Текст книги "Жизнь без печали"

– Не нужно было ей выходить замуж за этого недоумка.

– Да, как знать. Может в то время, рядом с ней никого и не было, кроме этого выродка. Верным другом показался. В этом возрасте все глупо рассуждают. Ты вот ее на семь лет старше, а умом-то не сильно отличаешься. Конечно, ты парень умный, грамотный, но по жизни дурак дураком. Вот ты зачем женился, сам знаешь? Как с печки е… нулся, взял и женился на незнакомой девчонке, ни рожи, ни кожи. Только про фиктивный брак не рассказывай, ты с ней спишь. Саня, ты даже не представляешь, сколько у меня работы, какой прессинг приходится выдерживать, когда приходишь домой, измочаленный на нет. Ты еще: хочу, не хочу, даст, не даст. Мне бы твои заботы!

– Хорошо, мама, я понял, – Санька поднялся. Мать подошла к нему.

– Не обижайся, мой мальчик. Мне хоть и жалко твоих девок, но ребенок мой – ты. Хоть дурачок, но любимый, – Екатерина Александровна подняла руку и погладила его по голове. – Не делай больше поспешных решений. К Ире нужно идти, когда поймешь, что тебе трудно без нее дышать. Ты достаточно ее измучил.

– Я должен хоть попытаться извиниться.

– Если она бросится тебе на шею, что ты будешь делать? Недавно Дашку твою мне заведующая библиотеки нахваливала. Сильно распиналась, прямо не девушка, а ангел.

– Даша и похожа на ангела.

– Вот, что и требовалось доказать. Еще одну игрушку сломаешь. Твоя Ирка вправду изменилась. Какая-то наглая стала, высокомерная. Может это защитная реакция, чтобы не лезли к ней, – Екатерина Александровна засмеялась – Саня, представляешь, когда мы последний раз с ней виделись, ее подружки спрашивают, ты с самой Куминовой знакома? Эта маленькая дрянь отвечает, что я ее в пионеры принимала, – она перестала смеяться – Это не твоя девочка, Саня. Это другой человек. Можно только догадываться, насколько она озлобилась.

– Я понял, что хотела мне сказать Наташа, когда от меня уходила, и за что она меня ненавидит. За Иру. Наташа сказала: «Даже мертвым бывает страшно, когда они видят свое отражение в зеркале».

– Ты считаешь, Наташа говорила умные вещи? Особенно изречение про лошадей, разбрасывающих говно. С Ирой, да, ты прав. У Наташи возникли стойкие ассоциации собственной судьбы и судьбы Иры. Не забывай, что Наташа была нездоровой, не только физически, но и психически. По натуре Наташа добрая была. Я помню ее, когда их отец еще был жив. Они с братом всяких дохляков на улице подбирали. Жалко девочку очень. Какими же надо быть уродами, чтобы так девчонку изувечить.

Куминов все обдумал, пока ехал домой. Не имеет значения, что говорит ему мать. Он обязан найти Ирину и постараться помочь ей. Не только потому, что он чувствовал свою вину перед ней, а потому, что она нужна ему. Надо встретиться и своими глазами увидеть, что с ней, какая она стала. Не простит, это ее право, он должен ей помочь. Она уже столько перенесла, так хоть сейчас он постарается облегчить ей жизнь, часть ее невзгод и проблем взять на себя. Может, когда-нибудь она перестанет его ненавидеть и разрешит хотя бы прикоснуться к ней. С Дашей он разведется, это нечестно по отношению к Ире, приходить к ней женатым. Даше он найдет жилье, у нее хорошая и любимая работа, возможно, она найдет и свое семейное счастье. Ему нужна только Ира. Пора становиться взрослым человеком, и принимать взвешенные решения, не делать все с бухты-барахты. Перед Дашей Куминов своей вины не чувствовал, он довольно много сделал для нее. Было уже поздно, почти полночь. Куминов увидел, как из-под двери их комнаты пробивался свет. «Не спит еще. Он даже не предупредил ее, что вернется поздно». Он зашел в комнату. Даша одетая, спала на кровати. В комнате валялись два надутых воздушных шарика и лохмотья, от лопнувших. Услышав его шаги, Даша проснулась и села на кровати.

– У нас праздник? В честь чего демонстрация?

– Я хотела сказать тебе новость в нарядной обстановке. У нас будет ребенок.

