Текст книги "«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг."

Но вечером, когда были разграблены винные магазины ситуация изменилась в худшую сторону. «Но все это длилось только в течение дня. К вечеру разбили два винных склада: на Ильинке и на 1-й Мещанской. Вы помните эту ночь. Поджогов, пожаров, неистового, сплошного грабежа. Когда утром я прошел по тем же улицам… По ним словно прошли другие люди… Все было разгромлено. Без разбора. Магазин, где вчера кричали „ура“ хозяину-французу, был разбит в дребезги. Надписи „магазин русский“ валялись среди щеп и обломков. Пронеслось „бессмысленное и беспощадное“. Не русское. Просто – пьяное. Введя трезвость по случаю войны, Николай II подрубил тот сук, на котором держалась его власть. Восстание было неизбежно. Но у пьяного народа это превратилось бы в дикий, беспорядочный бунт, который был бы, как огонь, залит кровью. И только у трезвого народа бунт превратился в революцию. Ибо революция – это организованный бунт. Планомерный, здравый, знающий, к чему он стремится, владеющий собой и выбирающий самые лучшие, самые верные средства. Революция – это порядок. Революция – это организация. В революцию превращается только трезвый бунт. На моих глазах произошла турецкая революция. Я был тогда в Константинополе. И оставалось только удивляться, с какой странностью, с какой легкостью прошла турецкая революция. У какого темного, какого граждански совсем неразвитого, у какого совсем уж несознательного народа! Только потому, что этот народ, как мусульмане, трезв»[523]523
  Там же. С. 9–10.


[Закрыть].

Американский писатель и журналист Д. Рид, побывавший в 1915 г. в России, утверждал, что спиртным во время погромов население снабжали чуть ли не местные власти. «В Петрограде было несколько нелепых военных распоряжений. Если вы говорили по-немецки по телефону, вы облагались штрафом в три тысячи рублей, а если кто-нибудь замечал, как вы разговаривали по-немецки на улице, то наказанием была Сибирь. Я слышал из вполне достоверного источника о двух профессорах восточных языков, которые, гуляя по Морской, разговаривали друг с другом на древнеармянском языке. Они были арестованы, и полицейские показали, что язык этот был немецкий. Однако, несмотря на это, факт остается фактом – любой немец с деньгами мог жить, сколько ему угодно в Петрограде или Москве, и проявлять свой патриотизм, как ему вздумается. Например, большая немецкая колония в Москве давала в ноябре 1914 г. обед в шикарнейшем отеле, во время которого распевали немецкие песни, произносили на немецком языке речи, посылавшие в преисподнюю царя и его союзников, и крики «Hoch der Kaiser!» (Высокий император! – Прим. автора) потрясали воздух. Так или иначе, ничего не было предпринято по этому поводу. Но шестью месяцами позже полиция решила проучить их, не выдавая в то же время себя, с тем чтобы подорвать их германские доходы. Откуда-то было раздобыто изрядное количество водки, из церквей вынесли иконы, и подстрекаемая полицией толпа начала громить немецкие дома, магазины и отели. После того как некоторые из таких домов были разгромлены, люди обратили внимание и на французские, и на английские, и русские владения. Раздались крики: „Долой богатых! Довольно спекулировать на наши деньги!“. Прежде чем кончился погром, почти все большие московские магазины были разбиты и разграблены; многих состоятельных русских, и мужчин и женщин, повытаскивали из автомобилей и экипажей и побросали в воду. Русские из высших классов не преминули поднажиться на этом деле. Они приказывали своим слугам и лакеям броситься в свалку и забрать столько шелка, кружев и мехов, сколько они смогут унести на своих плечах… В результате этой патриотической демонстрации градоначальник, губернатор и полицмейстер были уволены со службы. Другой характерный для российских методов случай – как германцы были окончательно выселены из Москвы. Их сослали? Посадили в концентрационный лагерь? Нет. Полиция неофициально уведомила их о том, что если живущие в Москве немцы хотят покинуть Россию, то для этого есть возможность. В Москве, говорили они, германцу немыслимо получить паспорт для возвращения на родину, но если поехать в Пермскую губернию, что на пороге Сибири, у основания Уральских гор, то там можно хлопотать о паспорте и получить разрешение на выезд. Сотни германцев поняли намек и облепили поезда, отправлявшиеся по направлению к Перми. Они и до сих пор еще там»[524]524
  Рид Д. Вдоль фронта… С. 160.


