Текст книги "Галлиполийский крест Русской Армии"

Приводим для примера два приказа начальника гарнизона «губы» № 1:

Приказ По Управлению Коменданта

10 июля 1921 г. № 7 г. Галлиполи

§ 1.

Мною замечено, что чины гарнизона постоянно о чем-то мило беседуют с часовыми, стоящими у входа во дворец начальника гарнизона. Приказываю моим плац-адъютантам строго следить и не допускать разговоров, внушать пытающимся разговаривать, что это подрывает дисциплину, а также и авторитет самого офицера, который должен удерживать от подобных поступков, а не сам толкать на них.

Комендант гарнизона губы,

генерал-майор от губы (подпись)

Приказ По гарнизону губы № 1

9 августа 1921 г. г. Галлиполи

§ 3.

Сего числа наш гарнизон был осчастливлен посещением начальника соседнего гарнизона [так принято было называть на «губе» командира 1-го Армейского Корпуса]. Мило поздоровавшись со вверенным мне гарнизоном, он соизволил долго беседовать с каждым членом губы, входить во все наши нужды, даже в способы утоления нашего духовного голода. Численность вверенного мне гарнизона, по-видимому, ему показалась малой, ряды наши редкими, потому что сейчас же по выходе своем от нас он уже не замедлил прислать нам пополнение, а, встретив в соседнем гарнизоне кадрового члена нашей губы, генерал-майора от губы Н., возвращавшегося к месту служения в наш гарнизон с предметами утоления нашего душевного голода под мышкой, упросил проводить его. Несмотря на то, что еще с утра генерал-майор от губы Н. ревизовал все кабачки соседнего гарнизона для выяснения качества напитка в оных, тем не менее он последовал за командиром Корпуса и в теплых словах, в мирной беседе обрисовал наше житье-бытье на губе-матушке. Видя искреннюю привязанность генерал-майора Н. к губе и не желая лишить нас, из уважения ко мне, нашего дорогого члена губы, командир Корпуса продлил ему срок пребывания на губе на 5 суток. Столь отзывчивое отношение к нам, быстрое пополнение гарнизона нашего заставляет меня от лица всего нашего гарнизона объявить начальнику соседнего гарнизона благодарность.

Генерального штаба генерал-майор от губы

(подпись)

Движение арестованных на гарнизонной гауптвахте г. Галлиполи с 1 декабря 1920 года по 1 августа 1921 года колебалось лишь в известных пределах (см. табл. № 15 на стр. 172). Делать какие-либо выводы при таком сравнительно коротком сроке наблюдений представлялось рискованным. Можно, однако, отметить увеличение числа содержавшихся в дисциплинарном порядке за последние четыре месяца и уменьшение отбывавших наказания по суду и подследственных за то же время, что видно из табл. № 16 (см. стр. 172).

К этому следует добавить, что разница в числах первой графы должна сказаться еще резче, если принять во внимание, что в первые четыре месяца исполнение приговоров, по коим осужденные не подвергались наказаниям, сопряженным с лишением всех особенных, лично и по состоянию им присвоенных прав и преимуществ, согласно подлежащих узаконений, откладывалось до окончания Гражданской войны.

Наблюдение за законностью арестов производилось следующим образом. Ежедневно по утрам комендантом города представлялись командиру Корпуса сведения о всем случившемся с приложением списка лиц, арестованных за истекшие сутки. Эти сведения просматривались командиром Корпуса, и если им замечались неправильности в наложении взыскания или неясность в причине ареста, на списке делались соответствующие резолюции: об изменении числа дней ареста или производстве дознания. Кроме того, гауптвахты ежедневно обходил офицер военно-судной части комендантского управления и лично опрашивал всех арестованных по вопросам, касающимся их содержания. Наконец, два раза в месяц для поверки законности содержания арестованных, гауптвахты посещались представителями военно-прокурорского надзора корпусного суда.

