Текст книги "Жизнь без печали"

Ирина чувствовала, что живот опустился, он уже так не давил и было легче дышать. «На днях рожу» – подумала она. Ирина пришла к матери.

– Мама, я боюсь. У меня просто паника, – Ирина расплакалась – Это так больно. Мне страшно. Вдруг что-нибудь опять будет не так, вдруг я не выдержу боли. Мне так страшно, мама.

– Ирочка, ну что ты, глупенькая, – Мать прижала ее голову к своей груди – Не бойся, доченька. С тобой рядом будут специалисты. Дай бог, долго мучиться, не будешь, это все-таки не первые роды. Ты просто тогда упала, все началось внезапно, сейчас организм приготовится сам, все будет по-другому.

– Да никуда я не падала, я тебе наврала. Меня Данилов избил, он меня пинал в живот, поэтому и родила раньше времени.

– Господи, Ирочка, – мать в ужасе схватилась за лицо руками – Бедная моя, чего ж ты натерпелась. После этого еще и со стариком возишься. Все равно, Ирочка, успокойся, не паникуй. Возьми себя в руки, все будет хорошо.

Ирина вернулась домой, накормила деда. К вечеру стала болеть поясница, чем дальше, тем сильнее. Потом Ира поняла, что начались схватки. Щербакова не было дома, он должен был приехать часа через три, не раньше. Ирина позвонила и вызвала для себя «скорую помощь». Потом сложила вещи в сумку и сказала старику:

– Не скучай, Сашка скоро приедет.

Ирина родила этой же ночью. Схватки действительно были недолго, но пока родила, намучалась, ребенок был крупный, больше четырех килограммов. Она уже плохо понимала происходящее, когда ей показали ребенка, вроде светленький и какой-то уж очень большой. У нее от напряжения, внутри тряслось все, что там было.

– Мальчик у вас, мамаша.

Ирина кивнула. Ей хотелось только одного, поспать немного. Щербаков приехал ближе к полуночи, Ирины дома не было.

– Где она? – спросил он у Данилова, он уже тоже понимал старика.

– В больницу поехала. В роддом.

– Который?

– Я не знаю.

Щербаков обзвонил все роддома. Ирина оказалась неподалеку, в этом же районе.

– Еще не родила, – ответили ему – Не надо приезжать, все равно же не пустим.

Но он поехал, зашел в приемный покой.

– Увезли в родильную.

Щербаков ходил по тротуару вокруг роддома, сидел на скамеечке, потом зашел в помещение, сел на стул в коридоре.

– Эй, летчик, – крикнули ему – Ты же Щербаков?

– Да, это я, – Щербаков вскочил со стула.

– Сын у тебя. 57 сантиметров, четыре двести. Богатырь. Сразу видно в кого.

– Как там Ирочка?

– Намучалась, конечно. Но проблем никаких нет. Иди домой. Днем можешь под окошко приходить.

Утром Ирина позвонила матери, сказала, что родила сына, потом позвонила домой.

– Я знаю, – закричал в трубку Щербаков – Ирочка, как я люблю тебя! Я так счастлив. Приходите скорее домой.

Ирина неважно себя чувствовала, была какая-то слабость, и поджилки до сих пор тряслись, между кормлениями, она больше лежала. Надо было прийти в себя. В палате было жарко. Наступила бабье лето, а отопление уже включили. Роженицы приоткрыли форточку, был слышен шум улицы. Среди шума проезжающих машин и разных голосов, выкрикивающих имена, она услышала знакомый голос:

– Ирочка!

Ирина встала с кровати, подошла к окну. Щербаков был в гражданской одежде и изрядно пьян.

– Я тебя люблю! – крикнул он. – Ты представляешь? – хвастливо он сказал какому-то мужику – Какого я пацана сделал? Четыре двести! Вот, я постарался.

– Придурок, – негромко сказала Ирина, а ему крикнула – Иди домой. Я больше не подойду к окну.

На следующий день Щербаков передал Ирине записку: «Мама очень обрадовалась рождению внука и теперь согласна с тобой общаться. Только она просит, чтобы мы назвали сына, как она хочет – Роман». «Романами тетка увлекается, или в первый раз Роман шандарахнул». Ирина думала назвать сына в честь своего отца Владимиром, но потом подумала слишком длинно: Владимир Александрович, не в одну графу не поместится. Пусть будет, как они хотят, все-таки эта тетка – мать Щербакова, прогнуться не трудно. Ирина ответила Щербакову, что согласна. Из роддома Щербаков встречал Ирину вместе с женщиной. Она была очень большая, с широкими плечами, бедрами и большой грудью и рост, навскидку, метр восемьдесят, не меньше.