[Закрыть].

Свидетелем немецких погромов в Москве был и Г.К. Жуков. «Начало Первой мировой войны запомнилось мне погромом иностранных магазинов в Москве. Агентами охранки и черносотенцами под прикрытием патриотических лозунгов был организован погром немецких и австрийских фирм. В это были вовлечены многие, стремившиеся попросту чем-либо поживиться. Но так как эти люди не могли прочесть вывески на иностранных языках, то заодно громили и другие иностранные фирмы – французские, английские»[525]525
  Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. М., 1970. С. 29.


[Закрыть].

Публицист С.П. Мельгунов описывал в своем дневнике увиденное во время погромов: «В Москве творится полная неразбериха. Накануне началась забастовка – не желают работать на немцев. Утром перед Котельнической частью был молебен в присутствии большой толпы. А.М. Васютинский спрашивал, по какому случаю – против немцев. Открылось шествие с флагами и пр. При пении „Боже царя храни“ шествовала тысячная толпа во главе с людьми со значками общества „За Россию“. Сзади начинались погромы. Предварительно во всех московских газетах, кроме „Русских ведомостей“, печатались списки высылаемых немцев. Накануне усиленно раздавали листки с перечнем и адресами немецких торговых фирм. Все газеты трубили о зверствах немцев. Решили, очевидно, поднять настроение по растопчинскому методу ввиду неудач на войне… Погром разросся и превратился в нечто совершенно небывалое – к вечеру были разгромлены все „немецкие“ магазины. Вытаскивали рояли и разбивали. Полиция нигде не препятствовала погромщикам… Власти, очевидно, не ожидали, что погромы примут такой масштаб»[526]526
  Мельгунов С.П. Воспоминания и дневники. Париж. 1964. Вып. 1. С. 195.


[Закрыть].

27 мая манифестации охватили большую часть московских окраин. Вопреки ожиданиям фабричной администрации на Прохоровской мануфактуре этот день прошел спокойно, но работы не возобновились на фабрике Гюбнера. Собравшись утром, гюбнеровские рабочие вновь составили манифестацию. К ним присоединились рабочие других соседних фабрик, и толпа с царским портретом и национальными флагами двинулась из Хамовников через Крымский мост в Замоскворечье. Исполняющий обязанности помощника московского градоначальника А.Н. Севенард, сообщив полицмейстеру 4-го отделения генерал-майору Н.А. Миткевичу-Жолтоку о том, что в его район направляется толпа манифестантов, передал ему от имени градоначальника, что «рассеивать эту толпу не следует, а надо только следить, чтобы не было нарушения порядка»[527]527
  Савинова Н.В. Борьба с немецкими погромами в России в начале Первой мировой войны… С. 59–68.


[Закрыть].

Встретив толпу у Серпуховской заставы и расспросив участников шествия, Н.А. Миткевич-Жолток выяснил, что целью манифестации было выражение протеста против немцев, оставшихся в Москве. Шествие по всем признакам было мирным, патриотическим, а действия манифестантов не предвещали никаких эксцессов. Около полудня толпа подошла к фабрике товарищества Даниловской мануфактуры. Один из рабочих, вскочив на бочку, обратился к манифестантам с убеждениями не нарушать порядка и вести себя спокойно. Слышалось пение гимна и раздавались крики «Долой немцев!». После обеда к манифестантам начали присоединяться даниловские рабочие, и пошли разговоры о том, чтобы идти к градоначальнику с ходатайством об удалении с заводов и фабрик всех немцев. Когда полицейский надзиратель фабрики заявил, что немцы уже давно удалены с Даниловской мануфактуры, и остались только эльзасцы, ему возражали, что последние такие же немцы и что их всех нужно «в петлю и в Москву-реку». С криками «Долой немцев!» рабочие хлынули во двор фабрики и обошли фабричные корпуса, разыскивая «немцев», но никого не нашли. Затем, около 2 часов дня, вся толпа, возросшая примерно до 10 тыс. человек, с царским портретом, флагами и плакатами с надписями «Долой немцев!» двинулась к фабрике Цинделя в Кожевниках.