Выше уже указывалось, что взаимоотношения русской комендатуры с греческой администрацией, судом и французским комендантом не имели какой-либо регламентации. Функции русского коменданта города большей частью возникали в связи с потребностями текущей жизни, и местные представители французской власти так или иначе были поставлены в необходимость, в собственных же интересах, фактически признавать наличие русской власти в Галлиполи. В указанном отношении факт официального непризнания Армии не имел какого-либо практического значения, выражая лишь политическую конъюнктуру. Вот почему вопрос этот, по-видимому, не очень интересовал местное французское командование, а тем более администрацию греческую и местных жителей. Все они без всяких предварительных условий поставлены были в необходимость фактического признания Армии со всеми ее учреждениями и организацией. Это признание, конечно, не было выражено каким-либо письменным актом, а устанавливалось завязавшимися отношениями, в которых русские учреждения, как по форме, так и по характеру, выступали со всеми атрибутами учреждений государственных.

К этому присоединилось то, что всем попыткам представителей высшего командного состава и Французского корпуса в г. Константинополе, направленным к распылению Армии, было оказано спокойное и стойкое сопротивление как со стороны Главнокомандующего, так и командира Корпуса генерала Кутепова.

Взаимоотношения русской комендатуры с греческой администрацией, жандармерией, префектурой и местными жителями начались не сразу, так как французские власти категорически запрещали непосредственные сношения с греческой администрацией. В первых числах декабря 1920 года меры по охране города, его санитарному благосостоянию и т. п. заставили греческую администрацию войти в непосредственные сношения с русским комендантом, так как хозяева положения – французы – мало были этим заинтересованы и не принимали никаких мер. Поэтому в высшей степени было важно, что к этому моменту, как уже отмечено выше, русским удалось выявить себя приспособленной к государственной жизни организацией, к которой греческие власти и обратились.

С этого момента с греческой администрацией завязались самые добрые отношения. С течением времени доверие к русский администрации, не делавшей различия между «эллином и иудеем», росло; в особенности это относится к турецкому населению, юридическое положение которого до того в Галлиполи было довольно печально. В середине января 1921 года был назначен новый шеф греческой жандармерии, который сделал официальный визит русскому коменданту, и отношения остались прежние.

Тогда же, ввиду неблагоприятно сложившейся для греков политической обстановки, а также неуспехов на малоазиатском фронте, греческая администрация проявляла некоторую нервность: ей всюду чудились назревающие восстания местного турецкого населения. Лояльность в этом отношении Русской Армии и ее представителей еще раз послужила залогом упрочения установившихся добрых отношений.

Все жалобы, подаваемые на русских, греческая администрация отправляла в русскую комендатуру, а впоследствии греческое и турецкое население стало обращаться непосредственно к русскому коменданту, на решения которого греческая администрация жалоб не принимала. Все требования русской комендатуры, связанные с производством дознаний, обысков, выемок и т. д., греческими властями выполнялись беспрекословно и немедленно.

С французами сношения завязались, конечно, с первого дня прибытия в Галлиполи; непосредственно с комендантским управлением французские власти не сносились, за небольшими исключениями, так как вся переписка с ними происходила при посредстве Штаба Корпуса.

Военный суд

Положение военно-судебного ведомства после эвакуации Крыма представлялось в следующем виде. Эвакуация вызвала вопрос о самом существовании Армии, а стало быть, и о расформировании связанной с ней организации военно-судебной власти; поэтому, казалось бы, что непризнание Армии союзниками определяло тем самым и судьбу военной юстиции. Между тем, в силу необходимости так или иначе регулировать юридическую жизнь в частях войск, военные суды расформировывались и вновь конструировались совершенно независимо от факта юридического непризнания Армии.

Орел на знаменной площадке Дроздовского полка и часовой у полкового знамени. 1921 г.

