Текст книги "Жизнь без печали"

– Дак, че, тогда зачем? Давай, как обычно, в машине.

– Не хочу наспех.

– Ладно. Мама ругаться будет?

– Не будет. Только и ты, пожалуйста, будь сдержанней. Я понимаю, что мама из враждебного тебе лагеря, но тем не менее.

– Саня, блин. Я же врубаюсь. Если ж что, ты ж меня не поимеешь, а мне бы хотелось, как раз наоборот. Буду вести себя с товарищем коммунистом предельно вежливо.

Куминова даже немного растерялась, увидев Санькину спутницу. Какая-то молоденькая девица с непонятно как, выстриженными волосами и еще с седой прядью посередине. Длинная узкая черная юбка в заклепках, коротенькая курточка из кожзаменителя и мужские ботинки. На шее почему-то головной ободок для волос.

– Здравствуйте, тетенька, – сказала Лина и шмыгнула носом. – Меня зовут Лина, я Санина подружка и я пришла к нему слушать музыку.

Куминова посмотрела на сына, тот просто давился от смеха.

– Здравствуй, деточка. Сколько ж тебе лет?

– Уже двадцать один. Это я просто из породы мышей, а так взрослая. В американских соединенных штатах мне уже разрешат водку пить, или чего они там хлещут? Виски?

– Ты где учишься?

– Почему это так важно? Я уже выучилась. В ПТУ, на крановщицу. Но я по специальности не работаю. Высоко лезть и падать долго.

– Пойдем, пойдем, – Куминов взял Лину за плечи и завел к себе в комнату.

«Нет, ну он точно извращенец» – думала Екатерина Александровна – «На обычных баб видимо в принципе не стоит. Надо обязательно, что-то экстремальное».

– Что будем слушать? Битлаков занудных? – спросила Лина Куминова.

– «Nazareth» устроит?

– Включай, – Лина кивнула – Кстати, песенку слышала с вражеских голосов, называется «Iron Maiden». Те, кто ее поет, тоже вроде так называются. Найдешь, послушай. А то ты все какую-то скукотень слушаешь, – и без всякого перехода сказала – Ну, что приступим? С минета начнем или им закончим?

Куминов с ней всегда больше смеялся. Порой он от смеха даже не мог с ней, что-то делать. Просмеявшись, он сказал:

– Ладно, давай, скидывай свое барахло.

Потом она его спросила:

– Покурить можно?

– Вообще-то я не курю. Но если хочешь, иди к окошку, только прикройся. Окна на улицу выходят, нечего людей пугать.

– А косячок?

Санька пристально посмотрел на нее красноречивым взглядом.

– Ладно, шутю. – вздохнула Лина – Тебе самому не противно так жить?

– Нет. Мне нормально. У меня все есть, меня все устраивает. То, что я сейчас в ссылке, то сам виноват. Я мог бы, когда в университете работал, хоть какой-то научной работой заняться, а не е..лей, и по школам бы сейчас не мотался. Да, не все так интересно, приходится жить по правилам, порой маразм зашкаливает, но, в общем, все приемлемо.

– Сильные у нас с тобой идеологические несостыковки, Саня. Но что поделать, приходится забывать про наши противоречия. Как тут быть, если ты только всунешь, а я так торчу, что косяка не надо. Ладно, не буду курить, – Лина забралась на кровать, она сидела, согнув ноги в коленях, и ковырялась в пальцах ног.

Куминов поражался ее простоте, в жопе бы еще поковырялась, потом еще этими руками полезет его гладить.

– Мамка сказала, опять к Либерманам надо сходить. Так неохота.

– Тоже идеологические противоречия?

– Вроде того. Ангелина такая сука, терпеть ее не могу.

– Она же твоя сестра.

– Ну и что? Если сука, то значит сука. Мне с ней общаться вообще противно. Сплетница ужасная. Ей вот все надо. Она специально к человеку в душу лезет, в друзья к нему набивается, а потом начинает по всем углам чихвостить. Что-нибудь узнает, услышит, а потом еще и сама придумает. Как с ней Жека живет, с этой толстожопой.

– Потому и живет, что жопа нравится.

