Текст книги "«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг."

Посуда для столовой формировалась в основном за счет пожертвований: «Миски, супники, блюда и подносы были или серебряные, или посеребренные. На всем этом также был выгравирован полковой Петровский вензель. Буфет был довольно большая комната, где, помню, было несколько белых столов, шкафы для посуды и плита для согревания чая и кофе. Из буфета вниз в кухню была проведена разговорная труба, через которую во время завтрака собранские то и дело кричали: „Алло, алло, два бифштекса, алло, три антрекота и два омлета“ и т. д. Я долго думал, что „ало“ есть ни что иное, как обыкновенный телефонный вызов „алло“, но затем мне разъяснили, что „Алло“ есть фамилия повара. Через четверть века, проживая в эмиграции в Буэнос-Айресе, я узнал, что в одном из местных ресторанов дают отличную русскую еду и что поваром там состоит господин Алло, бывший повар „великого князя“. Нужно заметить, что те русские повара заграницей, которые имели скромность не претендовать, что до революции они работали у самого царя, ниже „великого князя“ обыкновенно все же не опускались. Как-то отправились мы с женой в этот ресторан, и я получил огромное удовольствие, съев обыкновенный собранский 90-копеечный обед из борща, куска гуся с капустой и шариков из легкого теста в шоколадном соусе, которые у нас на меню носили громкое название „профитроль“. Хотя я никогда в полку Алло не встречал, я все-таки пошел после обеда в кухню и мы долго жали друг другу руки. В качестве эстонца он и раньше-то по-русски был, наверное, не горазд, а теперь и совершенно разучился. И зачем он вообще эмигрировал из России – уму непостижимо. С описанием буфета, описание нашего полкового собрания, собственно, заканчивается. Остаются парикмахерская, умывальная и уборная, но эти учреждения, когда они содержатся чисто, всюду одинаковы. Остается еще кухня в подвальном этаже. Но нужно признаться, что за девять лет службы в полку, постоянно бывая на солдатских кухнях, попасть на офицерскую я ни разу не удосужился»[249]249
  Макаров Ю.В. Моя служба в старой гвардии. 1905–1917. Мирное время и война… С. 82.


[Закрыть].

Посещали офицерское собрание довольно часто: «Зимой все женатые и все те, которые жили с родителями, обедали дома, но завтракали в собрании три четверти всего состава. От 12–14 часов в собрании можно было увидеть почти всех. Это было время служебных и неслужебных разговоров. В это время можно было сбегать в канцелярию, поменяться нарядом и узнать полковые новости. В эти два часа жизнь в собрании кипела ключом. В лагерях круглый день все были вместе и под конец успевали даже поднадоесть друг другу. Зимой такие ежедневные встречи были настоятельно необходимы. Нужно оговориться, что зимой собрание держалось петербургского распорядка жизни. Завтракали от 12 до 14 и обедали от 18 до 20 часов. Зимой в собрании завтрак из двух блюд – обыкновенно мясо и рыба, или мясо и зелень, или мясо и какой-нибудь омлет – стоил 70 коп. Обед из трех блюд – 90 коп. Перед завтраком или обедом можно было подойти к высокому закусочному столу и выпить рюмку водки. Во время этой операции вольнонаемный буфетчик за конторкой, на глаз на листе в твою графу проставлял стоимость потребленного. В зависимости от привычек офицера это было или 20, или 30, или, наконец, 40 коп., была предельная цифра. Ты мог стоять у стола хоть полчаса, перепробовать все закуски и все водки и больше 40 коп. все равно не запишут. В качестве столового питья некоторые пили пиво, некоторые минеральные воды, а некоторые легкое красное вино, которое собрание выписывало из Франции бочками, так называемое „собственного разлива“. Полбутылки такого вина стоила 45 коп. Нужно, однако, сказать, что днем, в обыкновенные рабочие дни, огромное большинство офицеров ни водки, ни вина не пили. Опять-таки в обыкновенные дни, в зимнем собрании относительно прихода и ухода никаких правил не существовало. Пришел, поздоровался, сел за стол, съел свой дежурный завтрак и можешь уходить, ни с кем не прощаясь. Но когда завтраки бывали парадные, по случаю приезда высокого начальства, или гостей, нередко депутаций иностранных офицеров, это бывал уже „общий завтрак“, церемония, требовавшая самого строгого этикета. Появлялся командир полка. Ставилась общая закуска, более или менее богатая. Все садились по чинам. Посередине под портретом Петра командир, напротив старший полковник, а дальше полковники, капитаны и т. д. Если на такой завтрак, не дай бог, опоздаешь и придешь, когда все уже сели, то проскользнуть на свое место никак нельзя. Нужно подойти к командиру полка и доложить причину опоздания. И только получив для пожатия командирскую руку, можешь идти садиться. Большие блюда разносили собранские вестовые и тоже, разумеется, по чинам. Из-за такого стола вставать не полагалось до тех пор, пока командир полка для вида не привстанет, а потом опять не сядет. Этим командирским привставанием господам офицерам давалось понять, что желающие могут уходить. Если до командирского привставания тебе нужно встать и уйти, следовало опять-таки подойти к командиру и попросить разрешения»[250]250
  Макаров Ю.В. Моя служба в старой гвардии. 1905–1917. Мирное время и война… С. 193.


