Текст книги "Хроники Ехо (сборник)"

Именно это со мной и случилось. Теоретически я понимал, что от ужаса должен пребывать на пороге смерти, а на практике с трудом сдерживал смех – явно не тот эффект, ради которого все затевалось.

– Ты прав, – будничным тоном сказал сэр Джуффин. – Вид у меня совершенно неуместный. Явный перебор. И совсем не то, что требуется в данных обстоятельствах. Надо было скорчить умильную рожу доброго дядюшки и ласково проворковать, что таким болванам, как ты, не место в Тайном Сыске. Вот тогда бы тебя проняло.

Еще бы. Мне, собственно, одной этой фразы с лихвой хватило, чтобы захлебнуться отчаянием, как холодной речной водой, камнем пойти ко дну и выплыть, только вспомнив, что это – просто сон. Наяву меня вроде бы пока никто со службы не гонит, а значит, погибать не обязательно.

– Если ты до сих пор не понял, что твои здешние сновидения – много больше, чем просто пустые сны, ты еще худший болван, чем я думал, – устало сказал сэр Джуффин.

Выглядел он теперь вполне обычно, только алое пламя все еще плясало на лице, старательно символизируя начальственный гнев, который шеф по-прежнему не трудился испытывать. Вместо гнева его переполняло гораздо более неприятное для меня чувство – разочарование. Оно было похоже на копоть, скопившуюся в районе прозрачного лба.

Я открыл было рот, чтобы сказать: я же здесь всего сутки, погодите, дайте время разобраться, – но не успел.

– Все ты прекрасно знаешь, – рявкнул Джуффин. – И о Тубурских горах, и о своих снах. Но почему-то продолжаешь притворяться болваном. Ладно бы передо мной – перед собой. Впрочем, догадываюсь почему. Ты вбил себе в голову, будто болванам легче живется. В каком-то смысле так оно и есть. Быть щепкой, скачущей по волнам, определенно проще, чем морем, которое ее несет. Но при этом море – всемогущая стихия, а щепка совершенно беспомощна. Ты бы уж определился, чего на самом деле хочешь. Щепка ты или море, сэр Нумминорих? Вот в чем вопрос. Как скажешь, так и будет.

Я снова открыл рот, собираясь ответить, что не хочу быть ни тем ни другим – в смысле не хочу превращаться ни в море, ни тем более в щепку. Во сне я обычно очень прямолинеен и совсем не понимаю метафор, хоть и трудно в это поверить сейчас, наяву.

К счастью, сэр Джуффин снова не дал мне высказаться. А то «болван», пожалуй, показался бы ему слишком мягким определением.

– Почему ты не поговорил с ветрами? – сурово спросил он.

И я, конечно, сразу понял, о чем речь.

Сперва я хотел сказать – но это же был просто сон. Сведения, полученные во сне, не могут пригодиться наяву. Зачем ради них хлопотать?

– Чушь, – отмахнулся сэр Джуффин. – Глупое, недостойное вранье.

Я почувствовал, что шеф близок к тому, чтобы вспомнить, каково это – сердиться по-настоящему. Но все-таки передумал.

– В тот момент ты знал цену своему сновидению, – уже спокойно сказал он. – Прекрасно все понимал. Твое желание расспросить ветры про Кегги Клегги было не просто удачным решением, но естественной, единственно возможной реакцией на происходящее. И все-таки ты промолчал. Почему?

Я наконец смог ответить ему не мысленно, а вслух:

– Просто постеснялся их беспокоить.

– А вот это правда, – согласился сэр Джуффин. – Самая страшная из всех правд о тебе.

Я был совсем сбит с толку. Ничего такого уж страшного я в застенчивости не видел – ни наяву, ни тем более во сне. И никакого особого вреда от нее до сих пор не было. Вроде бы. Или?..

– Застенчивость – это просто один из способов нравиться другим людям, – сказал шеф. – Точнее, защититься от их неприязни. Не мешать, не раздражать, не навязывать себя. Быть комфортным и незаметным. Вполне разумное поведение в детстве, когда ты слаб и зависишь от других. Взрослому оно не к лицу. А для могущественного человека – немыслимо. Если так уж приспичило срочно всем понравиться, пускай в ход обаяние. При должном подходе оно может стать оружием столь совершенным, что даже убивать никого не понадобится – вообще никогда, прикинь.

