Текст книги "Хроники Ехо (сборник)"

Друзья-пираты подняли парня на смех – до сих пор на островах Укумбийского моря сочинять песни было не принято. Зато остальные товарищи по каторге слушали Його Чунгагу открыв рот, заучивали его песни наизусть, а отбыв срок и вернувшись домой, охотно пели их в столичных и провинциальных трактирах. Пиратские баллады Його Чунгаги быстро распространились по Соединенному Королевству и вошли в моду – это стало окончательно ясно после того, как самый знаменитый столичный тенор Екки Балбалао исполнил одну из них на очередном благотворительном концерте для горожан в честь Дня Середины Года.

Так что Його Чунгага вышел из Нунды настоящей знаменитостью. Столичные любители музыки послали за ним амобилер, в складчину наняли для талантливого пирата роскошный дом в Новом Городе, затаскали его по приемам, вечеринкам и концертам; знатные дамы крутили с ним романы, а университетские профессора водили по трактирам; по результатам загулов они писали вдохновенные исследования об особенностях ритма дыхания жителей Укумбийских островов, которые, дескать, и стали залогом уникальности песенной лирики Його Чунгаги.

Однако бедняга страстно мечтал вернуться к прежней пиратской жизни. Как бы удачно ни складывались его дела в Ехо, а для всякого укумбийца, прошедшего в юности обряд посвящения в Морские Охотники, любой другой образ жизни – сущая мука. От долгой жизни на берегу они рано или поздно сходят с ума, и это, к сожалению, не художественное преувеличение.

Но пиратская карьера Його Чунгаги накрылась, как выражается в таких случаях сэр Макс, медным тазом. Укумбийские пираты – народ серьезный. Все капитаны наотрез отказывались брать в команду легкомысленного сочинителя песен, а с прежними соратниками Його Чунгага рассорился еще в Нунде. Безвыходное положение!

Выход, однако, нашелся, причем совершенно неожиданный. Я, собственно, почему так подробно знаю эту историю – сэр Кофа рассказывал, что пожалел горемычного пирата-песенника и лично отвел его к Лысому Комосу, одному из лучших столичных Мастеров Совершенных Снов. Тот сделал для Його Чунгаги несколько дюжин подушек со снами о морских сражениях, и бывшему пирату значительно полегчало. Однако некоторые детали сновидений казались ему недостаточно реалистичными, что неудивительно – Лысый Комос, при всех его талантах и знании жизни, в морском деле не смыслит ни бельмеса. Поэтому в конце концов Його Чунгага решил выучиться мастерить сновидения сам. А Лысый Комос, в отличие от большинства коллег, очень любит учить людей своему искусству. Дай ему волю, вообще только этим бы и занимался, но учениками, говорят, не прокормишься, все-таки готовые подушки для сна гораздо более востребованы.

Його Чунгага оказался очень старательным учеником. И, судя по всему, чрезвычайно способным. Начав заниматься с Лысым Комосом, он быстро утратил интерес не только к пиратским сражениям и сочинению песен, но даже к прекрасным дамам и компанейским профессорам, а на такое аскетическое самоотречение мало кто способен.

Пару лет спустя Його Чунгага покинул Ехо, и одни поговаривали, что он изменил внешность и отправился в Укумби в надежде, что его не узнают и возьмут на какой-нибудь корабль, другие – что бедняга все-таки сошел с ума и отправлен в отдаленный Приют Безумных, третьи же рассказывали о головокружительном романе с какой-то шиншийской принцессой, которая увезла гениального песенника ко двору своего отца. Все сходились на том, что о Його Чунгаге мы еще долго не услышим.

И вот теперь, ужиная в Цакайсысе, я вдруг выяснил, что произошло на самом деле. Если бывший пират нанимал здесь амобилер до тубурской границы, значит, он отправился в горы совершенствоваться в искусстве сновидений. Наверняка по совету своего учителя – Лысый Комос, как и большинство его коллег, сам провел в Тубуре несколько лет, без этого на настоящего мастера не выучишься.

