Текст книги "«Сухой закон» в России в воспоминаниях современников. 1914-1918 гг."

Дальше события развивались еще более интересно: «По окончании обеда командующий армией направил меня в оперативное отделение своего штаба, тут же в гостинице. Там я застал двух офицеров Генерального штаба и из разговора с ними уяснил себе причину удививших меня ненормальных явлений в жизни штаба. Оказалось, что начальник штаба „рассорился“ с командующим армией и остался в Сталупенене вместе с некоторыми старшими чинами штаба, а в Инстербурге при генерале Ренненкампфе остались два пользовавшихся его особенными симпатиями офицера Генерального штаба и целый полк „примазавшихся“ к нему адъютантов, ординарцев и „маменькиных сынков“ из влиятельных придворных кругов, которые и делали ему в этих кругах карьеру; этим отчасти объясняется то, что Ренненкампф не был немедленно сменен после разгрома его армии, в чем его вина была несомненна. Полученные мною в оперативном отделении неопределенные сведения о положении на правом фланге армии меня не удовлетворили, и я решил на другой день утром вновь доложить об этом генералу Ренненкампфу, а затем выехать к правому флангу на берег Кудиш-Гафе… Так как уже наступил вечер, я отправился в отведенную мне в верхнем этаже гостиницы комнату и, уставши с дороги, проспал в ней до позднего утра. Когда я проснулся, меня прежде всего поразила полнейшая тишина в гостинице. Быстро одевшись, я спустился вниз и, проходя по коридорам, заметил группы немцев, служащих гостиницы, провожавших меня злобными, дерзкими взглядами; но никого из чинов штаба я не видел. Придя на веранду, где мы накануне обедали, я застал там растерянного адъютанта командующего армией, который что-то искал. От него я узнал, что ночью были неожиданно получены сведения о разгроме армии генерала Самсонова и одновременно с этим донесение об обходе немцами левого фланга 1-й армии, вследствие чего генерал Ренненкампф на рассвете выехал со своей „свитой“ из Инстербурга назад в Вержболово. Адъютант же этот остался для ликвидации каких-то дел, и он-то обнаружил тайную телефонную связь гостиницы с Кенингсбергом, но было уже поздно – буфетчик сбежал»[377]377
  Бубнов А. В царской Ставке. Воспоминания адмирала Бубнова… С. 57–58.


[Закрыть].

Ротмистр армейской кавалерии В.С. Литтауэр вспоминал о введении «сухого закона» в армии и о том, как военные с ним боролись: «С введением в начале войны запрета на продажу спиртных напитков с каждым днем все труднее и труднее было купить водку. Но через полкового врача или ветеринара мы всегда могли выписать рецепт на получение чистого спирта для медицинских целей. Из спирта мы научились делать отличную водку. Разбавляли спирт водой и добавляли пару капель глицерина на литр. Для аромата добавляли лимонные корочки. Соотношение спирта и воды зависело от личного вкуса каждого, но чем дольше шла война, тем крепче становилась самодельная водка. На фронте не было запрета на вино, но в некоторых городах даже продажа вина была ограничена или запрещена»[378]378
  Литтауэр В.С. Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911–1920. М.: Центрполиграф, 2006. С. 102.


[Закрыть].

В.С. Литтауэр описал интересный случай, который произошел в 1914 г. также в Восточной Пруссии. «После ранения Гротена Рот как старший полковник автоматически стал командиром полка. Первым делом Рот приказал вызвать Петрякевича, поскольку был уверен, что Петрякевич выпьет с ним водки. Роту было необходимо взбодриться, прежде чем приступать к обязанностям командира полка. Он командовал полком порядка трех месяцев, пока не прибыл новый командир полка. В первый месяц его командования нам пришлось особенно туго. Мы почти ежедневно участвовали в сражениях, а в промежутках между боями перемещались с одного участка фронта на другой. Солдаты так измотались, что засыпали прямо на огневом рубеже. Временами было трудно отличить убитого от заснувшего. Тем не менее даже в это время происходили забавные случаи. Как-то полк сражался рядом с чьим-то поместьем. Линия огня проходила по саду и парку. Утром на веранде накрыли стол для офицеров двух резервных полков. Из подвалов достали отличное домашнее вино, и Рот, сидя во главе стола, развлекал офицеров историями. Под разрывы шрапнели было выпито немало вина и рассказано много историй. К тому моменту, когда немцы, перейдя в наступление, стали окружать нас, Рот был изрядно пьян. Стали поступать неприятные сообщения, и Снежков, к которому поступали донесения, сильно встревожился. Наконец он подошел к Роту и прочел неприятное донесение от разведчика. По всей видимости, требовалось спешно покидать усадьбу. Рот посмотрел на Снежкова, мило улыбнулся и сказал: „Николай, прочтите еще раз. У вас такой мелодичный голос“»[379]379
  Литтауэр В.С. Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911–1920… С. 94.