Услышав от стоявшей у Даниловской мануфактуры толпы, что манифестанты собираются идти в градоначальство, полицмейстер Н.А. Миткевич-Жолток поехал доложить об этом генерал-майору А.А. Адрианову. Градоначальник, сославшись на сообщение начальника Охранного отделения о том, что оснований ожидать беспорядков не имелось, распорядился на всякий случай выставить наряды для наблюдения за порядком. Он поручил передать манифестантам, что они будут к нему допущены и, если пожелают, могут также выбрать депутатов к князю Ф.Ф. Юсупову. При этом градоначальник приказал Миткевичу-Жолтоку обратить особое внимание на охрану электрической станции «Общества 1886 г.», находящейся в Замоскворечьи на Раушской набережной.

Узнав, что огромная толпа рабочих направилась от Даниловской мануфактуры к фабрике товарищества «Эмиль Циндель», Н.А. Миткевич-Жолток отдал по телефону приказание собрать в наряды всех свободных городовых в Пятницких и Якиманских участках своего отделения и лично направился на место. Подошедшая к фабрике манифестация, состоявшая преимущественно из подростков и женщин, насчитывала от 8 до 10 тыс. человек. Она была встречена небольшим нарядом полиции во главе с приставом 2-го участка Пятницкой части Ф.Л. Эклоном и его помощником А.А. Унтиловым. Управляющий фабрикой московский мещанин, датчанин по происхождению, Г.Г. Карлсен, вопреки советам Ф.Л. Эклона не раздражать толпу, решил не допускать ее на фабрику. Тогда манифестанты стали ломиться в запертые ворота, требуя впустить их для проверки, нет ли на фабрике немцев. Г.Г. Карлсен согласился впустить только нескольких депутатов от толпы, но так как последние, обходя корпуса, долго не возвращались, толпа заволновалась. Раздались крики: «Наших арестовали», «пристав сам немец». Несколько рабочих перелезли через ворота и стали отворять засов у калитки.

Карлсен пытался им воспрепятствовать, но ему и находившимся у ворот городовым пришлось уступить.

Рабочие открыли ворота и озлобленная противодействием толпа ворвалась во двор. Управляющий скрылся и заперся в конторе. Выломав двери, рабочие принялись громить контору и стали бить Г.Г. Карлсена. Один из полицейских чинов по телефону сообщил в градоначальство, что фабрике угрожает погром и что жизнь управляющего в опасности. В то же время начали бить и пристава Ф.Л. Эклона, вышедшего на улицу доложить о бесчинстве толпы подъехавшему в это время из градоначальства полицмейстеру Н.А. Миткевичу-Жолтоку. В адрес Ф.Л. Эклона в толпе кричали: «Бей его, он нашего ножом пырнул», причем один из участников шествия поднял вверх руку, вероятно пораненную об украшение верхней части железных ворот. Ударил кто-то по голове и помощника пристава А.А. Унтилова.

С целью спасти Ф.Л. Эклона генерал Н.А. Миткевич-Жолток громко заявил, что арестует его, и увез пристава из толпы в своем автомобиле. Заметим также, что после указанных событий Ф.Л. Эклон, как в свое время В.Ф. Модль, сменил свою немецкую фамилию и стал Леонтьевым. Тем временем Г.Г. Карлсен был выведен из конторы, и на улице его снова стали бить. Однако околоточному надзирателю Власову при помощи 2–3 пеших городовых удалось увести управляющего во двор владения Бахрушина, где он был оставлен в палисаднике при фабрике Гинзбурга под охраной упомянутых городовых в ожидании вызванной по телефону кареты скорой медицинской помощи. Вскоре его охрана была усилена тремя конными городовыми.