Куминов обреченно сел на стул. Если честно, он жалел, что не девчонка и нельзя плакать. Было очень обидно. Он сам себя загнал в угол. Даша встала, подняла один шарик, посмотрела на Куминова несчастным взглядом и сказала:

– Я их двадцать штук купила, только три надула, на остальные силы не хватило, а потом один лопнул.

– Иди ко мне, детеныш, – Куминов протянул к ней руку.

Даша подошла, он усадил ее себе на колено, прижал ее голову к плечу.

– Прости меня, Дашенька. Мне просто не хотелось размножаться в этой комнате, но я что-нибудь придумаю, – он поцеловал ее – Это чудесная новость. Все будет хорошо.

«Ничего не будет хорошего» – думал он – «Я не могу прийти к Ире и сказать, прости, люби меня, но я с тобой быть не могу, потому что у меня беременная жена. Это уже будет чересчур. И с Дашкой сейчас разводиться не могу. Будет страдать, не дай бог на ребенке отразится». Он легонько покачивал Дашу на колене, одновременно поглаживая ее по плечу. Даша заснула. Куминов встал с ней на руках, поднес к кровати. Даша открыла глаза.

– Спи, Дашуля. Я никуда не уйду.

Утром Даша проснулась, везде были надутые шарики. Куминова не было. На столе лежала записка «Не теряй, решил пешком дойти до работы».

Куминов пришел к Ростовым. Там уже были Либерман с Грочковым.

– Еще один приперся. Сбежались, утешители, – с раздражением сказал Алешка.

– Что гундишь! Зло сорвать на ком-то хочется? – Санька услышал в комнате чьи-то всхлипы. Он зашел в комнату, подошел к плачущей Алешкиной матери, обнял ее за плечи. – Не плачьте, тетя Галя. Живая же. Может снова, на ноги поставят.

– Санечка, сыночек. Что же они такие неразумные? Такая больная, рожать не разрешали, они даже в больницу не обращались. Может под наблюдением бы была, да из живота бы пораньше вытащили, чтобы самой не рожать. Это, что хиханьки? Когда родила, в больнице не долечилась. Надо было дольше лежать, вытяжки всякие, блокады делать. Мы с Алешей и сами с Аленушкой справлялись. Теперь, что делать? Считай, ног нет. Она же упала, Саня. Ноги сильно у нее болели, она все жаловалась, что, дескать, плохо чувствую, как наступать. Говорила Алешке, если она бестолковая, сгреби ее в охапку и в больницу. Тут шла из туалета, ноги видать подломились и упала. Коридор тесный, свалилась неудобно, крючком, и о стену ударилась. В больнице сказали, вправленные ей позвонки вылетели, и нервы раздавили или защемили. Не все ли равно. Нет у нее теперь ног. Не может она ими руководить.

– Не нужно плакать, тетя Галя. Только давление себе нагоните. Медицина совершенствуется, придумают операцию, как Наташины функции восстановить, может и сейчас уже подобные где-то делают. Надо только поискать, – Алешке он сказал – Ты переговори с врачами, какие у них прогнозы. Пусть снимки делают. Если здесь за операцию не возьмутся, в Москву снимки отправим, узнаем, где еще хорошие нейрохирургические больницы есть. Дочка с тобой пока будет?

– Глупый вопрос. С кем еще? Она же моя дочь.

– Я к тому, что Наташина мать моложе тети Гали.

– Она же дура. Уже сама в больнице валяется, стресс у нее на нервной почве. К дочери ни разу не пришла. Отец суетится, но что он? Он мужик, работает. Не отдам я им дочку.

– Все равно, Алеха, не кисни. Если куда надо будет отвезти, денег не хватит, мы с пацанами скинемся.

Девочка заплакала.

– Мама, ты отдыхай, я сам, – крикнул матери Алешка. Он взял ребенка на руки. Девочка уже старалась держать голову, но все равно ее головенка неустойчиво кренилась, то в одну, то другую сторону. Как-то сиротливо выглядела эта картина. Долговязый Алешка, держащий в руках беспомощного ребенка в мокрой пеленке.

Куминова вышла из обкома, возле нее остановилась ее машина.

– Мама, – крикнул ей Санька.

Екатерина Александровна остановилась, сын подошел к ней ближе.