– Не, я понимаю, конечно, что он ее бить не будет, ну хотя бы подзатыльник дал, чтобы голова отлетела. Ведь если человеку хорошо, ей сразу плохо. У нас родня есть, тетя Маша с дядей Володей. Они дружные такие, хоть и старые, им, наверное, лет по сорок. Они и в магазин вместе ходят, вместе в очереди стоят. Дома он ее так на стульчик посадит, чтобы она облокотилась удобно, и платьишко ей поправит. Так эта стерва, ненавидит их лютой ненавистью. По ее словам, у них у обоих нехватушки, поэтому они возле друг дружки и вьются. Сейчас все про девчонку одну говорит, успокоиться никак не может. У этой девчонки мать какой-то у них в тресте начальник, то ли главный инженер, то ли главный диспетчер, неважно. Она дочку на работу к ним устроила. Что-то там неблагополучное, муж, кажется, в тюрьму попал. Вот Линка к этой дочке в подружки решила набиться, чтобы лучше узнать, что да как. Девка, видать не дура, и Линку отшила. Теперь Линка у всех и везде девчонку эту грязью поливает. Такое ощущение, как будто она этим говном и всякой грязью питается. Своих забот, что ли мало. Нет, все-таки Жеке ее надо поколотить, хоть маленько, чтобы о своей жизни задумалась. Сань – снова сказала она без всякой паузы – Может, продолжим?

– Руки вымой.

Лина понюхала свои пальцы. Куминов чуть не упал от ее непосредственности.

– Ну, ладно, раз ты такой брезгливый, пойду. Только мне одеть, что-нибудь надо. Че теперь, маме твоей объяснять, что музыку лучше голышом слушать.

Куминов кинул ей свою футболку. Потом он отвез Лину домой, завалился пораньше спать. Встал он в половине шестого утра, стараясь не шуметь, стал варить кофе на завтрак. В кухню вошла мать.

– Я тебя разбудил?

– Нет, я решила проводить тебя. Саня, что это вчера было? Что за девочка-панк?

– Мам, это не тема для обсуждения, уверяю тебя. Не обращай внимания, забудь. Ты, извини, что я вчера при тебе ее притащил, но не хотелось по кустам шляться. Встретил, давно не виделись, вот и решил развлечься. Мама, несмотря на ее внешний вид, она ничем от других не отличается. Все такое же, как у всех.

– Почему тебя влечет к чему-то нестандартному?

– Она меня веселит, – сын пожал плечами. – Если честно, я к ней совершенно равнодушен.

– Саня, если он при тебе умрет, ты на похороны останешься? – поездка сына к умирающему отцу не давала ей покоя.

– Не хотелось бы. Как бы я себе не внушал, что это мой отец, у меня ничего не дрожит. Как будто совершенно посторонний человек. Раз захотел меня увидеть, что же, последняя воля, съезжу.

Куминов проезжал мимо вокзала и увидел, бредущего по тротуару Олега Володарского с походной сумкой через плечо. Он ему посигналил и через несколько метров остановился.

– Привет. Что ты, не свет, не заря, бродишь?

– В Москву собрался ехать, поезд в семь, – ответил Олег.

– Садись, подвезу.

– Так вокзал через дорогу.

– До Москвы подвезу.

Олег недоверчиво посмотрел на Куминова.

– Садись, говорю. В Москву я еду. Сумку на заднее сиденье брось.

– Санек, это удача, – Олег сел в машину. – Так бы на поезде целый день пилил. Ты зачем в Москву?

– Отец, у меня там, при смерти уже. Его жена маме звонила, сильно просил увидеть меня напоследок. Взял в счет отпуска, еду выполнять последнюю волю.

– Ты сейчас где работаешь?

– Все так же, в школе. Только в деревенской, из городской за б… во выгнали.

– Ты живешь в деревне?

– Я живу в образцово-показательной деревне. Как в фильме «Кубанские казаки», только в современном варианте. И дом рядом. Редко бывает, чтобы в конце недели не смотался.

– Значит, есть, где разгуляться?

– Я в своей не пакощу, я в соседнюю на б..дки езжу. Ты зачем в столицу?

– Я второй год в экспедицию езжу. В Москве сборы. На работе беру без содержания и на сезон в поле.

– Что копаем?