– Ирочка, это моя мама, Вера Петровна.

– Теперь и я твоя мама, – сказала женщина.

– Я рада с вами познакомиться, Вера Петровна, – ответила Ирина.

Медсестра отдала Щербакову ребенка. Они с матерью приоткрыли конвертик и заворковали. Ирина сама отдала цветы и шампанское медсестре и сказала: «Спасибо».

– Ирочка, я на такси за тобой приехал. Я хочу сам держать Рому на руках. Можно?

– Конечно, Саша.

Дома были еще мать со Снежаной. Все суетились, что-то постоянно поправляли на ребенке.

– Две кроватки вам зачем? – спросила Вера Петровна, указывая на Марусину кроватку, сдвинутую в угол.

– Это кровать моей дочери, – ответила Ирина – Скоро она вернется домой, да я и не хочу класть малыша в ту же кроватку, в которой лежала Маруся, – их суета и воркование утомили Ирину – Не могли бы вы сейчас разойтись по домам? – сказала она – Приходите, когда захотите, в любое время. Но сейчас я хочу отдохнуть, я себя еще нехорошо чувствую.

«Ох, и стерву Сашка себе нашел. Счастлива, должна быть, что такого мужика отхватила. Бегала бы, да угождала. Она через губу не переплюнет. Даже мамой не стала называть» – подумала Вера Петровна. Разогнав всех гостей, Ирина сидя кормила ребенка. Щербаков сел с ней рядом.

– Ирочка, ты не поверишь, как я счастлив.

– Я тоже счастлива, Саша. У меня хороший мальчик. Дай бог, у него все будем отлично.

Через несколько дней, Ирина сказала Щербакову.

– Саша, отвези меня в больницу. Я хоть посмотрю на Марусю, – опередив его возражения, она сказала – Ты не бойся, она там останется, пока Рома немного не подрастет. Я сама понимаю, что тяжело будет, Рома не очень спокойный. Но я хочу видеть Марусю и удостоверится, что все нормально.

Они приехали в дом инвалидов. От увиденного, Ирине стало плохо. Ее ребенок, лысый, еще сильнее похудевший, безвольной тряпочкой валялся в грязных замызганных пеленках и только постанывал. Ирина провела по ручке пальцем, но ребенок не среагировал, не схватился за него.

– Марусечка, – Ирина заплакала. Она пошла к заведующей и сказала – Я забираю свою дочь, немедленно. Давайте оформим бумаги.

– Ирина, что ты делаешь? – сказал ей Щербаков.

– Я забираю свою дочь! – с ненавистью в голосе сказала она – Я проклинаю себя за то, что послушалась и отдала ребенка в ад.

– Она же все равно ничего не понимает, – пытался еще что-то сказать Щербаков

– Зато я все понимаю, – ответила Ирина.

Ирина была в отчаянии. Все ее многолетние усилия пошли прахом. Маруся даже перестала есть. Ее опять приходилось кормить через зонд. Одно только, что Маруся не издавала громких звуков, она только потихоньку постанывала. Зато Ромка был довольно крикливый. Ирина металась от одного ребенка к другому. Конечно, Роме она уделяла больше внимания, но на процедуры с Марусей уходило тоже много времени. Хорошо, что, несмотря на все переживания, у Ирины не пропало молоко, она продолжала кормить мальчика грудью.

– Я тебя сама кормить буду, – сказала Анна Сергеевна зятю – Не трогай ты ее. Ты же видишь, с ней бесполезно разговаривать, она только злится.

Ильинская каждый день приходила к ним, приносила кастрюльки с едой, мыла посуду, забирала вещи стирать. Снежана злилась:

– У тебя только твоя Ирочка на первом месте. Она твоя любимая дочка. Зачем ты меня родила, непонятно.

– Снежка, что ты мелешь? Я в свое время, сколько на Иришку свалила? У тебя она вместо няньки была, пока я работала. У Иры сейчас трудности, кто, если не родные люди помогут.

Ирина ушла в поликлинику с сыном на осмотр, ему исполнился месяц.

