Текст книги "Хроники Ехо (сборник)"

– Бесплатно ты, надо думать, любишь заниматься куда худшими пакостями, – огрызнулся я.

– Совершенно верно, – Чиффа просиял. – Приятно иметь дело с тем, кто тебя понимает! Даже жаль тебя так быстро отпускать. Но придется. Соберись, сейчас я открою дверь, ты отсюда выйдешь – и да хранят тебя Темные Магистры.

За дверью, вопреки его посулам, был устланный желтым ковром холл, через который мы вчера вошли в дом. Я решил, что это очередной дурацкий розыгрыш. Теперь, небось, всю дорогу будет мне грозить своим загадочным Хумгатом. Дескать, за следующим поворотом – уж непременно. Ах, нет? Ну, не беда, значит за воротами, или вон у того моста. Причем совершенно бескорыстно будет издеваться, я имею в виду, не с какой-то целью, как несколько минут назад, а ради собственного удовольствия, просто любит человек играть с огнем, знаю я эту породу.

Я презрительно пожал плечами и переступил порог.

Проще всего было бы сказать, что на меня обрушилась тьма, или, напротив, пролился ослепительный свет. И то, и другое, конечно, неправда, хотя обе версии в равной мере соответствуют моему самому первому впечатлению, вернее, предчувствию впечатления, которое всегда предваряет сообщения от органов зрения, слуха и прочих чувств, длится кратчайшую долю секунды и, конечно, почти никогда не осознается.

На самом деле для того, кто попал в Хумгат, нет ни света, ни тьмы, ни даже возможности рассуждать о них, равно, как нет возможности сказать – пусть даже самому себе – «да», или «нет», ибо всякое «да» и всякое «нет» рассыпаются на бесконечное число разнообразных возможностей, ни одна из которых не исключает все остальные. Присутствующий здесь сэр Макс, когда мы с ним обсуждали подобные вещи, обычно приходил в радостное возбуждение и начинал кричать, что он всегда был противником так называемой «бинарной логики». Что ж, ему виднее, а я не понимаю, как можно быть противником или сторонником идеи, которая лежит в самой основе твоего сознания. Можно лишь переживать моменты, когда эта животворная концепция вдруг изменяется. В такие моменты рушится все, и в первую очередь – ты сам; впрочем, то, что будет потом собрано из осколков, имеет все шансы как-нибудь объяснить себе, что является законным наследником, или даже естественным продолжением того, кто только что закончился.

Вообще, конечно, это очень сложная тема. Думаю, лет через сто – при условии, что я проживу их примерно так, как запланировал – я буду гораздо лучше подготовлен к такому разговору. К счастью, никто из присутствующих не нуждается в моих пояснениях. Скорее уж это вы могли бы дать мне дополнительные сведения о месте, или, точнее сказать, состоянии сознания, тела и рассудка, которое в одной более-менее известной мне традиции называют «Хумгат», а в другой – «Коридор между Мирами».

Что же касается меня, попав в Хумгат, я тут же окончательно и бесповоротно обезумел от навалившегося на меня невыразимого ужаса. И в то же время – помните, что я говорил о бесчисленных возможностях, ни одна из которых не исключает все остальные? – так вот, в то же время я узнал, что такое подлинное спокойствие. Пока я умирал от страха, какая-то часть моего существа чувствовала себя в этой пустоте как дома и была совершенно счастлива, хотя мне было непросто понять, что это и есть счастье, до сих пор я представлял его себе, мягко говоря, несколько иначе.

Впрочем, вот я говорю по привычке: «я», «мне», – а речь-то о том, что никакого «меня» больше не было, мой внутренний голос превратился в нестройный хор, где каждая составляющая тянула свою партию. Прежнее мое безумие по сравнению с этим хаосом могло бы показаться вершиной душевного здоровья и здравого смысла. Единственное, что объединяло этих несносных крикунов – дикое, немилосердное, как боль желание выжить и совсем еще свежее воспоминание о том, как чужие пальцы сжимали сердце, а чужой голос твердил: «Дыши, твое дыхание – вопрос жизни и смерти, никогда еще у тебя не было более важного дела, чем это».

