Текст книги "Галлиполийский крест Русской Армии"

Отношение Армии к Главнокомандующему

Два приезда Главнокомандующего в Галлиполи явились решающими факторами психологического состояния войск. Каждый раз они становились как бы рубежами отдельных эпох и разрешали нарастающее психическое напряжение. Думается, для понимания этого необходимо проследить истоки таких настроений, вскрыть причины почти стихийной любви военных масс к вождю, которому не удалось дать войскам ни упоения победой, ни достижения намеченных целей.

Период командования генерала Деникина закончился новороссийской трагедией. Здоровая идея «Великой, Единой и Неделимой России», которую проводили, к сожалению, с догматической непримиримостью, сменилась после Новороссийска тягостным сознанием полнейшего государственного краха. Остатки развалившейся, деморализованной и вышедшей из подчинения высшему командному составу Армии прибыли в Крым.

Неизбежность капитуляции по первому требованию Англии казалась фактом, и идея русской государственности в ту тяжелую минуту выпала из рук тех, кто делал последние попытки ее охранить.

Генерал Врангель принял это тяжелое наследство. На предложение английского посредничества, которое звучало почти приказанием, он ответил наступлением. И это наступление, не давшее, может быть, существенных военных результатов, подействовало как отрезвление на тех, кто, сохраняя тоску по государственной идее, считал все дело проигранным. Этот первый шаг стал как бы протестом против долго господствовавших идей, которые, однако, довели дело освобождения до окончательного краха. Возможность эмансипации от иностранного влияния, столь сильного при Деникине, окрыляла новыми надеждами. На глазах у всех начала возрождаться Армия, и жизнь стала строиться на новых основаниях.

Иностранному влиянию была противопоставлена идея апелляция к национальной гордости. Узкой, почти шовинистической программе – терпимость и готовность идти со всеми, кто был одинаково заинтересован в деле свержения большевизма. От всего этого личность нового Главнокомандующего стала сразу необыкновенно популярной. Новый курс не был политикой правительства, которое в то время не имело никакого лица; диктатор учитывал обстановку как-то интуитивно, и эта линия его поведения, ясная и простая, воспринималась как проявление личной воли.

Наступил краткий период успехов, расцвета, увы, несбывшихся надежд и, наконец, после заключения Совдепией мира с Польшей, – последние дни Крымской драмы. Обаяние и вера в Главнокомандующего были настолько велики, что крымская катастрофа для многих оказалась неожиданностью.

Глубокий тыл, такой чуткий ко всем неудачам на фронте, до последних дней сохранял спокойствие. Генеральное сражение, окончившееся отходом в Крым, рисовалось как тонко задуманный план для окончательного разгрома большевиков. И даже когда закрылись Перекопские ворота, у многих видных чинов правительства существовала уверенность в какой-то исключительной неприступности укреплений на перешейке.

Когда же внезапно обнаружилось «начало конца» и был отдан приказ об эвакуации, многим, пережившим Одессу и Новороссийск, рисовались тяжелые минуты ближайших часов. Вспоминался недостаток тогда транспортных средств, когда Армия, потерявшая свой лик и думавшая исключительно о собственном спасении, захватывала пароходы, ища на судах последнего пристанища и опоры. И главное, как в эти тяжелые минуты уходила куда-то центральная власть, а на фоне всеобщей анархии высвобождались разнузданные инстинкты толпы.

Здесь особенно ярко проявилась личность генерала Врангеля. Предстояло тягчайшее испытание уже не на поле битвы – требовалось вывезти армию и людей, обреченных на гибель. Для этого нужно было, прежде всего, чтобы в столь ответственный миг власть, как это случалось раньше, не ушла.

И она не ушла. Незримо чувствовалась рука, направлявшая людей на суда, грузившие отходящие части. Везде, то тут, то там, появлялся генерал Врангель, решительный и спокойный. Он, в буквальном смысле, выехал из Севастополя последним… Народная молва приписывала ему ряд поступков, которые – были они в самом деле, или нет – окружили его ореолом бесстрашия, твердости и благородства.

В последних своих приказах Главнокомандующий обещал, что вывезет всех желающих, но откровенно и смело, что так импонирует массам, говорил, что идем мы неизвестно куда, не имея ни клочка земли, ни денег. Он советовал тем, кто может, остаться, но масса – военная и штатская – ринулась на пароходы. Было бы преувеличением сказать, что побудительным стимулом к этому явилось желание во что бы то ни стало остаться с ним до конца.