Тем временем на фабрику Цинделя прибыл градоначальник генерал-майор А.А. Адрианов в сопровождении А.Н. Севенарда. У фабрики уже успели собраться сильные наряды полиции: до 200–300 пеших и 50–70 конных городовых. Как сообщалось в рапорте одного из полицейских чинов, с прибытием градоначальника «толпа прекратила бесчинства и слушала его увещания». Окружившая градоначальника толпа предъявила требование удалить с фабрик и заводов всех немцев, так как они мешают изготовлению военных заказов. При этом один из рабочих пожаловался, что Г.Г. Карлсен будто бы порезал его ножом. Стараясь успокоить толпу, А.А. Адрианов обещал беспристрастно разобрать вопрос о немцах, просил доставить ему списки тех лиц, кого рабочие считают необходимым удалить, и согласился принять их депутацию. Градоначальник также поручил помощнику пристава А.А. Унтилову произвести дознание о ранении вышеупомянутого рабочего, после чего представители администрации удалились.

Однако, оставив множество обещаний, градоначальник не настоял на том, чтобы рабочие вернулись к спокойной работе, не обратился к ним с убедительным воззванием. В результате этого манифестирующие толпы продолжили розыск немцев на других фабриках, все более разрастаясь. В палисаднике Гинзбурга Г.Г. Карлсен некоторое время провел спокойно, но толпа разыскала его и там. С призывами «немца» утопить, она «отбила» управляющего у чинов полиции и потащила к Москве-реке. Извещенный об этом конным городовым, генерал Н.А. Миткевич-Жолток в сопровождении конного отряда направился в автомобиле к реке. Однако Г.Г. Карлсена толпа уже успела бросить в реку и забрасывала с берега камнями. Сложенные на берегах кучи камня и штабеля леса затрудняли действия конных городовых, отгонявших от берега толпу. Двое городовых подобрали было Карлсена в лодку и пытались переправить его на другой берег, но и оттуда посыпались камни. Лодка была ветхая, весел не было, она стала погружаться в воду, и Г.Г. Карлсен утонул. Произведенное позже судебно-медицинское вскрытие показало, что смерть его наступила не от утопления, а от смертельных повреждений головы.

После увода Г.Г. Карлсена толпа у фабрики Цинделя стала редеть, часть ее с флагами и царским портретом направилась в пределы 2-го участка Серпуховской части и ворвалась на винокуренно-дрожжевой завод Гевартовского, разыскивая немцев. Не найдя немцев на заводе, толпа потребовала допущения в погреба, где хранилось свыше 6 тыс. ведер винного спирта, но Н.А. Миткевич-Жолток, пристав 2-го участка Якиманской части Н.Г. Диевский и исполняющий обязанности пристава 2-го участка Серпуховской части В.Д. Евреинов с пешими и конными нарядами не допустили разгрома погребов. Толпа двинулась к фабрике французской ваксы «Жако и Кº», где до прибытия полицейских нарядов успела разгромить три квартиры служащих-французов. В это же время рассеявшиеся по улицам манифестанты задерживали случайно проходивших лиц с иностранными фамилиями, причем для ограждения их от насилия чинам полиции приходилось отправлять задержанных в участок.

Того же числа толпа манифестантов с портретами императора и верховного главнокомандующего разгромила шерстоткацкую фабрику товарищества «Август Шрадер». В восьмом часу вечера несколько сот человек, преимущественно женщин и подростков, появилось у фабрики в Садовниках. Хлынувшая во двор толпа разделилась. Часть собравшихся, захватив во дворе сына главного пайщика фабрики, потомственного почетного гражданина Романа Романовича Шрадера, повела его в участок для удостоверения личности, но по дороге он подвергся избиению. Полицмейстер Н.А. Миткевич-Жолток, прибывший к этому времени во 2-й Пятницкий участок с отрядом конных городовых, немедленно выехал на фабрику с пятью конными городовыми. Там местные рабочие сообщили им, что сына хозяина фабрики толпа повела топить и что других немцев, которым могла бы угрожать опасность, на фабрике нет. Тогда Н.А. Миткевич-Жолток поспешил за толпой, которую нагнал на Малом Краснохолмском мосту, где Шрадера собирались сбросить в водоотводную канаву. Постовой городовой отговорил толпу этого не делать, и Шрадера повели дальше. Н.А. Миткевич-Жолток с приставом Диевским старались оградить его от насилий, но тщетно. Ударам подверглись и чины полиции, несмотря на раздававшиеся в толпе крики: «Полицию не трогай – был уговор полицию не бить». Уже невдалеке от участка другая встречная толпа бросилась на Шрадера и сбила его с ног. С большим трудом, при содействии конных городовых, пустивших в ход нагайки, Н.А. Миткевичу-Жолтоку удалось вырвать избиваемого из рук толпы и в автомобиле доставить его в участок для сохранности. Причиненные пострадавшему побои были отнесены врачем-экспертом к разряду легких повреждений, но, по словам Шрадера, оставили после себя продолжительное нервное расстройство.