Предприняв судорожную попытку и внезапно обнаружив, что дышать здесь вполне возможно, мое тело пришло в неописуемый восторг; никогда, ни в какое иное занятие я не вкладывал столь самоотверженную страсть, как в те самые первые вдохи и выдохи. Тот осколок меня, который до сих пор оставался единственным оплотом спокойствия, взял на себя управление процессом; и ритм, и даже счет оказались ему подвластны, поэтому какое-то – не время, конечно, откуда в Хумгате время, – скажем так, какое-то число вдохов спустя дыхание мое стало ровным и размеренным, мускулы расслабились, и я с изумлением обнаружил, что источник безмерной силы и неописуемых наслаждений всегда был при мне. Я имею в виду, вообще всегда, по крайней мере, с рождения, хотя в Хумгате мне было совершенно ясно, что начала нет ни у чего и ни у кого, это сейчас я договорился с собой, что буду пока считать момент рождения своего рода точкой отсчета, потому что подчинить обыденную жизнь концепции вечности невозможно, да и, пожалуй, не нужно. Всему свое время и место.

Важно, что мальчик по имени Шурф Лонли-Локли утратил даже те жалкие крохи себя, что оставил ему Безумный Рыбник, который, в свою очередь, исчез, растворился в сияющей тьме моего молчания, так толком и не успев осознать, что случилось. Тем не менее, что-то от меня все-таки осталось, это существо пребывало неведомо где и как, посвятило вечность вдохам и выдохам, созерцало видения, куда менее отчетливые и внятные, чем младенческие сны, и постепенно заполняло меня. Именно этому выжившему спокойному и бесстрастному обломку меня досталось все – моя память, мое могущество и самый главный приз – возможность жить дальше, несмотря ни на что. Так родилась моя новая личность, – сказал бы я несколькими годами раньше. Так я подобрал себе идеальную маску, позволяющую выжить в любых обстоятельствах и способную защитить меня от чего угодно, то есть от смерти, от жизни и от себя самого, – говорю я теперь.

Кстати, кто именно говорит – это, конечно, тот еще вопрос. Но ответ на него, с вашего позволения, я сейчас формулировать не стану.

Личность ли, маска ли, которая возникла в результате моего пребывания в Хумгате, обязана своим рождением упорядоченному ритму дыхания. Неудивительно, что приверженность к порядку и внутренней дисциплине стала для этого существа – еще недавно я сказал бы «для меня» – не просто надежным фундаментом, но главным условием выживания. На самом деле это довольно просто объяснить и, надеюсь, понять – уж если вышло так, что тебе приходится нести огромную охапку поленьев, такую, что руками не обхватишь, следует приложить все усилия, чтобы каждое оставалось на своем месте, потому что, уронив одно полено, скорее всего, обрушишь всю гору. Или попробую иначе: «Если хаос – твоя подлинная природа, сосуд, в который он заключен, должен быть совершенным и надежно закупоренным», – так или примерно так сказал однажды по сходному поводу человек, который гораздо старше и мудрее меня.

В какой-то момент, как и предсказывал Чиффа, я понял, что могу покинуть Хумгат. Более того, в этот миг вдруг обнаружилось бесчисленное множество выходов. Кто путешествовал через Хумгат, знает: в сущности, это место – что-то вроде станции пересадки, оттуда можно попасть куда угодно, хоть в обитаемую реальность, хоть в смутный чужой сон; впрочем, как минимум, двое из присутствующих сами могли бы просветить меня в этом вопросе, вместо того, чтобы терпеливо выслушивать невежественный лепет новичка.

Но все эти внезапно открывшиеся возможности были для меня, так сказать, умозрительными. Прежде я бы, не раздумывая, очертя голову ринулся в неведомое, а теперь даже вопрос такой передо мной не стоял. Чувство долга, одно из великого множества полезных, но обременительных приобретений, призывало меня вернуться к человеку, которому я был обязан своим рождением, и расплатиться за услугу. Не буду вас обманывать, такое будущее представлялось мне тогда весьма безрадостным, но мое мнение больше не имело значения, во всяком случае, когда оно противоречило выполнению долга.