– Дед, – перед уходом сказала она Данилову – Ты Марусе ничего не давай, даже воду. Я скоро приду. Не трогай ее, хорошо?

Но вернувшись, домой, Ирина услышала странное дыхание Маруси, оно было со свистом, ребенок не мог вздохнуть, личико ее уже посинело. Быстро, вытащив Рому из одеяла и положив его в кроватку, она схватила Марусю на руки. Ирина открыла рот ребенку, но ничего не могла понять.

– Что ты сделал? – закричала она Данилову.

– Я хотел ее покормить. Она просила кушать.

– Как она могла попросить, – Ирина швырнула в старика, подвернувшейся подушкой. Она кинулась к телефону, позвонила матери на работу. Даже не слушая ее, Ирина закричала. – Мама, немедленно приезжай. Я с Марусей в больницу. Рома один дома.

Ирина завернула Марусю в одеяло. Рома кричал в кроватке.

– Не смей к нему подходить. Если ты и ему что-нибудь сделаешь, я тебя своими руками задушу, – крикнула Ирина Данилову.

Детская поликлиника была рядом. Ирина бежала с Марусей на руках, что было сил.

– Это же не больница, девушка, – крикнули ей из регистратуры.

– У меня ребенок умирает! Здесь что, врачей нет?

Но кто-то взял у нее из рук девочку. Ирина кинулась следом, ее задержали возле кабинета. Ирина сидела, сжав пальцы, ее била сильная нервная дрожь. Ей показалось, прошло слишком много времени, когда к ней подошел мужчина-врач. Ирина знала его, он был детским невропатологом, у него наблюдалась Маруся.

– Ирина Владимировна, – сказал он – Все кончено. Девочка умерла. Ничего нельзя было сделать. Дыхание не восстанавливается. Вы принесли ее почти мертвую.

Ирина подняла на него глаза.

– Ирина Владимировна, я знаю, вам тяжело. Но если у человека нет мозга, он не человек. Остальное все эмоции. Если вы верующая, то считайте, что бог сжалился над вашей дочерью.

– У меня грудной ребенок. Мне его кормить нужно, – прошептала Ирина.

– Мы переправим девочку в морг. Позже придете за документами. Я вам сочувствую. Вы дойдете домой, или я вызову машину?

– Я рядом живу.

Ирина медленно шла по улице, ей казалось, что она торопилась, но у нее сил не было передвигать ноги. Она зашла в квартиру. Анна Сергеевна на руках укачивала внука.

– Ира, между прочим, мне нужно было идти на совещание.

– Маруся умерла, мама, – тусклым голосом сказала Ирина – Сейчас, малыш, я вымою руки и, мы будем кушать.

– Ирочка, доченька…

– Мама, если сможешь, надо что-то сделать по Марусиным похоронам. Ты иди, спасибо, что пришла. Я потом сама с Ромой схожу за документами. Может и Сашка к тому времени приедет.

Они похоронили девочку. Все эти дни Ирина не плакала, она занималась с Ромой, постоянно находясь рядом с ним, на ночь она брала его с собой в кровать. После похорон, вечером, после того, как приняла ванну, Ирина не выдержала. Она разрыдалась.

– Прости меня, Марусечка, – шептала она, Ирина опустилась на пол возле ванны и, причитая, завывала. В комнате заплакал ребенок. В ванную зашел Щербаков, он поднял Ирину за плечи.

– Ира, прекрати. Ребенок же чувствует, он из-за тебя плачет. Это даже к лучшему, что так случилось. Она не жила, а только мучилась.

– Что б ты сам сдох! – с ненавистью, глядя прямо в его глаза, сказала Ирина и пошла к сыну.

Все хорошо обдумав за несколько дней, она пошла в собес и написала заявление об оформлении Данилова в дом престарелых.

– Этот человек, уже ничего не соображает. Фактически, он убил мою дочь, хотя я запрещала ему подходить к ней. Для этого ребенка нужен был специальный уход. Ему неизвестно, что пришло в голову, он покормил ее, и моя дочь умерла от удушья. У меня есть еще один ребенок, ему только второй месяц, я боюсь за его жизнь. Я ухаживала за Даниловым почти шесть лет, но сейчас он представляет реальную опасность для нашей семьи.