Отсутствие органов правосудия привело бы к тяжким и непоправимым последствиям для будущего Армии. Общежития русских беженцев в Константинополе в первые месяцы по эвакуации – лучшее подтверждение сказанного. В этих общежитиях, подчиненных французским властям, происходил полный сумбур. Неприспособленность устраиваемых на скорую руку помещений, отсутствие пищи, хлеба, кипятка, развивающиеся эпидемии, – все эти условия заставляли русских беженцев отчаянно бороться за свое существование: ломались на дрова полы, окна; продавалось белье, оружие, совершались кражи, грабежи и т. д. А над всем этим стояли растерявшиеся при виде стихийной массы цепляющихся за жизнь людей французские коменданты. Издавались многочисленные приказы на французском языке, которых большинство не понимало, да просто и не читало; производились аресты (никто при этом не знал, что делать с арестованными); образовались какие-то нелепые «дамские суды чести» и т. п. В качестве характеристики понимания французскими комендантами положения русских беженцев могут служить следующие вступительные слова приказа коменданта одного из общежитий (г. Константинополь, Скутари, лагерь «Селимие»): «Человеческий гений создает вещи, а русские беженцы их разрушают», – следует пояснить, что вещи, «создаваемые человеческим гением», – это старые балки в сарае, которые солдаты и казаки, оторвавшиеся от своих частей, безжалостно истребляли, чтобы «согреть чайку». В общем, несмотря на, быть может, совершенно искреннее желание французских властей помочь русским, беженцы представляли из себя массу бесправных и ничем взаимно не связанных людей.

В Армии опасность подобного положения была сразу понята, и военные суды сохранились. В ряду актов, предпринятых русским командованием для сохранения Армии, это обстоятельство занимает одно из первых мест и может быть сравниваемо лишь с оставлением в войсках оружия.

Еще на Константинопольском рейде генерал Кутепов заявил председателю корпусного суда 1-го Армейского Корпуса о том, что он войдет с ходатайством о необходимости оставить корпусный суд в неприкосновенности, а 1 декабря 1920 года за № 3776 был издан нижеследующий приказ Главнокомандующего:

«По устройству войск на новых местах главной заботой начальников всех степеней должно быть создание прочного внутреннего порядка во вверенных им частях. Дисциплина в Армии и Флоте должна быть поставлена на ту высоту, которая требуется воинскими уставами, и залогом поддержания ее на этой высоте должно быть быстрое и правильное отправление правосудия. Покинув Крым и устроившись временно на новых местах,

Русская Армия и Флот при отправлении правосудия должны руководствоваться теми же законами, которые применялись на территории Крыма, со всеми их изменениями и дополнениями по день эвакуации. Из учреждений военно-судебного ведомства приказываю сохранить три корпусных суда: Первый – для 1-го Корпуса, расположенного в Галлиполи, Второй – для Кубанского, расположенного на о. Лемнос и Третий – для Донского Корпуса, расположенного в г. Чаталдже. Войсковые части и учреждения, расположенные вне указанных пунктов, подлежат ведению ближайшего корпусного суда. Для русской эскадры учреждается Военно-морской суд. Кассационное производство по всем делам отменяется».[43]43
  Впоследствии тоже на о. Лемнос. (Примеч. авт.)


[Закрыть]

Таким образом, из всей организации военно-судебной власти сохранились: главный прокурор Армии и Флота с его помощником, три корпусных суда и морской суд. Находившиеся вне этой организации военно-полевые суды и суды чести для офицеров также упразднены не были и продолжали свою деятельность по прибытии войск на новые места.

Как уже указывалось в цитированном выше приказе, судам при отправлении правосудия предписывалось руководствоваться теми же законами, которые применялись на территории Крыма, со всеми их изменениями и дополнениями по день эвакуации, т. е. иными словами – законами военного времени. Такое решение являлось наиболее целесообразным: изменение военных законов мирного времени в период Австро-германской и Гражданской войн коснулось основных начал материального и процессуального права, и возвращение к нормам мирного времени потребовало бы обширной законодательной работы. Как на пример, можно указать на отмену так называемой «административной гарантии», т. е. исключительного права военного начальства на возбуждение уголовного преследования против военнослужащих (приказ Главнокомандующего В.С.Ю.Р. 1920 г., апреля 6 дня, № 2994). Приказ этот приблизил военно-уголовный процесс к началам судебных уставов и вызвал необходимость пересмотра Устава военно-судебного (С.В.П. 1869 г. XXIV кн. Изд. 4), каковая работа и производилась в главном военном и военно-морском суде еще на территории Крыма. Далее приказ Главнокомандующего от 9 октября 1920 года за № 3718 произвел полную реконструкцию положения чинов военно-судебного ведомства на началах самостоятельности последнего, с подчинением главного прокурора Армии и Флота (до этого – главного военного и военно-морского прокурора) непосредственно Главнокомандующему. Коренным изменениям подверглись статьи, предусматривающие преступления, имеющие своим объектом казенное имущество (приказ Главнокомандующего В.С.Ю.Р. 1919. № 539); введен новый порядок производства дел о преступлениях государственных (приказ Главнокомандующего В.С.Ю.Р. 1920. № 91) и т. д. Отбросить все это представлялось столь же невозможным, как уничтожить прошлое. Во всяком случае, применение законодательства военного времени, с которым Армия, если можно так выразиться, сжилась на практике, не встречало затруднений.