Страх перед большевиками сильнее всех других мотивов толкал людей на отплывающие суда. Но бросая близких лиц и имущество, отправляясь неизвестно куда, без копейки денег, все жили сознанием, что генерал Врангель стоит во главе этой «отплывающей России». Его приказ воспринимался не как сложение им с себя ответственности за будущее. Наоборот, чувствовалось, что его сознание ответственности стало еще больше. И все понимали, что он сделает больше, чем можно, с ним сама неизвестность не была уже такой страшной.

Но в эти минуты растерянности и морального унижения для Армии было мало одной твердой руки, которая указывала бы путь физического спасения. Для этих измученных людей нужен был центр – фокус, куда собрались бы «лучи» их идеалистических устремлений.

Трагизм последнего прощания с родной землей требовал трагических высот духа. И он, стоявший во главе отъезжавшей Армии, был поднят ею на эту исключительную высоту.

Войска отходили разными путями. Крейсер «Генерал Корнилов», на котором держал флаг Главнокомандующий, обходил все побережье Крыма. Он, как ответственный за все, всюду поспевал – в последний момент!

22 ноября первые части войск достигли Галлиполи. Ожидали Главнокомандующего, но дни проходили за днями, недели за неделями, а он, который, казалось, держит нити дальнейшей судьбы, не прибывал. В рядах войск уже началась растерянность. Общее положение было совершенно неясным. Последний приказ говорил, что Армию и Флот Главнокомандующий передает под покровительство Франции, «первой признавшей мировое значение нашей борьбы». Французский флаг на наших судах и французский паек были внешними доказательствами такого покровительства. Но каково дальнейшее положение русских войск? Будут ли они гражданскими беженцами или все же останутся на положении Армии? Если – Армии, то, потеряв свою территорию, не будет ли она, в лучшем случае, квалифицирована как часть Иностранного легиона?

На все это ни у кого не было ответа. В связи с полным отсутствием газет и противоречивыми слухами об общем международном положении такая неопределенность создавала мучительную неизвестность.

7 декабря впервые в Штабе Корпуса появилось сообщение, несколько осветившее план нашего командования, ибо было получено отношение от генерала Шатилова. «Сообщаю для сведения и ориентировки, – говорилось там. – Главнокомандующий твердо решил добиваться сохранения Армии как силы для борьбы с большевизмом и как ядра для будущей Русской Армии. В случае каких-либо предположений союзников о применении Армии против народностей, враждебных Антанте, Главнокомандующий решил на это согласия своего не давать, считая, что Русская Армия спаяна идеей борьбы с коммунизмом и только по этому назначению и может быть употреблена». Содержание этой бумаги, к сожалению, не получило широкого распространения, но общий тон ее как-то проник в толщу Корпуса.

Главнокомандующий не только не бросил свою Армию в тяжелый момент эвакуации и высадки; он остался и останется на страже ее интересов. Он, как будто вполне зависящий от воли Антанты, не даст согласия ни на какую комбинацию, противную основной идее Армии. Он не едет только потому, что не может оставить Константинополь, пока наше положение не определилось. Его приезд принесет что-то новое, выяснит наше положение.

18 декабря на броненосном крейсере «Provence» генерал Врангель прибыл в Галлиполи вместе с французским адмиралом де Боном. Почетный караул чернокожих сенегальцев, выставленный на пристани, как бы подчеркивал признание Армии. И вопрос об этом, который разрешится через несколько часов, создавал чувство исключительной напряженности.

Торжественный парад в галлиполийском лагере

В таком состоянии произошла первая встреча Главнокомандующего со своими войсками. Генерал Врангель, которого привыкли все видеть в серой черкеске, был в корниловской форме и казался каким-то далеким и утомленным, но чувствовалось, что эта встреча волновала и его, привыкшего в самые тяжелые минуты сохранять спокойствие. Войска к этому времени уже приобрели внешний строевой вид, хотя еще пестрели в сборных одеждах.

Они стояли неподвижно, пока Главнокомандующий здоровался с ними, но уже в приветствиях их чувствовалось, что прежняя связь не только не утеряна, но укрепилась еще сильнее. И, наконец, при общей напряженности, голосом, который отчетливо слышался в самых отдаленных рядах, он обратился к войскам с речью.