– Сильно торопишься? Может, посидим немного на скамеечке.

– Хорошо, посидим.

Они сидели в сквере напротив обкома.

– Говори, по существу. У меня пятнадцать минут.

– Мама, можно вернуться домой, вместе с Дашей?

– В чем причина?

– Даша беременная. У тебя будут внуки.

– Поздравляю. Внуков я не заказывала.

– В общежитии не те условия, мама. Даша теперь часто в туалет ходит, это уже проблема. Два горшка на шесть комнат.

– Отправь ее к родителям. Пусть там вынашивает на свежем воздухе.

– Это исключено. Извини, мама, что обратился, я что-нибудь придумаю.

– Саня, я пока не смогу пересилить себя, чтобы терпеть твою Дашу. Я верю, что она послушная и хозяйственная, как ты говоришь. Но я знаю, что она меня будет раздражать. Я найду вам квартиру, чтобы пустая была, и надолго можно было в ней расположиться. На собственную квартиру, пиши заявление в профком в общем порядке. Я тебе позвоню, когда найду квартиру, потерпи немного, постараюсь быстрей.

– Спасибо, мама. Все-таки получается, что я без тебя никто.

– Зря ты так, Саня. Смотря с чем сравнивать. Ты нормально пробиваешься в жизни, не хуже, чем остальные миллионы советских граждан. Ты хороший специалист, тебя ценят везде, где бы ни работал. Ты сам работу нашел по душе. Чтобы обеспечить семью, стараешься, крутишься. Ты молодец. За девчонку, свою жену несешь ответственность, не все мужики себя так ведут. Обычно принес зарплату, отдал, и уже кормилец, а ты баба, крутись сама, как хочешь. У меня в двадцать семь из всех благ была однокомнатная квартира, которую дали, когда назначили завотделом в обкоме комсомола. И небольшая зарплата, которую надо было отрабатывать постоянными командировками и задержками на работе. Митингуешь, а душа там, возле ребенка, которого мать из детсада забрать не успевает. Хорошо, есть соседская женщина, которая приводит из детского сада своего и заодним моего сына. Покормит, когда и спать уложит. Прибежишь уже ночью, возьмешь спящего мальчика на руки, несешь домой, сама ревешь от обиды и жалости к ребенку. Ты неправильно оцениваешь свои способности, Саня. Мне пора, – Куминова встала. – Машину забери. Нечего в автобусах давиться, еще что-нибудь выдавят.

Через день Куминов сказал Даше:

– Дашенька, мы сняли квартиру, правда, чуть далековато от библиотеки, я буду тебя возить. Я туда уже поставил кое-что.

– Саша, как хорошо! Ты знаешь, мне ведь полагается приданое, я знаю, мама собирала для меня посуду и постельное. Так что пусть отдают.

– Хорошо, – засмеялся Куминов – В выходные поедем за твоим приданым. Давай, детеныш собираться. Завтра я сюда заеду и сдам комнату.

Когда они спустились вниз и Куминов стал укладывать вещи в «Волгу», Даша спросила:

– Тебе мама машину вернула?

– Она у меня ее и не забирала. Я сам не брал.

Даше не нравилось, что он продолжает тесно общаться с матерью, а ее так откровенно игнорируют. Как будто она из низшей касты. Они подъехали к дому, Куминов завел ее в квартиру.

– Здесь всего одна комната, но не маленькая. Ниша небольшая есть, в ней потом можно будет поселить ребенка. Я из дома забрал свою кровать, стол и аппаратуру. Пацаны кое-чем со мной поделились. Диванчик тебе поставил, он в меру жесткий, тебе удобно будет спать.

– Я опять не буду спать с тобой?

– Дарьюшка, ну зачем повторяться. Тем более, я сплю на тонком матраце, тебе будет жестко. Пойдем в кухню, оценишь плиту.

– Почему ты все привозил? От хозяев ничего не осталось?

– Нет, Даша, это пустая квартира. Здесь давно никто не жил. Когда-то здешние жители умерли, в квартире прописана их внучка. Но внучка еще не выросла и живет с родителями. Рухлядь видать всю выбросили, ремонт делали, так и стоит пустая. Зато мы здесь можем жить по меньшей мере года четыре. Платить нам за нее не надо, только квартплату.

– Почему такая щедрость?

– Они знают мою маму.