Моей искренней готовности увидеть Чиффу оказалось достаточно. Миг спустя после того, как решение было принято, вернее, осознано, я оказался в его прихожей, устланной желтым кеттарийским ковром. Подивился про себя – какое это, оказывается, удовольствие – чувствовать опору под ногами. Следующим немыслимым наслаждением оказалась возможность видеть, обонять и осязать. Желтый цвет ковра, шершавая стена, прохлада которой изумительно контрастировала с теплым воздухом помещения, запах свежей камры и каких-то неизвестных мне заморских специй – все это стало для меня пиршеством столь восхитительным, что я позволил себе несколько секунд промедления прежде, чем постучал в дверь гостиной.

– Шустрый какой! Давай, давай, заходи, – тут же откликнулся хозяин дома. – Ужасно интересно, что с тобой стало.

И я вошел.

– Очень мило с твоей стороны так быстро вернуться. Я только и успел, что выпить кувшин камры, даже погибать от любопытства еще не начал, отложил это удовольствие на потом, – Чиффа тараторил без остановки, но я его не столько слушал, сколько разглядывал.

Сложно сказать, что именно так поразило меня – то ли сам Кеттариец, то ли тот факт, что я приобрел способность видеть, вернее, всем телом ощущать внутренний ритм всякого живого существа, попавшего в поле моего зрения. В любом случае, одно другого стоило. Новый, совершенно никак не соотносящийся с моим прежним опытом, способ восприятия – и какой объект для изучения сразу попался мне на глаза!

Немного позже я понял, что от новой способности куда больше страданий, чем наслаждения – слишком уж часто объекты созерцания оказываются, мягко говоря, недостаточно совершенны, чтобы близкое знакомство с ними стало удовольствием. Но в первый раз мне, конечно, повезло.

Теперь я видел, вернее, ощущал всем телом, что за болтливостью, возбуждением, радушной физиономией гостеприимного хозяина дома и доброжелательной снисходительностью потенциального опекуна нет ни одного из перечисленных качеств. Но и обычного лукавого притворства там тоже не было – за всем этим скрывалось нечто гораздо большее, чем я мог вообразить; точнее, не «большее», а просто совсем иное, количественные категории в данном случае совершенно неуместны.

Я был настолько ошеломлен и сбит с толку, что решил, будто в этом существе нет вообще ничего человеческого. Я имею в виду, ничего такого, что укладывалось бы в рамки моих персональных представлений о человеческом. Конечно, не следует забывать, что я был в ту пору очень молод и неопытен, соответственно, и представления мои, о чем бы ни шла речь, были весьма ограничены. Тем не менее, это первое впечатление до сих пор имеет надо мной некоторую власть.

«Существо», с которым мне предстояло иметь дело, было бесконечно спокойным, ритм его дыхания умиротворял, как шум речного течения, но я загривком чувствовал исходящую от него опасность. Невозможно было находиться рядом с Кеттарийцем и не понимать, что его природа – природа хищника, Впрочем, этот хищник не был озабочен поисками добычи, в нем не было ни алчности, ни беспокойства, ни злости; строго говоря, он вообще ничем не был озабочен, зато испытывал ко всему – происходящему и не случившемуся, вероятному и несбыточному, настоящему, прошлому, будущему, вообще ко всему – холодный, но вполне деятельный интерес. Я, помню, подумал, что он вполне мог бы разобрать Мир на части только для того, чтобы понять, как тут все устроено, а потом аккуратно собрать – при условии, что у него не появится более интересного занятия.

– Я почему-то был уверен, что ты на дюжину дней там застрянешь, – тем временем, говорил Чиффа, – а то и вовсе на пару лет, в таких вопросах никогда заранее не знаешь, а ты – оп! – и готово. А тебе-то самому как показалось? Долго ты там был?

– Всегда, – ответил я. Немного подумал и добавил: – К сожалению, ответить на ваш вопрос более точно я не могу, поскольку мне показалось, что такой категории, как время, в Хумгате вовсе не существует.

– Правильно показалось. А с какого перепугу ты ко мне на «вы» обращаешься? Поначалу говорил «ты», насколько я помню. И я вроде не возражал. Что случилось-то?