– Вы исполнили свой долг до конца, – сказал он, – и не ваша вина, что вы уступили превосходящему силой врагу. Виноват в этом мир, который не поддержал нас. Вам мой низкий поклон. Я не хотел к вам ехать до тех пор, пока не выяснится наше положение. Три дня тому назад я получил сообщение, что до тех пор, пока мы снова сможем вступить в борьбу, мы, как Армия, сохраняем свой состав и всю организацию. Дайте же мне, вашему ходатаю перед иностранными державами и таковому же изгнаннику как и вы, право говорить от вашего имени. Сплотитесь, чтобы я знал, что все это – выражение вашей воли…

Эта речь, произнесенная в присутствии адмирала де Бона, произвела колоссальное впечатление. Всем стало ясно, что только благодаря исключительной преданности Армии и напряжению всей воли Главнокомандующего, Армия оказалась признанной, и признанной не в качестве иностранных наемников, но с сохранением своего национального лица. Его роль ходатая перед иностранными державами, отказавшегося от всяких личных интересов во имя своего долга и своей идеи, стала понятной каждому солдату.

Войска восторженно провожали Главнокомандующего. Окрыленные надеждами, они стали терпеливо ждать, что это декларативное признание изменит те тяжелые условия, в которых приходилось жить 1-му Корпусу.

Но эти условия не улучшались. Вскоре сама декларация стала оспариваться. Смена кабинета Лейга и вступление Бриана на пост премьер-министра ознаменовались прямым поворотом политики. Армия стала рассматриваться как беженская масса. Открыто подчеркивалось, что политическое значение «крымской авантюры» кончилось, и на очереди стоит материальное устройство людей, сидящих на французском пайке.

Эти настроения быстро передавались Армии. Между французским главнокомандующим генералом Шарпи и верховным комиссаром Пелле началась резкая переписка, участвуя в которой генерал Врангель проявил исключительное достоинство и мужество. В сознании солдат он стал уже не только ходатаем и представителем – он становился заложником во вражеском стане, который не сгибается и гордо отражает все удары во имя сохранения чести и достоинства Армии.

Этот новый мотив настроений вылился ко второму приезду Главнокомандующего, 15 февраля, в восторженную встречу. Теперь, как и тогда, ждали от его приезда новых вестей, но это ожидание отошло на второй план перед массовым желанием выявить ему свои чувства. И когда Главнокомандующий, по существу, не сообщил ничего нового, а его речь свелась только к надежде на изменение нашей судьбы под влиянием общих условий, – это не вызвало ни разочарования, ни отчуждения.

Был холодный день, все небо покрывали тучи, каждую минуту готов был хлынуть дождь, но в тот самый момент, когда Главнокомандующий сошел с автомобиля, тучи разорвались, и яркое солнце осветило всю равнину! Это совпадение еще более усилило и обострило единое чувство. Многие солдаты и офицеры не могли сдержать своего напряжения и плакали. Это был поистине триумф.

Речь Главнокомандующего не открыла новых горизонтов. Резко охарактеризовав собравшихся в Париже «учредиловцев», указав на друзей, «которые уверяли нас в своей любви во время наших побед, а теперь отвернулись от нас», сказав об объединении парламентских деятелей, поддерживающих его, генерал Врангель перешел к самой главной части своей речи – что же ожидает Армию?

«Как это солнце прорвалось сквозь темные тучи, – почти закричал он, – так осветит оно и нашу Россию… Не пройдет и трех месяцев, как те, которые нами пренебрегают, попросят сами помочь им… И я поведу вас вперед, в Россию… Держитесь!..»

После его отъезда атаки против Армии стали еще сильнее. Но период борьбы нотами [протестов] сменился временем борьбы действиями. В ход были пущены все меры для распыления и разложения Армии, вплоть до провокационных воззваний о неповиновении начальникам. Эти действия сопровождались уменьшением пайка, почти ежедневными уколами самолюбия и завершались требованием к Главнокомандующему сложить свои полномочия: французы нашли, что наибольшим препятствием к достижению их целей является личность Главнокомандующего!

Генерал Врангель ответил категорическим отказом. Он заявил, что только физическое лишение свободы оторвет его от Армии.