– Городища половецкие. Платят, конечно, так себе, но все больше, чем в моем архиве. У меня зарплата 90 рублей, вообще кормиться не на что. Семья большая – Олег помолчал, а потом его, как прорвало. Он сам не понял, зачем стал исповедоваться Куминову. Ведь он его недолюбливал, еще недавно злорадствовал, что Наташка его кинула. – Еду, больше из-за того, чтобы не видеть Светку и вообще все. Она же еще девчонку родила, следом за второй. Теперь у меня их три. Мы из-за второй-то поругались. Я настаивал, чтобы аборт сделала, она ни в какую. Объясняешь, чучеле, ни черта не понимает. Я ей говорю, у меня зарплата маленькая, ты учиться не захотела, работать тоже, Светочка же есть, хватит пока. Она рыдает, ребенок подарок судьбы, ты не имеешь права. Про последнюю узнал, когда живот уже вырос. Честно, у меня истерика была. Она твердит, дети даются свыше. Мы же договаривались, что спираль поставит, а тут, как нож в спину. Я с ней больше не сплю, чтобы подарков больше не было.

– Она не обижается? – Куминов обратил внимание, что по имени Олег называет только старшую из дочерей.

– Не знаю. Молчит. Мы с ней в разных комнатах спим. Она заходит, только, чтобы кого-нибудь из киндеров сунуть, чтобы другими заняться. Я в последнее время стал Светочку с собой брать. Она уже большая, с ней интересно. Мы с ней и книжки читаем, сказки рассказываем. Эта же дура в детский сад не отдает. Она, видите ли, предпочитает домашнее воспитание. Сидит ребенок взаперти, ей даже играть не с кем. Я ее только развлекаю, как могу. Денег не хватает с ребенком лишний раз в парк сходить. Ладно, хоть Свете на будущий год в школу. Мать еще придумывает ребенка привлекать помогать с младшими. Я ей говорю, ты их без спроса наплодила, вот сама и разе… вайся, как хочешь, а девочку оставь в покое, совсем детства лишила. Дома, как в Гондурасе, не пожрешь даже толком. Вот только целыми днями разговоры, кто, как посрал. На фиг я на ней женился, где глаза были! Хотя я даже предположить не мог, что так будет. Ты понимаешь, Санек, ведь дело не в том, что она страшненькая, она же дура набитая! Раньше о чем-то чирикать могла, а сейчас все. Только сидит вся обосранная со счастливым видом. Я говорит, познала счастье материнства. Что делать, не знаю, – Олег опять замолчал, Куминов тоже ничего не стал ему отвечать, молча вел машину. Через какое-то время Олег опять заговорил – Я ее ненавижу. Ненавижу, что из-за нее я причинил столько горя Наташе. Я виноват в том, что с ней произошло, моей маленькой любимой сестренкой. Я знаю все про вас с ней, Саня. Ты на нее не обижайся. Эх, если бы я мог, если бы мне сказали, принеси себя в жертву и прошлое изменится, я бы на все пошел, – Он молчал несколько минут, ждал, что Куминов задаст какой-нибудь вопрос. – Этот подонок продавал ее за наркоту, – лицо Куминова сразу ожесточилось, он продолжал молчать. – Она ведь никого не знала, кроме него, а он отдал ее толпе. Однажды, ее куда-то увезли и не выпускали сколько-то дней. Когда она вернулась, то увидела уколотого Опанасенко, а дочка голодная, мокрая, уже и не плакала. Окна настежь открыты, в квартире ветер гуляет. Наташа унесла ее в больницу, но девочка умерла.

Куминов дальше не мог ехать. Он съехал на обочину и остановился. Он молча сидел, потом спросил:

– Ты знал раньше?

– Нет. То есть в подробностях не знал. Она мне телеграмму присылала: «Помоги мне, забери». Я не поехал, Светочка только родилась, подумал, что какие-то семейные неурядицы, в конце концов, сама приедет, если что. Она приехала через четыре года, уже другим человеком. Наташа очень любила Белочку. Когда ее хоронили, Наташа упала за ней в могилу, на гроб. Ее потом в психушку положили. Нет, у нее с мозгами все в порядке, диагноз кажется – неврастения. Она таблетки постоянно пьет, чтобы приступов не было.

Куминов замечал, что Наташа перед сном всегда пила какие-то таблетки. Он тогда решил, что это противозачаточные.