Но я-то не могущественный человек. Просто хороший нюхач, – хотел сказать я. Но не успел.

– Достаточно того, что ты взрослый, – отрезал сэр Джуффин. – Взрослый человек, служащий Тайного Сыска, действующий по моему заданию и личной просьбе короля. И, как выяснилось, очень удачливый сновидец. В первую же ночь, проведенную в Тубуре, ты получил прекрасный шанс выяснить местонахождение пропавшей леди. И благополучно этот шанс прохлопал. Причем не потому, что глуп и ничего не понял, – это как раз было бы простительно, все мы время от времени становимся изумительными дураками. Но ты не таков. Сразу смекнул, что ветры могут знать гораздо больше, чем люди. А все равно промолчал, как мальчишка, у которого всего-то забот – выпросить конфету или продолжать застенчиво сидеть под столом, где привык прятаться, когда приходят гости.

– Просто я никогда прежде не имел дела с ветрами, – сказал я. – Тем более с тубурскими. Я же понятия не имею, какие у них обычаи. Чего ветры ждут от людей? Какое поведение они считают нормальным, чем их можно рассердить? Как себя вести, чтобы с ними не рассориться?

– Разумный подход, – неожиданно согласился сэр Джуффин. И тут же яростно перебил сам себя: – Но в твоем случае он никуда не годится. Потому что это ветры должны беспокоиться, как бы с тобой не рассориться. А любой взрослый – трепетать при мысли, что будет с ним, если ты не захочешь брать его конфету. Твоя забота – не стараться нравиться всем подряд, а решать, нравятся ли они тебе. Это вопрос не амбиций, а личной силы. И если ты этого до сих пор не понял, сэр Нумминорих, ты действительно болван, каких поискать. Феерический. Феноменальный. И я тоже – поскольку теряю тут с тобой время. Но мою ошибку, хвала Магистрам, исправить несложно.

С этими словами он исчез, и я остался один. Неизвестно где, вернее, вовсе нигде. Даже не в пустоте, потому что пустота – это все-таки вполне понятная и очевидная штука, если уж окажешься в ней, ни с чем не перепутаешь. Но тут не было и ее. Дело, видимо, в том, что ничего, кроме сердитого сэра Джуффина, мне не приснилось. И теперь, когда он исчез, я остался один посреди сна без сновидений, как последний дурак. Один выход – проснуться, чем скорее, тем лучше.

Подумав об этом, я открыл глаза и обнаружил, что лежу на узкой кровати в гостиничной комнате под крышей, лицом к распахнутому окну. Теплый южный ветер приготовил мне на завтрак запахи морской воды, мокрой травы и еще нераспустившихся сладких цветов, а над вершинами далеких гор вот прямо сейчас поднималось солнце, огненное и одновременно зеленое, словно в нем, как в далеком зеркале, отразились кроны здешних лесов. Никогда – ни прежде, ни после – не видел подобного эффекта. И понятия не имею, чем он был обусловлен.

А на постели рядом с моей подушкой лежала конфета. Круглая конфета из ярко-красного суммонийского шоколада, под тонким слоем которого светилась начинка. Такие даже в Эпоху Орденов были большой редкостью – чтобы заставить еду светиться, не испортив при этом ее вкус, требуется Черная магия, если не ошибаюсь, шестьдесят восьмой ступени, а настолько умелых колдунов среди столичных поваров раз, два и обчелся.

Я такие конфеты, кажется, только однажды и видел, в витрине кондитерской Зойо Утсойго, когда мама отправилась в Старый Город по какому-то неотложному делу и взяла меня с собой. Глядел тогда на эти сияющие шоколадки, как зачарованный. И не то что постеснялся попросить, а вообще не сообразил, что такая потрясающая штука может стать моей собственностью – хотя бы теоретически. Думал, увидеть ее – и есть самая большая удача, чего еще желать.

