Текст книги "«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг."

Н.А. Маклаков призвал правительство не оставаться равнодушным к данным процессам, выработать ряд мер, которые бы обеспечили населению проведение разумного досуга. Для решения этой задачи он предлагал создавать Народные дома, где наряду с просветительскими аспектами, осуществлялись бы «бытовые особенности жизни населения». На первом месте в таком Народном доме должна была находиться читальня, для которой нужно было разработать типовой каталог газет, журналов и брошюр («из числа разрешенных»). При этом нужно учитывать местные особенности: там, где развито скотоводство или кустарная промышленность, там необходимо подбирать литературу по данным отраслям экономики. В помещениях читален можно было также заниматься хоровым пением, демонстрировать фильмы. Второй по значимости частью Народных домов должны были стать чайные или чайно-столовые, а также помещения для ночлега, кормежки лошадей и справочные. Далее Н.А. Маклаков призвал подвергнуть свои предложения: «всестороннему обсуждению в Особом совещании заинтересованных учреждении и сведущих лиц»[536]536
  Там же.


[Закрыть].

По воспоминаниям народовольца Л.А. Тихомирова, утро 28 мая 1915 г. началось с обычных на первый взгляд патриотических манифестаций. «В Москве пришлось пережить страшные дни, подобных которым я не видел в жизни. Говорю о немецком погроме. До меня доходили очень глухие слухи о недовольстве в народе на потачки немцам, о том, что немцы отравляют колодцы, пуская холерные бациллы. Однако ни о каких разгромах не говорили, т. е. я не слыхал. Утром 28 мая я должен был поехать к глазному врачу… Не успели проехать по Никольской ста шагов, как увидели со стороны Красной Площади толпу с национальными флагами. Впереди бежали мальчишки, десятка четыре, с громкими криками: „Шапки долой“. Патриотические манифестации теперь обычны и привычны. Сняли шапки и остановились, как и все на улице. Толпа тысячи две-три человек со знаменами и несколькими портретами государя с криками „Ура“ прошла мимо нас. Все это были люди довольно молодые, но не мальчики, прилично одетые, по всем признакам фабричные рабочие, т. е. прилично держащиеся и с интеллигентными лицами. Наконец мы могли тронуться, но еще через сотни две шагов завидели новую толпу со знаменами. Мы поторопились свернуть в переулок, но он был так забит другими экипажами, что пришлось остановиться снова, и толпа продефилировала у наших задних колес. Она пела: „Спаси, господи, люди твоя“ и была менее многочисленна. Двинулись дальше, и извозчик сказал мне, что это „по случаю высылки немцев из Москвы“, и видимо, обеспокоился, доедем ли мы до Молчановки. Однако, выбирая наиболее безлюдные улицы, доехали без дальнейших встреч»[537]537
  Дневник Л.А. Тихомирова, 1915–1917 гг. М.: РОССПЭН, 2008. С. 68–69.


[Закрыть].

По истечении небольшого количества времени «вернулась домой Вера и рассказала, что в Москве идет разгром немцев; она была захвачена толпою на Кузнецком и была невольною свидетельницей разгрома магазина Цинделя. После того стали доходить слухи о все шире развивающемся погроме, который через несколько часов докатился до Арбата. Прибежал какой-то человек на Арбат и говорит взволнованно извозчику, видимо, знакомому: „А знаешь, какая забастовка идет на Кузнецком?“. „Да ну?“. „Верно. Погром во всю“. „А что же сюда, к нам, будут?“. „Теперь там занялись? После придут“. И, действительно, пришли. Послышались крики „Ура“, и долго грохотали издали с Арбата. Мимо нас однажды пробежала небольшая толпа со знаменами и, заворачивая на Молчановку, кричала „Ура“ перед английским консульством, где висит английский флаг. Наша прислуга выбежала посмотреть, пробежали мимо нас люди, особенно бабы с узлами. Вот и все, что я лично видал, да еще, уже после, целый ряд разгромленных магазинов на Арбате, Тверской, Кузнецком Мосту с переулками, по Лубянской площади и Лубянке… Но я целый день и последующие дни… видел несколько человек, лично видевших разгром, по соседству от себя или даже ходивших за толпой. Картина у меня составилась полная. Она сходна с тем, что опубликовано Петроградским телеграфным агентством, но, конечно, гораздо ярче, ибо в этих событиях кипел огонь и текла даже человеческая кровь»[538]538
  Там же.