[Закрыть].

Ротмистр армейской кавалерии В.С. Литтауэр также оставил интересные воспоминания об офицерском клубе Сумского гусарского полка в Москве в 1912 г.: «Офицерская столовая-клуб, или, как она называлась в русской армии, „офицерское собрание“, была закрытым клубом, членами которого могли быть только офицеры полка. Полковые врачи, ветеринары, писари, счетоводы и т. д. не могли быть членами офицерского собрания и могли заходить в клуб только по приглашению или по делу. Они не входили в офицерский корпус, у них была своя гражданская Табель о рангах, и они носили специальную форму, одинаковую для всех родов войск. Обычно армия строила здание офицерского собрания одновременно со строительством казарм… В мое время наше офицерское собрание занимало часть здания, куда входили вестибюль, большая гостиная, служившая одновременно банкетным залом, малая гостиная, столовая и занимавший одну небольшую комнату полковой музей, в котором было отведено место для дежурного офицера. Обставлены комнаты были весьма неважно, зато мы могли гордиться нашим столовым серебром. На протяжении многих лет каждому вновь прибывшему в полк офицеру заказывался серебряный набор: вилка и нож, на которых было выгравировано имя владельца. Кроме того, подарки из серебра. На 250-летие полка город Сумы, в котором был сформирован наш полк, подарил серебряную чашу для пунша, украшенную медальонами, покрытыми эмалью, с изображениями солдат в форме полка в разные исторические периоды. Серебряный поднос с кубками, на которых были изображены гусарские кивера. Серебряный канделябр, высотой около метра, на семь свечей, с гравировкой „Сиять в прославленном полку“, был подарен двумя братьями, служившими в нашем полку. Еще одна чаша для пунша – приз одного из офицеров нашего полка в соревнованиях по стипль-чезу (стипль-чез (англ, steeple) – первоначально скачка по пересечённой местности до заранее условленного пункта, например, видной издалека колокольни. – Прим. автора); эту чашу офицер передал в дар нашему офицерскому собранию. Множество трофеев и подарков заполняли застекленные шкафы, стоявшие вдоль стен банкетного зала. На стенах висели картины, гравюры и фотографии. Самая большая картина, два на три метра, изображала наступление полка во время войны с Наполеоном… Группа наших офицеров в отставке подарила эту картину офицерскому собранию»[251]251
  Литтауэр В.С. Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911–1920. М.: Центрполиграф, 2006. С. 37.


[Закрыть].

