Текст книги "«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг."

Однако Николай II продолжал настаивать на введении «сухого закона»: «Через два дня я подробно доложил государю о происходивших в Совете министров суждениях и представил на его одобрение решение большинства Совета министров о том, чтобы в правительственном распоряжении был указан краткий срок, на который должно быть продлено закрытие винных лавок и питейных заведений; если не ошибаюсь, таким сроком был намечен ноябрь месяц. Государь посмотрел на дело с другой точки зрения и не согласился с этим решением. Он мне сказал, что ходатайства крестьян о запрещении продажи водки навсегда произвели на него такое глубокое впечатление и благодетельные последствия закрытия питейных лавок сказались так ярко в короткий промежуток времени, что он твердо решил не возобновлять казенной продажи питей, депутатам же от крестьян обещал, что продажа водки не будет производиться во время войны, а посему в правительственном объявлении, во всяком случае, должен быть указан этот последний срок. Указание же короткого срока может лишь породить сомнения в народе относительно искренности намерения правительства покончить навсегда с народным пьянством. На это я ответил, что слово, данное царем своему народу, решает все дело; не может быть, конечно, никакой речи о том, чтобы существовал в народе хоть малейший повод для сомнения в искреннем желании правительства выполнить царскую волю, ясно выраженную еще 30 января 1914 г., когда государем был дан знаменательный рескрипт на мое имя, и подтвержденную ныне в Москве при приеме депутаций от крестьян. Совету министров остается только строго придерживаться высочайших предначертаний. Таким образом, последовало высочайшее повеление о продлении срока закрытия казенных винных лавок и питейных заведений до окончания военных действий, коим, в сущности, был решен вопрос о коренном изменении нашего бюджета с устранением из него питейного дохода. Вместе с тем был одобрен государем план о безотлагательной разработке всей питейной реформы, обнимающей собой не только запретительные нормы, но также целый комплекс мероприятий положительного характера, направленных на постепенное утверждение трезвости»[60]60
  Барк П.Л. Воспоминания… С. 82.


[Закрыть].

* * *

Таким образом, решение о введении «сухого закона» в России Николай II принял во многом спонтанно, без каких-либо предварительных расчетов последствий. Скорее всего, на принятие данного решения повлияло повальное пьянство во время празднования в 1913 г. 300-летия правления династии Романовых. Ужаснувшись масштабам данного явления, царь решил начать борьбу с пьянством, которое процветало в низших классах российского общества. При этом Николай II понимал, что тогдашний министр финансов В.Н. Коковцов ни при каких условиях не поддержит столь резкого разворота в финансовой политике, который грозил огромными потерями государственных доходов. Поэтому его пришлось устранить с поста главы Министерства финансов. Новый министр финансов П.Л. Барк поддержал политику «сухого закона» и оставался на своем посту три года, практически до Февральской революции 1917 г. (в ситуации, когда в данный период многие министерства лишались своих руководителей по нескольку раз), что говорит о важности для царя этого курса. Новый этап в политике отрезвления России наступил с началом Первой мировой войны.

1.2. Начало Первой мировой войны. Нападение на германское посольство в Санкт-Петербурге

Первая мировая война послужила толчком, решающим аргументом в деле провозглашения «сухого закона» в России. Причиной Первой мировой войны стала борьба за передел мира. На рубеже XIX–XX вв. начали складываться две враждебные группировки – Антанта и Тройственный союз. Так, еще в 80-х гг. XIX в. сложился военный союз Германии, Австро-Венгрии и Италии (Тройственный союз). В 1890-х гг. образовался военный союз России и Франции, к которому в 1904–1907 гг. присоединилась Англия (Антанта). К 1871 г., когда сложилась Германская империя, мир был уже поделен между великими державами. Германия стала претендовать на значительную часть английских и французских колоний, строить планы укрепления на Балканах и Ближнем Востоке, а также захвата и отторжения от России Польши, Украины, Белоруссии, Прибалтики. В свою очередь, Россия также рассчитывала усилить свои позиции на Балканах и Ближнем Востоке, захватить черноморские проливы Босфор и Дарданеллы. Этому активно противодействовали Турция, Германия и Австро-Венгрия. Англия же стремилась сохранить свое господство на мировом рынке и устранить опасного конкурента в лице Германии. Франция надеялась вернуть себе, отторгнув у Германии, провинции Эльзас и Лотарингию, Саарский угольный бассейн.