– Я погубил свою сестру. Было бы из-за кого. Мартышки вонючей. Наташа ведь даже не хотела уезжать с Германом, я ее уговорил. Что ей было делать? Я оставил ее одну.

Куминов вспомнил слова матери: «У каждого своя дорога в ад». Он понял, что означали слова Габриэллы, что Наташа ненавидит всех мужиков, и Санька действительно не был исключением. Что же тогда она хотела сказать ему на прощание, если это так? Он ее взгляд принял за сожаление.

– Теперь я понимаю, она не боялась этого Германа, а хотела ему отомстить.

– У нее это получилось. Я не знаю, как точно. Но Германа нашли повешенным в лесу. Меня вызывали уже, где-то, через полгода. Сначала-то менты посмотрели, что чувак весь исколотый, ну и оформили, как суицид, дескать, от ломки сам повесился, им больно надо дело заводить, а вдруг глухое. Он не местный, никто не искал, закопали, как неопознанного. Родители его искали, конечно, ну вот через несколько месяцев вызывали меня, фотографию этого висельника показывали, спрашивали, не ваш ли зять. Я сказал, что не могу понять и ничего не могу сказать определенно. Наташа где-то в Грузии. Она мне писала, я ответил. Просил, если, что приехать. Светочка уже выросла, может, не будет напоминать ей Белочку.

– У тебя еще две маленьких.

– А, – махнул рукой Олег – Эти Звонцовские. Светочка с Белочкой были похожи.

У Куминова в голове не укладывалось, как такое может быть. Как казалось, в наше время над человеком издевались, и ниоткуда не пришла помощь. Вокруг были люди: ели, пили, смеялись, жили своей жизнью и рядом с ними растоптали маленькую девочку. Ей было всего семнадцать, когда она уехала с Германом. Бедная Наташа, несчастная девочка. Если бы он раньше об этом знал, он сам убил бы Германа. И не просто бы убил, нашел бы кому его отдать, чтобы с ним сделали то же самое, чтобы он выл от ужаса и сам умолял прикончить его. Сейчас бы вытащил его из могилы, оживил и снова прикончил. Они с Олегом вышли из машины, Олег курил, Куминов просто молча стоял рядом. Потом они поехали дальше, почти не разговаривая по дороге. Ближе к Москве Олег сказал Куминову:

– Завези меня на какой-нибудь вокзал. Я на электричке в Подольск уеду. Женщина там живет. Я с ней сошелся в прошлогодней экспедиции.

Приехав в Москву, Куминов нашел, где живет отец и приехал к его дому, уже ближе к вечеру. Он позвонил в квартиру, открыла дверь женщина с измученным видом. Она поняла кто это, она видела его мать два года назад. Она отошла в сторону, пропуская его в квартиру.

– Александр, – представился Куминов.

– Он там, в комнате, – сказала женщина, показывая рукой. Санька не стал оглядывать квартиру, его это не интересовало. Вся страна так живет.

– Валера, твой сын пришел, – сказала женщина, ей был неприятен приезд старшего сына Бердюгина, тем более они о нем почти всю жизнь не говорили. Но, что поделаешь, нельзя же брать грех на душу, у мужа уже еле душа держится, пусть будет, как скажет. Тем более, после приезда его первой жены, Бердюгина в больницу положили, хоть ненадолго жизнь продлили. Бердюгин лежал на кровати, рядом журнальный столик, на котором лежали какие-то лекарства и разные средства ухода. Санька взял стул, поставил его рядом с кроватью отца.

– Здравствуй, пап, – в его голосе не было слышно обычной иронии.

Бердюгин хотел что-то сказать, но не мог. Он не понимал, почему это жизнь вывернулась наизнанку. Он ушел от нищей студентки, колхозной девчонки из многодетной семьи. Уехал ни куда-нибудь, а в столицу, где у него было все, работа в ЦК комсомола, важный и обеспеченный тесть. Он уехал от нищеты в престижную жизнь. Теперь он умирает в этой замызганной квартирке, а его бывшая жена, эта жалкая девчонка… Бердюгин вспомнил, какой шок он испытал, когда она зашла в его квартиру. Красивая, надменная, в дорогой одежде. Она смогла его устроить в клинику, в которую он даже и не мечтал попасть. Что-то он не понял в этой жизни, чего-то о ней не узнал. Бердюгин смотрел на своего роскошного сына, который вызывающе контрастировал с их бедной квартиркой. Надо же, как он на мать похож. Пауза затянулась, и Санька глубоко вздохнул, надо было что-то сказать. Но его опередил отец.

