мистерия была бесповоротно провалена. Те, кто не успел уйти вслед шутовскому папе, бросился на площадь смотреть на изумительной красоты цыганку – уличную плясунью Эсмеральду.

Оскорбленный провалом своей мистерии в лучших чувствах, Гренгуар не решался возвратиться домой. Он увидел процессию папы шутов, которая с оглушительными криками, с пылающими факелами, под музыку неслась ему наперерез. Это зрелище разбередило его уязвленное самолюбие. Через некоторое время Гренгуар решил пробраться к самому средоточию праздника и пойти на Гревскую площадь. Там он, по крайней мере, мог бы обогреться у костра. На площади он увидел, что на свободном пространстве между костром и толпой плясала девушка, а рядом стояла маленькая изящная козочка.

Девушка «была невысока ростом, но казалась высокой – так строен был ее тонкий стан. Она была смугла, но нетрудно было догадаться, что днем у ее кожи появлялся чудесный золотистый оттенок, присущий андалускам и римлянкам. Девушка плясала, порхала, кружилась на небрежно брошенном ей под ноги старом персидском ковре, и всякий раз, когда ее сияющее лицо возникало перед вами, взгляд ее больших черных глаз ослеплял вас, как молнией. Взоры толпы были прикованы к ней, все рты разинуты». Так Гренгуар впервые увидел Эсмеральду.

В толпе, которая любовалась на цыганку, выделялось лицо человека, который был более других поглощен плясуньей. У него было суровое, замкнутое, мрачное лицо. На вид ему можно было дать тридцать пять лет, но он был уже лыс, его лоб бороздили морщины, но в глубоко запавших глазах сверкал необычайный юношеский пыл, жажда жизни и затаенная страсть.

Эсмеральда села и грациозно протянула козочке по имени Джали бубен. Козочка была выдрессирована так, что по незаметному сигналу хозяйки стучала определенное число раз в бубен, и это являлось ответом на вопрос о времени и проч.

В углу Гревской площади, в Роландовой башне находилась замурованная, зарешеченная конура под названием Крысиная нора, «в глубине которой днем и ночью возносило моления человеческое существо, добровольно обрекшее себя на вечные стенания, на тяжкое покаяние. Это было как бы промежуточное звено между домом и могилой, между кладбищем и городом; это живое существо уже считалось мертвецом. Многие женщины до самой смерти оплакивали в ней кто родителей, кто любовников, кто свои прегрешения». Во время действия романа в келье сидела вретишница сестра Гудула, которая ненавидела цыганок. В прошлом сестра Гудула звалась Пакеттой Шантфлери, девицей легкого поведения, круглой сиротой, никому не нужной. Пакетта молила бога о ребенке, и в конце концов родила очаровательную девочку Агнессу. Пакетта души не чаяла в малышке, гордилась ею, ничего для ребенка не жалела. Однако в город пришел цыганский табор и девочка исчезла из комнаты Пакетты в ее отсутствие. Единственное, что осталось от малышки, – розовый башмачок. Вместо хорошенькой маленькой Агнессы по полу визжа ползало мерзкое, хромое, кривое, безобразное чудовище. Пакетта исчезла из города вместе с башмачком, а маленького уродца положили в ясли для подкидышей при Соборе Парижской Богоматери.

Сестра Гудула ненавидела цыганок, и в особенности Эсмеральду (потому что той было примерно только же лет, сколько могло бы быть в это время Агнессе). Всякий раз, когда цыганка появлялась на площади вслед ей неслись проклятия Гудулы. Так произошло и на это раз, но вопли затворницы заглушили звуки песен и плясок.

Мимо площади двигалась процессия шутовского папы. «На носилках, облаченный в мантию и митру, блистал вновь избранный папа шутов – Квазимодо-горбун. Впервые испытывал он восторг удовлетворенного самолюбия. Прежде он знал лишь унижение, презрение к своему званию и отвращение к своей особе». Из толпы к нему бросился незнакомец с облысевшим лбом – священник Клод Фролло, архидьякон – и вырвал у него из рук деревянный позолоченный посох, знак шутовского папского достоинства. Квазимодо упал перед отцом Клодом на колени. Зрители, визжа, окружили священника, собираясь учинить над ним расправу за то, что он лишил их развлечения. Квазимодо заслонил собою отца Клода, и они ушли прочь.