«Понятно, мама с сыном все решают, моего участия, ни в чем, не требуется». Даша села на диван.

– Если ты устала, отдыхай, Дашуля. Я сам разберу вещи.

– Саша, ты сможешь меня когда-нибудь полюбить?

– Нет, – резко ответил он.

– Но почему? Если я соглашусь, чтобы мы с тобой занимались этим, ну, как тогда ты хотел и еще на меня обиделся.

– При чем здесь это? Ты же о любви говорила, а не о сексе. Даже если ты у меня отсосешь, любовью я к тебе не воспылаю, – увидев Дашины вытаращенные глаза, Куминов спохватился – Прости, детеныш, вульгарно выразился. Не бери в голову, – Он подошел и поцеловал ее в макушку.

Ночью Куминов сидел на своей кровати и смотрел на спящую, на диване, Дашу.

– Да, твою мать! Что ж все через жопу! – выругался он.

Екатерина Александровна лежала в кровати на плече своего Миши.

– Катя, ты говоришь, что сын отдельно живет. С работой у него все нормально. Переезжай ко мне, Катя.

– Мишенька, это непросто. Я не могу уволиться с работы. Я же не прачкой работаю. Я второй человек в области. Если я добровольно уйду с этого поста, то партбилет на стол, и сына третировать начнут. Пойми меня, ты у меня замечательный. Я очень хочу быть с тобой, даже сердце ноет. Миша, – она приподнялась над ним. – Давай, ты ко мне переедешь. Поженимся. Я очень хочу за тебя замуж, Миша.

– Катюша, – он погладил ее по голове – Ну, что мне в городе делать? Я же колхозник.

– Будешь у нас в обкоме работать. В отделе сельского хозяйства.

– Катя, какой обком? Я беспартийный, еще сын и внук кулака.

– Мишенька, черт с ним с обкомом. Ты же простой мужик, рукастый, найдешь работу. Я с тобой жить буду. Даже готовить научусь под старость лет. Потом Санька внуков подкинет. Будем с внуками гулять.

– Не поеду я в твои хоромы, Катя. Не смогу там жить.

– Что ж нам делать, милый ты мой, – Она стала целовать его ладонь.

– Грубые же руки, Катя, я тебя поцарапаю.

– У тебя хорошие руки, самые лучшие руки на свете. Я так люблю тебя, Миша.

1983

Александр Куминов приехал с матерью в ее родную деревню. Екатерине Александровне исполнялось пятьдесят лет, и ей хотелось быть в свой юбилейный день рождения в кругу своих близких. На конец недели был заказан ресторан в городе для официального празднования, но именно в самый тот день, когда она родилась пятьдесят лет назад, она решила быть дома. Они загрузили машину разными продуктами, в деревне сестра уже заколола свинью. Все братья и сестры не смогли приехать на ее юбилей, но народа набиралось достаточно. Куминов отпросился в институте, Даша осталась дома. Она по-прежнему не виделась со свекровью. Екатерина Александровна упрямо не соглашалась признавать невестку, хотя внука она просто обожала, когда Куминов приходил с сыном к ней, она просто млела от счастья. Чтобы не было недоразумений, Куминов решил не брать семью с собой, тем более сын приболел. Он ходил в детский сад, постоянно подхватывал какую-нибудь инфекцию, и Даше приходилась часто брать больничный. Зато на официальное празднование юбилея, Даша была приглашена. Екатерина Александровна сочла, что появление женатого сына одного, без супруги, будет некрасиво выглядеть. Тем паче, что ей было наплевать на Дашу, она просто не хотела видеть ее у себя дома.

В деревне, они сначала приехали к материной сестре Ольге, выгрузили все привезенное. Были традиционные обнимашки, целовашки. Возгласы:

– Санечка, мальчик! Да ты уже не мальчик, выглядишь, как настоящий мужчина. Сколько лет мы тебя не видели! Где же жена?

– Она дома осталась, малыш опять простыл, – ответил Куминов. «Боже ты мой. Санечка, мальчик, как ты вырос. Дурдом!».