«Вдруг я его там встречу, – подумал я. – Может быть, даже домой вместе поедем – если я найду леди Кегги Клегги и вдруг выяснится, что Його Чунгага тоже обратно в Ехо собрался». Идиллическая картина совместного пения на палубе несущейся на всех парусах каруны как живая предстала перед моим внутренним взором, временно заслонив более актуальные проблемы.

Я вообще тот еще мечтатель. Даже Хенна надо мной посмеивается, а другим я просто не рассказываю, что иногда творится у меня в голове.

– Эй! Ты заснул или колдуешь?

Мацуца Умбецис чувствительно пихнул меня в бок. Однако его можно было простить: я так замечтался, что давно перестал слушать. И вид у меня, наверное, был соответствующий.

– Не колдую, – сказал я. И на всякий случай добавил: – Пока.

Пусть расценивает как скрытую угрозу. Мне с ним еще о цене торговаться. Или с его кузеном, что, в сущности, одно и то же.

– Я говорю, есть еще возница, – сказал хозяин гостиницы. – Этот очень дорого берет – дюжину ваших корон, да и то когда в хорошем настроении.

Я так удивился, что даже возмущаться не стал. Просто спросил:

– А смысл?

Услышав мой вопрос, Мацуца Умбецис натурально преобразился – приосанился, втянул живот, вытаращил глаза и без запинки отбарабанил явно наизусть затверженный рекламный текст:

– Нанять его – великий почет. Все равно что на уладасе Куманского халифа по главной улице проехаться, и чтобы сам Цуан Афия шел среди носильщиков. Наш Рулен Багдасыс – не простой возница, а великий человек. В свое время он побывал у вас в Ехо и в первый же день был представлен ко двору. Говорят, он так понравился вашему королю, что тот пожелал сделать Рулена своим первым министром. Но в дело вмешались ваши завистливые колдуны. Их было больше сотни, а Рулен – один, без помощи и поддержки. После великой, но неравной магической битвы он был околдован, но не сломлен и предпочел спасти свою жизнь, удалившись под покровительство Завоевателя Арвароха, который чрезвычайно высоко оценил выдающиеся способности мудрого господина Багдасыса. Тот мог бы по сей день процветать под покровительством арварохского правителя, но любовь к родине – наша исконно изамонская черта, поэтому, вволю насладившись всеми преимуществами жизни в просвещенном арварохском государстве, Рулен Багдасыс пожелал отправиться домой, а великодушный Завоеватель Арвароха благородно его отпустил, взяв слово когда-нибудь вернуться. Теперь Рулен вынужден зарабатывать деньги на обратный путь. Нанять корабль с командой – удовольствие дорогое. А продавать драгоценности и талисманы, полученные в дар от вашего короля и Завоевателя Арвароха, он не желает. Да и где отыщешь богатого мудреца, готового дать за них настоящую цену?

Я был совершенно сражен. Только в Изамоне поездка с главным городским сумасшедшим в качестве возницы может стоить вдвое дороже, чем путешествие в обществе нормального (хотя бы по местным меркам) человека. Я даже не стал спрашивать, какие комиссионные этот Багдасыс платит моему собеседнику за столь подробную трансляцию его бреда. И так ясно, что немалые. Чтобы изамонец нахваливал другого человека, не начальника и не родственника, бесплатно – само по себе дело невиданное. А уж речь, которую я только что выслушал, наверняка обходится бедному безумцу как минимум в половину гонорара, хоть и способна скорее отпугнуть, чем привлечь клиента, даже любопытного вроде меня. Уж насколько я охоч до приключений и развлечений, а решительно отмел блестящую возможность прокатиться на амобилере любимца Завоевателя Арвароха. И прямо сказал, что чангайские лисы кузена Калуцириса вполне удовлетворят мою потребность в почестях, особенно если означенный кузен хорошенько подумает и скинет цену хотя бы до пяти корон.