Противоборствующие стороны предполагали ведение краткосрочной войны. Германия вынашивала планы молниеносной войны (блицкриг) на два фронта: сначала разгромить быстрыми и мощными ударами Францию (через две недели после начала войны немцы рассчитывали войти в Париж), а затем – Россию. Австро-Венгрия также планировала воевать на два фронта – против Сербии и России. Франция занимала пассивно-выжидательную, противоречивую позицию, четкого плана действий у нее не было. Англия отводила себе второстепенную роль, всю тяжесть войны она предполагала перенести на плечи Франции и России. Россия основной удар хотела нанести против Австро-Венгрии, а остальные силы направить против Германии. В целом же страны Антанты предполагали разгромить страны Тройственного союза, зажав их в тиски двух фронтов – с запада и востока.

Накануне Первой мировой войны 7 июля 1914 г. в два часа дня на броненосце «Ла Франс» в Кронштадт с официальным визитом на четыре дня в Россию прибыл французский президент Раймонд Пуанкаре. Его сопровождали броненосец «Жан Барт» и два эсминца. Николай II вышел навстречу французской эскадре на яхте «Александрия». Появилось бесконечное количество пароходов и яхт, переполненных пришедшими в восторг жителями города, которые своими криками старались заглушить производившиеся под звуки «Марсельезы» салюты. Морской министр И.К. Григорович доставил французского президента на царскую яхту; после взаимного представления свит пошли в Петергоф, где Пуанкаре последовал в комнаты, приготовленные для него в Большом дворце.

Французский посол в России М. Палеолог отметил, что встреча прошла в дружеской атмосфере при некотором доминировании Р. Пуанкаре: «В половине двенадцатого мы останавливаемся в маленькой гавани Петергофа, где нас ждет „Александрия“, любимая яхта императора. Николай II, в адмиральской форме, почти тотчас же подъезжает к пристани. Мы пересаживаемся на „Александрию“. Завтрак немедленно подан… Едва подан кофе, как дают сигналы о прибытии французской эскадры. Император заставляет меня подняться с ним на мостик. Зрелище величественное. В дрожащем серебристом свете на бирюзовых и изумрудных волнах „Франция“ медленно продвигается вперед, оставляя длинный след за кормой, затем величественно останавливается. Грозный броненосец, который привозит главу французского государства, красноречиво оправдывает свое название – это действительно Франция идет к России. Я чувствую, как бьется мое сердце. В продолжение нескольких минут рейд оглашается громким шумом: выстрелы из пушек эскадры и сухопутных батарей, „ура“ судовых команд, „Марсельеза“ в ответ на русский гимн, восклицания тысяч зрителей, приплывших из Петербурга на яхтах и прочих прогулочных судах. Президент республики подплывает наконец к „Александрии“, император встречает его у трапа. Как только представления окончены, императорская яхта поворачивает носом к Петергофу. Сидя на корме, император и президент тотчас же вступают в беседу, я сказал бы скорее – в переговоры, так как видно, что они взаимно друг друга спрашивают, о чем-то спорят. По-видимому, Пуанкаре направляет разговор. Вскоре говорит он один. Император только соглашается, но все его лицо свидетельствует о том, что он искренно одобряет, что он чувствует себя в атмосфере доверия и симпатии»[61]61
  Палеолог М. Дневник посла. М., 2003. С. 42.


[Закрыть].