[Закрыть].

К организаторам погромов примкнуло много посторонних лиц. «Кто зажигал? Я думаю, судя по рассказам, что все. Несомненно, зажигали русские, несомненно, зажигали немцы: плеснет бензином на товары и зажигает. Несомненно, что пожары происходили и сами собой при разгроме заводов, мастерских, котельных и пр., где было много огня. Передавали случай, когда зажгла полиция. Улица (что за Никольской) была загромождена грудами материи. Частный пристав приказал: „Убрать все это!“. Но кому убирать и куда? Тут толпилось множество баб. Городовые крикнули им: „Уноси это“. Тут бабы бросились с удовольствием, но сейчас же передрались между собой за лучшие куски. Улица стала вовсе непроходимая. Частный пристав приказал баб прогнать, груды хлама облил керосином и сжег. Не знаю, правда ли. Это уличный рассказ. Как бы то ни было, к вечеру начались пожары. Когда регулярные отряды удалялись, на груды погромленного начали набрасываться разные лица, бабы и прочие – растаскивать. Сверх того появились, как выразился один рассказчик (извозчик), „подложные“ отряды, которые уже разбивали не одних немецких подданных, а всех вообще немцев. Тут же явился и грабеж, особенно когда появились пьяные. Пьянство началось с разгрома немецких винных складов. У Шустера в погребах ходили по колено в водке. Разумеется, начали пить, поили и публику. Таких складов разбито несколько. Утром… наша Маша, выйдя на Смоленский рынок, видела по Новинскому бульвару и рынку множество спящих пьяных, около которых валялись бутылки. В том числе валялся и городовой»[539]539
  Дневник Л.А. Тихомирова, 1915–1917 гг… С. 72.


[Закрыть].

28 мая разгрому подверглась аптека Феррейна, которая находилась в конце улицы Никольской в Китай-городе. На Никольскую выходит фасад в стиле неоренессанс: большие окна второго этажа обрамляли высокие колонны, увенчанные четырьмя статуями богини здоровья Гигии, которая кормит из чаши змею. А на весь остальной город она смотрела средневековым замком с башней с часами. Аптека Феррейна появилась на Никольской улице в 1862 г., когда почетный гражданин Москвы Карл Феррейн купил это здание у купца К.К. Шильбаха и перевел сюда из Калязинского подворья свою аптеку. В 1887 г. Карл Иванович умер, и аптека перешла его сыну Владимиру Карловичу Феррейну. В то время аптека Феррейна была самой крупной в Европе и имела безупречную международную репутацию. Она обслуживала до трех тысяч посетителей в день. Интерьеры аптеки были роскошными. В ее великолепных залах, украшенных золочеными вазами, дубовыми резными шкафами, мраморными лестницами, канделябрами и статуями, можно было встретить посетителя в роскошной шубе, приехавшего в собственном экипаже, и простолюдина, даму в изысканном туалете и мастерового.

Для украшения интерьера мебель заказали мастерам знаменитой в то время фирмы Луи Мажорель. На верхний этаж вели мраморные лестницы. В приемной бил фонтан, наполненный французскими духами. При входе посетителей встречал медведь. Вернее, его чучело. Но живой медведь также имелся в аптеке – при конюшне, где содержались лошади для развоза лекарств. Для рекламы лекарств на медвежьем жире медведя каждый день водили на водопой к фонтану на Лубянской площади, к всеобщему ликованию толпы.

Аптека Феррейна стала новым явлением в фармацевтике: те лекарства, которые раньше привозили из-за границы, сейчас тщательно изучали и анализировали, чтобы приготовить их аналоги. Появились даже специальные лаборатории: гистолого-бактериологическая, химико-аналитическая и химическая. Там проводили исследования, вскрытия, бальзамирования, анализы почвы, пищевых продуктов, воды, продукции химической промышленности, вели практические занятия по фармацевтическим дисциплинам и готовили новые кадры.