На самом деле я совсем не люблю торговаться. Но в Изамоне без этого никак нельзя – здесь любое проявление великодушия считается признаком слабости. Щедрому человеку следует превратиться в скупца, а доброму – закрыть свое сердце, и это, как по мне, наихудшее из последствий проклятия леди Гургулотты. Мы-то, приезжие, в чем перед нею провинились?

Впрочем, вспомнив о проклятии, я тут же снова пожалел бедняг. Я как приехал, так и уеду, а для них это безумие и есть настоящая жизнь. Страшная судьба. Хоть бы сэр Джуффин не забыл о своем намерении придумать, как их можно расколдовать. Или еще кто-нибудь могущественный вроде него. Было бы здорово.

В столь лирическом настроении я подарил хозяину гостиницы одно из колец, приготовленных для гостеприимных горцев, вполне искренне сказал, что беседа с ним доставила мне огромное удовольствие, и удалился спать в надежде, что этот приступ щедрости не приведет к резкому повышению заранее оговоренной цены за ночлег.

Однако Мацуца Умбецис так удивился подарку, что даже о плате за вино и десерт не вспомнил. Хорошо хоть, я сам спохватился, вернулся и положил на стол несколько мелких монет. А он все сидел, молча уставившись на мое кольцо, словно оно было волшебным талисманом древних времен, способным подарить своему обладателю власть над миром и соседскими винными погребами в придачу.

Перед сном я, повинуясь служебному долгу, вкратце пересказал все эти события сэру Джуффину. И, честно говоря, так и не понял, почему он меня так долго и обстоятельно хвалил. Наверное, просто обрадовался, что я не остался в первый же день без копейки денег и верхней одежды, благополучно нашел ночлег и даже ни разу ни с кем не подрался. Редкое, исключительное везение, хорошее начало, добрый знак.

Утро было просто замечательное, ради такого стоило просыпаться на рассвете. Я вообще люблю просыпаться; впрочем, засыпать – ничуть не меньше. И то и другое похоже на возвращение из путешествия, причем в обоих случаях твердо знаешь, что наконец оказался дома, и поди разберись, когда это правда, а когда самообман. Хотя лично я предпочитаю не разбираться, а просто радоваться. Мама была совершенно права, когда говорила, что болванам живется веселей, чем дотошным умникам, анализирующим все, что под руку подвернется. Я честно опробовал оба варианта и теперь знаю точно.

Поэтому любое утро кажется мне замечательным – кроме разве что нескольких случаев, когда неприятности начинались еще до пробуждения. Однако утро того дня, когда я проснулся в «Драгоценном покое великолепного странника», даже на общем фоне выглядело исключительно прекрасным – просто с учетом места действия и связанных с этим мрачных ожиданий.

Во-первых, меня разбудило благоухание цветов, дыма, горячего масла и пряностей. Пока я спал, на кухне успели растопить печи и заняться приготовлением еды, а на колченогом столике у моего изголовья откуда-то появился букет неказистых, но ароматных зеленых чайш, которые обильно растут на всем южном побережье Чирухты, прямо в песке, питаясь морской водой и птичьим пометом. Местные жители считают их сорняками и редко несут в дом, а вот к нам, в Ехо, чайши возят купцы, искушенные в древней ворожбе драххов и способные продлить жизнь сорванных цветов на все время долгого путешествия; нечего и говорить, что эти грешные чайши стоят у нас каких-то невероятных денег, но расхватывают их мгновенно, еще в порту. «И, – подумал я, вдыхая головокружительно свежий горьковатый аромат чайш, – понятно теперь почему».

Во-вторых, выяснилось, что утреннее солнце над Изамоном светит ничуть не хуже, чем над прочими, никем не проклятыми странами Мира, да и птицы здесь щебечут, не фальшивя, и если это не утешительная новость, то что тогда.