В 7 часов 30 минут вечера в Большом Петергофском дворце был дан парадный обед, во время которого Николаем II и Р. Пуанкаре были произнесены речи, подчеркивающие политическое единомыслие России и Франции: «Вскоре мы приплываем в Петергоф. Наверху длинной террасы, с которой величественно ниспадает пенящийся водопад, сквозь великолепный парк и бьющие фонтаны воды показывается любимое жилище Екатерины II. Наши экипажи скорой рысью поднимаются по аллее, которая ведет к главному подъезду дворца. При всяком повороте открываются далекие виды, украшенные статуями, фонтанами и балюстрадами. Несмотря на всю искусственность обстановки, здесь, при ласкающем дневном свете, вдыхаешь живой и очаровательный аромат Версаля. В половине восьмого начинается торжественный обед в Елизаветинском зале. По пышности мундиров, по роскоши туалетов, по богатству ливрей, по пышности убранства, общему выражению блеска и могущества зрелище так великолепно, что ни один двор в мире не мог бы с ним сравниться. Я надолго сохраню в глазах ослепительную лучистость драгоценных камней, рассыпанных на женских плечах. Это фантастический поток алмазов, жемчуга, рубинов, сапфиров, изумрудов, топазов, бериллов – поток света и огня. В этом волшебном окружении черная одежда Пуанкаре производит неважное впечатление. Но широкая голубая лента ордена Святого Андрея, которая пересекает его грудь, поднимает в глазах русских его престиж. Наконец, все вскоре замечают, что император слушает его с серьезным и покорным вниманием»[62]62
  Там же. С. 41.


[Закрыть].

М. Палеолог также обратил внимание на странное поведение Александры Федоровны – жены Николая II: «Во время обеда я наблюдал за Александрой Федоровной, против которой сидел. Хотя длинные церемонии являются для нее очень тяжелым испытанием, она захотела быть здесь в этот вечер, чтобы оказать честь президенту союзной республики. Ее голова, сияющая бриллиантами, ее фигура в декольтированном платье из белой парчи выглядят довольно красиво. Несмотря на свои сорок два года, она еще приятна лицом и очертаниями. С первой перемены блюд она старается завязать разговор с Пуанкаре, который сидит справа от нее. Но вскоре ее улыбка становится судорожной, ее щеки покрываются пятнами. Каждую минуту она кусает себе губы. И ее лихорадочное дыхание заставляет переливаться огнями бриллиантовую сетку, покрывающую ее грудь. До конца обеда, который продолжается долго, бедная женщина, видимо, борется с истерическим припадком. Ее черты внезапно разглаживаются, когда император встает, чтобы произнести тост. Августейшее слово выслушано с благоговением, но особенно хочется всем услышать ответ. Вместо того чтобы прочесть свою речь, как сделал император, Пуанкаре говорит без бумажки. Никогда его голос не был более ясным, более определенным, более внушительным. То, что он говорит, не более как пошлое дипломатическое пустословие, но слова в его устах приобретают замечательную силу, значение и властность. Присутствующие, воспитанные в деспотических традициях и в дисциплине двора, заметно заинтересованы. Я убежден, что среди всех этих обшитых галунами сановников многие думают: „Вот как должен был бы говорить самодержец“. После обеда император собирает около себя кружок. Поспешность, с которой представляются Пуанкаре, свидетельствует о его успехе. Даже немецкая партия, даже ультрареакционное крыло домогаются чести приблизиться к Пуанкаре. В одиннадцать часов начинается разъезд. Император провожает президента до его покоев»[63]63
  Палеолог М. Дневник посла… С. 41.


[Закрыть].

Р. Пуанкаре провел день в Санкт-Петербурге, проезжая по улицам столицы в открытом экипаже, сопровождаемом почетным конвоем уральских казаков, его приветствовала бурными овациями ожидавшая его появления публика. Сначала Р. Пуанкаре направился в Петропавловский собор и возложил венок на могилу императора Александра III – творца русско-французского союза. В три часа дня во французском посольстве президент принял делегатов французских колоний Санкт-Петербурга и всей России. В четыре часа в Зимнем дворце Пуанкаре принял послов и посланников, аккредитованных в Петербурге. Первым подошел германский посол в России граф Ф. фон Пурталес. Затем французский посол М. Палеолог подвел к президенту английского посла Джорджа Бьюкенена. Это был спортивного вида старик с надушенными усами и свастикой в брошке черного галстука. Наконец Р. Пуанкаре представили австрийского посла графа Ф. Сапари. Французский президент выразил сочувствие по случаю убийства сербами герцога Франца Фердинанда. В восемь часов вечера французское посольство давало обед русской знати. Стол был накрыт на 86 кувертов (куверт (от французского слова couvert, т. е. покрытый) – термин, обозначающий полный набор предметов для одного человека на накрытом столе; выражение «стол на 86 кувертов» означает стол, накрытый на 86 персон; в куверт входят столовые приборы (ножи, ложки, вилки), тарелки, бокалы, салфетка), все посольство было украшено розами и орхидеями. В 11 часов вечера президент удалился из французского посольства и с послом М. Палеологом отправился в городскую думу, где угощали офицеров французской эскадры.