Некоторое время я тупо смотрел на светящуюся конфету, силясь сообразить, откуда она взялась. По всему выходило, что ниоткуда, потому что ничего похожего на запах человека, который принес гостинец, или хотя бы помещения, где конфета прежде лежала, я так и не учуял. Наконец махнул рукой на попытки разобраться, положил конфету в рот и принялся жевать, старательно отслеживая все нюансы вкуса. Хотя, честно говоря, нечего там было отслеживать. Шоколад как шоколад, да еще и слишком долго пролежавший в самой обычной, не подходящей для хранения волшебной еды коробке.

А все равно чудо.

После такого даже зов сэру Джуффину посылать не очень страшно. Хоть и не люблю я беспокоить людей на рассвете. Но мало ли чего я не люблю.

Первый вопрос я придумал, пока жевал конфету. И был так доволен четкостью формулировки, что задал его, не поздоровавшись:

«Это был мой сон или все-таки ваш?»

«Чего? – изумленно спросил сэр Джуффин Халли. – Ты о чем? Что у тебя там случилось?»

Похоже, я его действительно разбудил. Но что сделано, то сделано.

«Вы мне всю ночь снились, – напомнил я. – Но я так и не понял, какие выводы из этого следует сделать».

«Всю ночь, говоришь? Ну надо же. Если бы я был юной девицей, побился бы об заклад, что ты в меня влюблен. А так даже и не знаю, что подумать».

«Я тоже не знаю, что думать, – согласился я. – Даже не уверен, что все еще служу в Тайном Сыске. Вообще-то официально вы меня так и не выгнали. Но, по-моему, к тому шло».

«Так, – сказал шеф. – Я уже понял, что тебе приснился кошмар с моим участием. Но все же хотелось бы пикантных подробностей. Потому что лично я провел эту ночь на Темной Стороне, вернулся домой всего полчаса назад, даже задремать толком не успел. То есть, если ты думаешь, будто нам приснился один сон на двоих, имей в виду, у меня железное алиби».

«Грешные Магистры, как же это хорошо!» – выдохнул я.

И теперь уже с легким сердцем пересказал ему свой сон, стараясь не упустить ни единой подробности.

Кстати, ближе к финалу моего выступления Безмолвная связь с сэром Джуффином пропала. Словно он внезапно переместился в какую-нибудь иную реальность или просто в Холоми зашел. Я совершенно растерялся. Но несколько минут спустя шеф объявился и принес извинения:

«Прости, сэр Нумминорих. Я не нарочно. Не хотел тебя пугать. В молодости я часто проваливался на Темную Сторону от смеха. Просто не мог держать себя в руках. Но в конце концов научился. Думал, с неконтролируемыми путешествиями покончено раз и навсегда, а тут вдруг снова попался, как мальчишка. Впрочем, это вполне простительно: давненько я так не хохотал, как сегодня. Сделал ты мне подарок. Спасибо тебе».

«Вряд ли тут есть моя заслуга, – честно сказал я. – Этот сон про вас сам мне приснился, я для этого и пальцем не пошевелил. Потому что, во-первых, я не Сонный Наездник, чтобы самому сочинять себе сны. А во-вторых, такого я бы просто не выдумал».

«Пожалуй, – поразмыслив, согласился сэр Джуффин. – Я бы и сам не выдумал. Прозрачное тело, вода и пламя, искры изо рта! И вся эта немыслимая красота ругается, как генерал Бубута, хорошо хоть без сортиров обошлось. Досадно, что этот кошмар приснился тебе, а не мне, причем лет двести назад. В Эпоху Орденов цены бы такому прекрасному облику не было, а теперь – разве только на карнавал… Одного не пойму – почему ты решил, будто я по собственной воле тебе в таком виде приснился? Неужели ждал от меня чего-то подобного? Вроде бы не мой стиль».

«Не ваш. Но вчера утром вы как раз пошутили, что за оплошность, допущенную во сне, ругать следует там же. Так что было бы логично…»

«Еще как логично, – подтвердил шеф. – Скажу тебе больше, сэр Нумминорих, именно так я и поступил бы, будь ты не просто одним из служащих Тайного Сыска, а моим учеником. И сказал бы тебе примерно то же самое. Только, конечно, совсем в других выражениях. Ни пламенем сверкать, ни обзываться не стал бы. О серьезных вещах так не разговаривают. Тем более во сне».