[Закрыть].

Полковник Д.Л. Казанцев вспоминал, что спаиванием русских военных в Финляндии занимались немецкие агенты. «Как на особый вид работы германских агентов, укажем на устройство особых притонов для спаивания нижних чинов. Спиртные напитки продавались за гроши. Попутно в этих притонах шла игра в карты, исключительно в азартную игру „двадцать одно“. Дня не проходило, чтобы нескольких человек не привозили в Гельсингфорсский военный госпиталь отравившимися или, вернее, отравленными. Дознание точно установило, что накачивание ядом русских воинов было делом рук германских агентов, которым на руку было побольше уничтожить опытных матросов, да и трудно было допустить, чтобы в то время, когда все любящие Родину несли свою жизнь на алтарь родной земли и святого дела, у местных русских трактирщиков поднялась бы рука отравлять своих земляков метиловым спиртом и слышать, как те погибали в страшных мучениях, поселяя вокруг чувство ужаса и отвращения… Сине-багрово-черное лицо, выпученные глаза, открытый рот – таков был вид этих мертвецов, а скольких ослепил этот метиловый спирт… Летом 1915 г. на линейном корабле „Петропавловск“ было отравлено сразу 15 старых матросов метиловым спиртом. Борьба с притонами была очень трудна: одни притоны закрывали сегодня, а завтра на их месте вырастали новые, часто даже по фальшивым разрешениям местных властей, так как в Финляндии любой штемпель или печать могли быть изготовлены кем угодно, и заказ принимался от кого угодно. Обязательное постановление по этому поводу последовало лишь 25 марта 1916 г. Кроме того, притоносодержатели иногда меняли свою фамилию, что в Финляндии может сделать всякий, объявив об этом в газетах. Воспрещение этого последовало только во время войны в начале 1916 г. Осенью 1915 г. появилось, наконец, обязательное постановление генерал-губернатора о некоторых мерах для пресечения пьянства. Тайное винокурение вообще строго каралось в крае, а постановлением генерал-губернатора от 14 ноября 1914 г. ответственность усиливалась еще и административным взысканием. Впрочем, в тайном винокурении и не было надобности, так как в Финляндии в течение всей войны существовала продажа алкоголя, и таковой особенно легко было получить кому угодно в количестве не менее 50 литров сразу. Вино было очень дешево и даже привозилось из Германии. Удивляться этому, однако, было нечего, так как никаких ограничений помимо предметов, составлявших чисто военную контрабанду, не существовало до конца войны, и много русских купцов сильно нажились на заведомой продаже товаров немцам (масло, яйца и пр.) через приказчиков в Швеции. Даже разговоры на немецком языке в Финляндии были воспрещены только летом 1915 г.»[380]380
  Казанцев Д.Л. Вспоминая о службе в Финляндии во время Первой мировой войны. 1914–1917. М.: Кучково поле, 2016. С. 255–257.


[Закрыть].

Вице-адмирал Д.В. Ненюков вспоминал комический эпизод, случившийся на Северо-Западном фронте в 1915 г.: «В середине марта набег на Мемель состоялся, и он был занят почти без выстрела, так как немецкие ландштурмисты отступили без боя, но через двое суток явились снова, подкрепленные уже полевыми частями. Значительная часть наших ополченцев разошлась по городу и, щедро угощаемая обывателями, напилась пьяной и не вернулась в строй при поспешном отступлении, почему генерал Потапов привел назад не более половины своего состава, потеряв всего двоих убитых и раненых. После этого в немецких газетах появилась довольно конфузное для нас описание этого дела»[381]381
  Ненюков Д.В. От мировой до гражданской войны. Воспоминания. 1914–1920… С. 90.


[Закрыть].