– Люда, мы вдвоем посидим, – голос его был слабоват, но звучал уверенно. Его жена с недовольным видом вышла из комнаты. – Я должен попросить у тебя прощения.

– Это не обязательно. Но если для тебя так важно, то прощаю. Точнее, я никогда не держал на тебя зла. Тебя просто не было и все. Так что, не думай. Мама тоже тебя простила.

– Она сильно ревела, когда я собирал вещи. Она меня очень разозлила, такая зареванная, жалкая, вся скукожившаяся. Глупая колхозная девчонка, она мне мешала. Я не знал ее. Я просто женился, потому что влюбился. Потом разлюбил. Одно дело, девушку любить, которая тебе все время отдает, а другое, когда пузо выросло, комнатка крохотная, по ночам часто встает, спать не дает. Ребенок родился, вообще, молоком пахнет, пеленки висят.

Куминов внимательно смотрел на него.

– Ты меня осуждаешь?

– Нет. Я знаю, то, что в данный момент тебе мешает, выглядит жалким. Для меня тоже любовь к женщине – это просто интересный процесс. Я не знаю, как можно любить женщину, если она болеет, плачет, если она становится некрасивой и не понимает тебя. Это раздражает. У нас с тобой много общего. Единственное отличие в том, что та девчонка, которая тебе казалась жалкой, это моя мама. Мама – это богиня. Это единственная женщина, которую я могу пожалеть, вытереть ей слезы, сделать все, что она только скажет. Но понимаешь, папа, я на тебя не обижаюсь. В моей жизни просто тебя не было. Не обижаются же на прохожих, идут мимо, да и пусть идут. Получилось так, что я родился в результате совокупления мамы с тобой. Я не верю в голос крови. Ты себя не казни, мама давно уже про тебя забыла, что было, то прошло. У тебя другая семья, они с тобой все жизнь прожили, они тебя любят, они по тебе страдают. Пусть они будут с тобой сейчас рядом, если ты считаешь, что эти часы последние, – Санька поднялся со стула, подошел ближе и положил отцу руку на плечо – Все, выбрось из головы. Пока.

Перед уходом Куминов отдал жене отца 250 рублей.

– Мы не приедем на похороны. Держитесь. Мои соболезнования.

– Ты за этим ехал столько километров?

– Заметьте, я приехал. Я выполнил последнюю просьбу этого человека.

Жизнь текла своим чередом. Куминов работал, после работы занимался на спортивной площадке, вечера коротал с Петровной, молча распивая чай. Петровна, уставшая за рабочий день, тоже всегда молчала, так и сидели, думая каждый о своем. Бывало, вечером Куминов садился в машину и ехал в поселок, где его встречала и уводила в постель почти незнакомая ему женщина. Если была возможность, на выходные он уезжал в город, пообщаться с мамой, переодеться, постирать одежду. Когда было желание, ехал на свидание с Линой, или заказывал «мадам Рекамье». Или он ходил на тренировки к «сэнсэю», после официального создания федерации карате в 1978 году, заниматься стало проще. Иногда забредал в какой-нибудь бар, посидеть немного, вдохнуть городской жизни. Соседскую девочку Дашу, Куминов видел редко. Она нравилась ему своей необычностью, своим хрупким и даже эфирным видом. Как будто он была из царства эльфов и должна была порхать по цветкам рядом с Дюймовочкой и ее принцем-эльфом. Никак она не походила на деревенскую девочку.

Куминов зашел в библиотеку, вернуть книгу. В библиотеке почти никого не было, кроме Даши и трех посетителей, бродящих между стеллажами.

– Опять фантастику? – спросила Даша.

– Откуда такое пренебрежение? Ты попробуй сама почитать. Я тебе рекомендовал одну из повестей, прочла?

– Нет. Но я еще раз перечитала Тургенева. Вчера я снова читала «Накануне», какая сильная вещь.