Французы не посмели его арестовать. И опять вокруг той борьбы, которая происходила в Константинополе, создавались новые легенды. Он, которого французы все же изолировали от непосредственного общения с Армией, не допустив его приезда на Пасху, – осветился еще ореолом страдания за всех, сидящих на тяжелых условиях галлиполийской жизни. Врангель стал уже неотделим от Армии, и физические преграды еще больше соединили его с нею.

Одновременно с этим возрастало чувство национальной гордости. Когда-то из уст Главнокомандующего трепетно ожидали решения вопроса о нашем признании; теперь этот вопрос пережил свою остроту. Армия уже не нуждалась в чужом признании. Она, страдающая вместе со своим Главнокомандующим, стала на ноги, – Армия признала себя! В общем протесте против мелкой, недальновидной и обидной политики бывших союзников она объединилась с Главнокомандующим еще сильнее. И чем обиднее была эта недостойная политика, тем выше становился его образ.

Как когда-то ему поставили в вину отход от Крыма, так теперь с редким добродушием любовно простили его неудачный прогноз. Прошло много месяцев – и те, которые пренебрегают Армией, еще не просят ее помочь им. Вместо этого происходит расселение в славянские страны, и не видно еще того времени, когда он поведет свои войска в Россию. Но Армия – пусть малочисленная и растаявшая – уже загипнотизирована. Она знает: не во имя личных интересов честолюбия сохраняет генерал Врангель свой тяжелый пост. Он сделает для нее не только то, что можно, – он сделает и то, что невозможно.

И наступит день – пусть этот день не придет завтра, – когда, собрав воедино растекшиеся ручейки Русской Армии, он поведет ее, как хранительницу национальной государственности, в родную Россию!

Взаимоотношения с французами

Из всех катастрофических эвакуаций, пережитых за последние годы противобольшевистскими армиями, Крымская эвакуация прошла наиболее безболезненно и планомерно. По прибытии в Босфор на переполненных пароходах были подняты французские флаги; все поняли, что Франция берет невольных беглецов под свое покровительство. В то же время нужно было отдать себе отчет в том, что своим благородным поступком Франция ставила себя в очень затруднительное положение. Как трактовать нас – вооруженных, сохранивших воинскую организацию и командование, но лишенных совершенно территории? Армия это или просто группа беженцев? Но кто бы мы ни были, – нас нужно было накормить и обогреть. И вот, оставляя пока в стороне решение принципиальных вопросов, французское командование в Константинополе приложило много усилий, чтобы удовлетворить насущнейшие потребности[35]35
  Взаимоотношения Русской Армии с Францией – особая и сложная тема. Первоначально благожелательные, к весне 1921 г. они стали меняться. С одной стороны, этому способствовала усложнившаяся в результате понесенных потерь в Первой Мировой войне экономическая ситуация в самой Франции, с другой, – давление, которое оказывало на республику Советское правительство, принуждавшее другие государства поступать с распыленной Русской Армией и эмигрантами так же, как это сделали в России. Так, еще 10 ноября 1920 г В.И. Ленин подписал постановление Совнаркома «О конфискации всего движимого имущества граждан, бежавших за пределы Республики или скрывающихся граждан», в результате чего все выехавшие из России к тому времени лишались не только своего личного имущества, обращавшегося в товарный фонд, либо поступавшего в просветительные учреждения, но и сами эмигранты подверглись лишению имущественных прав и не могли в будущем претендовать на возвращение утраченного.


[Закрыть].

Питание и снабжение Армии шло сначала весьма медленным темпом, но эти недостатки в организации помощи Корпус объяснял себе неподготовленностью французов к приему такого большого числа людей и внезапностью их прибытия. Вместе с тем стало известно, что чины Французского Оккупационного корпуса интенсивно работают по размещению и снабжению Армии и что даже очередные отпуска на родину у них отменены. Все это порождало в Корпусе чувство признательности к Франции. Правда, несколько неприятное впечатление произвело частичное разоружение Армии французами во время стоянки на Константинопольском рейде (разрешено было оставить оружия только на 1/20 наличного состава, а также шашки и револьверы офицерам), но благожелательное настроение к французам на первых порах преобладало.