– Местоимение «ты» уместно, когда полагаешь, будто обращаешься к младшему или равному, – объяснил я. – Совокупность ваших личных качеств, поступков и слов не оставляет мне возможности и дальше заблуждаться на сей счет. Поэтому обращение «вы» кажется мне более уместным.

Он почему-то обрадовался, вернее, сделал вид, что обрадовался, мне-то было совершенно очевидно, что никаких эмоций это существо по-прежнему не испытывает.

– Как и следовало ожидать, из тебя получилось настоящее чудовище. Как же это прекрасно, сэр Шурф! Нет, правда, лучше не придумаешь.

Я не понимал, зачем он шутит, кривляется и вообще ведет себя, как вполне обычный человек, возбужденный удачным завершением трудного дела. Некоторое время я молча это обдумывал, и, наконец, решился сказать:

– При мне не обязательно притворяться. Я вижу, как все обстоит на самом деле.

– А я вижу, что ты видишь, – Чиффа снова зачем-то улыбался до ушей. – Все видишь, но почти ничего пока не понимаешь. Не беда, понимание дело наживное. Понимания вне опыта вообще не бывает, вне опыта возможна только пустая болтовня. А пока просто поверь мне на слово: я не притворяюсь. По крайней мере, не ломаю комедию, чтобы обмануть тебя и всех остальных. Просто мне очень нравится казаться тем, чем я уже давно перестал быть, или вовсе никогда не был, я фиглярствую исключительно ради собственного удовольствия. И так хорошо выходит, что сам себе верю – почти всегда.

Я начал было анализировать услышанное, но быстро зашел в тупик и решил отложить размышления на потом, поскольку его тезис «понимания вне опыта не бывает», – показался мне чрезвычайно разумным. К тому же был у меня как минимум один вопрос, с которым не следовало тянуть.

– Можно поговорить с вами о деле?

– Нужно, – очень выразительно сказал он.

– Теперь я должен расплатиться. Я не знаю, что именно вы со мной проделали, но что-то очень важное. И, не сомневаюсь, чрезвычайно полезное. Назовите вашу цену.

– А цену я уже называл. Помнишь, я сказал, что мне нужна твоя жизнь? Так оно и есть.

Интересно, подумал я, что, ну что он – оно – это – собирается делать с моей жизнью? Ясно, что не съест, с едой так не возятся, даже очень хорошие повара. И сапоги свои он наверняка чистит самостоятельно, не из любви к физическому труду, конечно, а просто потому что твердо знает: никто никогда ничего не сделает лучше, чем он сам. Ну и зачем ему я, при таком-то раскладе?

После эффектной паузы Кеттариец продолжил:

– Я уже объяснял, да ты невнимательно слушал. Ладно, давай еще раз, с самого начала. Во-первых, я, конечно, не собираюсь делать тебя чем-то вроде слуги, или «послушника», как там у вас в Орденах принято. Мне не нужны слуги, да и ты слеплен из другого теста, что, собственно, к лучшему. Просто теперь будешь жить не так, как сочтешь нужным сам, а так, как сочту нужным я. Строго говоря, тебе повезло, потому что я дурного не присоветую. И – хорошая новость! – я не претендую на всю твою жизнь без остатка. У тебя неплохие шансы протянуть как минимум пару тысяч лет, если, конечно, не погибнешь послезавтра же в какой-нибудь дурацкой драке, но от этого вообще никто не застрахован, даже я. Не смотри на меня так, да, я тоже не застрахован, а как ты думал? Уверенность в собственной неуязвимости – не та роскошь, которую может позволить себе разумный человек, сколь бы велико ни было его могущество. Ясно тебе?

Я не знал, что и думать. Для меня было совершенно очевидно, что я имею дело с бессмертным, а он зачем-то прикидывался уязвимым существом. Это, выходит, он перед самим собой притворяется, чтобы не расслабляться? Интересные дела, подумал я. Интересные дела.

Надо сказать, новый способ мыслить, не позволяя чувствам туманить разум, очень мне понравился. Исключительно благородная разновидность наслаждения – вне зависимости от результата. Я хочу сказать, что даже если не получается решить поставленную задачу, удовольствие от процесса отчасти компенсирует неудачу.