Особого внимания удостоилось место для приема пищи и кухня: «Столовая была довольно большая; за длинным столом могли свободно разместиться двадцать человек. Вдоль стены, на приличном расстоянии от стола, тянулась стойка, на которой стояли разнообразные закуски, ветчины, колбасы, пирожки, копченая рыба, горячие мясные блюда и т. д. и т. п. В общем, все то, что идет под водку. По русской традиции у стойки выпивали и закусывали стоя. Хозяйственно-распорядительные функции осуществлялись по выбору офицеров. Существовала должность „хозяин офицерского собрания“, которая отнимала много времени у офицера, выбранного на эту должность. Повар и два официанта работали по найму. Один из официантов, некто Львов, обслуживал наших офицеров с Турецкой кампании 1877 г. Когда у нас были гости, официантам помогали несколько солдат. Кухня офицерского собрания в значительной степени зависела от гастрономических пристрастий хозяина. За несколько лет до моего прихода в полк кухня и напитки оставляли желать лучшего. Стремясь изменить неблагоприятную ситуацию, офицеры выбрали хозяином собрания Старенкевича, bon vivant (bon vivant – по-французски – человек, любящий пожить в свое удовольствие, кутила, весельчак. – Прим. автора) и довольно бесполезного во всех отношениях человека в эскадроне. Внезапно все изменилось. На стойке появились разнообразные закуски, на столе отборное вино. Офицеры пришли в восторг. Каждый человек талантлив, но ему не всегда удается выявить свой талант. Но когда в конце месяца офицеры получили счет, у Нилова, командира полка, который любил хорошо поесть и выпить, когда он просматривал свой счет, с носа упали очки. Старенкевича сняли с должности хозяина собрания, и таким образом офицеры полка спаслись от банкротства. А вот судьба Старенкевича сложилась иначе. Вскоре, в связи с бедственным финансовым положением, он был вынужден уйти из полка. Я познакомился с ним, когда он был уже штатским и приходил в клуб в гости, когда у него не было денег, чтобы пообедать в другом месте. Это был высокий, красивый мужчина, носивший бакенбарды и одетый по моде середины XIX в., в цилиндре и черном плаще. Полагаю, что дважды в год он получал доход от поместья и тогда приезжал в полк в экипаже, небрежным движением сбрасывал плащ на руки официанту и приказывал хорошо поставленным, глубоким голосом: „Водки и закуски извозчику“. Он всех угощал вином и приглашал на скачки. Там, серьезно изучив программу, он подзывал одного из мальчиков, делавших ставки, и громко объявлял: „Вот, двести рублей на номер семь“. Его представительный вид и уверенные манеры производили такое впечатление на окружающих, что люди сломя голову бежали ставить на номер семь. Он следил за забегом в бинокль, и если его номер начинал отставать, то лишь спокойно, все тем же авторитетным тоном отмечал: „Странно“. Через несколько дней деньги заканчивались, и он опять приезжал в полк на трамвае. Он никогда уже не служил в нашем полку, но во время войны служил в русской армии в Персии. Там он и погиб. Ходили слухи, что он был замучен курдами»[252]252
  Литтауэр В.С. Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911–1920… С. 38.


[Закрыть].

Генерал-майор Б.В. Геруа, служивший в лейб-гвардии Егерском полку, в своих воспоминаниях обрисовал столовую офицерского собрания данного подразделения: «Типичными были общие трапезы в офицерском собрании. Обед накрывался в длинной столовой с темными обоями и галереей командирских портретов. Из последних только два или три были хорошего письма, в особенности портрет Виллебранта работы Константина Маковского и портрет знаменитого командира времени Отечественной войны Карла Ивановича Бистрома (кажется, это была хорошая копия). Большинство же портретов „состряпали“ наскоро и дешево к юбилею, вставили в однообразные овальные рамы и развесили вдоль стен. У одной стены стоял большой шкаф, за стеклом которого блестело столовое серебро. В мое время его было еще немного, и больше всего бросалась в глаза масса чарок, заводившихся на каждого офицера. Чарки эти имели простую форму серебряных стаканов, на которых помещался кульмский крест – полковая эмблема – и имя офицера с датами его вступления в полк и выхода из него. Впоследствии, когда этих чарок стало слишком много, от дальнейшего их изготовления отказались, и выходившие в полк офицеры обязывались завести в складчину какую-нибудь другую вещь на память о себе и для украшения стола – братину, канделябр, фруктовую вазу и т. п. Столы, в случае общих обедов, ставились покоем, то есть в форме буквы „П“. Скатерти, салфетки имели в своем узоре тоже кульмские кресты; поместили их и на стулья, строгие, с кожаной обивкой, которые заказали к юбилею; здесь эти кресты, выжженные по коже, были соединены с веткой полкового шитья. На всех этих кожаных стульев не хватало, и недостающее число дополнялось простыми стульями гнутого дерева, носившими в России название „венских“»[253]253
  Геруа Б.В. Воспоминания о моей жизни. Париж: Военно-историч. изд-во «Танаис», 1969. Т. ЕС. 62–64.