Тем временем другая часть пришедшей на эту же фабрику толпы, по указанию некоторых из местных работниц, подошла к дому, где жила семья заблаговременно перебравшегося в гостиницу бывшего директора фабрики германского подданного Германа Янсена, а также к дому, где проживала его сестра, потомственная почетная гражданка Бетти Энгельс. Остававшаяся в квартире Г. Янсена его мать Каролина Янсен впустила пришедших, которые, обыскав всю квартиру, спокойно удалились. Напротив, Бетти Андреевна с укрывшимися в ее квартире женой директора Эмилией Янсен, его сестрой, нидерландской подданной Конкордией Янсен и тещей, германской подданной Эмилией Штолле, отказались впустить толпу и заперлись. Раздраженная толпа стала ломиться в дом с криками: «Открывайте, давайте немцев!». Усилившись частью тех рабочих, которые провожали Шрадера и после его увоза вернулись к фабрике, толпа ворвалась в дом. Начались обыски и погром. Конкордию Янсен и Бетти Энгельс вывели во двор, затем отыскали и двух других женщин. После этого в доме было найдено два ружья, и возмущенная толпа потащила женщин на улицу, угрожая их утопить. Сначала вывели Эмилию Штолле и Эмилию Янсен, повели их к Краснохолмскому мосту и хотели бросить в воду, но под влиянием уговоров городового раздумали и повели было дальше в участок. Однако вскоре обе женщины были сбиты с ног, и им стали наносить побои. Одна из пострадавших, Эмилия Штолле, тут же была убита, а другая умерла на следующий день в больнице. Как было установлено, обе погибли от безусловно смертельных повреждений головы и внутренних органов.

Вскоре на мост привели Бетти Энгельс и Конкордию Янсен, которые были сброшены в водоотводный канал, и в них с берега кидали камни. Попытки городовых спасти женщин успеха не имели: на их убеждения толпа отвечала угрозами. Как писал в рапорте о происходивших событиях один из полицейских чинов, этих четырех женщин можно было спасти, «если бы рабочие фабрики Шрадера при опросе полицмейстером сообщили об их присутствии», так как «нетрудно и недолго было бы вывезти их на автомобиле».

Между тем около 8 часов вечера участвовавшие в беспорядках рабочие фабрики Гюбнера возвратились из Замоскворечья и стали угрожать в Хамовниках фабрике Общества московских кружевных фабрик. Во дворе собралась толпа в 1,5 тыс. человек. Исполняющий должность полицеймейстера Семенов, имея в своем распоряжении 30–40 конных и до 150 пеших городовых, объявил толпе, что на улицу ее не выпустит, а когда рабочие, несмотря на то, двинулись к выходу, он выхватил из рук вожака царский портрет и вместе с подоспевшим А.Н. Севернардом начал теснить толпу конными городовыми. В городовых полетели камни, раздались крики: «Дармоеды, вас бы на войну, вы за немцев». Полиция пустила в ход нагайки, но толпа продолжала обороняться, бросая камни, отбиваясь древками флагов, оглоблями и всем, что попадало под руку. Несколько лошадей у конной стражи было сбито с ног, одному городовому разбили голову, менее тяжко пострадали сам Семенов и начальник конной стражи Гадомский. В результате полиция была вынуждена отступить, а прорвавшаяся толпа частью разошлась, частью отправилась к шелковой фабрике «Жиро» и принялась громить квартиру одного из служащих – германского подданного Геннинга. Прибывший туда наряд полиции разогнал погромщиков, причем пять человек, приступивших к расхищению имущества Геннинга, были арестованы.