К Ирининому удивлению все решилось положительно и через неделю предоставили место для Данилова в доме престарелых. Конечно, учли, что Данилов жил фактически с чужими людьми, которые не приходились ему родственниками, формально он был одиноким.

– Я соберу твои вещи, будешь жить в доме престарелых, – сказала Ирина Данилову.

– Ирочка, не отдавай меня, – зарыдал он – Я там умру.

– Вот и Ирочка стала, как хвост-то прищемили. Ты убил Марусю.

– Нет, нет, – тряс головой Данилов – Я не хотел, я думал, тебя долго нет, она хочет кушать.

– Зачем ты мне нужен? – спросила Ирина – Нас связывала только Маруся. Я и так с тобой долго возилась. Ты вышиб все мозги своему сыночку, это ты виноват во всем. Что Никита стал таким полоумным, что он убил тетю Тасю, что Маруся родилась такой. Если бы ты не был таким уродом, сын бы был нормальным человеком. Все бы были живы и здоровы. Все, старик, хоть зарыдайся, я не хочу больше тебя видеть.

– Это моя квартира.

– Да брось ты, я же была здесь прописана. Тебя давно уже признали недееспособным, ордер переписан на меня. Теперь я – главный квартиросъемщик. Должно же мне что-нибудь достаться. Недаром, я за тобой столько лет убирала.

– Тасечка, моя Тасечка. Скоро мы встретимся, – охватив голову руками, раскачивался Данилов.

– Это вряд ли. С сыночком своим в аду и свидишься. Тети Таси с вами ублюдками не будет, она святая.

После перевозки Данилова в дом престарелых, Ирина сказала Щербакову:

– Саша, надо постараться избавиться от Даниловских вещей. Давай, что-нибудь свое сделаем. В первую очередь выброси его кровать и Марусину кроватку за одним.

Щербакова порой поражала ее решительность. Она не приказывала, но говорила так, что не было никакого желания ей возражать.

– Ирочка, уже же много времени прошло после родов. Может тебе уже можно?

– Можно, что? Ах, это. Я на днях поставлю спираль, тогда можно будет. Если хочешь сейчас, сходи в аптеку за гондонами.

– С ними чувствуется плохо.

– Дело хозяйское. Не хочешь, не надо. Я не хочу больше залетать. И скрестись не хочу, свое здоровье важнее.

– Можно же еще ребенка завести.

– Вшей себе заведи. Даже слышать не хочу этот бред. Мальчик только родился, я еще не совсем оправилась. Хороша ж твоя любовь, в свиноматку меня превращать.

– Хорошо, будет, как ты скажешь. Тем более, тебе же беременной ходить и рожать. Как сможешь, тогда и сделаем еще ребеночка.

Щербаков раздражал Ирину. Чаще, конечно, она брала себя в руки и старалась относиться к нему снисходительно. Но, иногда у нее в душе закипала чуть ли не ненависть к нему. Она понимала, что его не за что ненавидеть. Его вина была только в том, что на его месте не Куминов. Ирина в такие минуты старалась переключиться на что-то другое, благо теперь у нее был собственный маленький мужчина. На кого он был похож, это не имело значения.

Не прошло и двух недель, когда Ирине позвонили из дома престарелых. У Данилова случился новый инсульт, теперь уже надежды не было, что он будет жив. Ирина сцедила молоко в бутылочки, собрала Рому и поехала к свекрови. Родители мужа жили в своем доме на окраине города, в стороне противоположной поселку, где находился дом инвалидов. Ирина приехала к Щербаковым, сунула им ребенка.

– Вот пеленки, вот мое молоко, покормите. Освобожусь, заберу.

Ирине не везло. Ей пришлось ждать рейсового автобуса, потом с автобусом что-то случилось, и водитель долго ковырялся, устранял неисправность, потом был затор на дороге, что-то вывалилось из проехавшего перед ними самосвала. Еще и от автобусной остановки до дома престарелых надо было идти километра два. Когда Ирина все-таки добралась, ей сказали:

– Данилов умер, около часа назад. Пройдете к нему?

– Не стоит, – ответила Ирина. Она пошла в кабинет заведующего, решить все вопросы с похоронами, с документами. Попросила, чтобы разрешили похоронить на местном кладбище, в городе рядом с женой не похоронишь, места уже нет.

– Вот ведь, сука, – шептались между собой нянечки. Потом кто-то из них рассказывал, как Ирина, выйдя из здания, сидела неподалеку на лавочке, навзрыд плакала, что-то потихоньку причитала и вытирала лицо тыльной стороной варежки, как маленький ребенок.