К концу XIX в. аптеке стало тесно в старых помещениях. Поэтому здание в 1894–1899 гг. перестроили, и оно приобрело вид с четырьмя статуями на фасаде, изображающими богиню Гигию. По одним данным, проект принадлежал известному архитектору А.Э. Эрихсону, по другим – академику архитектуры И.И. Шапошникову. К началу Первой мировой войны в 1914 г. годовой оборот Товарищества «Феррейн В.К.» составлял около 7 млн руб. В корпорации Феррейна уже работало более 1 000 сотрудников, среди которых более ста человек имели высшее медицинское образование, а трое научную степень. Помимо лекарств, выпускались духи, одеколоны, прочие парфюмерно-косметические товары, а также так называемые «медицинские» вина: портвейн, малага, херес, мадера. Это было чрезвычайно важно: основной поставщик лекарств, Германия, стала врагом и прекратила снабжение лекарственными средствами Россию.

Аптека В.К. Феррейна на Никольской была разграблена в момент, здесь погромщикам удалось найти 5 пудов спирта. Он, естественно, был тут же выпит с особым подъемом. По воспоминаниям современника, «не то стало, когда толпа добралась до вина. Разгром Вильборна, Шитта, Фохтса, Гельцке, Штритера повел к тому, что опьянелая толпа озверела. Разыгрывались ужасные сцены. В помещения с вином лезли сотни. Происходили смертные драки. Один тут же напился до смерти… Разыгралась какая-то „каннибалова оргия“. Появились люди с ведрами, чтобы уносить вино. До четверти аршина земли кругом магазинов с вином было покрыто осколками стекла. Началась вакханалия грабежа. Выламывались благотворительные кружки. У Келлера были выпиты даже ядовитые настойки от паразитов»[540]540
  Цит. по: Соловьева Ю.Н. Российский бизнес семейства Вогау. М., 2006. С. 12.


[Закрыть].

После Февральской революции 1917 г. администрация по делам московской фирмы (водочного завода и коньячного склада) «Б.А. Ютритер» обратилась с просьбой о возврате ей 166 396 руб. 52 коп. за спирт, спиртовые материалы для водочного производства, «водочные изделия», коньячный спирт и готовый коньяк (из расчета в 30° средней крепости), которые погибли (по сведениям Московского акцизного управления) во время волнений в Москве в мае 1915 г.[541]541
  О возврате акциза за не поступившие в потребление и погибшие спирт и спиртовые продукты // РГИА. Ф. 1276. Оп. 14. Д. 151. Л. 9.


[Закрыть]

Постенно погромщики начали расслаиваться на «официальных» и «неофициальных». «К ночи правляющие отряды исчезли и громили уже „подложные“ или же чистокровные босяки-хулиганы. Пожаров возникло множество (во всяком случае, более 40)[542]542
  Всего было 64 пожара.


[Закрыть]. Семнадцать частей наших пожарных разрывались в усилиях и не могли справиться. У меня из окон целый день 29 мая и значительную часть 30 мая видны были в направлении центра высокие облака дыма… Пострадали от „подложных“ множество немцев – русских подданных. Но я не слыхал ни одной русской по фамилии фирмы, которые бы затронули, исключая нескольких подставных имен. Но русских, разоренных пожарами, очень много. Собственно насилия над личностью не производилось. Не слыхал ни одного, даже и тогда, когда стали громить частные квартиры немецких подданных. Есть очень немного убитых и раненых. Я слыхал о двух убитых. Но это, по-видимому, только при вооруженной защите. Так, на заводе Цинделя убит директор Карл Зон, который стрелял в толпу. Говорят, что немцы стреляли во многих местах. Рассказывали о какой-то немке, которая неистово ругала громильщиков и кричала: „Постойте, через месяц император Вильгельм будет в Москве, и вы будете целовать нам ноги!“…Между погромщиками, говорят, многие ранены выстрелами. Вообще русских много пострадало, будучи пришибленными летящими из окон предметами, а затем при усмирении солдатами было немало убитых и раненых»[543]543
  Дневник Л.А. Тихомирова, 1915–1917 гг… С. 73.