Российские же периодические издания писали о повальном пьянстве в немецкой армии: «По словам лиц, которым удалось убежать из Либавы после занятия ее немцами, последние едва только заняли город, как первым делом распорядились об открытии всех ресторанов, владельцы которых, ввиду нашествия тевтонов, поспешили прекратить торговлю. Началось поголовное пьянство, продолжавшееся несколько дней подряд, причем в этом занятии приняли соревнование все – от высшего офицера до последнего обозного. В виду того, что немцы ни за что в ресторанах не платят, владельцам последних грозит полное разорение»[382]382
  Пьянство немцев // Ресторанное дело. 1915. № 5. С. 10.


[Закрыть].

Вместе с тем подробно рассказывалось о трактирном промысле в отвоеванных у Австро-Венгрии местностях: «Ресторанная жизнь в Львове понемногу начинает приходить в нормальное положение мирного времени, еще недавно испытавшая сокращение торговля в ресторанах и кафе теперь опять разрешена до половины двенадцатого. Дела этих предприятий начинают прямо процветать»[383]383
  Ресторанная жизнь в Львове // Ресторанное дело. 1915. № 5. С. 10.


[Закрыть]. А также: «В центре занятого нашими доблестными войсками Львова, жизнь которого начинает входить в обычную колею, на днях последовало открытие ресторана В.М. Шуина, в доме № 7 на Бернардинской площади. Новый ресторан В.М. Шуина вполне фешенебельное учреждение, рассчитанное на прилив изысканной публики. Несмотря на это, цены в ресторане вполне умеренные. Так, завтраки не превышают 75 коп.; обеды – из двух блюд – 75 коп., из трех – 1 руб., из четырех -1 руб. 25 коп. и т. д. Меню разнообразное и питательное; кухней заведуют лучшие повара, среди которых имеются лица, специально приглашенные из Москвы. В скором времени В.М. Шуин открывает роскошный летний ресторан при имеющемся в его распоряжении обширном саду. Следует заметить, что В.М. Шуин является не только ресторатором, но и содержателем наиболее знаменитых львовских кондитерских и пекарен, помещающихся в доме № 16 по Академической улице и в доме № 34 по улице Батория. Это обстоятельство позволяет господину Шуину питать свой ресторан в неограниченном количестве прекрасными тортами, пирожными, воздушными бабами и тому подобными произведениями кондитерского производства, что далеко не всякому ресторатору возможно и доступно»[384]384
  Проезжий. Ресторанная жизнь в завоеванных областях. В г. Львове // Ресторанное дело. № 5. 1915. С. 15.


[Закрыть].

Граф Н.А. Бобринский также побывал в отвоеванном у австрийцев Львове: «Весной 1915 г. я был произведен в офицеры – в прапорщики, но продолжал носить солдатскую форму, сменив лишь погоны, так как полк все время находился на линии фронта, где его перебрасывали с места на место и, наконец, поставили в Карпатах, на прикрытие артиллерии. Наступило относительное затишье, и я получил командировку во Львов на предмет обмундирования, но едва успел вернуться назад, в Изюмский полк, как мне сообщили, что пришел приказ об откомандировании части офицеров в пехоту. К этому времени в пехоте уже чувствовался острый недостаток офицеров, в кавалерии же их был избыток. Офицеры полка тянули жребий, и мне, к большой моей досаде, досталось откомандирование… Мне тут же вручили командировку обратно, во Львов, где я должен был явиться в распоряжение „генерала для поручения“. Львов к этому времени уже успел сильно обрусеть. Несмотря на многочисленные „цукарни“ (кондитерские или кафе), „друкарни“ (книжные лавки) и вывески на польском языке, всюду слышалась русская речь и не только от наполнивших город наших военных, чиновников и сестер милосердия. В помещение лучшего ресторана Львова переехал тогда даже лучший московский ресторан „Прага“. Я сразу же отправился к своему дяде, состоявшему кем-то вроде адъютанта при львовском генерал-губернаторе (тоже нашем дальнем родственнике), рассказал ему свое дело и попросил помочь. Дядя Димар внимательно выслушал, сказал подождать и пошел за разъяснениями в канцелярию. Вернувшись, он объяснил мне, что неохота кавалеристов идти в пехоту была заранее учтена, и поэтому существует указание, не допускающее никаких исключений. „Но, – добавил дядя, – сейчас во Львове набирают офицеров в Туземную дивизию, где сильно пострадал офицерский состав. Дивизией командует брат государя, а ему закон не писан. Если ходатайство о твоем откомандировании пойдет за его подписью, то, конечно, отказа не будет. Тебе следует незамедлительно отыскать офицеров Туземной дивизии и уговориться с ними“. Я сейчас же отправился в лучший ресторан Львова, где, как говорили, бывают интересующие меня офицеры. И мне сразу же бросился в глаза стопроцентный черкес в черной черкеске со штаб-офицерскими погонами, белым бешметом, с газырями на груди и кинжалом на поясе. Представившись, я кратко отрапортовал ему мое дело. Он, любезно привстав, внимательно меня выслушал, а потом произнес с сильнейшим акцентом: „Я по-русски не понимай“. Акцент, к моему удивлению, был отнюдь не кавказским, а чистейшим западноевропейским. Выяснилось что это – англичанин по фамилии Коквуд и что через час сюда придет ротмистр Татарского полка Туземной дивизии Альбрехт, который, действительно, приехал вербовать офицеров. Вернувшись в назначенный час я увидел сидевшего за столиком толстого кавказца с совершенно круглой головой и подстриженными усами. Он пил коньяк и после каждой рюмки свистел (у него была одышка). Это и был ротмистр Альбрехт по прозвищу Шар, как я узнал позднее. Я снова отрапортовал свое положение и ходатайство. „Сегодня ехать можете?“. „Так точно!“. „Вечером тогда-то отходит поезд, вы найдете меня на вокзале“. „Слушаюсь“»[385]385
  Бобринский Н.А. На первой мировой войне. Из записок графа Николая Алексеевича Бобринского // «Дворянское собрание», 1995. № 3. С. 17.