[Закрыть].

Цены за офицерские обеды иногда действительно были астрономическими: «Каптенармусом (каптенармус – от фр. capitaine d'armes – должностное лицо в эскадроне, отвечающее за учет и хранение оружия и имущества. – Прим. автора) у нас был ротмистр Борис Говоров, обаятельный, с тонким чувством юмора, типичным примером которого служит незначительный эпизод во время одного из регулярных отчетов „хозяина“ офицерского собрания. „300 руб. 63 коп. были потрачены на закуску, 1200 руб. 45 коп. на вино…“, – уныло перечислял хозяин. Неожиданно Говоров поднялся с места. „Прошу прощения, сколько вы сказали копеек?“ – поинтересовался он. Человек крайне уравновешенный, душевный, Говоров постоянно исполнял роль посредника между старшими и младшими офицерами. Все корнеты шли к нему со своими проблемами. Он предлагал корнету сесть и за стаканом вина спокойно выслушивал его жалобы. Когда корнет высказывал все, что у него накипело в душе против Гротена или Трубецкого, и успокаивался, Говоров говорил: „Забудь об этом. Нас окружают хорошие люди. Давай-ка я подолью тебе еще вина“»[254]254
  Литтауэр В.С. Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911–1920… С. 59.


[Закрыть].

Б.В. Геру а подтверждает, что участие в жизни офицерского собрания стоило недешево: «Собранская жизнь отнимала много времени и денег, особенно у молодежи, и еще больше у тех офицеров, холостых и беззаботных, которые жили под боком у собрания, в казенных квартирах на Рузовской улице. На Звенигородской, отделенной от собрания огромным пустырем Семеновского плаца (где был знаменитый беговой круг), жили – по соседству с канцелярией полка, нестроевой ротой и командиром – полковники и солидные члены полкового управления и хозяйства. Соблазн собрания заключался в том, что в нем в течение всего дня и даже ночью можно было поесть и выпить в кредит. Дешевое, однако, выходило на дорогое, ибо из копеек, тщательно заносившихся буфетчиком в личную графу офицера, быстро складывались рубли, а из рублей – десятки. Помню этот ужасный лист, по величине напоминавший скатерть, на котором в вертикальной графе стояли фамилии всех офицеров, а в длинных горизонтальных отмечались бесстрастно каждый съеденный кусочек селедки, пирожок, выпитая рюмка водки. График этот верно изображал степень преданности офицеров собранию. Раз в месяц он представлялся казначею, а тот „удерживал“ долги за съеденное и выпитое из содержания офицеров. Младший офицер в гвардии получал 70 руб. в месяц (в армии 60), ротный командир – около 100, батальонный – около 150. Цифры эти сравнительно с тем, что получали офицеры в армиях других великих держав Европы, казались ничтожными, но, теоретически говоря, на это содержание жить было возможно. Жизнь в России, главным образом еда, – стоила гораздо дешевле; для бессемейного офицера могло быть достаточным, при разумной осторожности, получать, скажем, на английские деньги – эти 7 фунтов в месяц. Однако в Петербурге и в гвардии, помимо соблазна офицерского собрания, были налицо и другие соблазны, а также и разные обязательства, запускавшие руку в карман офицера. Если карман оказывался тощим, напора всех этих расходов он не выдерживал. Даже в скромных гвардейских полках, к каковым принадлежал и лейб-гвардии Егерский, нельзя было служить, не имея никаких собственных средств или помощи из дому. В некоторых же полках, ведших важный и широкий образ жизни, необходимый добавок к жалованью должен был превышать последнее в 3–4 раза и больше. В лейб-гвардии Егерском можно было обойтись 50 руб., и даже меньше. По части получения жалованья или, вернее, неполучения его всего туже приходилось обыкновенно в месяцы, следовавшие за лагерным временем, то есть между августом и, примерно, концом декабря. Совместная барачная, собранская и маневренная жизнь офицеров в Красном Селе в течение трех с лишним летних месяцев вела к интенсивному заполнению графика буфетчика. Это неумолимо отражалось в неумолимых книгах казначея, и каждого 20-го числа (во всей России жалованье выдавалось 20-го) офицер получал конверт, в котором нельзя было прощупать никаких денег и который заключал в себе только аккуратно сложенный счет: причитается столько-то, вычтено за то, другое, третье столько-то, подлежит выдаче – 0. И если, наконец, 20-го января, после осторожной жизни на зимних квартирах, в конверте вдруг оказывалась, кроме счета, кое-какая мелочь, – это был приятный сюрприз! По мере того как офицер становился старше и степеннее, попутно повышаясь в чинах и окладах, он находил в заветном конверте 20-го числа более осязательную начинку[255]255
  Геруа Б.В. Воспоминания о моей жизни… С. 62–64.