«То есть по сути все верно? – огорчился я. – Я действительно такой феноменальный болван? И упустил шанс найти Кегги Клегги? И теперь ничего не исправишь?»

«Ну, я бы не стал так драматизировать. Все верно, но лишь отчасти. С другим, так сказать, оттенком значения. Что касается леди Кегги Клегги, ветры, безусловно, могли бы подсказать, где ее искать. Но лишь в том случае, если она, к примеру, заблудилась в лесу. Или утонула в реке. Или зачем-то спряталась от людей в укромной пещере. Или – давай будем оптимистами! – влюбилась в красивого Мастера Снов и, плюнув на все, удалилась в его ветхую лачугу на неприступной вершине какой-нибудь далекой горы. А все это, честно говоря, маловероятно. Но на твоем месте я бы все равно локти грыз, что не решился завязать разговор. Такая удивительная возможность! Я вон сколько столетий на свете прожил, и не сказать, что совсем уж бездарно тратил время, но в одной пещере с ветрами пока ни разу не ночевал – ни во сне, ни наяву».

«Ясно, – вздохнул я. – И со всем остальным обстоит примерно так же? В смысле я дурак, но не настолько, чтобы немедленно застрелиться?»

«Вот именно, – обрадовался шеф. – Точнее не скажешь. Зря все-таки мой двойник столь настойчиво обзывал тебя болваном. Ты совсем из другого теста».

«Спасибо», – вежливо сказал я.

Вообще-то, я уже привык к тому, что сэр Джуффин Халли охотно хвалит своих сотрудников, ему только повод дай. Причем чаще всего по пустякам. Дразнится он так, что ли? Но после давешнего сна выслушивать его комплименты было по-настоящему приятно. Просто по контрасту.

«Не за что, – жизнерадостно откликнулся шеф. – На этой оптимистической ноте предлагаю свернуть разговор о твоих чудесных сновидениях. Потому что у меня тут свои в очередь выстроились, требуют внимания. А у меня совещание в полдень. То есть уже через несколько часов – что хочешь, то и делай».

Я ужасно смутился. Признался же человек сразу, что спать еще не ложился, а я ему голову морочу, не отпускаю отдыхать. Хотя разговор совсем не срочный, вполне можно было отложить его до вечера или вовсе до завтра.

Собирался рассыпаться в извинениях и распрощаться, но вместо этого – словно бы назло сияющему грубияну из сна, потешавшемуся над моей застенчивостью, – торопливо сказал:

«Только еще одна штука. Можно прямо сейчас? Мне очень важно».

«Если важно, выкладывай».

Безмолвная речь практически не передает интонаций, но мне до сих пор кажется, что он тогда здорово удивился.

«Этот ваш двойник, который мне снился, говорил, что вопрос в том, кто я – щепка, подхваченная морской волной, или море, которое ее несет. Дескать, я сам должен это решить».

«Ну и?» – нетерпеливо спросил шеф.

«Я решил, что я – ни то ни другое. А что-нибудь еще. Например, проплывающий мимо корабль. Или глубоководная рыба. Или ветер, дующий со стороны Лумукитана. Или завтрашний дождь, который пока спит в своей туче и не знает, что когда-нибудь прольется и смешается с морской водой. Или вообще весь мир, где есть место и морю, и щепке, и ветрам, и кораблям, и всему остальному. Зачем выбирать что-то одно?»

«Это очень хороший ответ на вопрос, который я непременно задал бы тебе, если бы ты был моим учеником, – мягко сказал сэр Джуффин. – На мой взгляд, чересчур романтический, зато верный. Я понял тебя, сэр Нумминорих. Если когда-нибудь поймаю негодяя, который, прикинувшись мной, пугает во сне моих сотрудников, непременно передам ему твои слова. Ты же об этом хотел меня попросить?»

«Конечно. – Я обрадовался, что он так правильно все понимает. – Поэтому и торопился. Подумал: а вдруг вы поймаете его прямо сегодня? Тогда лучше не тянуть».