В-третьих, хозяин гостиницы, до глубины души потрясенный моим вчерашним подарком, прислал мне огромный чайник с травяным отваром, вполне пристойным на вкус, и такое количество восхитительных пирожков с индюшатиной и душистыми морскими яблоками, что их должно было хватить не только на завтрак, а до самой границы – даже если я буду жевать, не останавливаясь. Пожилой слуга с бездонными глазами разобиженного на все человечество поэта и голосом пронзительным, как у степной вороны, так громко вопил: «За завтрак не надо платить! Это подарок!», что под моими окнами начали потихоньку собираться прохожие. К счастью, стекла были такие грязные, что даже занавески не пришлось опускать. Во всем есть свои преимущества.

В-четвертых… А в-четвертых, я, конечно же, занимаюсь сейчас полной ерундой, пытаясь вспомнить и перечислить причины, по которым то утро было прекрасным. Словно недостаточно того факта, что мне предстояло прожить очередной день, и я понятия не имел, как он сложится, но знал, что будет по меньшей мере интересно. Этот прогноз еще ни разу меня не подводил.

Дальше все тоже складывалось прекрасно. Кузен Калуцирис объявился за пару часов до полудня, а для изамонского возницы, с которым вы договорились выезжать на рассвете, это дело небывалое. И штука даже не в том, что здешний народ любит поспать – а кто, скажите на милость, не любит? Просто в Изамоне считается, что вовремя приходят только рабы в далеком Куманском Халифате, да и то не все, а самые презренные. Местная прислуга – тоже люди подневольные, им деваться некуда, поэтому они редко опаздывают больше чем на час-полтора. Человек, чрезвычайно заинтересованный в деле, ради которого назначена встреча, но желающий сохранить элементарное достоинство, опаздывает хотя бы часа на три. А гордецы – то есть практически все поголовно – как минимум на полдня. Поэтому люди опытные стараются никогда не договариваться с изамонцами о встречах, а наводят справки о любимых трактирах своих деловых партнеров и как бы случайно застают их там за завтраком. А возниц нанимают прямо на улице, без предварительной договоренности, это только я оплошал. Но даже не успел толком на себя за это рассердиться – хваленый амобилер о полудюжине кристаллов появился перед входом в гостиницу, и возница в высокой шапке из потертого меха все той же горемычной чангайской лисы, чьи шкуры пошли на отделку сидений, объявил, что ради счастья и процветания великолепного кузена Мацуцы отвезет меня до границы всего за пять корон – при том, что некоторые хитрецы уже восемь драть не стесняются, да еще и по четыре пассажира сразу берут, обрекая бедняг весь день трястись в тесноте.

Эту байку я, кстати, еще в прошлый приезд неоднократно слышал. И всякий раз содрогался, хоть и понимал, что это всего лишь попытка выдать желаемое за действительное, облечь в слова великую изамонскую мечту, практически национальную идею – зарабатывать втрое больше, а делать при этом хотя бы вдвое меньше. В идеале же нам, грубым, эгоистичным чужестранцам, следовало бы просто отдавать деньги возницам, а потом добираться до границы пешком. Но на такую нашу деликатность даже в самых смелых мечтах уповать не приходится.

Однако я совершенно напрасно ворчу. Мне-то как раз повезло. Кузен Калуцирис оказался неплохим возницей, довольно молчаливым для изамонца. Даже цену за поездку по ходу дела не попытался увеличить, сетуя на внезапное ухудшение дороги, приведшее к мгновенному износу амобилера и, как следствие, непредвиденным расходам. Опытные путешественники советуют просто игнорировать подобные монологи; впрочем, некоторые специалисты утверждают, что стремительное движение сжатой в кулак руки позволяет значительно сократить время нытья возницы, которое, как ни крути, мешает любоваться окрестными пейзажами.

Но лично мне любоваться пейзажами никто не мешал. Потому что прочувствованная речь кузена Калуцириса о хитроумии, величии и необозримых богатствах его предков вполне могла быть приравнена к птичьему щебету, причем довольно мелодичному. Все познается в сравнении – если бы мне пришлось проделать этот путь, скажем, в обществе стаи птиц сыйсу, я бы остался куда менее доволен своей участью.