[Закрыть].

Несмотря на траты, офицерское собрание было определенной альтернативой еще более дорогим ресторанам. «Для удешевления стола при батальонах состояло отделение полкового офицерского собрания; таким образом офицерам не было нужды питаться в ресторанах; но Москва в этом смысле представляла такие соблазны, известные всей России, что трудно было не поддаться им. Мы группами совершали экспедиции, чтобы отведать ухи с растегаями у Тестова, стерлядей или осетра в Большом Московском трактире, заливного поросенка в Эрмитаже. И, разумеется, всевозможных закусок, в особенности рыбных, возглавляемых свежей зернистой икрой, присыпанной зеленым лучком, продолжаемых семгой, таявшей во рту, горячей солянкой в сковородке и т. п., запиваемых ледяной водкой – знаменитой Смирновкой № 1. Немосквичи имели возможность познакомиться с типичными чертами московского трактирного быта: с „половыми“, парнями, одетыми в белоснежные рубахи, с малиновым пояском, и в белые длинные брюки; с их прической в „скобку“ по-крестьянски; с огромными порциями, которые были слишком обильны для одного человека и которых хватало с лихвой на двоих. Это предупредительно объяснялось и в меню, где указывались цены полной порции и полупорции. Побывали мы также и в общественных банях, считавшихся роскошными сравнительно с петербургскими»[256]256
  Геруа Б.В. Воспоминания о моей жизни… С. 103–105.


[Закрыть].

В.С. Литтауэр не забыл оставить описание процедуры застолий в офицерском клубе. «Почти все офицеры завтракали в собрании. Во главе стола сидел командир полка; справа и слева от него три полковника; затем командиры эскадронов, и дальше по убывающей. В торце стола сидели самые молодые корнеты. В первый год службы я был очень доволен тем, что сижу далеко от командования полка. Там велись серьезные разговоры, а на нашем конце стола весело обсуждались девушки и лошади. В то время редко кто курил за столом, но даже те, кто имел такую привычку, закуривали только после того, как командир полка говорил: „Господа, прошу курить“. Обычно пили водку и шампанское. Старшие офицеры заказывали красное и белое вино, а корнеты не были столь разборчивы и уже с утра начинали пить шампанское. Мы жили в Москве, поэтому мало кто из офицеров обедал в собрании. Я это делал в тех случаях, когда не получал приглашений на обед или не имел денег. Иногда вечерами мы собирались небольшой группой, заказывали ужин, приглашали трубачей или певцов и кутили всю ночь. Музыканты с удовольствием отзывались на наше приглашение, поскольку мы хорошо оплачивали их услуги. За каждую музыкальную заявку они получали три рубля. Под воздействием винных паров мы все чаще заказывали любимые мелодии или песни, и все чаще наши трешки исчезали в их карманах»[257]257
  Литтауэр В.С. Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911–1920… С. 37–39.


[Закрыть].