Потом они поехали в дом, где жили родители Екатерины Александровны, с семьей старшего сына, который сам уже был стариком. Дед плохо видел и передвигался только с помощью стула, но понял, что это дочь со своим сыном. Бабушка наоборот, несмотря на свой почти девяностолетний возраст, довольно шустро ходила, расцеловала Екатерину и Саньку, суетилась, усаживала за стол, периодически спрашивала у своего сына, кивая на них: «Это кто?». Потом они вернулись в дом Ольги. Во дворе соседнего дома хозяйничал седоволосый крепкий мужчина среднего роста. Они с Санькой кивнули друг другу. Куминов раньше его видел, но это было давно, сосед был моложе, красивее и волосы были его густыми и темными. На день рождения сосед тоже пришел, посидел немного, он совсем не пил, потом ушел. Присутствовавшие меньше всего поздравляли Екатерину, больше говорили о своем, ели, пили, потом пели песни и плясали. Начались скабрезные шутки, женщины хохотали, как бы смущаясь, и говорили в ответ, что-то подобное. Потом всем надоело дергаться под магнитофон, достали баян и начался настоящий пляс. Ольга с мужем выскочили в круг, они лихо топали друг перед другом и соревновались в перепеве частушек.

– Если хочешь получить шапочку из зайца, ты залезь ко мне в штаны, почеши мне яйца, – распевал Ольгин муж, она ему отвечала:

– Мы с миленочком моим, целовались до зари, целовались бы ишо, да болит влагалишо.

Присутствующие громко хохотали. Куминов сидел за столом, подперев щеку рукой и с умилением их рассматривал, он набрался прилично, и даже не заметил, как и все остальные, что матери уже не было за столом. Гости угомонились далеко за полночь. В доме у Ольги все приехавшие не помещались, они расквартировались по остальным деревенским родственникам, и сейчас, пьяные, разбредались кто куда. Кто был еще в силах, помогал Ольге убирать со столов. Санька тоже порывался, но Ольга сказала ему:

– Сядь, не путайся под ногами.

После всех, не совсем успешных попыток уборки, Санька со своей теткой сидели на кухне. Ольга поставила еще бутылку самогона.

– Тетя Оля, если я сдохну?

– Похороним.

– Ты, очумела? У меня маленький ребенок, мне нельзя сдыхать.

– Катька все кочевряжится, невестку не признает?

– Не, – Санька помотал головой – Заезд у нее какой-то. Дашка она же хорошая, – заплетающимся языком, рассказывал он. – Она теперь готовить еще лучше стала, возится и возится на кухне, надоела уже. Чистюля, намывает и намывает.

– Ты че так говоришь? Как будто не нравится.

– Я не люблю ее, тетя Оля, – почти трезвым голосом сказал Куминов – Она просто чудесная. Но я ее не люблю. Меня к ней не тянет.

– Зачем живешь с ней?

– Я сына очень люблю. А он и ее сын тоже. Тем более, не все ли равно с кем жить. Я упустил то время, когда можно было вернуть женщину, которая мне нужна была. Дашка хорошая, начитанная, с заскоками, но не совсем дурочка.

– Санька, песню споем?

– Запросто. Только я песен мало знаю. Я тебе подмурлыкаю.

– На тот большак, на перекрёсток уже не надо больше мне спешить, – запела Ольга – Жить без любви быть может, просто, но, как на свете без любви прожить?

– Какая грустная песня, – сказал Санька.

– Спой веселую.

– We all live in a yellow submarine, yellow submarine, yellow submarine, – он постукивал в такт по столу.

В кухню зашла младшая Ольгина дочь.

– Хватит вам базлать. Скоро утро уже. Уснуть невозможно. Мне в школу идти, я совсем не выспалась. И так домашку по математике не сделала, еще и не выспавшаяся, точно двойку схлопочу. Ты же сама на меня орать будешь.

– Давай тетрадь, решу, – сказал Куминов.

– Ага, мамка говорила, что ты профессор. Так решишь, что мне никто не поверит, что я сама делала. Вообще, если ты профессор, что ты самогонку хлещешь, как мужики в деревне?

– У моей мамы день рождения, – пояснил Куминов.

– У мамы же, не у тебя.

– Иди, спи, доченька, – подхалимским тоном сказала Ольга – Мы шуметь больше не будем. Мама тебя ругать не будет.

– Тетя Оля с ума сойти, как ты с тремя детьми?

– Я не одна. У меня мужик есть. Где-то пьяный валяется. Трое детей – это разве много? У папки с мамкой нас одиннадцать. Да, мне и не тяжко было. Эту я родила, когда старшие уже выросли. Говорили, климакс ранний. Пока климакс не зашевелился. Пришлось родить. Это тогда я думала, что не выращу. Сейчас, ничего, уже школу заканчивает.