В.Ф. Джунковский вспоминал, что от погромов пострадали и русские, а также французы. «На фабрике Жиро, принадлежавшей французской фирме, толпа разгромила помещение мастера Гаркера (немца). На фабрике Шрадера, по возникновении беспорядков, толпа стала избивать сына владельца, и когда прибывшему полицмейстеру удалось с помощью городовых отнять избиваемого и увести, то рабочие толпою кинулись внутрь фабрики, убили четырех русских женщин, приняв их за немок, и трупы их бросили в воду. В 9 часов вечера в места беспорядков прибыли сильные наряды полиции и воинских чинов и стали разгонять буянов нагайками»[528]528
  Джунковский В.Ф. Воспоминания… С. 354.


[Закрыть].

В это время в помещение 2-го Пятницкого участка приехал А.А. Адрианов. Узнав об убийстве Г.Г. Карлсена, об избиении Шрадера и о том, что полиция бессильна перед толпой, градоначальник заявил, что не понимает, как это могло случиться, и пояснил: «Я был на фабрике Цинделя, говорил с толпой, сказал представить мне списки нежелательных для рабочих лиц, и мне казалось, что удалось убедить толпу»[529]529
  Савинова Н.В. Борьба с немецкими погромами в России в начале Первой мировой войны… С. 59–68.


[Закрыть].

Тогда же А.А. Адрианов велел для разгона толпы действовать саблями, «но только плашмя» или хотя бы шашками в ножнах. В тот же вечер 27 мая пострадала квартира потомственного почетного гражданина Винтера, расположенная при его фабрике «Винтер и К°». Подойдя к дому управляющего, толпа потребовала выдачи старшего мастера германского подданного Кольпака, но оказалось, что он уже оставил квартиру при фабрике. Узнав, что его нет, толпа повела супругов Винтер в участок. Дорогой раздавались крики: «Они напились русской кровью», подходя к Пятницкому участку, кто-то ударил жену Винтера кулаком по спине. Однако избиение было остановлено в самом начале полицией, укрывшей супругов Винтер в помещении участка, где уже находилось несколько немцев, доставленных подобным же образом. Между тем оставленная ими квартира подверглась полному разгрому, прекратившемуся лишь по прибытии наряда конной полиции. Разогнав толпу нагайками, наряд арестовал 63 человека, расхищавших в квартире Винтер разное имущество. Толпившийся у фабрики народ градоначальник А.А. Адрианов приказал разогнать, и если не разойдутся – «отодрать нагайками». В конных городовых посыпались камни, но толпа была рассеяна. Отдав приказание держать арестованных во дворе при фабрике, градоначальник поехал на фабрику Шрадера, где, как ему доложили, вспыхнул пожар, и толпа мешала тушить огонь. На фабрике, как оказалось, пожар был уже прекращен пожарной командой, но происходил погром: из окон выбрасывались куски тканей, а внизу люди разрывали их и уносили. Когда на фабрику прибыл полицейский наряд, погром уже окончился, и пришлось разогнать лишь отдельных грабителей.

К ночи 27 мая беспорядки прекратились. О происшедших в Москве погромах и убийствах главнокомандующий князь Ф.Ф. Юсупов узнал около 9 часов вечера и собрал у себя совещание. Градоначальник доложил ему, что настроение манифестировавшей толпы было «безусловно, патриотическое», а о совершенных толпой убийствах сообщил, что эти убийства явление случайное и не свидетельствующее об опасном настроении манифестантов. Намного более опасной представлялась ситуация, когда при решительном подавлении выступлений враждебное антинемецкое настроение обратилось бы против полиции и властей. Градоначальник подчеркивал, что «против такой патриотической толпы действовать оружием нельзя и что в крайних случаях он будет разгонять сборища конными городовыми». С вопросом о запрещении манифестаций также было решено пока повременить. А.А. Адрианов надеялся, что волнения не затянутся. На предложение вызвать для содействия полиции войска он заявил, что «никакой в том надобности нет, что все уже успокоились, и, судя по настроению рабочих, с которыми он лично разговаривал, он не видит никаких оснований ожидать на следующий день возобновления волнений, и, во всяком случае, если волнения и вспыхнут снова, то никак не ранее окончания работ на фабриках, то есть не раньше 5–6 часов вечера»[530]530
  Уличные беспорядки и выступления рабочих в России: По документам Департамента полиции. 1914 – февраль 1917 г… С. 76.