Б.В. Геруа также уделил внимание тому, как протекали офицерские застолья. «Самый обед, или „еда“, как упрощенно называлось это в записках офицеров, тайно голосовавших „за“ или „против“ чествования уходящего товарища обедом, был шаблонного содержания. Но центр кулинарного искусства во время егерских обедов лежал не в их меню и в исполнении, а в закусках перед обедом. Закусочный стол накрывался посередине соседнего со столовой зала собрания. Под белой скатертью скрывалось не менее двух длинных, вместе составленных столов, и вся эта большая площадь была тесно заставлена самыми разнообразными закусками, бутылками и графинами с водкой, настойками, мадерой, белым портвейном. Закуски холодные и горячие – разных сортов сыры (с которых, в противоположность Европе, начинали обед), маринованные грибки и белые грибы в сметане, гречневая каша „по-драгомировски“, ветчина обыкновенная и вестфальская, колбасы горячие, сосиски в соусе из помидоров, баклажаны с перцем, маленькие биточки в разных соусах… „Выпить рюмку водки и закусить“ обозначало повторить рюмку несколько раз и приложиться, по крайней мере, к полудюжине разных закусок, один вид которых возбуждал аппетит. В результате все шли к обеду насытившись, и неудивительно, что отношение к нему было поверхностным. Пока обедали в столовой, из зала убирали закусочные столы, накрывали другие вдоль стен для послеобеденного кофе, а посредине зала устраивался полковой духовой оркестр. После тостов, если это были проводы, а не рядовой ежемесячный „товарищеский“ обед, играли колено полкового марша и офицеры кричали „ура“. Потом толпой высыпали в зал, расходились по другим комнатам собрания, садились играть в карты, пить кофе и ликеры. За обедом пили то вино, которое стояло на столе и – в случае проводов – то шампанское, которое подавали. Но после обеда можно уже было требовать напитки по своему выбору – и, конечно, сверх той платы, которая была разверстана на участников заранее. Тут случалось, что какая-нибудь группа офицеров подливала, начинались частые тосты, появлялись все новые и новые бутылки шампанского, пели застольные песни и – в особенности известную „чарочку“. Подносился бокал тому, чье имя-отчество называлось в песне – „выпить чару Ивану Петровичу“, „чару выпивать, другую наливать“ и т. п., и „друг“ должен был осушить бокал до дна… Музыка продолжала играть, какой-нибудь любитель пускался плясать лезгинку, шел беспорядочный шум, раздавались веселые выклики, – как вдруг все мгновенно смолкало, отодвигались стулья, все вставали и становились навытяжку, как по сигналу. Это дежурный офицер подошел с вечерним рапортом к командиру полка, и тот встал, чтобы принять его»[258]258
  Геруа Б.В. Воспоминания о моей жизни… С. 62–64.


[Закрыть].

В офицерских клубах бывали и невоенные. «Мы часто принимали гостей в офицерском собрании; кого-то приглашал полк, кто-то приходил по приглашению отдельных офицеров. Самый грандиозный обед давался в ноябре, в годовщину полка. Празднование годовщины начиналось с парада на огромном манеже школы верховой езды, а поскольку в этот день отмечался праздник святого Георгия, когда, по преданию, святым был усмирен змий. Георгий был воином в римской армии, отличился во многих боях и походах, был подвергнут за свою стойкость в христианской вере неслыханным мучениям. За свою веру каждый раз воскресал он по воле божьей и одним из первых был причислен к лику святых… Маршировали в пешем строю, в синих доломанах и киверах с султанами из белых перьев… После парада в казармах с рядовыми оставались только младшие корнеты; остальные офицеры спешили в офицерское собрание, чтобы встречать прибывающих гостей. Столы стояли во всех комнатах собрания. По обычаю, среди приглашенных дам не было. Присутствовали друзья, ушедшие в отставку сумские гусары и представители армии и Москвы. Звучало много скучных тостов. Долго зачитывались поздравительные телеграммы, лишенные индивидуальности, словно составленные по одному образцу. „Такая-то батарея такого корпуса поздравляет Сумской полк с годовщиной и с чувством восхищения вспоминает знаменитые сражения прославленного полка“. Я сидел за столом между двумя гостями, которые, к сожалению, пили как лошади. Я уже достаточно выпил к тому моменту, когда мне пришлось осушить большую пивную кружку шампанского за сумских гусар. После этого я уже ничего не помню, ни кто отвел меня домой, ни кто уложил в кровать. В тот день солдаты получили праздничное угощение и каждый по стакану водки и по бутылке пива. На следующий день не было никаких занятий. Повар офицерского собрания тоже получил передышку, и несколько офицеров, пришедших на завтрак, доедали остатки с праздничного стола»[259]259
  Литтауэр В.С. Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911–1920… С. 41–42.