К этому, конечно, не относится неясность в сфере основных положений материального и процессуального права, созданная пребыванием Армии на чужой территории и вместе с тем – в пределах зоны союзной оккупации. Разрешение вопросов, вытекавших из столь оригинального положения уголовного права, вступало уже в коллизию с фактом юридического непризнания Армии, а стало быть, переходило в круг ведения международного права и не находилось в зависимости от большей или меньшей опытности военных юристов и желаний высшего командного состава Русской Армии.

К таким интереснейшим для истории уголовного права (также и международного) вопросам относятся, прежде всего: 1) вопрос о смешанной подсудности военной и гражданской; 2) положение гражданских лиц и семей военных, проживающих в районах расположения Корпусов (лиц, следовательно, не имевших своего суда); 3) юридическое положение беженцев из военнослужащих, перешедших на беженское положение и продолжавших оставаться до своего отъезда в корпусах, и 4) положение русских военных судов с точки зрения международного права.

Из всех поставленных вопросов удовлетворительно мог быть разрешен лишь третий. 2 января 1921 года главный прокурор Армии и Флота сношением своим за № 252 сообщил военному агенту при Российском посольстве в Константинополе, что ввиду учреждения в Константинополе консульского суда, коему на основании п. 8 «Временного положения» подсудны все русские подданные, не состоящие в войсках действительной службы и находящиеся в Турции, – все военнослужащие, перешедшие за сокращением штатов на беженское положение, подлежат преданию суду применительно к ст.245, XXIV кн. С.В.П. 1869, изд. 4, в случаях: 1) неявки по призыву на действительную службу или к учебным сборам; 2) преступлений и проступков, совершенных во время сих сборов; 3) нарушений обязанностей дисциплины и воинского чинопочитания во время ношения ими форменной одежды или во время нахождения в военно-врачебных заведениях (также в лагерях, общежитиях, этапах для беженцев и т. п.). Короче говоря, беженцы из военнослужащих были приравнены в отношении их подсудности военным судам к чинам запаса Армии. Следовательно, пока они не перешли в ведение властей гражданских или иностранных, все проступки и преступления их должны были подлежать компетенции военного суда. Такая практика и была установлена корпусным судом 1-го Армейского Корпуса в Галлиполи по делам о лицах, находившихся в Беженском батальоне. Иное толкование закона привело бы к неисчислимым трудностям на практике: число гражданских лиц, не имевших своего суда, значительно увеличилось бы, а пребывание в самом Корпусе большого числа людей, не подчинявшихся никаким правовым нормам, грозило бы постоянными нарушениями воинской дисциплины и порядка. Все другие, поставленные выше вопросы, по указанным там же причинам, разрешены не были, и эта неясность в основных положениях права, конечно, отзывалась и на частностях процесса, как то: вызов свидетелей – иностранных подданных; гражданские иски в делах уголовных; возвращение вещей, добытых преступлением, и т. д.

На практике, однако, корпусной суд довольно удачно справлялся с этими затруднениями, так как доверие к русскому суду греческой прокуратуры и администрации, шедших всегда навстречу русским властям, устраняло почти все препятствия: свидетели – иностранные подданные, всегда доставлялись распоряжением о том греческого префекта; при производстве обысков и выемок у русских, проживавших в квартирах местных жителей, никаких препятствий чинимо не было и т. д. В свою очередь, и корпусной суд всегда оберегал интересы местных жителей, потерпевших от преступлений, совершенных русскими военнослужащими. Дела последнего рода направлялись греческим прокурором в военно-прокурорский надзор корпусного суда для дальнейшего их направления. Лучшей иллюстрацией этого доверия является рассмотрение в корпусном суде дела о краже у переводчика греческого суда золотых вещей: дело закончилось вынесением официального приговора русскому военнослужащему, отданному в исправительные арестантские отделения. То обстоятельство, что русский суд, действуя без каких-либо определяющих соглашений и договоров, сумел найти путь, обеспечивающий ему уважение и доверие греческой власти, а также местного населения, достаточно показательно само по себе.