А так прибыл на границу, натурально сияя от согласия с происходящим. Что оказалось весьма кстати – солнце как раз скрылось за горными вершинами, и начались сумерки.

На прощание я подарил вознице бутылку осского аша из своих запасов. Очень хотелось сделать приятное этому бедняге, который, несмотря на древнее проклятие, был если не милым, то вполне сносным человеком. Сказал бы мне кто перед отъездом, что я стану изамонцам подарки раздавать, причем не из прагматических соображений, а от чистого сердца, – у меня наверняка появился бы наконец шанс понять, что чувствуют люди, когда не просто смеются, а саркастически хохочут.

Ужасно все-таки это интересно – как непредсказуема жизнь и сколько у нее в запасе удивительных фокусов, чтобы чуть ли не ежедневно разрушать наши ожидания, в том числе наихудшие. За что ей огромное спасибо.

Граница между Изамоном и Тубуром – очень смешное место. Еще несколько столетий назад изамонцы ее сторожили – не то чтобы всерьез опасаясь вторжения чужестранцев, но полагая, что за удовольствие въехать в их чудесную страну вполне можно брать деньги. И за неизъяснимое счастье ее покинуть – тоже брать, причем втрое больше. Что-то они, получается, в ту пору о себе понимали, хотя, конечно, вряд ли откровенно формулировали.

В любом случае, обогатить казну пограничными поборами не удалось: через Изамон просто перестали ездить. А изоляция страны всегда приводит к упадку экономики, это даже я знаю, хоть и бросил изучать сей непростой предмет после первой же дюжины лекций. В конце концов стражников отправили в отставку, а многочисленные пограничные прилавки и приготовленные для денег гигантские каменные сундуки оставили, поленившись убирать.

Примерно тогда же на изамонско-тубурской границе появились манекены. Несколько сотен обычных портновских манекенов, ветхих, потемневших от времени и дождей. Никто в точности не знает, откуда они взялись.

Возможно, их поставили сами изамонцы, чтобы соседи, внушающие им суеверный страх, глядя вниз со своих горных вершин, думали, будто граница по-прежнему охраняется, и не планировали дружеских визитов на побережье. Хотя этого можно не опасаться, тубурцы – домоседы, каких свет не видывал.

Возможно, манекены – это просто шутка заезжих купцов. Наши торговцы, насколько я успел их изучить, веселые ребята и ради хорошей шутки вполне готовы пойти на дополнительные расходы и лишние хлопоты. Ради скверной – тем более.

А еще есть версия, что манекены просто приснились тубурцам, которые никогда в жизни не покидали своих селений, границу с Изамоном в глаза не видели, зато часто слышали, что она существует, и, вполне вероятно, представляют ее себе примерно вот так. Я пока слишком мало знаю о природе сновидений и не могу понять, возможно такое или нет, но сама по себе идея мне ужасно нравится. Поэтому для себя я выбрал считать правдой именно ее; спорить, впрочем, ни с кем не стану, пусть думают, что хотят.

Зато доподлинно известно, что наряды и украшения, превратившие приграничные манекены в настоящие пугала, – это уже дело наших рук. В смысле тех, кто ездит через эту границу. Почти каждый путешественник считает долгом внести свою лепту в общее творение – оставить горемычным стражам изамонской границы испорченную в дороге одежду и стоптавшиеся башмаки или облезлую меховую шапку – случайный боевой трофей, память о ночном визите в какой-нибудь «лучший гостеприимный трактир» Цакайсысы. Или просто яркую тряпку привязать, а если нет при себе лишнего хлама, сплести венок из полевых цветов, сунуть в деревянные руки суковатую палку, раскрасить лысую голову остатками тарунской краски для ногтей. Прибавьте к этому набор нехитрых колдовских трюков, которые с горем пополам удается осуществить вдалеке от Сердца Мира, учтите, что все более-менее приличные вещи растаскивают предприимчивые возницы из Цакайсысы, в благодарность сваливающие к ногам манекенов скопившийся за дорогу мусор, сделайте поправку на то, что это веселье тянется как минимум лет шестьсот, и тогда вы получите хотя бы приблизительное представление о том, как выглядит государственная граница между Изамоном и Тубуром. Страшный сон юного послушника Ордена Водяной Вороны, как говорила в подобных случаях мама; в детстве я понимал ее буквально и немного жалел, что этот Орден давным-давно прекратил существование. Думал: похоже, самые интересные сны доставались именно его послушникам, а теперь даже непонятно, куда за ними идти.