[Закрыть].

Октябрист Э.П. Беннигсен впоследствии вспоминал, что его поражало на отвоеванных у австрийцев территориях то, что алкоголь там находился в свободной продаже. «Вскоре после нашего разговора штаб корпуса уехал в Станиславов, а мы отправились знакомиться с Галичем и выяснять возможность размещения в нем каких-либо учреждений. Уже под вечер только удалось нам выехать в Станиславов. Первое время дорога шла открытым полем, где снега было мало, но за Иезуполем шоссе идет только в закрытых местах и автомобили попали в сугробы, в которых мы изрядно намучились, потеряв одно время надежду выбраться за день до Станиславова. Однако как-то понемногу стало полегче, и часов около 9 вечера мы попали в чудную гостиницу „Унион“, правда, недостаточно протопленную, но со сносным рестораном и даже с вином. Нас это очень поразило после воздержания Варшавского района. Как нам говорили, вино продавалось здесь все время, и никаких эксцессов раньше не было; вскоре, однако, положение изменилось: начали прибывать полки 18-го корпуса, состав которых уже полгода почти не видал спиртных напитков, на которые они теперь и набросились. Начались пьяные скандалы, и уже через несколько дней командир 18-го корпуса, принявший как старший, командование в районе, совершенно запретил всякую торговлю спиртными напитками»[386]386
  Беннигсен Э.П. Записки (1875–1917). М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2018. С. 634.


[Закрыть].

В апреле 1915 г. начальник штаба Верховного главнокомандующего генерал Н.Н. Якушкевич опубликовал осведомление насчет обращений к Верховному главнокомандующему и к нему – начальнику штаба – частных лиц и различных учреждений с разными, не имеющими отношения к театру войны, ходатайствами, а в том числе по поводу запрещения продажи алкогольных напитков, в том смысле, что «все подобные вопросы, как не входящие в круг законом предоставленной Верховному главнокомандующему и его штабу власти, не могут быть им удовлетворены, а зависят от подлежащих главных начальников ведомств»[387]387
  Осведомление от штаба Верховного главнокомандующего // Ресторанное дело. 1915. № 4. С. 5.


[Закрыть].

В «Записках солдата» Д.П. Оськин отметил «Одеколон № 3», выпущенный в продажу аптекарской фирмой «Феррейн» после запрета водки. По сути, это был разведенный примерно до 50 градусов спирт, сдобренный лимонной эссенцией. По свидетельству мемуариста, «Номер третий» на вкус напоминал водку, настоянную на лимонных корках. Торговали этим одеколоном в аптеках в расфасовке по 200 и 400 граммов, по полтора рубля за маленький флакон. Во второй части мемуаров, в «Записках прапорщика», Д.П. Оськин упоминал, что на фронте среди офицеров в отсутствие коньяка или вина в ход прекрасно шел одеколон: «Офицеры все дни проводят в кутежах, игре в карты. Снаряжают своих денщиков далеко в тыл за самогонкой, а то скупают в аптеках тройной одеколон, который сходит за водку»[388]388
  Оськин Д.П. Записки прапорщика… С. 46.