9 июля в 11 часов утра Николай II принял депутацию от румынского 5-го Рошиорского полка, шефом которого он недавно стал. Депутация привезла ему форму полка и несколько альбомов с фотографиями от румынского короля. В 11 часов 30 минут утра к государю прибыл президент Пуанкаре, который привез подарки для императрицы и царских детей. Затем Николай II и Р. Пуанкаре отправились в Большой Петергофский дворец, где для президента, старших офицеров французской эскадры и румынской депутации был дан парадный завтрак. После завтрака в три часа дня все отправились царским поездом в Красное Село. Здесь состоялся объезд войск красносельского лагеря, выстроившихся на большом поле. Николай II объезжал войска верхом. За ним в коляске ехала императрица с президентом и двумя дочерьми – Марией и Анастасией. Царь с удовлетворением отметит в дневнике: «Войска выглядели замечательно бодрыми». По окончании церемонии объезда войск главнокомандующий войсками гвардии и Санкт-Петербургского военного округа великий князь Николай Николаевич (младший) и его супруга пригласили царскую семью и французского президента на праздничный обед, который состоялся в большом шатре. Весь Красносельский лагерь был расцвечен русскими и французскими флагами. В 9 часов 30 минут вечера гости великого князя Николая Николаевича отправились на спектакль в Красносельский театр.

10 июля Николай II начал с парада войскам лагерного сбора на Военном поле Красного Села, на котором пехота проходила перед российским императором и французским президентом под звуки французских маршей. Войска были в лагерной форме. В смотре принимало участие около 60 тысяч человек. Военное поле в последний раз увидело русскую армию, проходящую перед царем. После прохождения войск, закончившегося в 12 часов 15 минут дня, в Красносельской палатке состоялся завтрак. После завтрака Николай II с Р. Пуанкаре в три часа дня вернулись в Петергоф по железной дороге. В 7 часов 30 минут вечера на французском броненосце «Ла Франс», стоявшем на Кронштадтском рейде, французы дали своим гостеприимным хозяевам прощальный обед на 104 человека. Парадный стол был с большим вкусом украшен чудными цветами. Его поставили в раскинутой на палубе палатке, причем приглашенные оказались сидящими под четырьмя громадными орудиями французской морской артиллерии. Гостившие французы были царем награждены орденами и подарками; тем же ответил и президент, наградив русских, принимавших какое-нибудь участие в приеме французских гостей. В 10 часов вечера государь и сопровождавшие его лица простились с французским президентом и пошли на яхте в Петергоф. Французская эскадра снялась с якоря, покинула Кронштадтский рейд и направилась в Стокгольм.

М. Палеолог вспоминал, как Р. Пуанкаре покинул Россию: «Одиннадцать часов. Наступает время отъезда. Стража берет на караул, раздаются короткие приказания, шлюпка „Александрии“ подходит к „Франции“. При звуках русского гимна и „Марсельезы“ происходит обмен прощальными приветствиями. Император выказывает по отношению к президенту республики большую сердечность. Я прощаюсь с Пуанкаре, который любезно назначает мне свидание в Париже через две недели»[64]64
  Палеолог М. Дневник посла… С. 42.


[Закрыть].