Одним из кардинальных вопросов судебной деятельности в Галлиполи было устройство мест заключения. Вопрос этот приобрел острый характер еще в России с момента начала Гражданской войны. Тогда уже почти все виды заключений, предусмотренные XXII кн. С.В.П. за 1869 г., изд. 4, по необходимости сводились к гражданской тюрьме (Приказ Главнокомандующего В.С.Ю.Р. 1919. № 579). В Галлиполи и такая замена не могла быть осуществима, так как для русских имелись лишь три гауптвахты. Что же касается греческой тюрьмы, то таковая хотя в Галлиполи и имелась, но помещать в нее русских наши власти не хотели по соображениям чисто принципиальным (между прочим, это значительно способствовало укреплению полной независимости русского суда). Однако при этом, конечно, возникли затруднения при приведении судебных приговоров в исполнение. 20 января 1921 года сношением за № 390 главный прокурор Армии и Флота сообщил военному прокурору корпусного суда о том, что присужденных к ссылке на каторжные работы, отдаче в исправительные арестантские отделения и заключению в тюрьме, в случае неимения в Галлиполи надлежаще оборудованных мест заключения, надлежит препровождать на плавучую тюрьму, помещавшуюся в то время на транспорте «Рион» (Константинопольский рейд). 29 апреля транспорт «Рион» отправился с беженцами в Бразилию, причем других мест заключения, заменивших эту плавучую тюрьму, указано не было. При таком положении дел все виды заключения по необходимости сводились к содержанию на гауптвахте № 3 (см. «Административная деятельность»). К этому следует добавить, что приказом по Корпусу от 23 декабря 1920 года за № 64 была учреждена рабочая рота для лиц, отбывавших наказание как в дисциплинарном порядке, так и по суду. Назначение в эту роту осужденных и производство в ней различных работ до некоторой степени позволяли регулировать неравномерность тяжести наказаний, создававшуюся при содержании на гауптвахте лиц, приговоренных к различным видам заключения. Наблюдение за законностью содержания арестованных производилось в порядке, описанном в главе «Административная деятельность».

Интересно отметить тот факт, что в вопросе о применении военными судами наказаний французское командование косвенным образом пришло к признанию Армии. Допустив фактическое существование русских вооруженных корпусов, имеющих свою военную юстицию, французы принуждены были принять и вытекающие из такого допущения следствия, например, не протестовать против существования в г. Галлиполи гауптвахт, санкционировать устройство на о. Лемнос тюрьмы и входить в переписку по вопросу о содержании арестованных.

Естественно, что при таких условиях ответственность по содержанию арестованных и заботы по облегчению их участи лежали на русском высшем командном составе. Ввиду этого вполне понятным и желательным явился приказ Главнокомандующего от 18 апреля 1921 года за № 156 о смягчении ко дню Святой Пасхи наказаний осужденным по приговорам военных судов и отбывавшим наказания в дисциплинарном порядке.

Главные задачи по отправлению правосудия в Галлиполи лежали на корпусном суде и его военно-прокурорском надзоре, но кроме этого, в Корпусе действовали полковые суды, военно-полевые суды (учреждавшиеся для разбора отдельных дел военными начальниками) и, наконец, суды чести. Штаты всех трех корпусных судов к тому времени были несколько расширены: председатель суда, два военных следователя, военный прокурор, помощник военного прокурора и два кандидата на военно-судебные должности, – так что корпусные суды по составу мало отличались от судов военно-окружных. С отменой упомянутой уже выше административной гарантии военный суд занял совершенно самостоятельное положение. Предание суду производилось не по усмотрению начальства, а после внесения военно-прокурорским надзором обвинительного акта в суд; военному начальству посылалось лишь сообщение о внесении дела в суд для отдания о том приказа по части. Порядок этот имел применение ко всем военнослужащим, за исключением командиров корпусов и лиц, пользующихся равной с ними или высшей властью: они могли привлекаться к уголовной ответственности и подлежать преданно суду на общих основаниях, но с тем, что привлечение их в качестве обвиняемых допускалось не иначе, как по предложению высшего военного начальства или главного прокурора Армии и Флота. Таким образом, для военного начальства оставалось лишь право предания полковым судам, рассматривавшим дела о солдатах при содеянии ими преступлений и проступков, за которые по закону определялись только исправительные наказания, притом не влекущие за собой потери всех или некоторых, особенных лично и по состоянию осужденных, присвоенных им прав и преимуществ, и право предания военно-полевым судам (о них речь будет ниже). Надзор за законностью действий названных судов осуществлялся военно-прокурорским надзором.