«Ты очень по-дурацки все себе представляешь, – заметил шеф. – Но поступаешь при этом абсолютно правильно. А это гораздо важнее».

Потом он, наверное, все-таки отправился спать. А я пошел завтракать, окрыленный не то собственной смелостью, не то ангельским терпением начальства, не то просто тем фактом, что жизнь прекрасна и продолжается, несмотря на все мои глупые сны.

После столь впечатляющего начала похода я был готов ко всему. В переводе с моего внутреннего языка на человеческий «готов ко всему» означает, что я мечтал, как горы и птицы начнут говорить со мной как с братом, солнце не поленится подниматься над горизонтом столько раз в день, сколько мне приспичит полюбоваться рассветом, смерчи перессорятся, оспаривая друг у друга право поднять меня над землей и доставить к месту назначения, все мятежные колдуны старых времен станут творить свои ужасающие дела исключительно в моих сновидениях, а толпы Сонных Наездников в огромных шапках будут подкарауливать меня во всех окрестных трактирах, снедаемые неодолимым желанием немедленно преподать очередной урок хохенгрона и заодно открыть пару дюжин невероятных тайн.

По сравнению с этими мечтами мое настоящее путешествие по Тубурским горам может показаться довольно скучным. Притом что стало захватывающим приключением, щедрым на великолепные пейзажи, солнечные дни, счастливые совпадения, мелкие неприятности, обильные завтраки, добрые знакомства и новые знания – как же без них.

Я карабкался по крутым горным тропам и шел через благоухающие травами долины, ночевал в крошечных селениях, пастушьих хижинах, заброшенных амбарах и гнездах гигантских птиц, грыз с голодухи сухие прошлогодние ягоды и бессовестно объедался на устроенных в мою честь пирах, раздавал подарки и принимал добрые советы; несколько раз прятался от лютых весенних ливней в пещерах для сновидений, а однажды – в древесном дупле, которое, хвала Магистрам, оказалось достаточно велико.

В гостеприимном селении Ойгри мне пришлось вспомнить уроки, полученные когда-то у скульптора Юхры Юккори, и отважно возглавить строительство площадки для детских игр, которая, благодаря моим стараниям, украсилась воистину чудовищными химерами; впрочем, дети остались довольны, а это главное.

В крошечном городке Тойли Йойли, состоящем всего из двух деревенек, мне посчастливилось стать гостем на свадьбе стариков, которые любили друг друга всю жизнь, но никак не могли не то что пожениться, а даже сговориться о первом свидании, поскольку мужчина предпочитал спать ночью, его подруга – днем, и оба слишком высоко ценили свою способность видеть сны, чтобы отказаться от нее ради семейного счастья. Их воссоединению способствовала, как я понимаю, старческая бессонница, и видели бы вы, как ликовали эти молодожены, подсчитывая, сколько часов в день смогут теперь проводить вместе.

На южном склоне горы Хейк я стал свидетелем ритуальной пляски Лесных Каменщиков, о которых прежде даже краем уха не слышал. И видел, как в финале их танца деревья расступились, волоча за собой вытащенные из земли корни – освободили людям немного места под строительство, сколько смогли. Тогда-то я понял, почему тубурские горцы ставят свои дома практически впритык – сколько ни колдуй, а дереву трудно уходить далеко от того места, где оно выросло. Совсем бессердечным человеком надо быть, чтобы гонять их на большие расстояния. А бессердечные люди в этих горах, похоже, вовсе не рождаются. Ужасно интересно – почему так?

На западном склоне горы Айроган мне посчастливилось слышать весеннее пение бабочек – а ведь всю жизнь считал выражение «когда бабочки запоют» обычным фразеологическим оборотом, означающим «разве что чудом».