[Закрыть].

Между тем 28 мая 1915 г. в Москве движение с каждым часом разрасталось, сборища принимали все большие размеры. К 11 часам утра огромная толпа подступила на Раушской набережной к электрической станции «Общества 1886 г.». Это предприятие уже давно не давало покоя москвичам. Ввиду большого значения станции для города, по приказанию градоначальника, на набережной уже заранее были сосредоточены полицейские наряды и жандармы: 25 конных жандармов при офицере, 18 конных и 25 пеших городовых от 1 участка Пятницкой части при 3 помощниках приставов. Однако эти силы с трудом сдерживали толпу, скопившуюся в таком огромном количестве, что одних принесенных манифестантами флагов было не менее ста. Манифестанты, пытаясь проникнуть на станцию для розыска немцев, лезли через ворота и крыши одноэтажных флигелей, бросали в полицию камни, толкали полицейских чинов древками флагов. При этом от камней получили ушибы помощник пристава Мочалов и околоточный надзиратель Водопьян, полицмейстеру же был нанесен удар древком флага по голове.

Учитывая сложившуюся сложную ситуацию, в которой трудно было противодействовать толпе, по соглашению с администрацией станции было решено проникших во двор через крыши рабочих провести по станции. Убедившись, что на станции немцев нет, депутация объявила об этом толпе, что внесло заметное успокоение. Прибывший на место генерал-майор А.А. Адрианов обратился к манифестантам с речью, разъясняя им значение электрической станции для дела обороны и обещая удалить с фабрик всех служащих немцев. После его речи беспорядки около станции прекратились. Одновременно с упомянутыми манифестациями, около 10 часов утра, небольшая толпа собралась у Боровицких ворот. В ней развернулись русские национальные флаги, появился портрет императора и раздалось пение «Боже, Царя храни», которое привлекло прохожих. Со всех сторон к толпе начали подходить люди, обнажая головы. С криками «Ура!», «Да здравствует государь император и русская армия!» и с пением гимна толпа торжественной процессией двинулась на Красную площадь к памятнику Минину и Пожарскому. По дороге к ним примыкали все новые и новые группы. Возле памятника состоялся митинг, на котором звучали призывы громить немецкие торговые и производственные помещения и уничтожать немецкую продукцию.

Градоначальник А.А. Адрианов, заметив имевшиеся в некоторых местах Москвы вывески с текстом на немецком языке, в приказе по московскому градоначальству и столичной полиции на 28 мая распорядился «немедленно обязать всех лиц, у коих окажутся вывески с означенным текстом, заменить его соответствующим текстом на русском языке и установить строгое наблюдение за точным исполнением сего распоряжения»[544]544
  Уличные беспорядки и выступления рабочих в России: По документам Департамента полиции. 1914 – февраль 1917 г… С. 76.


[Закрыть]. Принятие таких «решительных мер» в разгар немецких погромов ничуть не успокоило публику, а наоборот, было воспринято, как сигнал действию и вызвало убеждение в содействии полицейских чинов погромщикам. В письме некоего москвича «М.» в Харьков сообщалось: «В Москве идет сплошной разгром немецких магазинов – гнуснейший погром с разрешения начальства… Полиция дала сигнал, распорядившись немедленно удалить немецкие вывески, где они еще остались. Городовые взялись за вывески, а хулиганы за магазины»[545]545
  Поткина И.В. Чрезвычайное законодательство и немецкие фирмы в Москве // Немецкие предприниматели в Москве. М., 1999. С. 225–258.


[Закрыть].