– Не знаю. По мне, так «Накануне» самый слабый и прямолинейный тургеневский роман.

– Как можно было не заметить основной важности? Весь роман пронизан доказывающей мыслью, что объединяющая «любовь-жертва» превыше разъединяющей «любви-наслаждения». Великая цель, стоящая перед человеком выше всяких глупых любовных страданий. Именно стремление человека к высоким целям объединяет его с другим человеком, и внушает тому, чувство единения и счастья общего порыва. Это намного выше низменной пошлой похотливой страсти.

«Ну, дурдом» – подумал Куминов – «Недаром ее вся семья придурковатой считает. Девочка, конечно, миленькая, необычная, но тараканов у нее в голове!». Он смотрел на нее, лицо Даши светилось, она была одухотворена своей пламенной речью.

– Дашенька, любовь между мужчиной и женщиной в первую очередь возникает именно из-за непохожести этих существ. Женщина возбуждает мужчину именно тем, что она по-другому дышит, по-другому пахнет, у нее более нежная кожа и более мягкие движения. Любимой женщиной надо обладать, а не идти с ней к великим целям, ну если конечно по пути, можно и с ней.

– Не нужно смешивать похоть и чувства.

– Ты знаешь, о чем говоришь? Также, как не читая, ты, отрицаешь, жанр фантастики, ты, не имея близких отношений с мужчиной, считаешь физическую близость низменной, а превыше всего для тебя существующая только в книгах, возвышенная любовь. Даша, люди – это живые существа и им нужно совокупляться для продолжения рода, потому что они все-таки люди, они могут это делать избирательно и испытывать чувства к определенному партнеру, – Куминов посмотрел в сторону, посетители библиотеки забросили свое копание на книжных полках, и, разинув рты, слушали странную беседу. Даша собиралась еще возразить, но Куминов перебил ее – Ладно, мне некогда. Дай, пожалуйста, последний номер «Науки и жизнь», полистаю.

Куминов ушел. Даша продолжала стоять, как вкопанная, в немом восторге. С ней никогда никто не дискутировал, хорошо, если пальцем у виска не крутили. Какой он умный! Даша была с ним не согласна, но он умел говорить и обосновывать свою точку зрения. Он такой красивый, у него, наверное, нет отбоя от женщин, поэтому он и не смог испытать всю силу возвышенной любви. С ним рядом не было той, что может взять его за руку и подняться с ним к тем высотам, где духовное единение выше физического.

Куминов вернулся в деревню после отпуска. Он ездил с матерью по путевке в Венгрию, вернувшись домой, несколько раз, катался в Москву, мать ему доставала билеты на Олимпиаду, в основном на борьбу и дзюдо. Время близилось к осени, но стояли еще по-летнему теплые дни. Учебный год еще не начался, работы в школе было мало, и Куминов изнывал от безделья. Он напрашивался Петровне в помощь, но она больше от него отмахивалась.

– Ты бы парень, пошел на танцы хоть сходил.

– По танцулькам я еще не бегал.

– Хоть к девчонкам поприжимаешься. Что ты молодой мужик, дома все сидишь? Не пьешь, не куришь, с девками не дружишь, сектант что ли?

– Что-то вроде того.

– Охота тебе со старой бабкой вечерами сидеть. Ступай, говорю. Надоел ты мне, мельтешишь здесь.

– Ладно, пойду по деревне пройдусь.

Куминов вышел к центральной улице. Из клуба действительно доносилась музыка. «Ладно, зайду, полюбуюсь на их танцы». Он зашел в клуб. Под голос Яака Йолы, певшего «Подберу музыку», танцевали, прижавшись, парочки, девочки без пары сидели на стульях, в углу стайка парней что-то бурно обсуждала. Куминов равнодушно посмотрел на это действо. «Скукота» – подумал он – «Полюбовался, пора сваливать». Мелодия закончилась, началась следующая. Все стали толпиться, приглашать партнеров. Были осчастливлены приглашением и некоторые девицы, просидевшие прошлый танец на стульчиках. Куминов, уже повернувшийся к выходу, заметил Дашу. Она стояла, как неприкаянная, совершенно одна, как будто в вакууме. К ней не только не подходил никто из партнеров, но даже каких-нибудь девчонок-подружек рядом не было. Куминову стало ее жалко. Он подошел к Даше, взял ее за руку.