[Закрыть].

В.Ф. Джунковский считал, что Ф.Ф. Юсупов преследовал немцев не только в Москве. «28 мая я получил донесение начальника Петроградского охранного отделения следующего содержания. „В ночь на 28 сего мая по требованию московского градоначальника от 27 мая за № 289168, обращенному на имя господина Петроградского градоначальника, согласно повелению Верховного главнокомандующего, обыскан и арестован председатель Общества фабрикантов и заводчиков Московского района французский гражданин Юлий Петров Гужон, который, согласно того же требования, подлежит немедленному отправлению с конвоирами в Москву в распоряжение градоначальника. Арестованный Гужон, впредь до отправления в Москву, заключен под стражу в Петроградском доме предварительного заключения, и об отправлении его по назначению мною сейчас же после ареста его сообщено начальнику Петроградского губернского жандармского управления, которому одновременно с сим препровождаются протокол обыска и предметы, взятые по обыску у Гужона. Об изложенном имею честь доложить вашему превосходительству“»[531]531
  Джунковский В.Ф. Воспоминания… С. 353.


[Закрыть].

В.Ф. Джунковский решил помочь предпринимателю. «Считая Гужона вне всяких подозрений, зная его французское происхождение и ненависть ко всему немецкому, я тотчас же снесся по телефону с начальником Генерального штаба Беляевым, прося его переговорить по прямому проводу с генералом Янушкевичем и просить сообщить мотивы ареста Гужона. Через несколько часов я получил ответ, что этот арест вызван представлением князя Юсупова, засвидетельствовавшего подозрительное отношение Гужона к германцам, но если я беру на себя, то Верховный главнокомандующий не имеет ничего против освобождения Гужона, но оставление его в Москве находит нежелательным. Я понял, что Юсупов это сделал под влиянием кого-либо, сводившего личные счеты с Гужоном, а за неимением достаточных данных для ареста сего последнего обратился к великому князю в уверенности, что тогда министерство уже не сможет вмешаться. Получив вышеозначенный ответ от Янушкевича, я приказал, конечно, Гужона освободить и сообщить о воспрещении ему въезда в Москву. Он был освобожден и обратился ко мне с заявлением, которое я в копии препроводил Янушкевичу для доклада великому князю, после чего ограничение с Гужона было снято»[532]532
  Там же.


[Закрыть].

В ту же ночь состоялось совещание и у самого градоначальника. Было решено 28 мая иметь под рукой усиленные наряды, которые по распоряжению градоначальника с утра были стянуты при участках. При этом А.А. Адрианов указал, что в случае надобности нужно прибегать к нагайкам, а ввиду доклада Н.А. Миткевича-Жолтока об угрожающей немцам опасности на фабриках и невозможности всюду поспеть на их защиту градоначальник приказал удалить с фабрики всех служащих немцев в районах 2-го и 4-го отделений. В том числе с фабрики Гюбнера ночью был удален директор Карл Шварц, против которого еще 25 мая стали выступать рабочие. Отметим, что он оказался единственным эльзасцем, которого, по словам товарища министра внутренних дел В.Ф. Джунковского, по распоряжению градоначальника подвергли временному задержанию «ввиду сведений, указывающих на его германофильство». Также В.Ф. Джунковский полагал, что Ф.Ф. Юсупов препятствовал силовому разгону демостраций. «В созванном в тот же вечер совещании главноначальствующий г. Москвы Юсупов высказал неудовольствие, что полицией были употреблены в дело нагайки, и не согласился отдать распоряжение, воспрещающее всякие, в том числе и патриотические, манифестации»[533]533
  Джунковский В.Ф. Воспоминания… С. 354.


[Закрыть].