[Закрыть].

Не все женщины могли посещать офицерские клубы: «Офицерским женам не позволялось посещать наш клуб, и все вечеринки были исключительно холостяцкими. Правда, жены офицеров приглашали некоторых из нас на обеды и ходили в театры и рестораны вместе с мужьями и их друзьями. Однако женщины совсем другого сорта посещали клуб, правда только тайно, по ночам, если у них было свидание с дежурным офицером. Когда на днях я встретился с полковым товарищем, живущим в Нью-Йорке, то разговор зашел о нашем клубе. „Разве ты не помнишь, что задняя часть дома выходила на пустынную улицу и по ночам мы впускали девушек в окно, чтобы их никто не заметил?“. Не собираясь жениться, но понимая, что являюсь завидным женихом, я сторонился девушек из приличных семей. Большинство моих знакомых женщин были женами офицеров, не только моего полка; законы чести не позволяли нам заводить романы с женами друзей. Мое общение с женщинами ограничивалось так называемыми полковыми дамами нашего круга. Они не были проститутками. Скорее, они были женщинами не слишком строгих правил; некоторые забавные, и все без исключения очаровательные. Понимая, что они одаривают своей благосклонностью всех подряд, можно было тем не менее серьезно влюбиться в одну из этих веселых, хорошеньких девушек»[260]260
  Там же. С. 43.


[Закрыть].

А вот другой случай, описанный Ю.В. Макаровым, когда почетным гостем также была женщина: «Так как в лагерях обед был всегда общий, то за ним строго соблюдались все порядки общего обеда, т. е. явка командиру опоздавших, свечи – знак разрешения курить, отодвигание командирского стула и т. д. Лагерный обед был гораздо лучше зимнего. Четыре блюда, суп, рыба или зелень, мясо, сладкое и кофе. Все это, плюс закуска, вгоняло цену обеда в 1 руб. 30 коп. – 1 руб. 40 коп. Вообще лагеря было дорогое удовольствие. Часто приезжало высокое начальство на всевозможные смотры, которые всегда сходили прекрасно и которые всегда кончались пьянством, увы, иначе это не назовешь. Сразу же после супа собранские начинали разливать шампанское, которое в течение всего обеда, продолжавшегося несколько часов, лилось рекой. Для вящего увеселения скучавших в лагерях господ офицеров существовали еще так называемые „четверговые обеды“. Одно время каждый четверг, а потом два раза в месяц, уже не в полдень, как всегда, а в 7 часов вечера, устраивались большие обеды с приглашенными. Каждый имел право пригласить гостя, военного или статского. Стол украшали цветами из нашей собственной маленькой оранжереи, сооружалась грандиозная закуска и на хорах гремела музыка. Всегда приезжало из города несколько наших бывших офицеров „старых семеновцев“. Всегда являлся великий князь Борис Владимирович, числившийся, но не служивший у нас в полку. Иногда приезжал его брат Кирилл Владимирович в качестве бывшего преображенца. Братья отличались тем, что пили как лошади, но держали себя вполне корректно. С разрешения командира полка, Кирилл Владимирович на один из четверговых обедов привез свою жену Викторию Федоровну и английскую писательницу Элинор Глин, которая у них тогда гостила. Это было совершенно против правил, т. к. дамы допускались в собрании только в кабинеты, помещавшиеся во 2-м этаже, но отнюдь не в большой общий зал. На этот раз было сделано исключение. В английской литературе место Элинор Глин было невысокое, приблизительно то же, что занимала у нас Лаппо-Данилевская, но романы ее, особенно из иностранной жизни, читались в Англии нарасхват. Обед провели очень сдержанно и пили мало. Рядом с писательницей посадили офицеров, говоривших по-английски. Писательница очень интересовалась жизнью русских гвардейских офицеров. В то время в душе ее уже зрел новый роман. Мы всячески старались ее убедить, что жизнь петербургских офицеров очень похожа на жизнь их лондонских собратьев. Они так же, как и англичане, ходят в казарму и учат своих солдат, завтракают и обедают в своих „месс“, занимаются спортом и бывают в театре и у знакомых. Писательница кивала головой и со всем соглашалась. А через год появился ее новый роман из „русской жизни“, где герой ротмистр „князь Грицко“ в своем „дворце“ на Фонтанке играет со своими собутыльниками офицерами в „кукушку“. Для молодого поколения поясню, что в „кукушку“ в свое время, как рассказывали, играли иногда одуревшие от безделья и пьянства офицеры, со стоянкою в диких местах Азиатской России. Игра состояла в следующем. В комнате, преимущественно обширной, еще лучше в сарае, двери закрывались наглухо и устраивалась полная темнота. Четыре человека расходились по углам. По данному знаку из какого-нибудь угла раздавался крик: „Ку-ку“. Тогда остальные трое в этот угол, целясь по звуку, палили из револьверов»[261]261
  Макаров Ю.В. Моя служба в старой гвардии. 1905–1917. Мирное время и война… С. 195.