– Вы позволите?

Даша посмотрела на него восхищенно-доверчивым взглядом. Куминов умел танцевать, он не любил топтаться на месте. Он двигался в такт музыки, ведя за собой свою партнершу. Даше даже не обязательно было уметь танцевать, она просто послушно следовала за ним, повиснув на его руке. Санька почти ее не ощущал, она была какая-то легкая и невесомая. Все присутствовавшие были ими заинтересованы. Кто-то перешептывался, кто-то молча наблюдал. Куминов был слишком видным, чтобы не обращать на него внимания. То, что он танцует с чокнутой Дашей, повергло многих в изумление. Но первого бала Наташи Ростовой не получилось. После танца с Куминовым, Дашу так никто и не пригласил. Она незаметно выскользнула из клуба. Ей было грустно и обидно, что к ней относятся, как к прокаженной. Грело душу, что ей удалось потанцевать с учителем. Это было невероятное ощущение. Он, совершенно непохожий на остальное мужское население деревни, выбрал для танца именно ее – Дашу. Ради этого танца, этого блаженства, которое она испытывала, находясь в его руках, можно было забыть то чувство унижения, что было от полного игнорирования ее в клубе. Повернув к своему дому, Даша столкнулась с Куминовым, который завершил свой круг почета, и направлялся к этому же переулку, с другой стороны.

– Ну вот, Дарьюшка, мы опять с тобой встретились.

Даша ему растерянно улыбнулась.

– Может, прогуляемся?

Даша расцвела в улыбке и закивала головой. У Куминова не возникало к ней никакого предубеждения. Он встречал много разных странноватых людей. Даша, собственно, не была уж какой-то непонятной, девочка просто жила в своем книжном мире. Это в этой деревне, она казалась чужеродным созданием.

– Саша, а мне можно так вас называть?

– Конечно, это же мое имя.

– Саша, а вы знаете название звезд?

– Да. Но у меня сейчас нет настроения, говорить о звездах.

– Как вы думаете? Там есть люди?

– Это вряд ли, – Куминов пожал плечами. – Хотя звезд миллиарды, при таком обилии, возможны совпадения.

– Было бы интересно узнать, что думают тамошние люди в этот момент? Тоже, что и мы?

– Я, например, в данный момент ни о чем не думаю. Они, наверное, тоже.

– Саша, но вы же любите фантастику.

– Я читаю фантастику, и много чего еще. Это не значит, что я должен верить в эту самую фантастику. Ты, сделав вывод об уровне моей образованности, решила побеседовать со мной на доступном мне языке?

– Извините, пожалуйста, если я вас обидела.

У нее было такое грустное выражение лица, что Куминову стало стыдно за свою грубость.

– Это ты извини, детеныш. Я не собирался тебя обижать, так получилось.

– Вы считаете меня глупой? – Выражение «детеныш» еще сильнее ранило Дашу.

– Нет, не считаю. У тебя просто размыты границы между реальностью и твоим придуманным миром.

– Меня здесь не любят.

– Я не думаю, что все к тебе испытывают сильные чувства. Просто тебя не воспринимают всерьез. Люди не любят связываться с тем, что им кажется непонятным.

– Меня даже мама не любит.

– Это вряд ли. Скорее всего, твоя мама просто хочет, чтобы ты была такой же, как все, также вела себя, разговаривала. Она понимает, как тяжело прожить «белой вороне».

– Саша, вы единственный человек, который со мной так хорошо разговаривает и выслушивает, и единственный с кем мне так интересно. Кроме папы и Вовки конечно.

– Не придумывай себе идеал, Даша. Не вздумай в меня влюбиться. Я такой же, как все. Обычный и даже не совсем хороший человек.

– Вы не можете быть плохим.

– Почему? Потому, что я тебе понравился? Потому что я разговариваю с тобой, сегодня танцевал, ты сразу решила слепить из меня кумира. Не надо, пожалуйста. Хватит с меня маленьких и невинных девочек.

– Я не знаю, может вы и правы. Но мне хочется быть рядом с вами. С вами спокойно.

– Даша, это какая-то ерунда. Тебе сколько лет?

– Девятнадцать.