В замешательстве цыганка подхватила свои вещи и поспешила скрыться с площади. Ей известно, что отец Клод запретил ей появляться здесь, однако она нарушила запрет. Гренгуар пошел наугад вслед за цыганкой и попал в запутанный лабиринт переулков, перекрестков и глухих тупиков. Девушка заметила, что ее кто-то преследует. Она пыталась побежать, но тут на нее напали. Гренгуар увидел издали, как цыганка отбивалась от двух мужчин, пытавшихся зажать ей рот, и бросился вперед. Один из державших девушку обернулся. Это оказался Квазимодо. Гренгуар не обратился в бегство, но и не сделал ни шагу вперед. Квазимодо приблизился к нему и, одним ударом наотмашь заставив его отлететь на четыре шага и упасть на мостовую, скрылся во мраке, унося Эсмеральду. Его спутник последовал за ним, а козочка побежала сзади.

Из-за угла лицы внезапно появился всадник. Это был вооруженный до зубов начальник королевских стрелков красавец-капитан Феб де Шатопер. Вырвав цыганку из рук ошеломленного Квазимодо, он перебросил ее поперек седла. Квазимодо обступили солдаты, схватили и скрутили его веревками. Эсмеральда, с восторгом глядя на своего спасителя, попросила капитана Феба назвать его имя.

Гренгуар побежал со всех ног, сам не зная куда. Скоро он понял, что заблудился и заметил, что вокруг него «тащились какие-то неясные, бесформенные фигуры». Это калеки и нищие, которые привели Гренгуара во Двор Чудес, прибежище преступников Парижа, «куда в такой поздний час не заглядывал ни один порядочный человек; в тот магический круг, где бесследно исчезали городские стражники… Это была обширная площадь неправильной формы. На ней горели костры, а вокруг костров кишели странные кучки людей. Мужчины, женщины и животные, возраст, пол, здоровье, недуги все в этой толпе казалось общим, все делалось дружно и на каждом лежал общий для всех отпечаток… Солдат-самозванец снимал тряпицы со своей искусственной раны, мнимый больной готовил для себя назавтра из чистотела и бычачьей крови язвы на ноге, неопытный припадочный брал уроки падучей у опытного эпилептика, который учил его, как, жуя кусок мыла, вызвать пену на губах».

Возле костра на бочке, как на троне, восседал нищий, которого Гренгуар видел во Дворце правосудия – Клопен Труйльфу. Он объявил Гренгуару, что будет судить его, за то, что тот проник в царство Арго, не будучи его подданным. По приговору нищих, Гренгуар должен быть повешен. Выход у него один – он должен попытаться примкнуть к воровской братии. Для этого ему надо обыскать чучело, подвешенное бродягами за шею к виселице и увешанное множеством колокольчиков так, чтобы вытащить из кармана чучела кошелек, причем ни один колокольчик не должен звякнуть. Гренгуар, потеряв равновесие, оглушенный роковым трезвоном множества колокольчиков, грохнулся на землю. По воровскому обычаю, прежде чем повесить человека, Труйльфу спросил у собравшихся, не найдется ли женщины, которая захочет взять приговоренного в мужья. Из толпы вышла Эсмеральда и заявила, что берет Гренгуара. Труйльфу разбил глиняную кружку на четыре части и торжественно объявил Гренгуара и Эсмеральду мужем и женой на четыре года.

Однако первая брачная ночь Гренгуара прошла совсем не так, как хотелось бы поэту. Эсмеральда объяснила, что спасла его просто из жалости, а полюбит только того мужчину, который сумеет ее защитить, спасти из беды. Гренгуар, чтобы поближе познакомиться со своей женой, рассказал ей о себе. Он в жизни перепробовал много занятий – пошел в солдаты, но оказался недостаточно храбрым, стал монахом, но оказался недостаточно набожным, поступил в обучение к плотникам, но оказался слабосильным. Убедившись, что ни к чему не пригоден, он стал сочинять стихи и песни. Клод Фролло дал ему образование, и Гренгуар почитает его своим учителем.

По мнению автора, «Собор Парижской Богоматери еще и теперь являет собой благородное и величественное здание… Это как бы огромная каменная симфония; колоссальное творение и человека и народа, единое и сложное».

За шестнадцать лет до описываемого события в деревянные ясли, вделанные в паперть Собора Парижской Богоматери было положено живое существо. Уродливый подкидыш, казалось всем, предвещает Парижу страшные бедствия. Молодой священник Клод Фролло, чернокнижник, усыновил этого ребенка.

Клод Фролло был незаурядной личностью. Его с раннего детства готовили к духовной карьере, «научили читать по-латыни и воспитали в нем привычку опускать глаза долу и говорить тихим голосом. Он был грустным, тихим, серьезным ребенком, прилежно учился и быстро усваивал знания… Он набросился на медицину и на свободные искусства. Он изучил науку лечебных трав, науку целебных мазей, приобрел основательные сведения в области лечения лихорадок, ушибов, ранений и нарывов. Он был поистине одержим лихорадочным стремлением к приобретению и накоплению научных богатств. В восемнадцать лет он окончил четыре факультета. Молодой человек полагал, что в жизни есть одна лишь цель: наука».