Накануне объявления войны было неспокойно, по всему Санкт-Петербургу бастовали десятки тысяч рабочих. Полиция беспощадно разгоняла демонстрации, ответом стали баррикады. Первая из них появилась на Выборгской стороне 6 июля. Ее построили из восьми вагонов конно-железной дороги, направлявшихся в парк. И в других пролетарских районах рабочие строили баррикады, нападали на трамвайные вагоны, бросали в полицейских и городовых булыжники. Те отвечали холостыми залпами (так утверждалось в официальной печати). По ночам вспыхивали перестрелки между рабочими и полицией. Больницы города переполнились ранеными, многие из которых были просто случайными прохожими или зеваками. В районы, где было особенно неспокойно, власти стягивали казачьи сотни, конных жандармов и эскадроны гвардейских кавалеристов. Трамвайная связь центра города с окраинами прервалась. В тот же день демонстранты пытались поджечь деревянный Сампсониевский мост. Кроме того, толпа забастовщиков перерезала движение по Сестрорецкой железной дороге. Под угрозой расправы машинистам пришлось увести поезда обратно – в Санкт-Петербург и Лахту. Очагами бесчинств стали Выборгская сторона и Невская застава. В других рабочих районах было не лучше.

Газета «Вечернее время» сообщала: «Почти вся Московская застава как бы на военном положении. Повсюду совместно с городовыми дежурят и солдаты. Усиленные разъезды конно-полицейской стражи, подкрепленные кавалерийскими отрядами, разъезжают по всем улицам. Никому из рабочих выходить на улицу не разрешается. Исключения делаются лишь для женщин. Почти все магазины в этом районе закрыты. Та же картина наблюдается и за Нарвской заставой»[65]65
  Вечернее время. 1914. 6 июля.


[Закрыть].

8 июля 1914 г. полиция произвела аресты среди рабочих. Была закрыта газета «Правда», которая только в 1914 г. несколько раз меняла свое название: «Пролетарская правда», «Путь правды», «Рабочий», «Трудовая правда». Сотрудники газеты были арестованы. На Васильевском острове дело дошло до вооруженных схваток с полицией. На Большом проспекте были воздвигнуты баррикады из бочек. Исполнявший обязанности градоначальника И.О. Вендорф прислал отряд казаков, расквартированных в манеже 1-го Кадетского корпуса, и усиленный наряд полиции, появление которых было встречено камнями[66]66
  Антонов Б.И. Петербург – 1914 – Петроград. Хронологическая мозаика столичной жизни. М.: Центрполиграф; СПб.: Русская тройка-СПб, 2014. С. 14.


[Закрыть].

13 июля во многих рабочих районах стало спокойнее. Войска ушли, только на Выборгской стороне еще виделись патрули. З.Н. Гиппиус записала в своем дневнике: «Меня, в предпоследние дни, поражали петербургские беспорядки. Я не была в городе, но к нам на дачу приезжали самые разнообразные люди и рассказывали, очень подробно, сочувственно… Однако я ровно ничего не понимала, и чувствовалось, что рассказывающий тоже ничего не понимает. И даже было ясно, сами волнующиеся рабочие ничего не понимают, хотя разбивают вагоны трамвая, останавливают движение, идет стрельба, скачут казаки. Выступление без повода, без предлогов, без лозунгов, без смысла… Что за чепуха? Против французских гостей они что ли? Ничуть. Ни один не мог объяснить, в чем дело. И чего он хочет. Точно они по чьему-то формальному приказу били эти вагоны. Интеллигенция только рот раскрывала – на нее это как июльский снег на голову. Да и для всех подпольных революционных организаций, очевидно. М. приезжал взволнованный, говорил, что это органическое начало революции, а что лозунгов нет – виновата интеллигенция, их не дающая. А я не знала, что думать. И не нравилось мне все это – сама не знаю почему. Вероятно, решилась, бессознательно понялась близость неотвратимого несчастья»[67]67
  Гиппиус З.Н. Петербургские дневники. 1914–1919. Нью-Йорк; М.: Центр «ПРО», СП «Саксесс», 1990. С. 97.


[Закрыть].

Поводом к войне стало убийство австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда 19-летним студентом, членом сербской националистической организации «Народна обрана» Гаврилой Принципом. 10 июля по старому стилю (23 июля – по новому) 1914 г. сербскому правительству в г. Белграде был вручен австрийский ультиматум, который Сербия в целом приняла, не согласившись лишь пустить на свою территорию австрийскую полицию. Тем не менее 15 июля (28 июля) 1914 г. Австро-Венгрия объявила Сербии войну. Россия с 11 июля (24 июля) начала мобилизацию. Германия ультиматумом потребовала ее отмены, но Россия отказалась.