Высадившийся в Галлиполи 1-й Корпус Русской Армии застал там французский гарнизон, состоявший из батальона сенегальских стрелков в 500 человек при 28 пулеметах. Командир батальона являлся начальником гарнизона и комендантом города; вместе с нашим прибытием он получил титул «коменданта русских лагерей». Вначале комендантом был майор Вейлер, потом подполковник Томассен.

С низшими чинами французского гарнизона на первых же порах происходили трения. Поводами были, например, грубость сержантов французского интендантства по отношению к нашим приемщикам офицерам; отказ французов допускать фактическую поверку по весу принимаемых продуктов (сахара, например, часто не хватало до 50 %). Впоследствии все это было отчасти улажено.

Весьма памятен случай, происшедший в первый же месяц пребывания в Галлиполи и чуть не повлекший за собой крупных осложнений. Патруль сенегальцев арестовал двух русских офицеров за громкое пение на базаре и повел их во французскую комендатуру. При этом сенегальцы били арестованных прикладами так, что один оказался облитым кровью. Осведомленный об этом происшествии начальник Штаба Корпуса немедленно лично отправился к французскому коменданту и потребовал выдачи арестованных. В этом было отказано, и французский караул был вызван в ружье. Начальник Штаба тотчас вызвал две роты юнкеров Константиновского Военного училища и двинул их вперед. Сенегальцы моментально разбежались, бросив два пулемета. Арестованные были освобождены. Вскоре после этого французы перестали высылать свои патрули в город.

На фоне этих, в общем мелких, недоразумений стала проявляться весьма неприятная тенденция французских властей обходить русское командование при отдаче распоряжений, касавшихся Корпуса. Но уже на первых порах эта система встретила решительный отпор со стороны русских войск, и все распоряжения французов, не прошедшие через Штаб Русского Корпуса, просто не исполнялись или исполнялись лишь отдельными лицами, решившими порвать с Армией. Еще более неприятное впечатление производило стремление французских властей подчеркнуть во всем зависимость Корпуса от них.

Например, как-то в январе 1921 года французский комендант, приняв решение объехать русский лагерь, нашел нужным предварительно, как бы частным образом, через своего офицера предупредить коменданта лагеря о своем приезде и желательности устройства надлежащей встречи. Было решено, однако, никакой встречи не устраивать и всем заниматься своими делами, выжидая, как поведет себя французский комендант. Последний, не делая никому визита, объехал лагерь, встретивший его, как обыкновенного проезжего, с молчаливой вежливостью. По объезде лагеря французский комендант сообщил командиру Корпуса, что он «объехал русский лагерь и приветствовал русские знамена».

Весьма острый вопрос о сдаче оружия, возникший еще во времена стоянки на Босфоре, разрешился в конце концов в пользу Корпуса. Переговоры о сдаче намеренно натягивались Штабом Корпуса. Командир настаивал на необходимости сохранения оружия в военных училищах для обучения юнкеров, в полках и при штабах – для несения охранной службы. На требование французов сдать пулеметы или, в крайнем случае, замки от пулеметов под их охрану – последовал ответ, что охрану пулеметов Корпус берет на себя, что они будут храниться в головных ротах полков. Когда эти оттяжки привели, наконец, к категорическому требованию французов сдать оружие, то был дан не менее категорический ответ, что оружие не будет сдано добровольно и разве только может быть отнято силой. В результате Корпус до конца пребывания в Галлиполи сохранил свое оружие.

Первый приезд в Галлиполи генерала Врангеля (18 декабря 1920 года), казалось, должен был сообщить некоторую определенность взаимоотношений с французами. Сопровождаемый командующим французской эскадрой адмиралом де Боном, генерал Врангель, принимая парад, объявил войскам, что великие державы готовы признать нас Армией и сохранить нашу воинскую организацию. Весть эта окрылила Корпус, и он был готов простить французам многие накопившиеся обиды.

Но действительность скоро принесла разочарование. Падение кабинета Лейга, появление Бриана, смена высшего французского командования в Константинополе и затем уже определенно высказанное непризнание Армии как военной организации, – все это сразу свалилось на Русский Корпус.