[Закрыть].

В «Записках прапорщика» Д.П. Оськин приводит спор с другим офицером, который касался в том числе и одеколона: «"У нас нет умных людей. Одни дураки. И нет честных офицеров. Одни трусы!“. „Трусы? – возмутился Вишневский. – Я считаю это оскорблением всему офицерскому корпусу!“. „Считайте как вам угодно“. „Вы, прапорщик…“. „Поручик, господин капитан“. „Вы, поручик, – иронически сказал Вишневский, – потрудитесь взять свои слова обратно или же дать мне удовлетворение“. „Удовлетворение! – рассмеялся я. – Вы понимаете, о чем вы говорите? Мне достаточно вызвать своего денщика и двух обозных солдат, чтобы они вас излупили как Сидорову козу“. „Я требую удовлетворения!“. „Хорошо. Ларкин, у меня есть в чемодане флакон одеколона, принесите капитану Вишневскому“. „Вы шутите!“ – стукнул Вишневский кулаком по столу. „Нет, не шучу. Я полагаю, что удовлетворение должно именно в этом и заключаться, чтобы дать вам выпить флакон одеколону. Через полчаса вы будете с пьяными слезами говорить то, что вы, как честный человек, думаете“. „Плебей, мужик, не понимающий офицерской чести и долга!“. „Но зато я прекрасно понимаю настроение и желание неплебейских офицеров и думаю, что флакон одеколона – предел мечтаний неплебейского офицера в тот момент, когда негде достать более крепких напитков“. „Я с вами не знаком и руки вам больше подавать не стану!“. „Не буду этим огорчен“. „А ну, черт с вами! С плебеями у меня плебейские отношения. Одеколон же ваш – выпью“. „Я в этом ни минуты не сомневался“»[389]389
  Оськин Д.П. Записки прапорщика… С. 122.


[Закрыть].

Правда, иногда одеколон удавалось заменить спиртом: «Наш спор и ругань были прерваны появлением незнакомого офицера в форме автомобильных войск. „Прошу извинения, – заявил вошедший, красивый, высокого роста мужчина лет тридцати пяти, одетый в изящные ботинки, поверх которых блестели лаковые гетры. На его погонах красовались три звездочки. „Позвольте представиться: поручик третьего автомобильного дивизиона Марценович“. Мы привстали. „Разрешите передохнуть у вас?“ „Пожалуйста, пожалуйста, – рассыпался в любезностях Вишневский. „А где ваш одеколон?“ – сердито обратился он ко мне. „Сейчас денщик подаст“. „Вы одеколон пьете, господа? У меня с собой две фляжки спирта“. „Тогда вы совсем желанный гость. Садитесь, будьте хозяином“. „Я, господа, уже двое суток не спал. Если позволите, выпью с вами чая, может, немного спирта и сосну“. „Располагайтесь, как у себя дома“. Ларкин притащил флакон одеколона и три стакана. „Убери, Ларкин, одеколон, капитан Вишневский пьет только спирт“, – смеясь, сказал я, но Вишневский промолчал. „Неужели, господа, вы действительно одеколон пьете? – обратился ко мне автомобилист. „Сам не пью. Угощаю капитана за отсутствием более приличных для него напитков“. „Плюньте, у меня достаточно спирта!“. Вишневский уже разлил по стаканам из фляжки гостя, выпил и довольно крякнул»[390]390
  Там же.


[Закрыть].