По мнению А.П. Мартынова, А.А. Адрианов попал на эту манифестацию случайно, не зная, что это толпа погромщиков. «Однажды, в скверное майское утро полицейский надзиратель, прикомандированный для связи к одному из полицейских участков Замоскворечья, доложил мне по телефону, что в районе его участка скопляется толпа, враждебно настроенная к немцам. Я немедленно поспешил к градоначальнику и в срочном порядке доложил ему о моих сведениях. Не знаю, почему, но мой доклад вызвал очень раздраженный отпор градоначальника. Выходило так, что я сую нос, куда не следует, и что это дело его, градоначальника, и общей полиции, а что у градоначальника сведения другого характера: в Замоскворечье началась-де патриотическая манифестация. „Патриотическая манифестация“, как известно, кончилась двухдневным немецким погромом, на который молча глядела полиция, правда, слишком малочисленная, бездействовавшая по нераспорядительности и нерешительности своего начальства. Погром был ужасающий. Когда я два дня спустя ехал по Неглинному проезду, лошадь моя шагала по грудам художественных изданий Кнебеля. Не лучше было и на многих других улицах. Растерявшийся Адрианов, вбивший себе в голову глупые сведения о патриотической манифестации, подъехал к толпе, несшей портрет государя. Вместо того чтобы распорядиться отобрать портрет, арестовать нескольких лидеров, а толпу разогнать тогда, когда это было еще легко осуществить, он, сняв фуражку, отправился во главе толпы. Скоро ему пришлось удалиться и поручить шествие полицеймейстеру. Толпа стала громить, а отпора не встречала. Я не знаю, что делал в это время главноначальствующий князь Юсупов»[546]546
  Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов… С. 295.


[Закрыть].

Около 11 часов в градоначальство поступили сведения о том, что шумные манифестации направились к Марфо-Мариинской обители на Большой Ордынке, где проживала великая княгиня Елизавета Федоровна. На место был направлен отряд конных жандармов. Как записал в своем дневнике М. Палеолог, великая княгиня «была осыпана оскорблениями», так как «простой народ в Москве давно убежден, что она немецкая шпионка и даже что скрывает у себя в монастыре своего брата, великого герцога Гессенского»[547]547
  Рябиченко С.А. Погромы 1915 года: Три дня из жизни неизвестной Москвы. М., 2002. С. 13.


[Закрыть]. А вот что записала в своих воспоминаниях об этой антигерманской демонстрации великая княжна Мария Павловна Романова: «Эти новости, когда я узнала их, впервые, как мне кажется, заставили меня серьезно задуматься о своеобразной неустойчивости общественного мнения в России… Жизнь моей тети, ее работа, ее лояльность были очевидны для всей Москвы… Но русские по самой своей природе, видимо, быстро переходят от восторга к полному унынию и недоверию. Они предаются своим настроениям совершенно искренне и до конца, абсолютно забывая о своих вчерашних чувствах»[548]548
  Романова М.П. Воспоминания великой княжны. 1890–1918. М., 2004. С. 114.


[Закрыть].

А.И. Спиридович подтверждал эти сведения: «27 числа простой народ начал громить немецкие магазины. Полное бездействие, растерянность, а попросту говоря, полное несоответствие высшей московской администрации своим должностям было причиной тому, что погром продолжался три дня, причем петербургская центральная власть не получила официально из Москвы о том уведомления. В Петербург долетели слухи о том, что при погроме чернь бранила членов императорского дома. Бранили проезжавшую в карете великую княжну Елизавету Федоровну. Кричали, что у нее в обители скрывается ее брат великий герцог Гессенский. Хотели громить ее обитель. Помощника градоначальника торговки схватили на базаре, помяли, хотели убить, и ему пришлось показать им нательный крест, дабы убедить, что он не немец, и уже после этого его спасли друзья в одной из соседних гостиниц. Охранное отделение видело в происходившем подпольную работу немецких агентов и наших пораженцев»[549]549
  Спиридович А.И. Великая война и Февральская революция. 1914–1917 гг… С. 88.


[Закрыть].

Л.И. Тихомиров также утверждал о негативном отношении населения к Елизавете Федоровне. «Изумительная история произошла (как кажется, несомненно) у великой княгини Елизаветы Федоровны. К ней, недавно столь популярной, явилась на Ордынку толпа женщин с криками и угрозами – крича, что у ней в Общине лечат раненых немцев. Великая княгиня (уверяют) вышла к толпе, приказала отворить все двери и сказала: „Идите и смотрите, кого мы лечим!“. Те пошли и понятно не нашли немцев. Но поразительно само подозрение и такое падение доверия. Какими нетактичностями могла она разрушить свою нравственную связь с русским народом? Ее стали вообще бранить и подозревать»[550]550
  Дневник Л.А. Тихомирова, 1915–1917 гг… С. 75.