– Давай условимся так, – тем временем, говорил Чиффа. – Обычный человек живет в среднем триста лет. Вот, пока тебе не исполнится триста, наш договор остается в силе. А потом живи как знаешь. Надеюсь, за это время я успею кое-чему тебя научить. Мой наставник возился со мной подольше, ну да ты, похоже, способный, должен все схватывать на лету.

– А вы?.. – начал было я, но прикусил язык.

– О, я – это был очень тяжелый случай. Очень. Но, как видишь, не безнадежный, – рассмеялся он. – Слушай, сэр Шурф, ты все-таки прекращай смотреть на меня, как на живое божество. Теоретически, ты даже знать бы не должен, что это такое. Идея божества совершенно чужда сознанию, сформированному культурой поздней эпохи Орденов. И хвала Магистрам.

– Почему это – не должен знать?

Меня заставила возразить любовь к точности, а вовсе не желание блеснуть эрудицией, хотя знать больше, чем положено среднестатистическому представителю твоего поколения, и демонстрировать это при случае подходящему собеседнику, конечно же, чрезвычайно приятно.

– «Божество», – сказал я, – знакомый мне термин. И осмелюсь предположить, что понятный, по крайней мере, отчасти. Я читал кое-что о культе Мертвого Бога в Арварохе[41]41
  Арварох – четвертый материк Мира, удаленный от соседствующих друг с другом Чирухты, Хонхоны и Уандука на очень большое расстояние. Контакты Арвароха с остальными государствами сведены к минимуму, известно о нем немного, но и этого достаточно, чтобы полагать Арварох причудливым и чрезвычайно опасным местом, а его обитателей – эксцентричными варварами.


[Закрыть]. Давно, еще в детстве. Идея о наличии сверхмогущественного существа, которое по какой-то причине заинтересовано в контактах с людьми, показалась мне маловероятной, но впечатляющей. Я и потом, повзрослев, много об этом думал. И, по правде говоря, именно в нечто подобное я рассчитывал превратиться, осушив Орденские аквариумы. Но получилось совсем иначе.

– Оно, поверь мне, к лучшему, – вздохнул Кеттариец. – И заруби на носу раз и навсегда: я тоже не божество. Удивительное совпадение, не правда ли? Я, что бы ты об этом ни думал, родился когда-то у обычной живой женщины, которая делила кров и постель с беспутным охотником на горных лисиц. А ты имеешь удовольствие наблюдать результат долгих и – это очень важно – радостных усилий. Меня изменила Истинная магия, и тебя изменит, будь покоен, она на всех действует примерно одинаково… Ну а теперь-то ты чего на меня так уставился? Хочешь сказать, впервые слышишь такое словосочетание? Неужели даже в книжках об Истинной магии не читал? Странно, это не та тайна, из которой хоть когда-нибудь делали секрет.

– Читал, конечно. И слышал не раз. Проблема в том, что сведения, которыми я обладаю, крайне противоречивы. У нас в Ордене вообще считалось, что так называемая «Истинная магия» – придворная выдумка эпохи Короля Мёнина. Дескать, надо было как-то объяснять народу эксцентричные выходки молодого монарха, и тогда пустили слух, будто он занимается каким-то хитроумным, никому больше не доступным колдовством, от которого у практикующего временно мутится разум, а мир вокруг него превращается в хаос.

– Вот, кстати, именно этой версии я не слышал никогда, – оживился мой собеседник. – До чего только не додумаются люди, когда берутся рассуждать о том, чего не знают! Ну-ка, ну-ка, а что ты еще слышал об Истинной магии? За байки буду платить камрой и едой, соглашайся, мой тебе совет.

– Спасибо, от еды не откажусь, но рассказывать мне толком нечего. Разве вот, я читал в одной книге, названия и автора которой не знаю, поскольку у нее была оторвана обложка, будто некоторые безумные маги древности высокомерно отказывались использовать для колдовства силу Сердца Мира, ограничивались собственными внутренними ресурсами, соответственно, очень быстро истощались и умирали молодыми… Это действительно настолько смешно?