Алкоголь превратился во что-то наподобие «валюты», без которой не решалось ни одно дело. Прапорщик Д.П. Оськин описал одну историю: военным потребовался вагон и они обратились к начальнику станции: «"Голубчики, все разбито, требует ремонта. Мастерские не работают, к тому же сейчас рождественские праздники“. „А если мы сами организуем ремонт вагона, то вы нам позволите воспользоваться?“. „Пожалуйста“. „Может быть, вы дадите нам записочку, к кому можно обратиться с вашим разрешением“. „Сделайте одолжение“. Начальник станции набросал записку к какому-то мастеру. Узнав, где его найти, мы отправились по путям в небольшие мастерские. Мастерские пусты. Старшего слесаря нам удалось разыскать в небольшой будочке шагах в двухстах от мастерских. Он сидел в компании двух рабочих, они выпивали. Услышав нашу просьбу о ремонте вагона, мастер воодушевился: „Сколько платите?“. „А сколько хотите?“. „Три бутылки коньяка, и через три часа вагон будет готов“. „Отлично. А где можно найти коньяк?“. „Это, голубчики, вы уж сами ищите. Если бы я знал, то и без вас бы выпил“. „Делайте, мы принесем“. „Как принесете, так и делать начну“. Пошли обратно в город. „Знаешь что, – сказал я Святенко, – по-моему, коньяк можно достать у Вулкамича. У него в гостинице наверняка запасы имеются“. Приходим к Вулкамичу: „Для того чтобы вагон был прицеплен, его надо смазать, а смазка требует не менее пяти бутылок коньяка. Не можете ли вы нам одолжить?“. „Дешево вам обходится выезд. А не думаете, что кроме кишиневской станции вам придется смазывать и на других?“. „Возможно“, – согласились мы. „Вы были приличными постояльцами и становитесь еще более приличными, поскольку покидаете мою гостиницу. Я вам с удовольствием дам, понятно за плату, пять бутылок коньяка и на всякий случай четверть спирта“. „Очень вам благодарны“… С тремя бутылками коньяка мы снова отправились на вокзал. Мастер и бывшие с ним двое рабочих немедленно взяли инструменты и отправились вместе с нами разыскивать подходящий вагон. Через четыре часа вагон был готов. Осталось найти технического надсмотрщика, который засвидетельствовал бы пригодность его для движения. Пришлось и ему дать немного спирта»[391]391
  Оськин Д.П. Записки прапорщика… С. 188.


[Закрыть].

Вот воспоминания Г.Н. Чемоданова (правда из периода Русско-японской войны 1904–1905 гг.) о влияния алкоголя на офицерский состав: «Командир полка Сычевский, впервые, может быть, наблюдая, так близко бой, не мог спокойно оставаться на месте… Имея в руках целый, не растрепанный хороший полк, ему так хотелось проверить и доказать правоту своих мнений, высказывавшихся им в горячих спорах в бытность его при штабах… Для Сычевского достаточно было этого толчка, это так совпадало с его желанием… Но рядом было „непосредственное начальство“, командир бригады генерал Путилов, – надо было иметь его санкцию. Быстро, нервно написана записка Путилову с изложением положения и с просьбой разрешить атаку… Посланный ординарец через час привез лаконический ответ: „Атаку не разрешаю“… „Где генерал?“ – раздраженно спросил ординарца Сычевский, видимо, желая сейчас же ехать для личных объяснений. „Они отсюда версты за четыре в тылу, за маленькой сопочкой расположились“. „Что он там делает?“ – тем же тоном спросил Сычевский. „Ничего не делают, ваше высокоблагородие, – доложил ординарец. – Отдыхать собираются, а сейчас выпивают“, – улыбнулся он в усы. Сычевского передернуло. Через полчаса, подстрекаемый тем же Коченгиным, он послал Путилову записку: „В 11 часов ночи полк атакует западную сопку. Жду ваших указаний“, и одновременно обратился к командиру 2-го полка бригады с просьбой о поддержке атаки. Ответ от Путилова привел всех в недоумение. Очевидно, пьяный генерал на записке Сычевского написал совершенно бессмысленную фразу: „Направление на Луну“»[392]392
  Чемоданов Г.Н. Последние дни старой армии. М. – Л.: Гос. изд-во, 1926. С. 20–21.


[Закрыть].