Потерпев неудачу в деле разоружения Корпуса, Франция была поставлена перед фактом существования в районе Константинополя вооруженной организованной Армии, что, по ее мнению, противоречило международному праву (официальное сообщение французского правительства от 17 апреля 1921 года; см. приложение III). Не будучи точно осведомлена о настроениях Русского Корпуса, Франция высказывала, что это несет опасность для мира и спокойствия Константинополя. Возможно, что эта неосведомленность о целях и намерениях Русской Армии, да и вообще неясность положения с точки зрения международного права, и заставила французское правительство принять линию поведения, совершенно неприемлемую для Корпуса.

С особой ясностью все то выявилось во время приезда в Галлиполи командира Оккупационного корпуса генерала Шарпи. Отказавшись от почетного караула, генерал при объезде лагеря старался подчеркнуть свое отношение к войскам, как к обыкновенным беженцам. И затем, будучи с визитом у командира Корпуса, официально заявил, что Франция окончательно отказывается видеть какую-либо разницу между Армией и гражданскими беженцами, что будут приняты меры для скорейшего рассеяния Корпуса по другим странам. Главной причиной такого решения Франции выставлялись непосильные для ее бюджета расходы, вызванные питанием Русской Армии. В одном из писем своих (от 24 января 1921 года, за № 31383, см. приложение II) командир Оккупационного корпуса указывает, что Франция сначала должна залечить свои раны, нанесенные Великой войной, и тем не менее это не помешало ей приютить русских беженцев. В этом же письме указывается, что «выдаваемые рационы значительно выше тех, которые Советы выдают в России красной армии…».

Генерал В.К. Витковский встречает представителей французского командования, приехавших в лагерь. 1921 г.

И далее: «Расход, испрашиваемый русским Главнокомандующим на добавок к Рождеству, был бы слишком велик, чтобы быть перенесенным французским бюджетом». В конце этого письма командир Оккупационного корпуса, отказывая в выдаче для занятий артиллерийского имущества, дает совет «выполнять упражнения без оружия, так как физическая тренировка может быть достигаема интенсивным употреблением войск на работы по улучшению лагерей, исправлению дорог, постройке бань, бараков и т. п.».

При таком отношении со стороны французского командования Корпусу оставалось только теснее сплотить свои ряды, сохраняя полную лояльность к представителям местного французского гарнизона, и проявлять вместе с тем в отношениях с ними решительную твердость и упорство.

Такая решимость Корпуса при всех сношениях с французами поставила последних в довольно затруднительное положение: с одной стороны, распоряжением французского правительства русские войска должно было превратить в обычную беженскую массу, с другой, – Корпус твердо решил до конца защищать свою военную организацию. В конце концов, распоряжение французского правительства так до конца и осталось не приведенным в исполнение. Реальная воинская сила, которую представлял приведший себя в порядок Корпус, не позволяла французам применять открытое вооруженное воздействие. Создавшееся положение было правильно учтено командиром Корпуса и надлежаще понято французским командованием. Благодаря тактичным действиям обеих сторон все острые вопросы решались, в общем, мирно.

Не имея, таким образом, возможности применять силу, французское командование все же добивалось рассеяния Армии подпольным путем, то есть посылая агитаторов в части Корпуса для пропаганды переселения в Бразилию, Совдепию и другие страны. В сентябре и октябре в корпусном суде рассматривались дела, возникшие в связи с этой агитацией французов. Однако для более ясного представления об этой темной стороне взаимоотношений с французами в Галлиполи следует добавить нижеследующее: эти дела не давали возможным судить, была ли такова политика французского правительства или же возникновение дел находилось в связи с деятельностью безответственных русофобских кругов французского командования.

Перед прибытием парохода, помимо усиленной агитации, обычно вывешивалось на улицах города в одном-двух экземплярах соответствующее объявление, часто только на французском языке. В приложениях читатель найдет несколько таких объявлений (приложения IV, V и VI) и сможет, прочтя их надлежащим образом, оценить тон, убедительность, а также правдивость сообщаемых сведений и этичность доводов. Особенно характерны в одном из объявлений взывания к чести и достоинству русских, подкрепляемые угрозой сокращения и даже совершенного упразднения пайка; тут же были обычные жалобы на обременение этим пайком французского бюджета, назначение решительных, крайних сроков для прекращения выдачи питания. В этом же объявлении указывается, что содержание беженцев обходится в 40 миллионов франков в месяц. Насколько это верно, читатель может судить по подсчету, произведенному в статье «Снабжение Корпуса». По этому подсчету питание одного человека обходилось около 70 франков в месяц. В другом объявлении приводятся заверения советского представителя из Баку, г-на Серебровского, об абсолютной гарантии от преследования всех (кроме офицеров-беженцев), которые прибудут на нефтяные работы в Баку: «Уверяем беженцев, – заканчивают уже от себя французы, – что они могут свободно выражать свое мнение, не боясь никакого преследования». В одном из таких объявлений (см. приложение VI) прямо говорится, что французское правительство решило прекратить выдачу пайка и потому «беженцам» остается одно из трех: 1) вернуться в Советскую Россию; 2) отправиться в Бразилию и 3) содержать себя за свой счет. Затем приводятся доводы в пользу каждого из этих предложений: что русские, недавно высадившееся в Новороссийске, «ont ete accueillis sans difficulte»[36]36
  «…были встречены без трудностей…». Пер. с франц