[Закрыть].

К середине дня антинемецкие погромы начали принимать антидинастический характер. Многотысячная толпа, собравшаяся на Красной площади, бросала обвинения в адрес императрицы-немки и требовала отречения Государя и передачи престола великому князю Николаю Николаевичу. В течение дня погромщики разгромили восемь магазинов и семь контор, причем среди пострадавших были не только немцы – жертвами самосуда становились и русские, и французы, и даже колумбийский консул П.Т. Вортман. Власть же оказалась совершенно беспомощной. Вместо того, чтобы сразу же энергично пресечь бесчинства, московский градоначальник А.А. Адрианов, который, по словам генерала В.Ф. Джунсковского, «как градоначальник был слаб и нерешителен… совершенно не сумел себя поставить в самостоятельное положение и, трепеща перед Юсуповым, сын которого был женат на племяннице государя, стал в положение „как прикажете“», поначалу заявил, что манифестации «носят мирный характер» и разгонять толпу, поющую национальный гимн, он не станет. Назначенный на должность главноначальствующего лишь 17 мая 1915 г. князь Ф.Ф. Юсупов также растерялся, сказался больным и не покидал свой дом. Это попустительство погромам со стороны московских властей привело к тому, что в народе, по словам депутата Московской думы Н.И. Астрова, пошла молва, что «на четыре дня разрешено предаться грабежу». «Этого мало, – говорил депутат на экстренном заседании Думы, – говорят также, что в Москве будет Варфоломеевская ночь»… Правда евреев погромщики не трогали (единственной жертвой среди евреев стал в эти дни барон Гинзбург, дачу которого погромщики разгромили, не поверив, что еврей может быть бароном)[551]551
  Иванов А. «Патриотическое» бесчинство. К 100-летию антинемецких погромов в Москве // Русская народная линия. URL: https://ruskline.ru/history/2015/06/10/patriotiches-koebeschinstvo.


[Закрыть].

Во втором часу дня толпа, окружавшая электрическую станцию, выразила намерение идти к главноначальствующему князю Ф.Ф. Юсупову в центр города. Она перешла через Москворецкий мост и, вступив в пределы городского участка, стала заполнять Красную площадь, куда почти одновременно вышли и другие многочисленные манифестации из Хамовнического района и Пресненской части. Проникнув в Городской участок, манифестанты немедленно приступили к разгрому магазинов. По удостоверению пристава Добровольского, «В какие-нибудь полчаса вся территория участка наполнилась народом, стекавшимся со всех концов Москвы, и начался сплошной разгром немецких торговых предприятий»[552]552
  Савинова Н.В. Антинемецкие настроения населения Российской империи в 1914–1917 гг… С. 179–186.


[Закрыть]. Первым пострадал магазин торгового дома «Ширмер и Кº» на Москворецкой улице. Добровольский первый пытался оградить центральный район, сплошь занятый торговыми помещениями и складами товаров (Торговые ряды, Варварку, Ильинку), но «против скопища, достигшего численности в несколько десятков тысяч людей, ничего сделать не мог». В Верхних торговых рядах сразу же были разгромлены магазины «Эйнем», «Циндель», магазины А.О. Жирардовских мануфактур «Гилле» и «Дитрих». В то же время, расправившись с немецкими магазинами в Китай-городе, большая толпа с флагами и царскими портретами двинулась через Никольскую улицу и Лубянскую площадь на Мясницкую улицу, а частью на Петровку и Кузнецкий мост. К ночи движение охватило всю территорию города за исключением лишь окраинных районов Первого Пресненского и Первого Рогожского участков.