А вот другой пример того же автора, но уже из периода Первой мировой войны: кто-то из офицеров в пьяной компании дерзко отозвался о Николае II: «"Не позволю в своем присутствии говорить так о помазаннике божьем“, – ударив по столу кулаком, вскочил пьяный Алексеев, вызывающе оглядывая присутствовавших. Дело происходило в клубе-блиндаже, куда тоска и одиночество меня затащили. До пьяного слуха этого заурядного, недалекого человека дошла чья-то непочтительная фраза о царе. Из его рук выпали карты, полетела и разбилась со звоном стоявшая под рукой бутылка. Опять все взгляды присутствовавших как на старшего обратились на меня. Видимо, приходилось нарываться на пьяную дерзость. Выручил Хмыров. „Сядь, Петя, не горячись, карт не бросай и бутылок не бей“, – успокоительно-серьезно обратился он к Алексееву. – Помазанник божий, это, брат, всем известно, что туз козырный, его крыть нечем, понимаешь; с тобой, брат, никто и не спорит, нечем, так нечем“. „Козырный, говоришь?“ – как бы с недоверием, пьяным заплетающимся языком переспросил Алексеев. „Крыть нечем? Вот спасибо, люблю, поддержал товарища“, – и он полез к Хмырову целоваться, опрокидывая скамейки и толкая окружающих»[393]393
  Там же. С. 72.


[Закрыть].

В.С. Литтауэр вспоминал о времени на отдыхе: «Находясь в резерве, многие напивались исключительно от безделья. Однажды, к примеру, стоя на мосту, я стал свидетелем такой сцены. По течению одна за другой плыли две лодки, в каждой по несколько солдат. В первой лодке, кроме солдат, были офицер, крестьянская девушка и много бутылок. Солдаты с чувством, „со слезой“, пели песню о Стеньке Разине. „Из-за острова на стрежень, на простор речной волны“. Пьяный офицер вообразил себя Стенькой Разиным. Когда певцы дошли до слов „мощным взмахом поднимает он красавицу княжну и за борт ее бросает в набежавшую волну“, офицер встал и выбросил за борт крестьянку. Солдаты из второй лодки вытащили из реки девушку, которую тут же переправили в лодку к офицеру. Пьянка продолжилась. Солдаты пели одну и ту же песню снова и снова. Понятно, что девушку взяли для исполнения роли персидской княжны. К тому моменту, когда я появился на мосту, никто уже не смеялся, когда девушку бросали в воду; вероятно, она уже не раз побывала за бортом»[394]394
  Литтауэр В.С. Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911–1920… С. 98.


[Закрыть].

Летом 1915 г. германское командование надеялось организовать в русской Польше гигантские Канны, окружив основные силы Северо-Западного фронта между Вислой и Западным Бугом. Основной удар наносился немецкими войсками против Северо-Западного фронта. Расчет Ставки на то, что наступательная сила противника будет слабеть одновременно с ростом готовых к бою русских резервов, не оправдался. Резервов катастрофически не хватало, и любой германский прорыв ставил фронт в угрожающее положение. Это приводило к ситуации, в которой отступление одного корпуса автоматически вызывало такую же реакцию у соседей. В первой половине мая 1915 г. южнее Варшавы была проведена газобаллонная атака, жертвами которой стали 9 тыс. русских солдат. На момент начала операции на главном участке прорыва немцы сумели сосредоточить в два раза больше пехоты, в 2,5 – пулеметов, в 4,5 – легкой артиллерии; 160 тяжелых орудий приходилось против четырех русских, кроме того, у немцев было 96 минометов.

Весь май и июнь 1915 г. войска Юго-Западного фронта, огрызаясь, медленно откатывались к государственной границе и дальше. К концу июня линия фронта отодвинулась на 200 и даже больше километров к Ивангороду, Люблину, Холму, Бродам. Были потеряны с большим трудом завоеванные в 1914–1915 гг. Галиция и Карпаты, а также города Радом, Львов и Перемышль. Большие потери понес и русский офицерский корпус: к исходу 1915 г. было выбито свыше 60 % всего офицерского корпуса, в основном кадровых офицеров и офицеров запаса. Июль – август стали месяцами постоянного непрекращающегося отступления, Великого отступления русских войск на всем восточно-европейском театре военных действий. В начале августа почти одновременно были потеряны крепости Новогеоргиевск и Ковно, Гродно, а также знаменитый Осовец, была оставлена тогда небоеспособная и заброшенная крепость Брест-Литовска. Царство Польское было завоевано врагом, русские потеряли Западную Белоруссию и всю Литву. К сентябрю русские войска откатились на отдельных участках на расстояние до 400 км. Линия фронта подошла вплотную к Риге, Молодечно, Барановичам, Пинску, Ровно. Единственный участок, где австро-венгры не сумели добиться существенного успеха, была Буковина, граничащая с Румынией.