Прекращение дознаний по делам, подлежащим рассмотрению в корпусном суде, при отсутствии в этих делах признаков уголовно-наказуемых деяний, и по другим законным причинам, производилось по усмотрению военно-прокурорского надзора, а прекращение следственных производств – по заключениям военного прокурора корпусным судом.

Компетенции корпусного суда подлежали: 1) дела о солдатах (за исключением подсудных полковому суду); 2) все дела об офицерах и чиновниках. Однако за отсутствием полковых судов в большинстве воинских частей, корпусной суд рассматривал большую часть дел, подсудных сим судам. Из числа осужденных в Галлиполи на период времени с 1 ноября 1920 по август 1921 года 178 человек было предано корпусному суду, 75 – военно-полевому и только 9 – полевому.

Приговоры корпусного суда по общему правилу входили в законную силу без утверждения их военным начальством, но те из них, которые ранее представлялись на Высочайшее усмотрение, по вступлении в законную силу подлежали представлению командиру Корпуса. К этому присоединялись все приговоры к смертной казни. При утверждении таких приговоров командиром Корпуса были смягчены наказания в 44 случаях: 29 офицерам и 15 солдатам (в том числе: одному приговоренному к смертной казни, 14 – к каторжным работам и 15 – к отдаче в исправительные арестантские отделения).

Основные принципы военно-уголовного процесса не отличались от процессуальных норм общих судебных мест мирного времени, за исключением не привившегося в Армии института присяжных заседателей и не введенной при отмене административной гарантии обвинительной камеры. К недостаткам процесса следует отнести упразднение кассационного производства, но учитывая расположение в то время корпусов в различных странах, конечно, пересмотр дел в таком порядке фактически был невозможен.

Корпусной суд размещался в особом здании, которое по самому типу построек в Галлиполи не могло удовлетворить условиям нормального отправления судебной деятельности. В этом отношении суд разделил общую судьбу всех учреждений, находившихся в Галлиполи. Кабинет председателя суда, две камеры военных следователей, зал судебных заседаний, канцелярия военно-прокурорского надзора и суда, наконец, квартиры чинов суда, – все это размещалось в трех комнатах. Легко вообразить, сколько затруднений представляли эти условия для правильного ведения судебных заседаний и при разрешении вопросов об особых комнатах для совещаний, свидетелей и т. п.

Зал судебных заседаний помещался в комнате, в обыкновенное время едва достаточной для трех-четырех человек. Комната находилась на втором этаже и сообщалась с первым посредством лестницы, являясь как бы открытой площадкой, так что разговоры хозяев (евреев-испаньолов), проживавших на нижнем этаже и совершенно не считавшихся с тем, что происходило наверху, часто мешали прениям сторон или допросу свидетелей. К этому иногда присоединялись запах жарившейся внизу рыбы или кофе, а если зал заседаний наполнялся публикой и ветхие балки начинали потрескивать, – то и испуганные крики хозяйки. Особенности местного быта отражались и на внешней стороне судебных заседаний.

Свидетельницы-турчанки отказывались, обыкновенно, находиться с мужчинами, и их приходилось помещать в камере военного следователя, где свидетельницы нетерпеливо ждали своей очереди, подчас заявляя громкие протесты, заставлявшие прерывать на время судебное заседание. Если по делу встречалась необходимость в допросе свидетелей-магометан, евреев и русских, то зал судебных заседаний представлял довольно колоритную картину: сидящий рядом с обвинителем мулла, поджавший по-турецки ноги, раввин, православный священник с крестом и Евангелием в руках, солдаты, греки, турки и евреи в испанских одеяниях.