На краю долины Вайесс в мой рукав забрался юный северный ветер. То ли он попал в беду, то ли просто устал настолько, что уже не мог ни дуть, ни лететь. И пришлось мне нести его с собой, мирясь с почти непрерывным пронзительным свистом, постоянной щекоткой и ледяным холодом, от которого немела рука, целых три дня, пока нас не догнал другой ветер – такой же холодный, зато веселый и полный сил – и забрал малыша с собой. Двумя днями позже, когда я в очередной раз устроился на ночлег в пещере для сновидений, мне приснилось, что ветры пришли меня благодарить, но постеснялись будить – в точности как я сам в начале путешествия. Потоптались на пороге, случайно сдули вниз, на землю, мой тюрбан, окончательно смутились и улетели. Оставалось надеяться, что их, в отличие от меня, некому распекать за излишнюю деликатность.

Но я чересчур увлекся приятными воспоминаниями. Пора взять себя в руки и остановиться, пока сам не забыл, о чем, собственно, собирался рассказать.

Спустя две с лишним дюжины дней с момента моего прибытия в Чирухту я сидел на берегу реки Аккар, узкой, как ручей, и слишком горячей, чтобы лезть купаться. О чем, конечно, сожалел. Но не слишком. Я вообще быстро привыкаю к тем обстоятельствам путешествия, которые принято считать неудобствами. Нет возможности регулярно мыться, бриться, переодеваться ко сну и пить свежую камру по утрам – и не надо, дома наверстаю. Невелика плата за счастье везде побывать.

Из четырех дюжин моих самопишущих табличек к этому времени были заполнены уже почти три – и все по делу, ничего лишнего. Я был в неописуемом восторге от этого факта, но понемногу начинал опасаться, что в конце концов мне не хватит места для записей и придется переходить на бумагу. От руки я пробовал писать всего пару раз в жизни и, по правде сказать, не преуспел. И не жаждал повторить этот опыт. А ведь в случае чего придется.

Но в тот момент, сидя на берегу горячей реки Аккар, я не беспокоился о табличках. И вообще ни о чем. Был безмятежен, как цветущий весенний куст, которому предстоит еще куча дел, одни только хлопоты с грядущим урожаем ягод чего стоят, но прямо сейчас этим заниматься не надо – вот и славно.

До городка Вэс Уэс Мэс, где потерялась леди Кегги Клегги, мне оставалось примерно два дня пути. Достаточно мало, чтобы предвкушать скорое достижение цели, достаточно много, чтобы не думать, как я буду выкручиваться потом. Да и что толку заранее гадать? Дойду, выспрошу, кто из учителей снов сейчас готов взять ученика, уговорю кого-нибудь из них со мной возиться, попутно перезнакомлюсь с кучей народу, осмотрюсь, начну задавать вопросы, получу какие-то ответы – вот тогда и поглядим, что делать дальше.

Я учуял запах приближающегося человека – пряная зелень, прошлогодние сухие травы, недавно выстиранная с горьким деревенским мылом шерсть, жженый сахар, дым, свежее молоко – задолго до того, как он ко мне подошел. Поэтому не вздрогнул, когда на мое плечо легла легкая, как тряпичный лоскут, рука. Впрочем, даже не будь у меня чуткого носа, все равно я вряд ли стал бы пугаться. Неприятные неожиданности в горах Чирухты порой случаются, но там как-то быстро отвыкаешь от мысли, что их причиной может стать человек. Некоторые наши купцы, говорят, так расслабляются, странствуя по Тубуру, что дома потом предложению грабителя отдать кошелек смеются, как хорошей шутке. Кстати, еще и поэтому многие предпочитают возвращаться через Изамон – один день в Цакайсысе самого благодушного путешественника быстро отрезвит, хочет он того или нет.

Обернувшись, я увидел невысокого пожилого мужчину, чье загорелое лицо можно было бы назвать непримечательным, если бы не огромные глаза цвета молодой листвы – никогда прежде таких не видел. Одет он был, как все здешние жители, в несколько слоев. Из-под клетчатой шерстяной юбки с запахом выглядывали широкие штаны до колен, а из-под них – еще одни, почти такие же узкие, как у изамонцев, заправленные в короткие стоптанные пастушьи сапоги. Поверх тонкого свитера и длинной полосатой рубахи был надет лоскутный жилет; обычно к такому наряду полагается еще пара-тройка курток, полдюжины пестрых шарфов, скрученных в один огромный жгут, и длинный непромокаемый плащ, но день выдался больно уж теплый, чтобы так кутаться.