– Я не представляю. Трое детей, – продолжал о своем Куминов – Я не хочу, чтобы у меня кроме Егора еще кто-то был. Он моя вселенная, на других меня не хватит.

– Это ты так говоришь. Родите еще кого-нибудь, вы молодые, средства есть.

– Нет, нет, нет. Это исключено. Тетя Оля, что-то меня уже рубит. Пойду себе тоже уголочек найду.

– Слабаки, вы мужики. Даже пить не умеете.

Екатерина Александровна, сразу, как поняла, что за столом интерес к ней потерян, потихоньку ушла из дома. В соседнем доме ее ждал Миша. Там тоже был накрыт стол, на столе стояла бутылка «Столичной». Михаил крепко поцеловал Екатерину.

– С днем рождения, Катюша.

– Спасибо, родной мой, – она гладила его по лицу – Еще бы не помнить, сколько мне лет.

– Это не имеет значения. Я тоже не мальчик.

– Я все это затеяла, чтобы быть с тобой, Миша.

Ей было хорошо, он был рядом. Это был самый лучший день рождения в ее жизни. Она была с любимым человеком. Всю оставшуюся ночь они перемещались от кровати к столу, лишь набросив на себя что-нибудь. Печь уже давно прогорела, но Екатерине не было холодно. Снова и снова она припадала к его губам и шептала – Родной мой, любимый, – она оделась уже под утро. – Спасибо тебе за эту ночь.

Михаил кивнул.

– Катя, – сказал он – Посмотрел я на твоего сына. Взрослый матерый мужик. Здоровый и самоуверенный. И ты, это вот о нем причитаешь? «Сыночек, Санечка, дурачок мой, без меня ничего не может». Что-то ты, Екатерина, сама себе признаться не хочешь, что сын уже давно вырос и обойдется без тебя.

– Не надо, Миша. Он только с виду взрослый, ума у него нет. Без меня пропадет.

– Он сам уже отец. Живет отдельно, семью содержит. Что тебе еще надо? Жену его, почему не признаешь? Не знал, что ты у меня такая вредная.

– Она дурочка деревенская, – упрямо сказала Екатерина.

– А ты, городская?

– Миша, не надо. Что хочу, то и делаю.

– Конечно.

Екатерина подумала, что Михаил обиделся. Она подошла, поцеловала его.

– Да, да, да. Я дура. Ты прав. Но ничего с собой поделать не могу. Мишенька, мне до пенсии еще пять лет ждать и то, может сразу не получится уйти. Не могу я к тебе. Прошу, переезжай ко мне. Я одна живу. Пожалуйста.

– Не хочу я жить у тебя на иждивении, Катя.

– Почему на иждивении? Работу найдешь.

– Нет. Там ты хозяйка. Я так не хочу. Не плачь.

– Что ж, я всю жизнь, вот так? – всхлипнула Куминова. Михаил молчал. Екатерина не стала больше ничего говорить и ушла.

Ольгина дочь пришла из школы, увидела Куминова, сидящего на лавочке во дворе. Он сидел, скрестив на груди руки, в свитере, без куртки и немного дрожал.

– Профессор, ты чего? Пойдем в дом, тебя снегом скоро заметет, ты уже, как снеговик.

– Там всеобщее похмелье. Надо в себя прийти. Вечером ехать, состояние – ужас.

– Тебе надо поспать, – со знанием дела сказала сестра – Пошли, у меня в комнате подрыхнешь. Там, конечно, тоже шум слышно, но зато спать есть где. Может, уснешь.

Куминов пошел с ней в ее комнату.

– Двойку поставили?

– Нет. Сказала, что праздник был. Учителя тоже люди, понимают. У нас вся деревня понимающая.

– Давай, задачу решу.

– У тебя же голова болит, – она подала ему учебник по алгебре – семьдесят четвертая и семьдесят шестая. Ты только решение напиши элементарное.

– Они и так элементарные, – Куминов быстренько написал решение на бумаге – Переписывай.

– Надо же, какие мы умные. Саня, ты вправду профессор?

– Я даже еще не кандидат. Защиту назначили на весну.

Он завалился на ее кровать.

– Тебя чего так трясет? Замерз на улице?