Куминова вылезла из постели, в доме было прохладно. Она вышла на кухню. Михаил растапливал печь.

– Доброе утро.

– Спала бы еще, Катюша, – повернулся к ней Михаил – Еще пяти нет. Я печь затоплю и к тебе вернусь.

– Надо бы в туалет сходить.

– Ты на улицу не иди. Там в сенях ведро стоит. Валенки мои обуй, в сенях тоже холодно.

Екатерина быстренько вернулась в дом.

– Правда, холодно то как!

– На улице мороз добрый. На веранде градусник висит, снегом занесло, очистить надо, плохо видно. Но ниже двадцати, это точно.

Екатерина вернулась в постель. Михаил тоже улегся с ней.

– Сейчас, Катя, изба нагреется.

– Я здесь на все выходные останусь. Отдохну от своих. Хотя по Егорке скучаю, но ничего, приеду, все равно каждый вечер со мной будет, – счастливо улыбнулась Екатерина – У меня внутри все пищит, когда я на него смотрю. Замечательный ребенок! Умный, понятливый, память хорошая. Родители с ним занимаются, конечно, каждый по-своему. Он в меру капризный, сговорчивый. С Санькой в его возрасте, я тоже договаривалась, только заниматься с ним у меня времени не было. Чему в детском саду научат, то и было.

– Ты счастлива?

– Не совсем. Тяжеловато с ними жить.

– Со снохой общего языка найти не можешь?

– К этой дуре я уже привыкла. Даже, как родная стала. Порой мне ее жалко, порой бы убила. Так то, что с ними не жить? Я, как королева. За мной ухаживают, поят, кормят. Я, как барыня, прихожу домой на все готовое. Счастье мое – внук, рядом. Они между собой плохо живут. Смотреть на это, терпения нет. Они не ругаются. Санька старается, все для нее делает, Дашка шибко хозяйственная. Квартира сверкает.

– Почему же тогда плохо?

– Как бы это объяснить. Вот, как на работе. Приходят два чужих друг другу человека и выполняют свои обязанности. Санька забл… вался в доску, она ему ничего не говорит, только ноет по-тихому в тряпочку. Дашка тоже, никогда у него ничего не спросит, как дела, или что-то еще. Как будто чужой мужик домой заходит. Он часто уходит, она, наоборот, постоянно дома сидит, если он ее не выгуляет. Постоянно на все разрешение спрашивает, меня аж бесит! Мне, кажется, у нее подружек-то нет, может на работе кто, не знаю. Все, я, дура, виновата. Надо было, не орать на Саньку тогда, как сумасшедшая, потерпеть, разобраться. Получается, он назло мне с ней жить стал. Потом уж, раз ребенка сделал, куда денешься. Самое смешное, Миша, я вижу, он свою школьницу не забыл. Даже странно. Так легко бросил, а теперь… Не страдает, конечно, но, если только что-то о ней напомнит, глаза грустные становятся. Может поздно понял, что любил? На него не похоже, столько лет прошло, пора бы и забыть. Ко всем своим бабам, он легче относился. В кого он такой, долголюб? Бердюгин все делал только по расчету.

– А ты? Мы с тобой уже двадцать лет. Или ты меня не любишь?

– Точно, – Екатерина, смеясь, наклонилась над ним и стала целовать – Сын-то в меня пошел. Столько лет любить одного человека. Но ты же со мной, Миша, ты не даешь моей любви затухнуть, он эту девчонку столько лет даже не видел. Зачем любить свои воспоминания? Это несерьезно.

1987

Либерман долго прихорашивался перед зеркалом, он терпеть не мог костюмы. На все случаи жизни у него был один, дежурный. Сегодня Ангелина заставила одеть его новую кремовую рубашку, костюм, еще и завязать галстук в полоску. «Буду, прям, как Куминов, при полном параде».

– Как ты думаешь, Лина, волосы зачесать назад или набок?

Лина подошла и оттолкнула его от зеркала. Она тоже с утра завила волосы, соорудила прическу, напудрилась, нарумянилась, накрасилась. Одела нарядное полиэстровое платье с большим декоративным цветком.

– Хватит меня дразнить! Тем более тебя хоть, как причеши, все равно, рожа покореженная.