Чиффа ржал так, что посуда на столе плясала.

– Да, действительно очень смешно, – успокоившись, сказал он. – Извини. Собственно, я смеюсь не над тобой, а над автором труда, который ты столь любезно цитируешь. С тебя-то какой спрос, читал, что под руку подвернулось. Ладно, если звуки смеха тебе теперь ненавистны, буду вести себя более сдержано.

– Да нет, вовсе не ненавистны. Просто я так и не понял, что тут смешного.

– А вот что. На самом деле сила практикующего Истинную магию не истощается, а, напротив, возрастает с каждым днем. Интересно все-таки, кто был автор этой твоей книжицы? Просто невежественный дурак или сбрендивший адепт Истинной магии из начинающих решил схитрить, отпугнуть любопытствующих и сохранить тайну, которая, честно говоря, распрекрасно сама себя бережет, без посторонней помощи, поскольку людей, способных к Истинной магии, раз, два – и обчелся… Ну, хорошо, не «раз, два», а раз, два, три, четыре, пять, ладно, пусть даже пять дюжин на все Соединенное Королевство – считай, почти никого. Причем, что забавно, основы-то может освоить практически каждый, а вот дальше способны идти только единицы. Хумгат далеко не всякого принимает. Впрочем, неважно. Лучше рассказывай, что еще ты знаешь?

Мне не хотелось продолжать. И так ясно, к чему он ведет. В финале будет сделан следующий вывод: все, что я до сих пор слышал и читал об Истинной магии, не соответствует действительности. Вероятно, так оно и есть. Ну и зачем тратить время на пересказ недостоверных сведений? Поэтому я пожал плечами.

– В сущности, больше ничего интересного. Я бы предпочел послушать, что скажете вы.

– Ну вот, посмотрите на него, каков хитрец! Еду получил, а развлекать меня отказывается, – ухмыльнулся Кеттариец.

Но я, конечно, понял, что ему вовсе не жаль еды, просто такая у человека манера выражаться.

– Кардинальное отличие Истинной магии от традиционной, изучению которой ты посвятил свою жизнь, состоит вот в чем, – сказал он. – Угуландская Очевидная магия – грубое насилие над реальностью, тогда как Истинная магия – исполнение ее тайных, невысказанных желаний. И вот еще что. В этой твоей безымянной книжице было, как минимум одно высказывание, вполне соответствующее реальному положению дел. Практикующий Истинную магию действительно не использует силу Сердца Мира. Мы черпаем ее из иного источника, вернее – отовсюду. Этой силой пронизано все существующее – заметь, не только живое, вернее, не только то, что мы привыкли считать живым. И вот восхитительный парадокс – чем больше ее берешь, тем больше становится, а когда не берешь вовсе – плохо дело. Город, где никто никогда не практиковал Истинную магию – унылое место. Но таких, хвала Магистрам, почти нет. Везде что-нибудь да происходит, хоть изредка, да находятся умельцы. Некоторые мои коллеги, охочие до добрых дел, время от времени совершают путешествия, своего рода паломничества по разным городам Мира, специально, чтобы немного поколдовать, это все равно, что распахнуть окно, впустить в дом свежий ветер. Я бы и сам с удовольствием проводил время таким образом, да занят пока… Думаю, кстати, тебе должно очень понравиться, что нам вовсе не обязательно безвылазно сидеть в Ехо. Можно с равным успехом колдовать здесь, в Кеттари, в Графстве Хотта, в Куманском Халифате – да хоть в Арварохе.

– Да, звучит привлекательно, – согласился я.

Теоретически, я бы должен был от радости на потолке плясать: подумать только, самые смелые мои мечты вдруг начали осуществляться. Сперва мне посулили почти бесконечно долгую жизнь, теперь обещают доступ к неограниченному могуществу и причастность к увлекательным тайнам. Но я лишь вполне равнодушно отметил сей факт, а потом задумался над вопросом: исполнение заветного желания после того, как оно утратило остроту и актуальность – что это, мой частный случай или некое общее правило, которое следует запомнить и взять на вооружение?