– Хмель выходит.

– Бывает.

– Ты с таким знанием дела говоришь, как будто здесь все алкоголики.

– Почему алкоголики? Пьют, но работают же. Просто здесь самогон вместо воды. У нас в деревне, наверное, только дядя Миша – сосед, не пьет.

– Больной что ли?

– Не. Мамка рассказывала, раньше тоже хорошо прикладывался. У него жена была, вместе побухивали. По пьянке куда-то на тракторе поехали и перевернулись. Она насмерть. Говорят, его в колхозе пожалели, даже за трактор не заставили выплачивать. Он с тех пор не пьет, уже больше двадцати лет. Больше не женился, так и живет один. Все деревенские бабы соблазнить его пытались, так ни у одной ничего и не вышло. Может, он тогда отшиб себе чего-нибудь. Саня, ты ночью «Желтую подводную лодку» пел. Хорошо английский знаешь?

Куминов лежал уже с закрытыми глазами. Он пожал плечами.

– Не могу сказать. Словарем пользуюсь только, когда статьи в оригинале читаю, иногда незнакомые слова попадаются. Если нахожу фильмы недублированные – смотрю. Но это большая редкость. Разговаривать на английском мне не с кем. Ты почему плохо учишься? В институт не собираешься?

– Я после школы в театральный поступать поеду. Там не обязательно алгебру знать.

– Если не поступишь?

– В деревню вернусь, дояркой буду работать. Ты, правда, свою жену в деревне нашел?

Куминов кивнул головой.

– У них деревня ни чета вашей. Асфальт, водопровод, сейчас газ проводят. Цивилизованная деревня. Ты после школы приезжай к нам, Дашка тебя к поступлению подготовит. Научит тебя говорить, как сама умеет. Тогда все экзаменаторы от зависти сдохнут, что можно уметь так трепаться.

– Она у тебя такая умная?

– Начитанная очень, – Куминов говорил, уже засыпая.

– Саня, наши говорят, что ты кобель.

– Говорят, значит, правда.

– У тебя много женщин было?

– Я их не считал.

– А которые были девочками?

– Встречались.

– Саня, давай договоримся. Если мне уже приспичит с мужиками спать, я сначала к тебе приеду. Говорят, неудачный первый половой контакт приводит к психологическим травмам. Ты по-братски сделаешь все как надо.

– Ладно, мы с тобой это потом обсудим. Тебе же еще не приспичило? – рассмеялся Куминов.

– Я думаю, сначала школу закончить надо.

– Слушай, уже засыпаю. Можешь продолжать говорить, ты меня убаюкиваешь, только ни о чем больше не спрашивай.

***

Пока Даша была беременная, Куминов старался к ней мягче относиться. Он не грубил ей, помогал, ограждал от какой-либо тяжелой работы. Ее беременность была хорошим предлогом, чтобы не заниматься с ней любовью. Среди студенток заочного и вечернего отделений он выбирал определенную женщину, подходящую для этих целей, и целенаправленно добивался ее расположения. Для коротких интимных встреч он использовал небольшую комнатку, примыкающую к кабинету, так называемую лаборантскую. Женщин он выбирал обычно замужних, о его связях никто не догадывался. Но Дарья однажды, когда у нее уже был виден живот, разрыдалась.

– Я тебе и раньше не нужна была. Теперь с животом, я еще больше некрасивая. Ты меня никогда не захочешь.

– Дашуля, милая, тебя красит твоя беременность. Я просто стараюсь беречь тебя. Тем более сейчас, в твоей привычной позе, я не смогу взять тебя, чтобы не причинить неудобства твоему животу.

Но Даша продолжала плакать.

– Не расстраивайся так, детеныш, – он раздел ее – Ты только посмотри, какая ты красивая, – он целовал ее живот.

Даша думала, что, целуя ее живот, он целует их будущего ребенка, поэтому ей не было стыдно, она не брыкалась, как обычно. Куминов сначала даже не мог решить, как он ее сможет взять, потом положил на кровать, спиной к себе.

– Тебе так удобно, Дашуля?