Председатель Российского общества винокуренных заводчиков А.Д. Голицын полагал, что Первую мировую войну спровоцировала уступчивость Сербии Австро-Венгрии: «Австрия, по-видимому имевшая намерение поглотить при этом удобном случае почти все Балканы присоединением и Сербии к своей империи, повела деятельные, но пока скрытые переговоры с канцлером Германии Батвен-Гольвегом. Получив заверения Германии о поддержании всех своих требований, Австрия 5 августа предъявила Сербии ультиматум. По своей форме и размерам требований он оказался настолько оскорбительным для государства, хотя и маленького по своим размерам, но все же суверенного, что вызвал повсюду, кроме Германии, ошеломляющее впечатление своим возмутительным содержанием. Австрия требовала в сорокавосьмичасовой срок удовлетворить все девять пунктов ультиматума. Сербия, совершенно не подготовленная к войне, имевшая свою столицу у самой границы с Австрией, отделенную от нее лишь Дунаем при впадении Саввы, вынуждена была принять с небольшими оговорками восемь пунктов предъявленного ей ультиматума, отказавшись лишь от шестого пункта, по которому от нее требовалось допущение австрийских чиновников к производству следствия на сербской территории. Уступчивость, которую проявила Сербия в принятии почти полностью всего ультиматума, кроме пункта, затрагивающего ее суверенность, несмотря на явную унизительность для нее такого факта, снова произвела большое впечатление во всей Европе, но, к сожалению, ободрила Австрию, уверенную в помощи со стороны Германии в выполнении ранее ею намеченного плана. По истечении сорока восьми часов Австро-Венгерская миссия покинула Белград, что означало несомненный разрыв»[68]68
  Голицын А.Д. Воспоминания… С. 362.


[Закрыть].

В субботу 1 августа (19 июля по старому стилю) 1914 г. в полдень срок ультиматума России, на который она так и не дала ответа, истек. Через час германскому послу в Санк-Петербурге была направлена телеграмма, в которой содержались инструкции об объявлении России войны в тот же день в 5 час. вечера. В 5 час. кайзер издал декрет о всеобщей мобилизации. Некоторые предварительные мероприятия были уже проведены накануне, после объявления «угрожающего положения». В пять тридцать канцлер Т. фон Бетман-Хольвег, читая на ходу какой-то документ, в сопровождении министра иностранных дел Г. фон Ягова поспешно спустился по ступеням Министерства иностранных дел, взял обыкновенное такси и умчался во дворец. Вскоре после этого генерала Х.К.Б. фон Мольтке, мрачного начальника Генерального штаба, ехавшего с приказом о мобилизации, подписанным кайзером, догнал на автомобиле курьер и передал срочную просьбу вернуться во дворец. Там Х.К.Б. фон Мольтке услышал последнее, отчаянное, вызвавшее слезы у Х.К.Б. фон Мольтке предложение кайзера, которое могло бы изменить историю XX в.[69]69
  Такман Б. Первый блицкриг. Август 1914. М.: ACT; СПб.: Terra Fantastica, 1999. С. 67.


[Закрыть]

Теперь, когда наступил решающий момент, кайзера обуял страх потерять Восточную Пруссию, несмотря на шестинедельный запас времени, остававшийся у него, по мнению Генерального штаба, до полной мобилизации русских. «Я ненавижу славян, – признался он одному австрийскому офицеру. – Я знаю, что это грешно. Но я не могу не ненавидеть их». Престарелый посол граф Ф. фон Пурталес, который провел семь лет в России, пришел к выводу и постоянно заверял свое правительство в том, что эта страна не вступит в войну из-за страха революции. Капитан И.А. фон Эгеллинг, немецкий военный атташе, после объявления Россией мобилизации сообщал, что она «планирует не решительное наступление, а постепенное отступление, как в 1812 г.». Эти мнения явились своеобразным рекордом ошибок германской дипломатии. Они утешили кайзера, составившего тридцать первого июля послание для «ориентировки» своего штаба, в котором он с радостью извещал о том, что, по свидетельствам его дипломатов, в русской армии и при дворе царило «настроение больного кота».