Но, став взрослым, я узнал правильный ответ. В Тубур, конечно, куда же еще.

Я помахал на прощание кузену Калуцирису, надел на ближайший манекен специально прихваченную из дома старую зимнюю маску в виде головы буривуха и пошел в Тубур.

…Примерно через час окончательно стемнело, даже луна скрылась не то за горизонтом, не то просто за тучами. Но для угуландца это не повод прерывать путь. Ночное зрение у нас отменное, тут нам повезло. Впрочем, даже если бы мне пришлось передвигаться на ощупь, вряд ли это меня остановило бы. После долгого дня, проведенного в амобилере, ходить пешком – огромное удовольствие, и отказываться от него нет дураков.

К тому же я надеялся заночевать примерно в дюжине миль от границы, в гостеприимном горном городке Соис Боис Эоисе, о котором слышал немало хорошего. В прошлый раз мы с приятелями туда не попали. Тогда наш путь пролегал из Тулана в Тарун, а оттуда – в Анбобайру, где мы порядком заплутали, даже мой нюх не помог – с непривычки я доверился местным ветрам, которые те еще шутники, дуют, как хотят, и запахи приносят, откуда вздумается; если и есть в их поведении какая-то логика, я ее не постиг. В итоге, вместо того чтобы вернуться прежним маршрутом, мы забрели на территорию Тубура, где присоединились к группе более опытных путешественников и отправились с ними кратчайшим путем в Изамон, соблазненные твердо обещанными местами на корабле, следующем прямо в Ехо. Я бы тогда еще поплутал с радостью, но дома ждали дела, близился учебный год, пропускать который мне не хотелось, и я отложил путешествие по Тубурским горам на неопределенное будущее. Я вообще легко откладываю на потом всякие желанные вещи; Хенна иногда говорит: «Ты живешь как бессмертный», – и она, конечно, права. Так уж меня воспитали; повзрослев, я как следует обдумал привитую мне концепцию и решил оставить все как есть – от добра добра не ищут.

А в Соис Боис Эоис я в тот вечер так и не попал. Не устал и не заблудился, напротив, слабые ароматы человеческого жилья уже щекотали мои ноздри, но куда сильней оказался запах приближающегося ливня. А с весенними ливнями в этой части Чирухты лучше не шутить. Утонуть в дождевых струях здесь – ну, не то чтобы самое обычное дело, но раз в несколько лет случается и особого удивления у местных жителей не вызывает.

Хорошо, что я заранее учуял грядущее бедствие, успел свернуть с тропы и отыскать отличную пещеру, вырубленную в скале специально для путников, застигнутых непогодой, – вход в нее был расположен на высоте моего роста, такую точно не затопит. Я завесил узкое входное отверстие непромокаемым плащом, забрался поглубже, вытряхнул из пригоршни несколько прихваченных с собой одеял, соорудил из них превосходную постель, устроился со всеми удобствами, и только тогда мир содрогнулся от грохота обрушившейся на него воды. Я много слышал о весенних ливнях в горах Чирухты, но даже вообразить не мог, как это бывает, – словно бы все воды Великого Средиземного моря одновременно обрушиваются на землю из гигантского небесного ведра. И рассказать не возьмусь, бессмысленно даже пытаться передать мои впечатления словами. Скажу только, что я был совершенно оглушен, почти ослеплен, не знаю, жив ли, но, безусловно, счастлив.