У нас, я знаю, смеются над нелепыми нарядами тубурских горцев, и, на мой взгляд, совершенно зря. Когда то спускаешься в долину, где уже наступило жаркое лето, то поднимаешься на заснеженную вершину, да и сидя дома, никогда не знаешь, какие ветры заявятся нынче в твое селение и что за игры там затеют, удобно иметь возможность быстро избавляться от лишних деталей костюма и по мере необходимости столь же стремительно одеваться.

На голове незнакомца было несколько шапок – не огромных Сонных, конечно, а маленьких, связанных из тонкой шерсти и украшенных такими замечательными узорами, хоть в гостиной на стены их развешивай вместо картин. Еще во время прошлой поездки я узнал, что подобные шапочки носят учителя сновидений – каждая содержит определенный набор простых снов, предназначенных для учеников, а голова преподавателя – идеальное место для хранения учебных пособий в перерывах между уроками.

Зеленоглазый человек приветливо улыбнулся и сказал:

– Я согласен тебя учить. Вышел встретить, чтобы не терять времени зря.

Я опешил. Вот это удача! Теперь ни искать, ни уговаривать никого не придется, учитель снов сам за мной явился. Ну и дела.

Не знаю, как ведут себя в подобных случаях другие новички. Многословно благодарят? Молча кланяются? Предлагают будущему учителю все свое движимое и недвижимое имущество, от которого он, согласно традиции, трижды отказывается наотрез? Просто обещают стараться изо всех сил? Но я был бы не я, если бы не спросил:

– А откуда ты узнал, что я хочу выучиться на Мастера Снов?

Мой будущий учитель так удивился, что перешел на хохенгрон, на котором с приезжими здесь никто не разговаривает – просто чтобы не заставлять нашего брата лишний раз чувствовать себя дураком.

– Как будто сам мне вснился бегущий нетерпеливый. Как будто сам не единожды проснился упрямый настойчивый. Как будто сам спрашивает теперь как будто мы как будто в темном сияющем глубоком не пребывали рядом как будто соприкасаясь не говорили!

«Ну ничего себе, – озадаченно подумал я. – Мало того, что я ему «вснился», так еще и «проснился» неоднократно, оказывается. Как удалось-то?»

По вашим лицам вижу, придется еще кое-что объяснить. Сколько морочил вам головы сведениями о хохенгроне, а самого главного так и не сказал. В этом замечательном языке есть несколько сотен разных глаголов, которые приблизительно переводятся как «присниться» и «увидеть во сне»; разница – в оттенках значения. Честно говоря, даже теперь, немного изучив искусство сновидений, я понимаю гораздо меньше половины – только соответствующие процессам, в которые я был вовлечен или хотя бы становился их свидетелем. Например, глагол, который я неуклюже перевел как «вснился», означает, что какие-то эпизоды твоей реальной жизни приснились другому человеку, причем случайно, без предварительной договоренности и каких-либо осознанных усилий обеих участвующих сторон. А глагол «просниться» означает, что в чужом сне ты вел себя как человек, прекрасно понимающий, где находится и с кем говорит: высказывал просьбы, задавал вопросы, заключал договоры, давал объяснения и так далее. Тубурцы полагают, что «просниться» можно только намеренно; для этого существует специальная техника – говорят, довольно простая, но это я ни подтвердить, ни опровергнуть не могу, поскольку так с нею и не ознакомился. Мой учитель был уверен, что, если очень припечет, «просниться» я и сам распрекрасно сумею – получилось же несколько раз. Переубедить его мне не удалось, а жаль. Полезный был бы навык. Есть вещи, которые наяву обсуждать не принято, а хочется иногда – хоть плачь.

Ну вот, про значения глаголов я с горем пополам рассказал. Уже легче.

А тогда, услышав ответ зеленоглазого тубурца, я натурально онемел от удивления и смущенно замотал головой – дескать, не было ничего такого. А если и было, то я не помню.

– Ишь, – обрадовался тот, – да ты все понял! Легко, значит, будет с тобой договариваться.