Неудобства, конечно, не лишали судебные заседания характера торжественности. Судебные заседания корпусного суда, происходившие всегда при открытых дверях, посещались с большим интересом чинами Корпуса. Сюда же вместе со своими преподавателями законоведения являлись для практических работ юнкера военных училищ. При этом приходилось размещать публику так, чтобы не происходило скопления в середине комнаты, так как это грозило бы суду совершенно неожиданным «перемещением» на первый этаж.

Со 2 ноября 1920 года по октябрь 1921 года корпусным судом рассмотрено 343 дела; из них 199 – в судебных заседаниях. За тот же период в военно-прокурорском надзоре по настольному реестру прошло 394 дела, из коих 203 было внесено в корпусной суд с обвинительным актом.

Военно-полевые суды учреждались, согласно действовавшим о них узаконениям, в тех случаях, когда учинение военнослужащими преступных деяний являлось настолько очевидным, что не встречалось надобности в их расследовании. Этим именно обстоятельством, а не тяжестью грозящего виновному наказания, как это принято думать в широкой публике, и определяется подведомственность дел военно-полевым судам. В Галлиполи большинство дел, рассмотренных в военно-полевых судах, относилось к проступкам по нарушению воинскими чинами благочиния (буйство, появление в нетрезвом виде и т. п.). Для дел подобного рода, конечно, не требовалось сравнительно сложного порядка, обязательного при рассмотрении в корпусном суде.

Из общего числа рассмотренных в военно-полевых судах дел 30 относилось к нарушению воинского благочиния, 12 – к побегам и самовольным отлучкам, 12 – к нарушению чинопочитания подчиненности, 10 – к совершению грабежей, 1 – к разбою, 1 – к государственной измене, 2 – к случаям подлога, 2 – к распространению в войсках слухов, 2 – к противозаконному отчужденно казенного имущества, 2 – к ношению не присвоенной по закону формы. Из перечисленных проступков и преступлений лишь грабежи, разбой, государственная измена и распространение в войсках слухов влекли за собой наказания уголовные.

Военно-полевой суд состоит обычно из председателя и четырех членов; разбирательство дел происходит применительно к правилам, установленным для полковых судов. Предание военно-полевому суду производится военными начальниками, причем уже обер-офицер не может быть предан такому суду лицом, не пользующимся правами начальника дивизии. Приговор военно-полевого суда немедленно по объявлении его на суде представляется на утверждение тому военному начальнику, коим отдан приказ о предании обвиняемого суду.

Согласно сказанному, закон предусматривает военно-полевые суды лишь в крайних случаях, и придавать таким судам значение постоянно-действующего аппарата было бы ошибкой. Поэтому уже на территории Крыма деятельность военно-полевых судов была значительно ограничена, в Галлиполи же для наблюдения за законностью их приговоров таковые до утверждения их военными начальниками представлялись на рассмотрение военному прокурору. Такой порядок в значительной мере пополнял недостаток юридического элемента в военно-полевых судах. Правда, после эвакуации Крыма приказом Главнокомандующего (январь 1921 года, № 3839) дела о гражданских лицах, изобличенных в совершении преступных деяний, изъятых из общей подсудности, вновь было разрешено передавать на рассмотрение военно-полевых судов, но практического применения указанный приказ Главнокомандующего в Галлиполи не имел.

Суды чести не входили в общую организацию военно-судебных учреждений, но не лишне отметить их ввиду несомненного воспитательного значения для разнородного состава Армии. Разрешение вновь по суду чести поединков (запрещенных в Армии с объявлением войны) при столкновениях и ссорах между офицерами вызвало в первое время многочисленные дуэли (к счастью, в большинстве случаев безрезультатные), но обстоятельство это в значительной мере способствовало развитию у офицеров чувства уважения к чести и достоинству других лиц. В мирное время при укоренившихся твердых традициях в офицерской среде суды чести регулировали лишь сравнительно редкие случаи нарушения офицерской этики, и им, конечно, в то время странно было бы придавать значение воспитательных органов, но наличие педагогического элемента в судах чести, после резкого изменения физиономии всей Армии и нескольких лет Гражданской войны, представляется несомненным.