– Вот потому что тебе только девятнадцать, ты придумываешь всякие небылицы. Я не твое глиняное королевство, из меня идола вылеплять не надо. Не тешь себя несбыточными надеждами.

– Вы не умеете любить женщин?

– Нет, я знаю только, как надо и куда иметь женщин, – грубо ответил ей Куминов. Еще только полоумной влюбленной ему не хватало. Он посмотрел на Дашу, она стояла с вытаращенными глазами. – Иди домой. Калитку сама откроешь?

На следующий день Куминов зашел в библиотеку, чтобы извиниться перед Дашей. Даша убирала что-то с читательских столов. Увидев Куминова, она едва видно кивнула ему, вид у нее был совершенно расстроенный. Куминов подошел к ней.

– Я очень грубо и непорядочно вел себя вчера, извини, детеныш, – Он взял ее руку и поднес к губам.

– Да, конечно. Я перестану обижаться. Вы просто таким ужасным образом дали понять, что не нужно питать надежд и иллюзий. Многие люди стараются тщательней охранять свое личное пространство. Вами руководило только это, что никоим образом не говорит о вашей настоящей натуре.

– Мы с тобой разговариваем на разных языках, Дашенька.

На Санькин взгляд, он не сделал ничего особенно. Ну, чмокнул ее ручку, для того, чтобы не дулась, высказывался накануне действительно по-хамски. Никто бы нигде не обратил на этот жест внимание. Но Куминов не учел, что это была деревня, и в библиотеке они были не одни. Кое-кто уже начал связывать в одну ниточку, что Куминов пришел в клуб, только для того, чтобы один раз станцевать с Дашей, а на следующий день извинялся за свою непорядочность и целовал ей ручки. В процессе обсуждения эта тема обрастала все новыми подробностями и домыслами.

Куминов уехал в город. Домой ему по телефону позвонил его бывший научный руководитель и попросил зайти в университет, Санька сразу же поехал на встречу.

– Я перехожу в политехнический, – сказал ему доцент – Там мы с нашим «почтовым ящиком» начнем совместную разработку. Предлагаю тебе работать со мной. О твоей проблеме в курсе, с военкоматом все уладим, проект важный. Пока на ставку младшего преподавателя. Будешь в группе заниматься проектом и одновременно читать сопромат в институте. Есть такая необходимость.

– Конечно, я согласен, – «Странно, что мама меня не предупредила» – подумал Куминов.

– Значит, увольняйся в школе. Конечно, может и отрабатывать придется. Я пока на тебя заявку подам, сам понимаешь, особый отдел проверять будет. Я считаю, до начала призыва все уладим.

Екатерина Александровна не была в курсе. Решили все без нее. Просто доцент вспомнил про Куминова, он считал его толковым, да и, что греха таить, Санькины родственные связи тоже не будут лишними. Екатерина Александровна должна это оценить, если, что понадобится, можно будет обратиться. Куминов не верил своему счастью, неужели можно будет спокойно вернуться домой, не учить эту детвору и заниматься делом, которое будет нравиться. Окрыленный, он ехал домой. Надо бы отметить с кем-нибудь, но нет, пока не стоит. Когда уж все срастется, то тогда. Он остановился на светофоре. По пешеходному переходу шла Наташа Володарская. «Приехала». Он ей посигналил. Наташа повернулась в его сторону, смерила его взглядом, отвернулась и пошла дальше. В коротком плащике, с бесконечными длинными ногами в туфлях на шпильке и развевающимися волосами, она не шла, а несла себя. «Ох, и хороша же!» – подумал Куминов – «Как вот такой не отдаться?».

Ирина в душе радовалась. Она заметила, что Маруся стала хватать ее за руки и делать попытки подняться. Она уже прилично держала голову. Конечно, для полуторагодовалого возраста это было недостаточно, но сама возможность прогресса, радовала Ирину. Есть надежда, что со временем Маруся научится всему. Понятно, что не стоит мечтать о полной полноценности, но то, что ребенок хоть что-то сможет делать самостоятельно, вполне реально. Тем более, Маруся перестала утробно мычать на одной ноте, а издавала разные звуки, и они не были такими пугающими. Ирине даже казалось, что Маруся делает попытки ей улыбнуться. Ирина шла с работы, когда встретилась с Володарской.