Несмотря на надежды на возможное невозобновление погромов 28 мая, среди приставов и других младших чинов полиции, участвовавших в нарядах 27 мая, господствовало убеждение, что беспорядки должны были повториться, так как озлобление толпы к вечеру 27 мая не стихало, а напротив, усиливалось. Тревогой было охвачено и население. По удостоверению одного из свидетелей, вечером 27 мая в городе стали определенно говорить, что начавшиеся бесчинства получат дальнейшее распространение. Рано утром 28 мая движение среди рабочих возобновилось. Сначала оно выразилось в том, что рабочие разных фабрик в тех же районах, что и накануне (в Хамовниках и Замоскворечьи), собрались в толпы и стали ходить по фабрикам и другим промышленным предприятиям, разыскивая немцев, арестовывая их и доставляя в участок. Так, толпой были арестованы эльзасцы на фабрике Даниловской мануфактуре. Несколько частных квартир подверглись разгрому. Уже в 8 часу утра полицмейстер Н.А. Миткевич-Жолток по телефону сообщил в градоначальство для доклада А.А. Адрианову о возобновившихся беспорядках и просил о высылке ему арестантской кареты. В ней задержанные толпой эльзасцы «для ограждения их от насилий» были отправлены в пересыльную тюрьму. В Хамовниках владелец мыловаренного завода рижский немец Пуль был арестован толпой и привезен в участок на полке. Туда же были отправлены помощником пристава Евреиновым еще восемь человек, задержанных толпой.

В сложившихся условиях многие проживавшие на фабриках немцы поспешили скрыться или, как, например, заведующий Даниловской камвольной прядильней Бигман, добровольно явиться в участок. Утром же собравшимся рабочим фабрики Гюбнера было объявлено, что распоряжением градоначальника с фабрики удалены К. Шварц и 11 эльзасцев, поименованных в петиции, поданной ими 26 мая фабричной инспекции. Часть рабочих этим удовлетворилась, а прочие стали требовать удаления с фабрики всех немцев. Посетив Прохоровскую мануфактуру, генерал А.А. Адрианов застал там толпу рабочих с флагами и царским портретом, тоже собиравшуюся пройти манифестацией по городу. Что касается распоряжений по полиции на случай перенесения беспорядков в центр города, то когда пристав 1-й городской части И.И. Добровольский утром 28 мая запросил градоначальство, как поступить при появлении манифестантов в его районе, исполняющий обязанности помощника градоначальника А.Н. Севенард разъяснил, что «не следует допускать беспорядков и погромов, но если толпа примет угрожающее положение, то нужно отступать, так как с имеющимся составом полиции безрассудно пытаться дать отпор многочисленной толпе, надвигающейся со всех сторон»[534]534
  РГИА. Ф. 1363. Оп. 8. Д. 595. Л. 27.


[Закрыть].

В этот же день 27 мая 1915 г. министр внутренних дел Н.А. Маклаков вошел с представлением «Об утверждении трезвости среди населения» в Совет министров. «Воспоследовавшее в связи с войной прекращение продажи спиртных напитков, – указал он, – выдвинуло на первый план вопрос о наиболее разумном использовании населением досуга и о принятии мер к искоренению все более увеличивающейся среди населения пагубной привычки к замене вина денатуратом и другими, не только вредными для здоровья, но и опасными для жизни суррогатами спирта. Скорейшее осуществление подобного рода мероприятий с каждым днем становится более настоятельным, и сознание этой настоятельности проникает в среду местных общественных учреждений, находя в себе отражение в ряде постановлений земских собраний и городских дум. Признавая за этими мероприятиями особое значение, невзирая на затраты, связанные с проведением таковых мер и особенно ощутительные при условиях переживаемого военного времени, дают широкую постановку сему важному делу. Так, Полтавское губернское земство одобрило предположение об устройстве на всей территории губернии 300 народных домов простейшего типа, причем стоимость каждого дома определило не свыше 5 000 руб.; расходы на постройку таких домов… подлежат распределению между казной и земскими учреждениями. До осуществления же намеченной меры Полтавским земством внесено в смету 15 000 руб. для выдачи из сего фонда пособий уездным земствам на наем временных помещений в селениях под Народные дома. На тот же путь стало и Петроградское городское общественное управление, имеющее в виду открыть в ближайшем будущем в различных частях Петрограда 20 народных домов»[535]535
  Представление Н.А. Маклакова в Совете министров «Об утверждении трезвости среди населения». Народные дома нового типа // Биржевые ведомости. 1915. 27 мая.


[Закрыть].