Военный цензор в Ставке Верховного главнокомандующего, штабс-капитан М.К. Лемке написал о некоторых подробностях отступления русской армии из Варшавы: «Кстати, о варшавской эпопее. Приведу выдержку из письма санитара резерва санитаров Красного Креста С. Лебедева от 9 июля: 4 октября 1915 г. „В окрестностях Варшавы жгут деревни, фабрики, взрывают мосты. У нас в резерве все казенные вещи погружены в поезд, ждем только приказа отправляться. И между тем в такое тревожное время наши офицеры, и в особенности заведующие, проводят почти все время в ресторанах, и все с дамами. Днем процветает пьянство, езда на автомобилях, а ночью офицеры проводят время с сестрами. Водки и вина достают сколько угодно. Спирт они получают бочками. Бочонок разобьют и говорят, что в дороге пропало. Упомяну и о передовых отрядах. Нет такого отряда Красного Креста, где бы не было веселого дома, на который тратят наши трудовые гроши, пожертвованные на Красный Крест»[395]395
  Лемке М.К. 250 дней в царской Ставке (25 сентября 2015 г. – 2 июля 2016 г.)… С. 87.


[Закрыть].

Военный врач В.П. Кравков вспоминал о том, что массовое отступление сопровождалось не менее массовым пьянством. «18 августа 1915 г… Прибывшие из Вильно передают, что там творятся невообразимые безобразия. Из Гродно, из Ковно туда понаехала еще масса человеческого мусора – идет вовсю „пир во время чумы“. Та же Маньчжурия, но без водки (вернее – с меньшим количеством водки!). Картина полной во всем дезорганизации, не видно и не чувствуется руководящей могучей руки; стоим несколько дней в Вилейке; неизвестно, кто здесь начальник, солдаты распускаются, полный разброд, буквальный хаос, кто в лес – кто по дрова. Никакого наблюдения за порядком в городе, никто не заглянет, не понаведается в местообиталища подозрительных лиц, чтобы убедиться, нет ли подземных каких-либо кабелей, беспроволочных телеграфов… В нескольких верстах отсюда живут, например, преспокойно какие-то немцы-помещики… 21 августа 1915 г… Сообщение между Гродно и Вильно прервано, так как немцы уже в Оранах. Как идут дела нашей армии, не знаю, не будучи сам у первоисточника; брехне же всякой не верю; но из более или менее достоверных источников сообщали мне, что в Молодечно на днях выливали из винных складов спирт, и был большой скандал; сегодня же оттуда проследовал через Вилейку поезд с каким-то учреждением – нижние чины были безобразно пьяны… 28 августа 1915 г… Только что приехавший из Вильно писарь до сих пор не может еще прийти в себя от пережитых впечатлений тех безобразий, которые там теперь творятся: сплошной публичный дом! Масса „живого товара“ задержалась там, да еще больше понаехало из Варшавы, Гродно, Ковно… Маньчжурия без водки!.. 31 августа 1915 г… Немцы шибко прут на Свенцяны и Поброды и скоро, думается мне, отрежут нашей армии движение не только к Двинску но и на Полоцк. Остается дорога лишь на Минск. Когда же мы, наконец, „перегруппируемся“, „выровняем фронт“ и ударим вперед? Мне кажется – никогда. Немцы умеют, что надо им брать, а взявши – не отдавать; вышиби-ка их теперь и потом из тех мест, где они укрепились! Те же самые наши крепости, наши беспредельные болотные пространства – разве они не послужат для противника отличной защитой от нас же впоследствии? Действия наших военачальников кажутся мне совместными действиями лебедя, рака и щуки… Нет для армии „кучеров“ хороших; „made in Germany“ мы противопоставляем лишь одну видимость. Нас по частям разобьют немцы. Да и союзники-то наши на Западном фронте лишь сотрясают воздух пальбой, и дальше ни с места. Не сегодня-завтра немцы займут Ригу, Двинск, Вильно, а военные обозреватели все будут успокаивать нас, простаков, репликами, что „мы отходим не под влиянием неудач, а вследствие невыгодной стратегической обстановки“. Из винных складов выливаются огромные количества спирта, что сопровождается еще более огромными безобразиями: напиваются самые акцизники, жители – нужные работники, бабы, даже дети, а также солдатики»[396]396
  Кравков В.П. Великая война без ретуши. Записки корпусного врача… С. 169–170, 172–173.


[Закрыть].