Даша даже, как-то по-иному всхлипнула и один раз охнула. «Ну, надо же уже что-то. Может беременность ей пойдет на пользу, хоть что-то пробудит». Но Даша, почувствовав приближение оргазма, опять испугалась и резко отстранилась. Куминов побоялся настаивать, начнется опять истерика, он даже не стал ничего говорить, поцеловал ее плечо, встал с кровати. Потом несколько раз, Даша сама приходила к нему в кровать, но повторялось все одно и то же. Он пробовал ей шептать, что не нужно пугаться и нужно продолжать, чтобы она познала, как это может быть. Но Даша все больше съеживалась, она упорно считала реакцию своего тела неприличной, то, что Куминов замечал это, добавляло еще большей уверенности в недостойности происходящего. «Это хроника» – думал Куминов – «Как еще ей объяснять, непонятно. Скрутить и зае… ать, пока не кончит? Она беременная, зачем ей этот стресс». На девятом месяце беременности, Даша заявила, что хочет повидаться с родителями. На вопрос Куминова, так ли это обязательно, она начала плакать. Куминов плюнул и сказал:

– Поехали. Только давай, на всякий случай, возьмем сумку, что приготовила для роддома. Вдруг родить приспичит, так хоть в поселок увезу.

У родителей Даша повеселела. Она была дома. Она почти целый день провела в своей комнате, перебирала свои книги, бывшие игрушки. Размышляла, если будет мальчик, что можно будет взять для него из этого. Куминов помогал тестю ремонтировать сарай, хотя его помощь больше состояла в том, чтобы что-нибудь поддержать или гвоздь забить. Вечером он сказал Даше:

– Дашуля, я отлучусь по делам, ложись спать без меня. Не беспокойся, я вернусь, только чуть позднее.

Он уехал в поселок, пришел в знакомый дом.

– Ты прости, когда я уезжал, я не смог зайти. Можно мне теперь хоть на часок, попрощаться.

– Можно хоть на два, – ответила ему женщина.

Куминов задержался у нее. Хорошо, что появилась возможность побыть с женщиной в нормальных условиях, не в пыльной комнатке, почти не снимая штанов. Секс с Дашей – это вообще слезы. Он вернулся в деревню поздно ночью. Даша лежала на кровати на боку, он решил, что она спит. Зная, что она часто встает, он осторожно переступил через нее и лег рядом у стены. Почти сразу он уснул. Даша корчилась от боли, но терпела из последних сил, стиснув зубы. Она боялась разбудить кого-нибудь в доме, рожать еще же рано, недели две еще есть, просто съела что-то не то. Тем более боль через какое-то время отпускала, Даша могла отдышаться. Перерывы между приступами боли становились все меньше, а боль все сильнее. Когда Куминов проснулся, Даши рядом не было. Было уже утро, в доме тишина, наверное, домочадцы ушли на работу, Вовка в эти дни был в спортивном лагере. Куминов встал и пошел искать Дашу. Он нашел ее сидящую на корточках возле туалета.

– Дашенька, родная, тебе плохо?

Даша посмотрела на него, от боли у нее дрожали все мышцы на лице.

– Мне стыдно. Я не дошла до туалета, я описалась, – Она разрыдалась.

– Сейчас, милая, подожди, – он сбегал в дом, схватил какое-то одеяло, вернулся и, закутав ее в это одеяло, понес к машине. – Сейчас, моя хорошая, мы едем в больницу. Не терпи, можешь кричать, – он взял ее руку, поцеловал и завел машину.

– Я не могу, мне так больно. Мне очень больно. Я не хочу. Мне страшно.

Проезжая мимо фельдшерского пункта, он остановился.

– Это не больница! – закричала Даша.

– Дашуля, пусть фельдшер посмотрит и скажет, смогу я тебя довезти хотя бы до поселка или нет.

– Он мужчина, – в отчаянии закричала Даша, но Куминов не слушал ее, он силой вытащил ее из машины и понес в здание.

– Слушай, – сказал он фельдшеру – Если я правильно понял, у нее воды отошли. Жены моих друзей, что-то про это говорили. Посмотри, довезу, нет.

Фельдшер, мужчина возрастом немногим старше Куминова, сказал:

– Клади ее сюда на кушетку. Давай, Дашенька, я посмотрю, вдруг матка уже открылась.

– Нет! – закричала Даша, она вырвалась, соскочила с кушетки, тут же упала на колени – Ой, как больно! Я не могу уже, – и зло, глядя на фельдшера, сказала – Не подходите ко мне. Я никогда не покажусь другому мужчине.