– Забавно вот что, – продолжал, тем временем, Чиффа. – Многие нынешние колдуны знакомы с азами Истинной магии; при этом они редко понимают, что именно делают. Вот, скажем, искусство Темного Пути изначально было первым из большого комплекса упражнений, постепенно подготавливающих новичка к путешествию через Хумгат, а теперь считается совершенно самодостаточным действием, причем чуть ли не венцом магического искусства. Большинство колдунов, обученных практике Темного Пути, даже не подозревают, что таким образом приобщились к Истинной магии, в существование и, тем более, пользу которой приучены не верить… Смешно действительно. Кстати, а вас в Ордене не учили ходить Темным Путем?

Я помотал головой.

– Увы, нет. Наш Великий Магистр почему-то полагал, будто регулярное использование Темного Пути наносит вред здоровью. Почти одновременно со мной в Орден поступил мальчик, мой ровесник, который каким-то образом этому научился – еще дома, я имею в виду. Кто-то из взрослых показал, вероятно; впрочем, я его не расспрашивал. Так вот, я-то думал, этого умника теперь будут хвалить и ставить всем в пример, он, надо понимать, и сам так думал, но когда все открылось, с ним проводили беседы, уговаривали не тратить время и силы на эту практику, еще и заставили принести клятву, что не станет учить остальных. Я, собственно, почему запомнил эту историю – сам хотел у него научиться, но из этого так ничего и не вышло, все-таки серьезная клятва, из тех, что захочешь – не нарушишь. Меня это, помню, взбесило – все прекрасно знали, что адепты многих других Орденов умеют прокладывать Темный Путь, и ничего им не делается, кроме пользы и удовольствия. Впрочем, я увлекся.

– Ничего, мне интересно. Я же практически ничего не знаю о том, как и чему обучают людей в Орденах. С наставниками тебе, конечно, не слишком повезло; с другой стороны, ты бы все равно нигде не получил бы нужных знаний и соответствующей подготовки. С тех пор, как Маба распустил Орден Часов Попятного Времени, а Хонна – Орден Потаенной Травы, вообще никого путного не осталось.

– А Орден Водяной Вороны? – осторожно спросил я.

– А что Орден Водяной Вороны? Лойсо, конечно, гений. И собрал вокруг себя почти исключительно гениев. А толку-то? Лойсо – баловень Сердца Мира, как все выпускники Высокой Школы Холоми; впрочем, из этой блестящей компании он – лучший. Неудивительно, что ему до Истинной магии никакого дела не было, пока пару дюжин лет назад до него вдруг не дошло, что Сердце Мира не вечно, а сам Мир – не единственное обитаемое место во Вселенной. Вот тогда Лойсо всполошился и начал всерьез изучать Истинную магию, причем самостоятельно, без наставника, а это усложняет дело, будь ты хоть дюжину раз гений.

Я впервые слышал, чтобы кто-то вот так запросто, без страха, почтения и ненависти, а с симпатией и даже сочувствием говорил о Великом Магистре Ордена Водяной Вороны, который был в ту пору настоящим кошмаром для столичных колдунов, в точности как я сам для местных лавочников и трактирщиков. И это тоже было – не то чтобы удивительно, но интересно. Очень интересно, с чего бы оно так. Но расспрашивать я не стал.

– Я мог бы рассказывать тебе об Истинной магии сутки напролет, – сказал Кеттариец. – Причем с удовольствием. Поговорить я, как ты уже заметил, люблю. Но это совершенно бессмысленно. Все, что тебе следует знать – у тебя есть изрядные способности к этому восхитительному ремеслу. Повезло, что тут еще скажешь. А все остальное будешь узнавать по ходу дела. Хотя поначалу тебе, возможно, покажется, что я уделяю слишком мало внимания твоему обучению и слишком много – текущей работе. В сущности, именно так оно, скорее всего, и будет, но тут уж ничего не попишешь – такие времена.

– А что за работа? – спросил я.

– Не прикидывайся. Прекрасно ты знаешь, что у меня за работа. Охочусь за головами одних рехнувшихся колдунов по просьбе других рехнувшихся колдунов, на которых, хвала Магистрам, рано или поздно находится свой заказчик, очередной рехнувшийся колдун. Впрочем, вменяемые тоже попадаются. Но редко. Их я стараюсь по возможности беречь.