– Что за сверхъестественное событие? Костюм, галстук? Я так не привык ходить. Что за важность?

– Женя, на этом мероприятии будет все руководство нашего треста.

– Я тут при чем? Плевал я на ваше руководство. Что это я перед ними выпендриваться должен? Я простой токарь.

– Женя, ты не простой токарь, мой муж, – она отряхнула с его пиджака невидимую пыль. – Женя, будь ты человеком. Если меня пригласили, это что-то значит. Там одни руководители будут. Видишь и меня позвали, рядового бухгалтера. Мы должны быть на высоте.

– Тьфу, на тебя. Из мухи слона раздула.

Они шли в ресторан на юбилей. В стройтресте, где работала Лина, заместителю начальника производственного отдела исполнилось шестьдесят лет, он уходил на пенсию. Торжественная часть празднования уже прошла в актовом зале стройтреста и осталась, так называемая неформальная, в ресторане. Ангелина немного преувеличивала, она была приглашена не потому, что попала в число избранных, а потому что она проработала в коллективе достаточное время, и юбиляр ее помнил. Он вообще пригласил всех, кроме самых новеньких. «Гулять, так гулять, пусть все запомнят его щедрость» – решил он.

– Ирочка будет? – нарочно, чтобы подразнить жену спросил Либерман.

– Будет, твоя Ирочка. Куда же без нее. Он весь отдел свой пригласил. Будет там эта наглая морда выпендриваться. Стерва она, терпеть ее не могу. Недавно мы с девчонками чай пили, она притащилась с товаро-транспортными. Я ей говорю: «Мы чай пьем, некогда нам», она: «Вы тогда на двери расписание повесьте, чтобы все знали, что вместо работы вы сюда жрать ходите». Главбух нет, чтобы заступиться, нам еще и ввалила за это.

– Так вам и надо, – сказал Либерман – Вас, что дома не кормят? Надо же чаепитие у них! Ты к вашему чаепитию, пироги с тортами печешь. К вам в рабочее время подошли, так, видите ли, они заняты.

– Ты на ее стороне, потому что вам мужикам, только стервы и нравятся.

– В этом я с тобой согласен. Поэтому с тобой и живу.

Лина замахнулась на него сумкой. Либерман отскочил от нее.

– Костюм помнешь. Пошли уже на твой юбилей.

– Я вот не дождусь, когда ж старшая Ильинская праздновать свои проводы будет. Но она фиг уйдет. У нее младшей только пятнадцать. Нарожают на старости лет, потом молодым место не уступят. Та только и приказывает, прям великий начальник.

– Тебе тоже приказывает?

– Нет. К нам-то она не заходит.

– Я фигею над тобой, Линка, – засмеялся Либерман – Какая ты у меня злюка. Е..у я тебя, наверное, плохо.

– Что ты несешь, ребенок услышит.

Так переругиваясь, они вышли из квартиры и дошли до ресторана, который находился неподалеку. В ресторане Лина ему все нашептывала, где и кто какой начальник. Либерман ее не слушал. Он этих людей не знал, ему было все равно, кто какой пост занимал.

– Идет твоя любимица, – прошипела Ангелина.

В зал вошла Ирина с мужем. Либерман давно ее не видел. Ирина шикарно смотрелась. Талия казалась тонкой по сравнению с бедрами и высокой грудью. Она шла своей танцующей походкой, не обращая внимания на окружающих. Верх платья облегал тело, пышная юбка до колен, открывала ее красивые ноги. Теперь она заплела волосы в две косы и заколола их между собой на затылке.

– Эх! – невольно вздохнул Либерман.

– Ты совсем обнаглел. Ты что на нее пялишься?

– Нравится она мне, Линка. Ничего не могу с собой поделать. Просто офигенная телка. Повезло ж этому верзиле, такую бабу драть.

Лина не стала продолжать этот разговор, не ругаться же с ним при людях. Хочет смотреть на нее, пусть смотрит. Хотя Лина считала, что выглядит Ирина, как дура. В каком-то платье старомодного покроя, из материного чемодана вытащила, что ли. Прическу могла бы сделать, как деревенщина все с косами ходит.

Среди заздравных речей, юбиляру говорили дежурные фразы, дескать, на кого вы нас покидаете, кто вас заменит. Юбиляр сказал:

– Молодым нужно давать дорогу. Они мыслить могут по-новому, энергии у них больше.