На Мясницкой, у Фуркасовского переулка, манифестанты сбивали вывеску с магазина «Э. Вейде и Э. Шульц» и так плотно заполнили улицу, что транспортное движение было остановлено. Проезжавший по улице градоначальник, выйдя из автомобиля, стал уговаривать манифестантов не производить погромов, а идти к главноначальствующему, доказывал, что фирма «Э. Вейде и Э. Шульц» русская. Толпа повиновалась и двинулась вверх по Мясницкой. При этом градоначальник, сопровождаемый одним или двумя полицейскими чиновниками, сам стал во главе толпы с обнаженной головой и лично повел ее к Юсупову. Градоначальник своим присутствием хотел предупредить дальнейшие беспорядки. Однако манифестанты остановились у скобяного магазина Роберта Кенца на углу Милютинского переулка. Несмотря на предъявление им документов в доказательство русского подданства владельцев, толпа потребовала снять вывеску, а затем в окна полетели камни и начался разгром магазина. Градоначальник снова стал убеждать манифестантов не позорить русский флаг, уверял, что фирма Кенца действительно русская, и лично отталкивал погромщиков. Пытались вмешаться и находившиеся здесь шесть городовых с помощником пристава А.А. Павловичем. Но справиться с толпой в несколько тысяч человек такими усилиями было невозможно: погромщики держали себя уверенно и крайне дерзко, грубо отстраняли с пути градоначальника и чинов полиции.

На место беспорядков были вызваны конные городовые. Сам же А.А. Адрианов продолжал уговаривать толпу идти к князю Ф.Ф. Юсупову. Немного спустя погром начал затихать, и толпа двинулась было вперед, однако у кондитерского магазина «Эйнем» (Мясницкая улица, 27) произошла новая остановка и магазин стали громить. Градоначальник и здесь пытался убеждениями остановить бесчинства, несмотря на то, что на него уже перестали обращать внимание. К тому времени в его распоряжение прибыли до 40 пеших городовых и конный наряд жандармов. Когда толпа стала поджигать магазин, А.А. Адрианов приказал оружия не вынимать, но оттеснить толпу лошадьми. Однако исполнить приказание градоначальника не удалось: в толпе раздались крики «Бей полицию», «Бей градоначальника», в жандармов полетели камни, и наряд был поставлен в необходимость отступить.

Такая же неудача постигла и наряд пеших городовых, который по приказу генерала А.А. Адрианова пытался преградить Мясницкую улицу, чтобы направить манифестацию к князю Ф.Ф. Юсупову переулками, где не было магазинов. А.А. Адрианов пытался провести толпу дальше по Мясницкой, но когда начался разгром писчебумажного магазина Гагена, сел в автомобиль и уехал к главноначальствующему. Прием Ф.Ф. Юсуповым депутации рабочих все же состоялся. Рабочие подали ему оболочку артиллерийского снаряда, найденного ими при разгроме склада сельскохозяйственных машин Липгарта на Мясницкой улице, и высказали подозрение, что на складе изготовлялись снаряды для неприятеля. Ф.Ф. Юсупов успокаивал депутацию и обещал во всем разобраться. Как выяснилось после расследования, в начале войны на указанном заводе был налажен выпуск снарядов для военного ведомства, приостановленный вскоре из-за низкого качества продукции, а найденные снаряды представляли собой лишь товарные образцы.

К толпам, состоявшим вначале главным образом из пришедшего с фабрик рабочего люда, присоединились всевозможные местные элементы. Появилось много женщин и подростков. Как сообщал в докладной записке М.В. Челноков, «Громилы рассыпались по Москве небольшими партиями от 15–25 человек, состоящими по преимуществу из подростков и женщин». Выбрасывая из магазинов всевозможные товары, погромщики вначале ограничивались их уничтожением. Во главе отдельных сборищ стояли вожаки, которые строго следили за тем, чтобы вещи и товары не расхищались. «Никто из толпы ничего не брал себе из подвергшихся разгрому магазинов. Товар выбрасывался из магазинов и тотчас уничтожался, превращался в обломки и обрывки, растаптывался ногами. Тех, кто пытался унести что-либо, останавливали, вырывали взятое».