[Закрыть]; что Бразилия – страна здоровая, населенная многими европейцами и там русские эмигранты могут сохранить свое русское подданство. В замечательном «Официальном сообщении Французского правительства» (см. приложение III) обращает на себя внимание оценка, с французской точки зрения, позиции генерала Врангеля как заговорщика, угрожающего международному спокойствию на Востоке. Подчеркивая свою гуманность в отношении 135 тысяч русских, французское правительство настаивает на том, что, собственно, оно никогда по-настоящему не признавало правительство генерала Врангеля и что теперь вряд ли можно бороться с большевизмом посредством войск, не сумевших справиться с красными в период наибольшей своей организованности в Крыму. Сообщение заканчивается утверждением, что Армии Врангеля больше не существует и что бывшие начальники не имеют права больше отдавать приказания.

Русский Корпус, в общем, спокойно относился ко всем этим мерам французского командования.

Кроме не столь уже значительного числа поколебавшихся, остальные хранили стойкость, бодрость духа и веру в будущее. О настроениях Корпуса в то время свидетельствует, между прочим, такой курьезный случай с одним из французских объявлений. Эти объявления, после нескольких попыток срывать их и делать на них обидные для французов надписи, стали вывешиваться под охраной черного часового, который, ревниво оберегая их, не позволял интересующимся подойти к ним вплотную. Полны комизма были фигуры русских, с вытянутыми шеями пытавшихся с большого расстояния прочесть мелко написанное объявление, к тому же заслоненное воинственной фигурой сенегальца. И вот однажды предприимчивый русский шутник ухитрился заменить французское очередное объявление плакатом с надписью: «Первый Армейский Корпус верен и верит своему Вождю генералу Врангелю, и туда только пойдет, куда он поведет». Под дружный хохот зрителей недоумевающий часовой еще долгое время сторожил этот плакат, деятельно отгоняя назойливую толпу русских весельчаков.

Однако не все инциденты такого рода оканчивались комически. В марте и апреле деятельность французов, направленная к рассеянию Армии, стала особенно интенсивной, настроение Корпуса приняло напряженный характер, и все это завершалось рядом столкновений чинов Корпуса с французами, иногда довольно резких. Только твердая линия поведения, раз и навсегда принятая нашими властями, а также и осторожность французского командования, не дали дальнейшего развития столь обострившимся отношениям. Между прочим, французский комендант запретил своим солдатам после одного из инцидентов на пять дней отлучки в город по частным делам.

Дело рассеяния Корпуса французам не удалось. В главе о беженцах читатель найдет полные сведения о результатах французских стараний в этом отношении. Одним из важных следствий всего этого было исчезновение доверия у Корпуса к французскому командованию.

Отдавая себе отчет в полной невозможности сломить стойкость Корпуса и сознавая свое полное бессилие выполнить направленные к этому распоряжения своего правительства, местные французские власти стали пользоваться всяким случаем, чтобы усугубить впечатление полной зависимости русского командования от них. Так, были крайне затруднены поездки из Галлиполи в Константинополь и обратно. Главнокомандующему, генералу Врангелю, было воспрещено посещать лагеря Русской Армии. Русский генерал К., вызванный лично командиром Оккупационного корпуса в Константинополь, был задержан там насильно на три недели. Генералу Кутепову, возвращавшемуся из Константинополя в Галлиполи после одной из поездок, виза была сильно задержана и вручена уже на пароходе. Таких случаев, носивших характер просто недостойных придирок, было довольно много.