Весенние ливни очень непродолжительны – в противном случае вся Чирухта давным-давно оказалась бы под водой и говорить нам сейчас было бы не о чем. Буквально две минуты спустя грохот воды – не утих даже, а мгновенно оборвался, словно ее и правда лили на нас из ведра и теперь оно опустело. Но покидать гостеприимную пещеру я не собирался. Какой смысл? Все тропы сейчас временно превратились в бурные ручьи, а у меня тут уже расстелены одеяла, последние пирожки из «Драгоценного покоя великолепного странника» не так уж зачерствели, и если я открою бутылку осского аша, отсутствие кувшина с горячей камрой быстро перестанет меня печалить. Впрочем, камры-то в Чирухте все равно не допросишься, а если все-таки найдешь место, где ее варят, крупно пожалеешь: чем дальше от Сердца Мира, тем хуже становится ее вкус. Думаю, если бы какой-нибудь герой отважился приготовить камру в Арварохе, у него вышел бы самый опасный яд за всю историю алхимических экспериментов. А в Уандуке и Чирухте получается просто вполне безобидное рвотное зелье, но по доброй воле такое пить, конечно, не станешь.

Угревшись, я заснул, и мне приснилось, что в пещере вместе со мной от непогоды прячутся ветры – южный, дующий с моря, и северный, пришедший с тех самых гор, куда лежал мой путь. Они деликатно устроились у входа, чтобы не стеснять меня, свернулись клубками, как огромные прозрачные коты, и тихонько посвистывали – дышали.

Во сне я подумал – надо бы расспросить их о пропавшей леди Кегги Клегги, ветры часто знают больше, чем люди. Но мои соседи дремали, и я постеснялся их будить. Со мной такое и наяву часто случается.

Поэтому, проснувшись, я чувствовал себя растяпой. Такой шанс упустил! Правда, ветры мне просто приснились, не могли же они на самом деле ночевать в пещере, как заплутавшие в горах купцы. Но кто их знает, эти тубурские сны. Вполне может оказаться, что здесь, в стране сновидцев, они равносильны событиям, происходящим наяву. Я бы не удивился.

Чтобы положить конец душевным терзаниям, я послал зов начальству и покаялся. Сэр Джуффин очень развеселился. Сказал, что если по уму, то ругать меня за ошибку, совершенную во сне, следует там же. На прощание посоветовал срочно обзавестись дюжиной тубурских талисманов, охраняющих от кошмарных снов, – дескать, это единственный способ избежать его начальственного гнева. Словом, поговорив с шефом, я лишний раз убедился, что несколько минут смеха с утра отлично заменяют завтрак, до которого мне еще предстояло добраться.

…До Соиса, ближайшего из трех поселений, образующих городок Соис Боис Эоис, я шел часа полтора: дорога после давешнего дождя все еще никуда не годилась. И когда я наконец пришел, вид у меня был соответствующий, словно всю ночь с беспутными хлеххелами пьянствовал – босой, мокрый до нитки, в волосах трава, в карманах речной ил. Зато уж там вознаградил себя за все лишения сразу. Соис Боис Эоис – городок приграничный, и гостиниц там сколько душе угодно. В первой же для меня нашлась не только комната под крышей, благоухающая свежевыглаженным бельем, древесной стружкой и ташерскими благовониями, оставшимися, вероятно, от предыдущего жильца, но и ванная с подогретой водой, и целый котел горячего травяного супа, больше похожего на компот, и такая высоченная гора творожных блинов, что из схватки с ними вышел бы победителем разве только сэр Кофа, да и то есть у меня некоторые сомнения – при всем безграничном уважении к его могуществу.