Говоря о поведении погромщиков, следует отметить, что не всегда они отказывались подчиняться чинам полиции, порой с легкостью разбегаясь только при виде последних. Так, от магазина готового платья «М. и И. Мандль» на Тверской громилы разбежались, услышав свисток городового. С другой стороны, часто даже встречая сопротивление полиции, они не отказывались от намерения разгромить тот или иной намеченный ими объект. Например, днем 28 мая начался погром конторы торгового дома австрийской подданной Веры Карловны Кос «Кос и Дюрр» у Красных ворот, происходивший недалеко от сильных нарядов, сосредоточенных в Трехсвятительском тупике у дома князя Ф.Ф. Юсупова. По просьбе управляющего туда были посланы четыре городовых при трех околоточных надзирателях, при виде которых «громилы стали было разбегаться». Но когда полиция вернулась к дому Ф.Ф. Юсупова, погром конторы возобновился. Узнав, что громилы стали угрожать частным квартирам, находившимся в том же здании, на место был послан более сильный наряд, который выгнал громил из квартир. Однако наряд остался оберегать квартиры и не смог воспрепятствовать погрому конторы «Кос и Дюрр», продолжавшемуся до поздней ночи.

Немецкие погромы не обошли стороной и хозяина книжного магазина «Гроссман и Кнебель» в Петровских линиях, австрийского подданного Н.Н. Кнебеля. Погромщики «яростно выдирали книжные блоки из красивых добротных переплетов, безжалостно разрывали наклеенные на паспарту (паспарту – кусок картона или бумаги с вырезанным в его середине отверстием под рамку, в которую вставляют фотографию, рисунок или гравюру. – Прим. автора) цветные репродукции и отдельные листы первоклассных гелиогравюр, с треском протыкали ножами живописные полотна – оригиналы изданных и неизданных учебных пособий, с силой разбивали бесценные стеклянные негативы, многие из которых были сняты с разрушенных во время войны памятников архитектуры». В результате погрома были уничтожены почти весь «Школьный музей» со складом готовых изданий, служебный кабинет и библиотека, подожжен сарай.

К вечеру характер погромов стал меняться. В Мещанской части, например, толпой свыше 10 тыс. человек были разгромлены винный склад Фохтса и водочный завод Штриттера, который затем был подожжен. Прилегающие улицы оказались «в буквальном смысле завалены бесчувственно пьяными», – писал М.В. Челноков. Нетрезвые стали попадаться и среди громивших. Вместе с тем начавшееся расхищение разгромленного имущества переходило в открытый грабеж. «Награбленное, не стесняясь, несли по улицам, везли на извозчиках и даже на ломовиках, а на Красной площади, у Спасских ворот, открылся торг награбленными товарами», – значилось в следственном деле градоначальника. На Мясницкой и других больших улицах вечером образовался сплошной поток людей, нагруженных всевозможными товарами, направлявшихся из центра города к окраинам. Увлекшаяся грабежом толпа перестала справляться о национальности владельцев торговых заведений или квартир – нерусской фамилии владельца магазина было уже достаточно, чтобы приступить к разгрому. В некоторых случаях толпа уже подвергала разгрому заведомо русские заведения, если там можно было хорошо поживиться. Так, управляющий магазинами обуви «Скороход», принявшийся доказывать толпе погромщиков, что эта фирма русская, получил от одного из вожаков откровенный ответ: «Знаю, что фирма русская, что директором у вас А.И. Гучков, но уж очень у вас обувь хорошая». Магазин был разгромлен, а обувь расхищена. С другой стороны, можно предположить, что толпа просто не поверила управляющему, ведь у нее имелись сведения, что все служащие фирмы немцы и капитал немецкий.

В.Ф. Джунковский утверждал, что на «Скороходе» толпа погромщиков действовала под контролем полиции: «Со стороны мелких коммерсантов и учащейся молодежи делались указания на то, что полиция сама подготовила погром, были разосланы агенты для возбуждения толпы и даже якобы было организовано самое начало погрома. Так, например, в подтверждение этого указывалось на один факт: в один из магазинов товарищества „Скороход“ явились трое неизвестных и потребовали документы и удаления двух заведующих-немцев, но когда оказалось, что документы в порядке и что немцы еще раньше были сменены, то пришедшие звонили в Пятое сыскное отделение, докладывая, что все в порядке, после чего отвели толпу и сами ушли. Полиция делала указания, где живут немцы, и останавливала толпу там, где хотела. Достаточно было небольшого вмешательства ее и сопротивления, чтобы погрома не было»[553]553
  Джунковский В.Ф. Воспоминания… С. 357.


[Закрыть].