[Закрыть].

Офицеры также могли посещать рестораны. В.С. Литтауэр вспоминал, что «Москва славилась своими ресторанами, и в этом она, безусловно, превзошла Санкт-Петербург. По мнению многих, лучшим московским рестораном считался „Яр“. Ресторан открывался днем; в теплую погоду можно было пообедать за столиком в саду. Но самое интересное, конечно, начиналось вечером. В ресторане было два зала: большой зал в стиле русский ампир, с высоченными потолками и позолоченной лепниной на потолке; второй, поменьше, более уютный, в бело-розовых тонах. После спектакля ужинали в большом зале, а в районе двух часов ночи переходили в розовый зал. В обоих залах были сцены. Задние двери залов выходили в широкий коридор, по другую сторону которого располагалась кухня. Стена кухни, выходившая в коридор, была стеклянной, и постоянные посетители ресторана могли наблюдать за процессом приготовления еды. Помещение кухни было не просто большим – оно было огромным. Повара, поварята, посудомойки, все в белоснежной, крахмальной форме, множество медной кухонной утвари создавали веселое, праздничное настроение. „Яр“ славился знаменитым цыганским хором. После выступления на сцене цыган можно было пригласить в кабинеты. Особым шиком считалось снять кабинет на двоих и заказать цыган. Удовольствие, конечно, не из дешевых, но уж гулять так гулять! Цыганский хор был и в ресторане „Стрельна“. В огромном зале под стеклянной крышей среди множества тропических растений стояли небольшие столики. Зимой, когда Москва утопала в снегу, приятно было выпить шампанское в такой экзотической обстановке. Цыгане пели не только в „Яре“ и „Стрельне“, но и в частных домах. Их ночные выступления порой затягивались до утра и всегда заканчивались песней „Спать, спать, нам пора отдохнуть“. Рестораны находились в Петровском парке, туда со временем переселилось и большинство московских цыган. Быт московских хоровых цыган практически ничем не отличался от быта зажиточных русских мещан. Богатые цыгане из хористов имели собственные дома, держали русских кухарок, горничных, дворников, посылали детей в частные гимназии. Их более бедные родственники жили во флигелях этих домов или в наемных домах. В свободные от выступлений вечера цыгане приглашали в гости своих постоянных заказчиков. Я никогда не заказывал цыган и не ходил к ним в гости, в отличие от некоторых моих полковых товарищей, которые во время войны часто вспоминали, как они ходили в гости к цыганам с цветами, коньяком и конфетами. Многих офицеров привлекала непринужденная обстановка, красивые, ярко одетые девушки, эмоциональная, бередящая душу манера исполнения романсов. Один из наших офицеров, корнет Леонтьев, тайком женился на неграмотной шестнадцатилетней цыганке Маше. Леонтьев принадлежал к аристократической московской фамилии; в их доме бывала Екатерина Великая. Брак был признан незаконным, а Леонтьеву пришлось уйти из полка»[262]262
  Литтауэр В.С. Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911–1920… С. 43.


[Закрыть].