Он, кстати, так и не стал выяснять, где я языку выучился, – ни в тот день, ни позже. Теперь думаю, может, я сам все о себе рассказал – когда «проснился», чтобы напроситься в ученики? И внезапный переход на хохенгрон был не следствием удивления, а проверкой?

Все может быть.

Я наконец собрался с мыслями и пробормотал:

– Как будто я не был как будто с тобой в темном сияющем. Как будто помнить нечего пусто как будто мне.

– Сам ничего не помнишь? – ласково переспросил мой будущий учитель. – С новичками такое порой бывает. Ничего, не беда. Уметь важнее, чем помнить.

Я тоже перешел на нормальный язык. Сказал:

– Спасибо. Я так рад, что ты согласен меня учить! Думал, искать учителя долго придется. Я же заранее ни с кем не договаривался, и рекомендаций у меня нет. Просто много лет мечтал выучиться на Мастера Снов, однажды решил – сейчас или никогда – и на следующий день уже был на корабле. На меня иногда находит.

– Многие молодые люди ведут себя импульсивно, – снисходительно согласился тубурец. – Наяву это трудно счесть достоинством, зато во сне бывает чрезвычайно полезно. Ну что, пошли?

– А как тебя зовут? – спросил я, поднимаясь на ноги. Тут же смутился и объяснил: – Надо же мне знать, как обращаться.

– Сновидцам имена не нужны, – безмятежно ответствовал зеленоглазый. – Впрочем, наяву у меня есть несколько прозвищ – для родни, для чужих людей, для незнакомцев и для учеников. Зови меня Еси Кудеси, а свое имя не говори, оно помешает мне тебя учить.

В другой ситуации я бы непременно кинулся выспрашивать, чем может помешать мое имя. И не следует ли мне тоже обзавестись прозвищами на разные случаи жизни? Но когда выяснилось, что передо мной не кто-нибудь, а «дядюшка Еси Кудеси», тот самый «прекрасный человек», о котором писала королю Кегги Клегги, мне стало не до вопросов. Я еще даже не начал думать, под каким бы предлогом с ним познакомиться, а он сам пришел, сообщив, будто я ему неоднократно «проснился». Бывают же чудесные совпадения! Или это сила моего желания встретить Еси Кудеси оказалась столь велика? Нет, все-таки вряд ли. Прежде ничего подобного не случалось, а то куча народу начала бы вздрагивать при встрече со мной – все, кого я очень хотел заполучить в собеседники, но постеснялся беспокоить наяву.

– Первый урок заключается в том, что спать можно и на ходу, – объявил Еси Кудеси. – Сними-ка тюрбан. И спрячь куда-нибудь подальше, до возвращения домой. Здесь он тебе не понадобится.

Пока я возился с дорожной сумкой, он выбрал из украшавших его голову шапок желтую с синим и зеленым узором. Сказал: «Наклонись» – и нахлобучил ее на меня.

И я, можете себе представить, тут же уснул. Не укладываясь при этом на траву, даже не пошатнувшись. Смутно, сквозь сон почувствовал, как мой учитель взял меня за руку. А потом мы куда-то пошли.

Вот честное слово, если бы я хоть немного подумал головой прежде, чем начинать рассказывать вам историю, выбрал бы какую-нибудь другую! Просто не сообразил заранее, что придется описывать великое множество вещей, для которых в обычном языке и названий-то нет. Впрочем, даже если бы вы в совершенстве владели хохенгроном, мне было бы не намного легче. Потому что поди объясни то, чего сам практически не понимаешь. А только смутно помнишь, что с тобой это было, вернее, ты весь, целиком, был там – в неназываемом, зыбком, дрожащем, мерцающем, ускользающем, как только откроешь глаза.

С другой стороны, не прерывать же историю на середине. Поэтому придется как-то выкручиваться. Например, сказать вам, что я спал достаточно крепко, чтобы видеть сны. И при этом настолько неглубоко, что ощущал на своей руке легкие прохладные пальцы Еси Кудеси, чувствовал, как он увлекает меня за собой и мои ноги делают шаг за шагом по речному песку, по мягкой траве, по мелким круглым камням.