А.Д. Голицын считал, что царь долго колебался: объявлять мобилизацию или нет: «Европа всполошилась. Пуанкаре, после блестящего смотра всех войск, расположенных в Красном Селе, поспешил отплыть во Францию и прибыл к себе чуть ли не накануне вспыхнувшей войны. Россия пыталась склонить Австрию возобновить переговоры с Сербией. Франция и Италия ее поддержали, но Грей начал по обыкновению английской дипломатии увиливать. Тогда королевич Александр от имени своего отца обратился к государю, взывая о помощи и вручая в его руки судьбу своей страны, государь ответил 9 августа, что он сделает все, чтобы спасти Сербию. Военный министр Сухомлинов настаивал на немедленной мобилизации, но государь колебался. Имеющийся план мобилизации касался всей западной границы России. Поэтому нельзя было провести мобилизацию только против Австрии, не угрожая одновременно и Германии. Когда фактически под давлением Сухомлинова государь отдал приказ о мобилизации ввиду того, что Австрия 10 августа объявила войну Сербии, Германия, несмотря на личное обращение государя к Вильгельму II, разъяснявшее, что мобилизация идет исключительно против Австро-Венгрии, не приняла это во внимание и со своей стороны объявила войну России, доказывая потом, что виновником возникновения Первой мировой войны была не Германия, а Россия. Все попытки уладить конфликт и предотвратить войну оказались тщетны. 13 августа последовал приказ о дополнительной мобилизации Австро-Венгрии против России, а 14 августа, или 1 августа по нашему тогдашнему стилю, Россия вступила в войну на всем своем западном фронте от Черного моря до Балтийского»[70]70
  Голицын А.Д. Воспоминания… С. 362.


[Закрыть].

Также председатель Российского общества винокуренных заводчиков полагал, что на распутье было и российское правительство: «В эти трагические моменты, переживаемые Россией, оказавшиеся для нее фатальными, я по делам оказался в Петербурге. Проживая один на своей квартире без прислуги, ибо моя семья, как обычно, перекочевывала на лето в деревню, я столоваться дома не мог. Будучи членом Нового клуба, на углу Дворцовой набережной и Машкова переулка, я завтракал и часто обедал в этом клубе, где летом все депутаты, принужденные оставаться в столице по служебным обстоятельствам, так же, как и я, собирались в часы завтрака. Одним из таких ежедневных посетителей клуба оказался А.В. Кривошеин, входивший в состав Совета министров в качестве министра земледелия и землеустройства. Все беседы, естественно, велись на жгучие темы разворачивающихся событий, причем от него мы узнавали и были осведомлены о той борьбе, которая шла в составе Совета министров: быть или не быть войне. Голоса в составе Совета „за“ и „против“ поделились почти поровну. Ярым сторонником войны был военный министр Сухомлинов, он уверял государя, что вполне подготовлен к войне и что Франция горит желанием взять реванш, а потому пророчил, что война будет закончена в три месяца в результате полной победы союзников. Ему вторил тогдашний министр иностранных дел Сазонов. Кривошеин же, не доверяя хвастливым заверениям Сухомлинова о полной готовности, всеми мерами старался предотвратить войну, имея горячего сторонника в лице только что назначенного министра финансов Барка. Я слушал все эти разговоры и, не имея определенного мнения, склонялся скорее интуитивно в сторону Кривошеина. Не знаю почему, но не лежало у меня сердце к сторонникам войны. Перебирая теперь в памяти и сравнивая те чувства, которыми я был охвачен в моменты объявления войны с Японией и десять лет спустя с Австро-Венгрией и Германией, мне приходится констатировать, что в русско-японскую войну, когда мне было тридцать лет, я горел желанием тем или иным способом включиться в нее и, бросив все, шесть месяцев своей жизни отдал служению в Красном Кресте в первый период этой войны на далекой окраине нашего Отечества. Однако десять лет спустя, в тот же короткий промежуток времени, когда решался вопрос, быть войне или удастся уладить конфликт дипломатическим путем, я не ощущал абсолютно никакого энтузиазма. Словно предчувствовал, что результатом этой войны будет катастрофа»[71]71
  Голицын А.Д. Воспоминания… С. 363.