– Кого же вы имеете в виду? – спросил кто-то.

– Ирину Владимировну, конечно. Мне, кажется, по упорству и трудолюбию мало кто с ней сравнится.

Лицо Ирины даже не изменилось. Она продолжала сидеть с легкой улыбкой на лице и смотреть на юбиляра. Она понимала, что других сотрудников ее отдела это покоробило, какие у них возникли мысли. «Какая-то соплячка, да с заочным образованием, лезет в начальники. Без маминого содействия здесь, конечно, не обошлось».

– Ирина Владимировна, ты, наверное, всегда была отличницей, – сказал управляющий трестом – В школе тобой гордились?

– Конечно, меня любили все учителя, – ответила Ирина – Особенно физик. Всегда мне пятерки ставил.

Ирина посмотрела в сторону Либермана и подмигнула ему.

– Молодец! – сказал Лине Либерман – Жаль, Санька не слышит.

– Я тебе сейчас морду набью, – сказала ему Лина.

Потом Либерман подсел к Щербакову. Поговорил с ним о том, о сем, пока Ирина танцевала с коллегами. Когда она вернулась на место, Либерман спросил Щербакова:

– Мне можно потанцевать с твоей женой?

Тот кивнул, он был занят тем, что подливал себе из стоящей рядом бутылки. Либерман танцевал с Ириной.

– Как жизнь? – спросил он.

– Сойдет, – как обычно, ответила она.

– Какая же ты все-таки красивая.

– И не мечтай.

– Что совсем не обломится?

– Женька, если ты еще раз меня прижмешь, я тебе по морде дам. Пофиг, что ты сильнее. Не нужно ставить моего мужа в неловкое положение. Ты меня понял? – Ирина посмотрела в его глаза.

– Извини, Ирочка. Просто я не могу сдержаться. Ты в моих руках, я растаял. Не смотри на меня так. Ты вообще ласково смотреть умеешь?

– Не знаю, не пробовала.

– Эх, Ирочка, с твоей красотой мужиков должно быть, не сосчитать.

– Я до трех считать умею. Ты хочешь, чтобы Ангелина меня прибила? Что ты на меня таращишься? Лучше сам поведай, как живешь.

– Сама видишь, с Линкой живу. Линку мою, ты знаешь. Наверное, не любишь ее.

– Мне пофиг, я не обращаю внимания на людей. Пусть делают, что хотят, и ведут себя, как хотят.

– Еще я очень люблю свою дочь. Обожаю просто. Она у меня такая противная, языкастая, и смотрит тоже неласково, прямо, как ты.

– Женя, извини, мне надо Щербакова увести, пока он может меня слушать, а то наберется.

– Сильно пьет?

– Считай, не пьет. Зато, когда добирается, как с голодного мыса.

– Ты его боишься?

– Нет. Он смирный. Только он болеет потом очень сильно, приходится ухаживать за ним.

Либерман помог Ирине вывести Щербакова из ресторана. Ангелина не выдержала и пошла следом за ними на улицу.

– Ты ко мне не ревнуй, – сказала ей Ирина – Мне чужие мужья не нужны. Х..й на х..й менять, только время терять, – она затолкала своего мужа в такси.

– Как Куминов встречался с такой стервой? Он же сам невыносимый, одинаковые люди отталкиваются, – спросила Лина Либермана.

– В то время, она такая не была. Она же маленькая еще была. Глаз с него не сводила. Я их видел-то один раз. Он из-за нее подрался. Она сидела рядом с ним на скамейке и млела. Умный, красивый, еще и как дерется, честь ее отстаивает. Она, поди, его боготворила.

– Что ж он ее тогда бросил?

– Значит, не нравилось, что боготворила. Санек, же в бабах так закопался, наверное, сам уже не знает, кого ему надо.

– Ты-то, почему с нее глаз не сводишь?

– Лина, ну я же мужик. Нравятся мне красивые бабы. Что здесь плохого. Я же на нее только смотрю, больше ничего.

– Ты меня этим унижаешь. Я не хочу, чтобы Ирка смеялась надо мной.

– Не сочиняй. Она, мне кажется, внимания не обращает, смотрю я на нее или нет.

– Что ты в ней нашел? Выглядит, как дура.