Уж не знаю, что я ожидал услышать. Но был разочарован.

– То есть вы действительно просто наемный убийца? Я имею в виду, за этим больше ничего не стоит?

– Почему же не стоит, – ухмыльнулся он. – Еще как стоит. И лежит. И висит, причем на волоске висит, по правде говоря.

– Не понимаю, – сказал я твердо.

– Да, я помню, ты не любишь не понимать. И что мне с тобой, таким замечательным, делать?

Кеттариец умолк и довольно долго о чем-то размышлял. Наконец снова заговорил.

– Я, честно говоря, не собирался с самого начала перекладывать на твои плечи этакую тяжесть. С другой стороны, почему бы и нет. Плечи у тебя, хвала Магистрам, крепкие. Особенно теперь. И вообще, не факт, что эта ноша покажется тебе тяжелой. Все люди разные.

Он достал из кармана курительную трубку и принялся набивать ее табаком. Но пауза, вопреки моим опасениям, была недолгой.

– Этот Мир, видишь ли, рушится, сэр Шурф. И, скорее всего, вскорости рухнет. Но небольшие шансы предотвратить катастрофу пока есть… Кстати, вот что. Если ты не станешь притворяться, будто думаешь, что я тебя обманываю, мы оба сэкономим кучу времени и сил. Но если ты все-таки очень не хочешь мне верить, ни в чем себе не отказывай. Я переживу.

– Да нет, почему же. Я знаю, вы меня не обманываете, – сказал я, потому что всем телом – сердцем, кожей, макушкой и позвоночником ощутил его серьезность и печаль. – И вряд ли просто повторяете чужие слова.

– Ну уж – чужие слова! В столь важных делах я не верю никому. Только себе. А конец Мира я видел собственными глазами.

Сделав столь ошеломляющее признание, Чиффа принялся возиться с трубкой. То ли табак у него и правда отсырел, то ли он просто давал мне время обработать информацию. Но я только и сумел спросить:

– Как это может быть?

– А вот так. Прошелся по Мосту Времени, полюбовался и вернулся домой, даже к обеду, помню, не опоздал. Ослепительное зрелище. Ничего более прекрасного, чем конец этого Мира я в жизни своей не видел. Но это тот редкий случай, когда красота события – недостаточно веская причина, чтобы позволить ему случиться… Да, я понимаю, у тебя куча вопросов, один другого сложнее. С твоего позволения, я пока не стану на них отвечать, даже выслушивать их не стану. Важно вот что: будущее пластично. Прошлое, впрочем, тоже, но к этой теме мы с тобой вернемся когда-нибудь потом. Сейчас нас интересует будущее, и у меня есть одна хорошая новость: неизбежности не существует. Всегда есть великое множество вариантов. Я видел наиболее вероятную, но не единственно возможную картину. Поэтому пока имеет смысл что-то делать.

Мы оба умолкли. Кеттариец курил свою трубку, а я пытался осознать услышанное. Теоретически новость должна была меня ошеломить. Не огорчить, не испугать, а именно огорошить, превратить в безмолвный, недвижный столб, лишить на время способности рассуждать, но этого не произошло. Я только отметил про себя, что мне сейчас, по идее, положено испытать глубочайшее потрясение, а потом – прийти в себя и сообразить, что мне же теперь, в случае чего, есть куда удрать. Я ведь уже был в Хумгате и наверняка смогу оказаться там снова, если понадобится, выбрать любую прекрасную чужую реальность и позволить ей захватить меня целиком, а значит, избежать всеобщей прискорбной участи – именно то, чего я всю жизнь хотел! Тут мне полагалось бы возликовать. Но и этого не случилось. Пришлось довольствоваться составлением списка эмоций, подобающих в данной ситуации, сами они так меня и не посетили, хотя я добросовестно старался почувствовать хоть что-то, пока не понял, что это безнадежное дело. Лучше уж воспользоваться возможностью здраво рассуждать, которая, хвала Магистрам, в кои-то веки была при мне.