Я заранее разрешил себе задержаться в Соис Боис Эоисе до следующего утра. Все равно меньше чем за сутки дорога не просохнет. Но, честно говоря, я бы и без ливня так поступил. Чувствовал, что мне сейчас требуется передышка, вернее, пауза – посидеть, помолчать, побродить по сонному городку, поглазеть по сторонам, разобраться, что здесь к чему. И, что самое важное, привыкнуть к новым запахам, потому что у меня уже голова кругом шла. Тубур, конечно, не иная реальность, а все-таки чужая страна, да еще и на другом материке. Здесь даже земля и вода пахнут иначе, о людях и травах уже не говорю, а ведь есть еще все остальное.

Поэтому я сказал хозяйке гостиницы, приветливой женщине средних лет, что останусь ночевать, разменял у нее корону Соединенного Королевства на целую пригоршню мелких тубурских монет зеленого металла и сразу же расплатился за завтрак. А то знаю я этих горцев, что в Тубуре, что в Анбобайре все одним миром мазаны, им вечно становится неловко называть клиентам большие, как им кажется, суммы, поэтому, если отложишь расчет до утра, чтобы расплатиться за все сразу, с тебя возьмут хорошо если половину настоящей цены – и без того ничтожной. Экономные путешественники с удовольствием этим пользуются, а мне стыдно, поэтому я стараюсь платить в несколько приемов, понемножку, а потом еще тщательно прячу чаевые, в надежде, что их обнаружат только через несколько дней, когда догонять меня с криком «Вы забыли у нас деньги!» будет уже поздно.

До полудня я провалялся в постели – не спал, а просто лежал, выгнав из головы все мысли. Такой отдых даже лучше, чем сон, жаль только, что редко удается его себе устроить. В результате я взбодрился настолько, что отправился на прогулку, да не по улице, а по городским крышам, перепрыгивая с одной на другую, благо дома в тубурских селениях ставят очень близко, намеренно теснятся, чтобы отнимать поменьше места у леса – такой уж тут деликатный народ. Ну, или леса строже и требовательнее, чем у нас в Хонхоне, кто их разберет.

Если бы мне взбрело в голову вот так среди бела дня гулять по крышам в Ехо, домовладельцы вряд ли стали бы возражать, чудаков у нас любят. Но зевак на улицах собралось бы видимо-невидимо. И, возможно, патрульные полицейские на пузыре Буурахри в конце концов заинтересовались бы моим поведением и принялись задавать вопросы – как я дошел до жизни такой и не требуется ли их помощь, чтобы спуститься на землю. Или даже спрашивать не стали бы, а просто сняли, пока не свалился, – это уж на кого нарвешься.

А жители Соис Боис Эоиса не обратили на мою выходку ни малейшего внимания. Ходит человек по крышам – ну и пусть себе, значит, ему так надо. А может, это и не человек вовсе, а соседский сон? Тем более не следует совать нос в чужие дела. И пялиться, распахнув рот, не стоит, разве только исподтишка деликатно покоситься, если очень уж интересно. «Хотя чем может быть интересна чужая прогулка по крышам? – спросит вас на этом месте любой тубурец. – Вот самому так пробежаться – еще куда ни шло».

Я, честно говоря, тоже так думаю.

Добравшись до окраины Соиса, я обнаружил, что крыши внезапно закончились, и был вынужден спуститься на землю, так что в Боис вошел уже по главной городской дороге.

Наверное, надо объяснить, как устроены тубурские города. Строго говоря, городов в нашем понимании там нет вовсе, только небольшие поселения. Однако иногда жители нескольких (чаще всего трех, потому что это число считается счастливым) соседствующих поселений решают, что им будет удобно и выгодно заключить союз. Возникшее в результате объединение считается городом. От прочих поселений город отличается размером, но никак не жизненным укладом. Только и разницы, что совет старейшин в городе один на всех, казна, которую собирают в складчину, чуть побогаче, чем у соседей, а ставни на окнах и общественные лавки для любителей подремать на улице выкрашены везде в один и тот же цвет, чтобы создавалось ощущение единого пространства. Если и есть еще какие-то отличия, я их не заметил.