– Не скажи. Ирка молодец. Она нарочно отличается от других, знает, что так внимание привлекает. Вокруг все одинаковые, по моде, и тут – она свежая, незамазюканая, одна коса, что стоит. Необычно выглядит. Саньке вот, между прочим, такие и нравятся. Он и Дашку свою заставляет выглядеть, чтобы на остальных непохожа была. Ты вот у меня тоже красотка, твоя жопа мне по ночам снится. Заметь, это, несмотря на то, что она все время под рукой.

– Пойдем танцевать, болтун.

Через несколько дней, уже поздно вечером, в квартире у Ирины зазвонил телефон. Звонила мать, она рыдала.

– Снежана отравилась.

Мать ничего больше толком не могла объяснить. Ирина, одеваясь на ходу, подскочила к спящему Щербакову и растолкала его.

– Я к маме. Узнаю, что случилось. Буду с ними. Если до утра не приду, Рому отведешь сам в сад.

– Ира, может я с тобой? – он еще протирал глаза.

– Ты останешься с ребенком. Я постараюсь тебе отзвониться.

Дома, Ирина застала «скорую помощь», бледную мать, лежащую на кровати.

– Мама, что случилось?

– У нее, похоже, гипертонический криз, мы ее госпитализируем, – ответила врач «скорой помощи» – Девочку уже увезли во вторую, в реанимацию.

– Маму в какую больницу отвезете?

– Тоже, наверное, во вторую, если места есть.

– Мамочка, я тебя потом навещу, – сказала Ирина матери – Я к Снежане. Не беспокойся, я буду с ней. Потом тебе все расскажу.

Ирина приехала в больницу, куда привезли Снежану.

– Я сестра Снежаны Ильинской, – сказала она в «приемном покое» – Мне необходимо знать, что с ней.

– Ей сделали промывание, – сказала дежурная медсестра – Скоро переведут в обычную палату, завтра, может, в психушку увезут. Идите, ночью прием запрещен.

– Мне нужен дежурный врач.

– Он занят.

Ирина не стала слушать. Она пошла по коридору в поисках ординаторской. Медсестра бежала за ней.

– Я же вам говорю, нельзя посторонним. Сейчас ночь.

– Немедленно покиньте больницу, пока мы милицию не вызвали, – сказал вышедший врач.

– Я должна быть с сестрой.

Наверное, в лице Ирины было столько решимости и ожесточения, что врач сказал медсестре.

– Дайте ей халат и проводите в палату, – может быть, этот врач был просто добрым человеком и решил, что девочке не помешает присутствие близких.

Когда Снежана проснулась, она увидела, сидящую рядом с собой Ирину, которая перебирала ее пальцы в своей руке.

– Ириша? Уже много времени, да?

– Скоро утро.

– Я знаю, вы с мамой будете читать мне мораль, что я вас опозорила, – со слезами на глазах начала говорить Снежана – Вы никогда меня не понимали, и не поймете. Я вам только мешаю. Я такой вот неудачный ребенок. У меня все неправильно.

– Ерунду несешь какую-то, действительно, маленький обиженный ребенок, – Ирина помолчала немного, и не переставая гладить Снежанину руку, заговорила. – Когда Куминов выгнал меня из своей квартиры, я думала, что мне не стоит жить. Я не знала, как это сделать, и собиралась выброситься из окна. Не потому что я хотела ему что-то доказать, я просто не хотела жить. Все было кончено. Я его так любила, он был для меня богом на этой земле. Он со мной так чудесно обращался, я себе и представить не могла, что так в жизни бывает. Я даже в фильмах такого не видела. И, вот, мой бог, ни с того, ни с сего, оскорбил меня и вышвырнул из своего дома. Я не понимала, в чем я виновата. У них в подъезде окна были, но подоконники высоко, на уровне моих плеч. Я прыгала, прыгала, пыталась на руках подтянуться, ни черта не вышло. Потом я шла по улицам, хотела, чтобы меня машина сбила, а машин не было. Какие были, объезжали. На центральную улицу побоялась выходить, там машин больше, но думала, милиция поймает, за то, что по проезжей части хожу. Так у меня ничего и не вышло.

– Это правда? – спросила Снежана

– Конечно, правда. Мне даже сейчас плакать хочется, когда вспоминаю свое состояние. Зачем было жить, когда в этой жизни сталкиваешься с таким. Сегодня тебя любят, завтра о тебя вытирают ноги. Самое больное, что не понимаешь, за что?