[Закрыть].

1 августа 1914 г. в Берлине тысячи людей, заполнившие улицы, толпами стекавшиеся на площадь перед дворцом, были охвачены чувством напряженности и беспокойства. Хотя кайзер, выступивший накануне вечером с речью по поводу введения военного положения, и заявил, «что нас заставили взять в руки меч», люди все еще смутно надеялись, что русские ответят. Срок ультиматума истек. Один журналист, находившийся в толпе, чувствовал, «что воздух был наэлектризован слухами». Говорили, что Россия попросила отсрочки. Биржу охватила паника. Конец дня прошел почти в «невыносимом мучительном ожидании». Т. фон Бетман-Хольвег опубликовал заявление, кончавшееся словами: «Если нам выпадет участь сражаться, да поможет нам бог». В пять часов у ворот дворца появился полицейский и объявил народу о мобилизации. Толпа послушно подхватила национальный гимн «Возблагодарим все господа нашего». По Унтер-ден-Линден мчались автомобили, офицеры стоя размахивали платками и кричали: «Мобилизация!» Люди в угаре шовинизма бросались избивать мнимых русских шпионов, некоторых до смерти, давая выход своим патриотическим чувствам[72]72
  Такман Б. Первый блицкриг. Август 1914… С. 68


[Закрыть].

Вечером 19 июля (1 августа) 1914 г. германский посол Ф. фон Пурталес вручил министру иностранных дел С.Д. Сазонову ноту об объявлении войны России. Произошло это так: в 5 часов вечера граф Ф. фон Пурталес сообщил по телефону начальнику канцелярии министра иностранных дел барону М.Ф. Шиллингу, что ему необходимо безотлагательно видеть министра иностранных дел. Предупрежденный о желании Ф. фон Пурталеса приехать в министерство С.Д. Сазонов не обольщал себя никакими надеждами и, идя навстречу послу, бросил мимоходом барону М.Ф. Шиллингу, что Ф. фон Пурталес, вероятно, привез объявление войны. Министр иностранных дел С.Д. Сазонов писал: «В 7 часов вечера ко мне явился граф Пурталес и с первых же слов спросил меня, готово ли русское правительство дать благоприятный ответ на предъявленный им накануне ультиматум. Я ответил отрицательно и заметил, что хотя общая мобилизация не могла быть отменена, Россия, тем не менее, была по-прежнему расположена продолжать переговоры для разрешения спора мирным путем. Граф Пурталес был в большом волнении. Он повторил свой вопрос и подчеркнул те тяжелые последствия, которые повлечет за собою наш отказ считаться с германским требованием отмены мобилизации. Я повторил уже данный ему раньше ответ. Посол, вынув из кармана сложенный лист бумаги, дрожащим голосом повторил в третий раз тот же вопрос. Я сказал ему, что не могу дать ему другого ответа. Посол, с видимым усилием и глубоко взволнованный, сказал мне: „В таком случае мне поручено моим правительством передать вам следующую ноту“. Дрожащая рука Пурталеса вручила мне ноту, содержащую объявление нам войны. В ней заключалось два варианта, попавшие по недосмотру германского посольства в один текст. Эта оплошность обратила на себя внимание лишь позже, так как содержание ноты было совершенно ясно. К тому же я не имел времени в ту пору подвергнуть ее дословному разбору. После вручения ноты посол, которому, видимо, стоило большого усилия исполнить возложенное на него поручение, потерял всякое самообладание и, прислонившись к окну, заплакал, подняв руки и повторяя: „Кто мог бы предвидеть, что мне придется покинуть Петроград при таких условиях!“. Несмотря на собственное мое волнение, которым мне, однако, удалось овладеть, я почувствовал к нему искреннюю жалость, и мы обнялись перед тем, как он вышел нетвердыми шагами из моего кабинета»[73]73
  Сазонов С.Д. Воспоминания… С. 94.


[Закрыть].